Текст книги "Время действовать"
Автор книги: Буби Сурандер
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Суббота
Вы слыхали хохот железнодорожных станций, когда пролетающий поезд свистит им: поедем со мной!
Железнодорожные станции никуда не поедут. Без них совсем застынут улыбки расписаний.
5
В темном компьютерном зале, невидимые, словно призраки, шипели вентиляторы. У Зверя была включена лишь одна лампа. Он сидел перед мерцающим голубым экраном, поглаживая густую бороду.
Он сказал еще раз:
– Это работьонка для полиции.
Ясное дело. 112 фамилий. Почти 1000 рабочих смен на 29 разных предприятиях. Все при посредничестве «Охрана А/О Сентинел».
Я даже не знал, что такие вещи называются банком данных.
Я бы назвал это списком дежурств на отдельных листочках. Но взять эти листочки в руку было нельзя. Они мелькали на экране, когда была нажата одна из кнопок компьютера, в точности как порнографические картинки в старом синематоскопе. Мир идет вперед.
– Прогони это дерьмо еще разок, – сказал я устало.
Зверь запустил все сначала. Каждый листок походил на другой. Поверху – голубая полоса с желтым текстом:
«ОХРАНА А/О СЕНТИНЕЛ» свед. ссыл. прим.»
Все сведения в строчках относились ко времени с июня по июль. После «ссыл.» чаще всего стояло имя: Ян Нуккер. После «прим.» иногда имелся какой-нибудь чудной знак.
Потом ряды зеленых полос с именами служащих, их личные номера, адреса, телефоны. Чаще всего молодые люди, никого старше сорока.
А затем графы, в которых рассказывалось, когда и где работал данный служащий, день за днем.
Там были указаны самые разные предприятия, которые, возможно, захотят прибегнуть к услугам охранной фирмы. И там были перечислены все предлагаемые часы дежурств, круглосуточно, и все дни недели.
– Хе-хе, – засмеялся Зверь, – здесь есть и тот, кто убивал. Предлагаю читать это так: чилийским методом. Забираем всех и запираем на плавательном бассейне.
– Прикрой пасть, чернозадый, – сказал я. – Это тебе не курды. Это шведы. Если мы заберем всех сто двенадцать, а там только один виновный, а сто одиннадцать невиновных шведов, знаешь, какой поднимут хай!
– Мuy bien,[25]25
Ну ладно (исп.).
[Закрыть]– уступчиво сказал глубокий голос. – Тогда это работьонка для полиции.
Я выругался и крутанулся на стуле вокруг себя.
– А далеко ты продвинулся с засекреченными кусками?
Лицо Зверя перекосилось, на нем были огорчение и боль.
– Друзжище...
– Дружище, – поправил я.
Он выглядел печальнее, чем бульдог, выпрашивающий подачку на вегетарианском обеде.
– Друж-жище! Я, может, вообще с этим не справлюсь. – Он замолчал, а я ждал продолжения. С аргентинцами надо следовать особой тактике: ведь это люди, которые могут назвать столкновение двух скорых поездов «небольшой накладкой». – Это очень трудно, – жаловался глубокий голос. – Восемь серий, закодированных американской программой под названием «Watchdog».[26]26
Сторожевая собака (англ.).
[Закрыть]Копии снять с них нельзя. Я должен расшифровывать оригиналы. Это трудно. Требует осторожность.
Я тяжело вздохнул. 112 фамилий. 112 адресов. Что мне было нужно, так это спортивный союз почтовиков, чемпион сыщиков Блумквист[27]27
Блумквист – герой детской повести шведской писательницы Астрид Линдгрен.
[Закрыть]и высший выигрыш в лотерее.
Зверь в отчаянии поднял руки.
– Мы можем делать только одно, – сказал он. – Мы можем делать только то, что решил делать Юлле.
– Точно, – отозвался я. – А что будет потом? Виси, виси, моя звезда-сыщик?
Опять эта ослепительная улыбка. Я вздохнул еще раз, еще глубже.
– Ладно, – сказал я. – Где у тебя телефонные справочники?
Зверь повернулся и подвинул ко мне свой блокнот.
– Уже пришла суббота, – сообщил он. – Один час ночи. На работе его нет. Но он живет довольно близко.
Зверь научился читать и писать, лишь когда уже был подростком. Он гордился своим красивым почерком. В блокноте он написал:
Ян Нуккер, экономист, Висмарсвэген, 78, Энебюберг, 778 64 31.
– Так, – сказал я. – Время действовать.
Зверь сидел, молча улыбаясь.
– Что делать-то будем? – раздраженно сказал я.
Солнце сияло. Я недавно побрился. Надел свеже-выглаженную рубашку. А теперь стоял перед домом №78 на Висмарсвэген в новейшем стокгольмском суррогате Юрсхольма.
Они сидели в саду. Молодая современная шведская семья. Одеты в кричащие рубашки, волосы мелированы, загорелые, улыбающиеся. Каждый, когда изрекал что-нибудь глубокомысленное, отчаянно жестикулировал и притопывал, чтобы привлечь к себе внимание. А вокруг всякие игрушки: автомат для гольфа, прогулочный велосипед, громадный солнечный зонт на шарнире, радиоуправляемый автомобиль для ралли, кофейный автомат, украшенный картинкой Микки-Мауса, сотовый телефон.
Я держал в руке толстую пачку компьютерных распечаток, не вполне веря в эффективность того, что собирался сделать. И для начала подошел к калитке, остановился, помахал бумагами и крикнул самое умное, что мог придумать:
– Эй, вы там!
Все повернулись и уставились на меня. Хозяин дома, демонстрируя свою физическую кондицию, не торопясь отжался от садового стула, встал на ноги и медленно направился ко мне.
Он был лет сорока, моложав, невелик ростом, мускулист. Икры у него были толстые, руки подвижные, наверняка ловко играет в сквош и мастерски ходит на доске под парусом. Одет с таким журнальным шиком, что я улыбнулся ему в лицо без всякой натуги: цветастая калифорнийская рубашка, ослепительно белые шорты, толстые носки трубочкой и солнцезащитные очки с белой цепочкой а-ля пенсионер. Ну просто эталон делового человека последней отливки. Так и представляешь себе, как после уик-энда он сидит в своем «БМВ» в автомобильной пробке и со смертельно озабоченным видом отдает распоряжения по радиотелефону.
Он не сказал ни слова. Зато внимательно осмотрел меня снизу доверху – проверенный, тщательно отработанный способ ставить человека на место. Он в точности знал, чего стоит сам, и знал до тонкости, как надо оценивать других.
Мои ботинки из Рабочей лавки заставили его чуть ли не фыркнуть. На джинсы он наморщил нос. Свежевыглаженную рубашку воспринял как курьез. Но тут лоб его перерезала морщинка размышления: с плеча у меня свисала видавшая виды черная «лейка». Такие случается видеть у людей в баре оперы. А потом просто так: Rolex GMT-Master на моем правом запястье. Он надул губы. Моя персона посылала ему очень противоречивые сигналы. Я мог оказаться какой-нибудь важной фигурой на телевидении. Или, может, даже прислан из еженедельника «События недели».
– Привет, – сказал я, чтобы нарушить тишину.
Его брови приподнялись на несколько миллиметров, как показатель того, что он меня увидел.
– Слушай, я ищу одного чувака, его зовут Ян Нуккер.
Это его не удивило. Ян Нуккер всем был нужен.
– Ну.
– Он ведь живет в этой конуре?
Он долго взвешивал ответ:
– Чего тебе от него надо?
Я оперся локтями о калитку и терпеливо растолковал:
– Об этом я скажу Яну Нуккеру, когда встречусь с Яном Нуккером.
Он понял, что дальше таким манером не продвинется. Тоже наклонился вперед и установил локти на калитку.
– Ян Нуккер – это я, – хвастливо сообщил он.
– Прекрасно, – отозвался я.
Мы вполне могли говорить и здесь, вися на калитке. Его семья, там на лужайке, ввязалась в громкоголосый спор о том, как наказать пристававшего к ним щенка.
– У меня есть друг, Юлиус Боммер. Его позавчера убили.
Ян Нуккер воззрился на меня. Глаза расширились, рот раскрылся.
Нажми на них, сказал Зверь. Без церемоний. Я помахал распечатками у него под носом:
– Имя убийцы тут есть. Я хочу, чтобы ты его отметил.
Теперь оставалось ждать, чтобы Ян Нуккер снова пришел в себя.
На это потребовалось довольно много времени. Глаза его были широко раскрыты, рот разверст в изумлении, а руки беспомощно свисали вдоль калитки.
Первое, что ему удалось вымолвить, было:
– Что за чертовщину ты несешь, а?
Солнце жарко припекало. Я чувствовал усталость. Ночью пришлось долго повозиться.
– Ты что, не слышал? – сказал я. – Или не понял?
– Не понял, – сказал он совершенно серьезно и искренне.
– Юлиус Боммер нашел в этих списках твое имя. Он позвонил тебе. И тогда его убили.
Он уставился на распечатки в моей руке. Потом хотел взять их у меня, но я отвел руку.
– Это же списки нашего персонала, – сказал он раздраженно. – Они конфиденциальные! От кого ты их получил?
– У меня вопрос получше, – сказал я. – Это ты убил Юлиуса Боммера?
Рот у него раскрылся еще раз, пока он взирал на меня. Он выпрямился, но все еще держался за садовую калитку.
– С ума ты сошел, – сказал он негромко. – Кто ты такой? Полицейский?
– Нет, – сказал я. – Тебе повезло. Ко мне эти списки попали раньше, чем в полицию.
Он захлопнул рот. Ян Нуккер вспомнил наконец, кто он такой – мужчина с весом, мужчина, призванный командовать.
– Тогда я вызову полицию, – сказал он решительно.
– Давай, вызывай, – сказал я. – И будут тебя допрашивать всю субботу и воскресенье.
Я сунул ему списки и протянул ручку.
– Отметь того, кто пришил Юлиуса Боммера, – сказал я. – Не надо даже называть имени. Поставь птичку на бумаге, и я уйду.
Он держал распечатки в левой руке и растерянно глазел на них.
– Понимаешь, – сказал я, – как только легавые узнают о твоем разговоре с Юлиусом Боммером и об этих списках, тебя сразу заподозрят в убийстве.
Он покачал своей обелокуренной головой.
– Я никогда не слышал о Юлиусе Боммере, – медленно сказал он. – Я никогда не говорил с таковым по телефону. Я не знаю ни о каких убийствах. Я не разумею, о чем ты говоришь.
В глубине участка залаял щенок. Орали дети. Пекло солнце. Ян Нуккер покрылся потом. Его жена прикурила сигарету и медленно направилась к нам. Коричневый загар, рыжие волосы, черные глаза – такой пальца в рот не клади. Она загребла десятимиллионный куш на брачном рынке. И теперь подходила, чтоб охранять свой выигрыш.
Я улыбнулся ему широко и сердечно. Взял распечатки – рука у него была вялая, почти парализованная – и указал на сотовый телефон на садовом столике:
– О'кей. Давай тогда звони в полицию.
Он стоял совершенно неподвижно, уставившись на меня. Потом помотал головой.
– Позвони легавым, – сказал я. – Им надо задать тебе много вопросов. Не меньше ста двенадцати.
Я помахал ему на прощанье распечатками, повернулся и пошел.
– Погоди! – крикнул он мне в спину.
Когда я обернулся, Ян Нуккер уже устремлялся к телефону. Почти бежал. Я прислонился к калитке и осклабился. Его жена с каким-то фырчанием выпускала сигаретный дым через нос и зло таращилась на меня. Она меня ненавидела – хотя бы за то, что я заставил его шевелиться поживее.
Но он не прикоснулся к телефону. Наклонился над столом и подгреб к себе сумочку – ну, такую, что носят петлей на запястье, каштаново-красное произведение искусства из кожи ящерицы. А потом засеменил ко мне.
– На, – сказал он, протянув визитную карточку.
Его имя, адрес, название фирмы. Два домашних номера телефона, один из них не для широкого пользования. Два рабочих номера – один из них не для широкого пользования. Я, должно быть, ошибся насчет его «БМВ». Там уж наверняка было два радиотелефона, один из них не для широкого пользования.
– Я не убивал никакого Юлиуса Боммера, – сказал он. – Я даже не знаю, кто он такой. – Тут он сделал паузу. – И у меня нет никаких оснований звонить в полицию только потому, что какой-то идиот хочет испортить мне субботний день.
Я поднял распечатки повыше и потряс ими.
– Вот именно, – сказал Ян Нуккер. – Единственное, что меня интересует, так это как наши конфиденциальные списки персонала попали в руки какого-то идиота.
Я кивнул и сказал:
– Конфиденциальный ответ таков: мне они достались от Юлиуса Боммера, уже после его смерти. А ты... – мне пришлось перегнуться через калитку, чтобы сказанное прозвучало достаточно деликатно, – не называй меня больше идиотом. – Я наморщил нос и кивнул ему. – Ведь это не отвечает строго последовательной линии.
Я повернулся и пошел в сторону Яктвэген. Но тут вдруг вспомнил заключительную фразу. Зверь долго и упорно вколачивал ее в мою голову. Я остановился, снова взглянул на Нуккера и произнес:
– Знаешь что, Янчик! Не думаю, что ты убил Юлиуса Боммера. Но уверен, что ты можешь догадаться, кто это сделал.
Он просто вцепился в калитку. Лицо было мокрое от пота, а белокурые волосы стояли торчком. За его спиной щенок заливался лаем, ребятишки устроили драку. А жена просто стояла и курила.
Маленький автобус «фольксваген» грохотал, продвигаясь вперед на трех цилиндрах. Так всегда у них бывает на одиннадцатом году службы. Охлаждение слишком слабое. Я-то знаю, ведь как раз мое поколение впервые познакомилось с этой жестянкой.
– Он что, даже не посмотрел списки? – спросил Зверь в пятый раз.
Я тряс головой, чтобы не заснуть в раскаленном жестяном салоне. И рассказал все как было еще раз:
– Он никаких отметок не сделал. Он пачку не перелистывал. Он не обратил внимания ни на одно имя. Он стоял как дурак, держа все это в руке, и, по-моему, даже первой страницы не прочел.
Этого Зверь понять не мог. Он, да и любой другой аргентинец, за десять секунд ознакомился бы со всей пачкой, отметил для себя все имена, обратил внимание на все отпечатки пальцев, точно запомнил все мои приметы, а лишь потом величественно пожал бы плечами.
Он поскреб в бороде, качая головой.
– Пожалуй, не такой уж он сообразительный, – сказал я. – А чего ты ждал от простого шведа?
Мы проехали мимо Музея естествознания. Почему это там никогда нет очередей?
– Позвони-ка ему сегодня в ночь, – сказал Зверь. – Чтобы он подумал. Не раз позвони.
– О'кей, – сказал я, закрывая глаза. – Понятно, почему партизаны проиграли свою грязную войну в Аргентине. Сражения не выиграешь, болтая по телефону.
– Huevon! – прошипел Зверь.
– Отвези меня на работу, – зевнул я.
Мне не повезло. Шеф оказался на месте.
Обычно-то по субботам в «Утренней газете» работать приятно. Трудятся только журналисты. И выполнять надо только дневные задания.
Все маленькие шишки отдыхают, ведь важнее всего работать в будни, чтобы оберегать свои позиции. Все любящие выступать отсутствуют, ведь никаких совещаний не проводится. Все усердные карьеристы держатся подальше от редакции, поскольку карьеры куются в служебное время.
Но шеф был там. Он иногда приходил по субботам, чтобы, по его словам, расчистить письменный стол. Он вышел на порог своего кабинета и поманил меня указательным пальцем. По-видимому, сегодня он собирался расчищать свой письменный стол моей персоной.
– Давай пошевеливайся, – сказал Тарн. – Он хочет, чтоб ты облизал этот палец.
– Иди в задницу, – отозвался я.
Шеф придержал для меня дверь в свой кабинет, как сторож в провинциальной церкви. Тщательно затворил ее, попробовал на всякий случай, хорошо ли закрыта, прошел к своему стулу, точно примерился к нему задом, уселся и откинулся на спинку. Лишь когда вся процедура была завершена, он взглянул на меня. Он хотел, чтобы его считали человеком обстоятельным и методичным. Его считали занудой.
Шеф сделал классическую карьеру. Пописывал, когда был студентом. Завершил учебу, стал работать политическим репортером – чтобы быть на «ты» с сильными мира сего. Возглавил на работе профсоюзную организацию журналистов – чтобы завязать хорошие отношения с газетными директорами. Уехал на несколько лет – работал корреспондентом, а затем был вызван домой и поставлен у руля. Читателей он называл «эта старушка Андерссон».
Теперь он взирал на меня и ждал, что я начну признаваться.
Я ухмыльнулся в его сторону и не издал ни звука. Он деликатно переменил позу. Наклонился над письменным столом, взял нож для разрезания бумаг и стал что-то с ним вытворять – все в соответствии со стандартным планом проведения заковыристых заседаний. Отхаркался. Под конец прищурился, глянув на меня уголком глаза, и сказал:
– Я нахожу проблемы сотрудничества особо щекотливыми.
– Хорошо, что у меня их нет, – радостно ответил я.
Он кисло скривился.
– Ко мне обратился Билл Свенссон.
– Тут нет никакой проблемы сотрудничества.
Он вдруг указал на меня ножом для бумаг.
– У нас в «Утренней газете» двести пятьдесят сотрудников и тридцать фотографов. Уже цифры говорят о том, что более высокие требования в смысле дисциплины надо предъявлять фотографам. Кроме того, – разрезальный нож выписывал в воздухе вензеля, – задания выполняют сотрудники. Фотографы с ними сотрудничают.
Он крутанул башкой, чтобы фиксировать меня уголком другого глаза.
– Ты журналист? – спросил я, прежде чем он успел продолжить выступление.
– Разумеется. – Он был явно оскорблен.
– Почему ты не спросишь сначала, что произошло?
Разрезальный ножик замер.
– Я знаю, что произошло.
– У тебя есть версия сотрудника Свенссона о том, что произошло. Ничего другого у тебя быть не может.
Он положил нож и откинулся на спинку стула. Я решил, что он готов выслушать мою версию.
– Это было дутое задание, – сказал я. – Ты обедал с членами правления, и тебя обманул какой-то директор по рекламе. Ты передал в редакцию исходные данные, которые ни на чем не основывались, а у Бронко Билла не оказалось ни характера, ни ума, чтобы все это похерить.
И тут на меня навалилась усталость. Вспомнил, как Юлле улыбнулся и кивнул: Бронко Биллу не место в этой профессии.
Шеф воспользовался паузой:
– А «Экспрессен»[28]28
«Экспрессен» – одна из вечерних стокгольмских газет.
[Закрыть]это напечатала.
Ясное дело. «Экспрессен» тоже присутствовала на том же обеде членов правления. Для «Экспрессен» Бронко Билл – это обычный уровень.
– Я хочу поговорить о другом, – сказал я. – Умер один из журналистов «Утренней газеты». Возможно, его убили. Разве «Утренней газете» не следовало бы постараться, чтобы эта история была расследована до конца? Не следует ли «Утренней газете» выделить трех толковых репортеров, чтобы размотать весь этот сюжет?
Он сидел, удобно устроившись на стуле, и смотрел на меня сверху вниз. Бледный, а ведь летнее солнце сияло вовсю. Ротик у него был слабохарактерный, губки дрожали, но он улыбался.
– У тебя нет ни того образования, ни того опыта, которые необходимы, чтобы работать в области журналистики, – сказал он. – Это заметно. Смерть Юлле – это прискорбно. Но выяснять, как он умер, – не наша задача. У нас есть полицейский корпус, который этим занимается, есть прокуратура, которая следит за этим расследованием, и есть судебные инстанции, которые решат юридические вопросы о чьей-то вине – если таковые встанут.
– Черт, – сказал я, – если б только я мог об этом кое-что рассказать...
– Но ты не можешь. И, пожалуй, так оно и лучше.
По его мнению, это было здорово сказано. Он выпрямился на стуле и снова занялся ножиком для разрезания бумаг.
– Наша первостепенная задача – информировать об этих процессах. И лишь если что-то явно идет не так, проявляется наша вторая задача, а именно – находить недостатки.
– А кто решает, что явно?
– То есть?
– Ну, кто определяет, что то или се явно идет не так?
Он посмотрел в окно, всем своим видом показывая, что ему это чертовски надоело. Потом заговорил:
– Ты работаешь здесь почти пять месяцев. Тебе следовало бы заметить, что у нас тут организация, которая занимается такими вопросами в строго консеквентном порядке.
– Консеквентном? – переспросил я.
Шеф кивнул.
– Это что, прилагательное?
Он снова кивнул. Строго консеквентный. Надо будет заглянуть в словарь.
– Жил да был министр юстиции, – сказал я, – который вроде бы все свободное время употреблял на то, чтобы спать с блядями. Об этом тайная полиция составила секретный доклад. Премьер-министр засунул этот доклад в свой секретный ящик. Но какому-то репортеру из большой утренней газеты, что печатала в основном новости, кто-то шепнул о докладе. И большая газета сделала из этого большую сенсацию.
Шеф глядел в окошко. Теперь ему действительно было скучно, он слушал только из вежливости.
– Но секретный доклад лежал в секретном ящике, – сказал я. – И большая газета, следовательно, не могла доказать, что эта сенсация соответствует правде. Что же сделал главный редактор? Может, созвал пятерых своих лучших репортеров и сказал: «Я хочу, чтобы этот доклад был у меня на столе, и немедленно!»?
Он слушал вежливо и не прерывал меня. Никогда не следует скрывать своего хорошего воспитания.
– Нет, – продолжал я. – Главный редактор вместо этого попросил извинения у оскорбленного министра юстиции. Хотя все было правдой, хотя доказательства существовали, хотя для того, чтобы установить эту правду, требовалась разве что капелька решимости.
Он все еще не отвечал.
– Предположим, есть доказательства, что Юлле убили.
Я сделал паузу, думая о дешевом триумфе министра юстиции и о финале сенсации. Тот, кто шепнул насчет доклада, был вынужден начать новую жизнь. Репортеру испортили карьеру. Но главный редактор, который покаялся, нажил миллионы на своей журналистике. Он только за гараж в своем Нью-Йорке платит больше, чем его репортер за квартиру.
– Предположим, «Утренняя газета» может раздобыть доказательства.
Я чувствовал, что все это уже звучит назойливо. Шеф поднялся, оттягивая пальцами подтяжки.
– Тогда ими займется полиция. И еще одно: нет никаких параллелей между смертью Юлле и памятной запиской о каком-то там министре юстиции.
Я все еще не сдавался
– Предположим, что тот, у кого есть эти доказательства, хочет остаться неизвестным. Предположим, они могут достаться одной только «Утренней газете».
Шеф медленно направился к двери, чтобы открыть ее.
– Беда этой газеты в том, что ты туго соображаешь, – хмыкнул я.
Он с невозмутимой улыбкой взялся за ручку двери. По-видимому, привык к такому упреку.
– С этим уж ничего не поделаешь, – сказал я.
Он нажал на ручку. И сказал:
– Не рассчитывай, что сможешь продолжать свою временную работу.
Вот зачем он меня вызывал. Это было все, чего он хотел.
Дать мне пинка под зад.
Я поднялся и пошел к двери, которую он все еще держал. И только на пороге недоуменно спросил:
– А в чем дело? Что-нибудь не так с моими фото?
Позднее лето, суббота шведского журналиста. Что это такое, знаем лишь мы, временно исполняющие. Мы это познавали, пока пожизненно нанятые вкушали сваренных со специями раков, посиживая под цветными фонариками в саду.
Демонстрация на Сергельс торь[29]29
Сергельс торь – площадь в центре Стокгольма.
[Закрыть]против того или иного диктатора. В Королевском парке – школа народного танца. Чуть потертый рок-идол на Грёна Люнд.[30]30
Грёна Люнд («Зеленая роща») – парк развлечений в Стокгольме.
[Закрыть]А то и какое-нибудь мероприятие с размахом вроде парада автомобилей-ветеранов «За Швецию» на Йердет[31]31
Йердет – большое поле возле одного из парков в Стокгольме.
[Закрыть]или выставки печек-гриль на древесном угле – в защиту мира – на Лонгхольмен.[32]32
Лонгхольмен – остров в центре Стокгольма, на котором до недавнего времени располагалась тюрьма.
[Закрыть]
Мотаешься с задания на задание в репортажном автомобиле и спустя несколько суббот и воскресений начинаешь задумываться – а не прав ли был старик Спиро Агню,[33]33
Спиро Агню – бывший вице-президент США.
[Закрыть]когда сказал: достаточно одного такого уик-энда, чтобы знать, какие будут все остальные!
Стоишь на площадке Сергельс торь, самом насыщенном фотокамерами месте в мире, и удивляешься: почему оно должно считаться центром Швеции? Так и хочется, чтобы Мария-органистка[34]34
Мария-органистка – исполнительница религиозных мелодий и текстов, аккомпанирующая себе на переносном органе на Сергельс торь.
[Закрыть]наконец собралась с силами и попробовала задушить шнуром своего микрофона какого-нибудь ненавистника аятоллы, или чтобы Буссе Ларссон[35]35
Буссе Ларссон – популярный шведский певец.
[Закрыть]наконец довыступался на сцене Королевского парка до того, чтобы у него лопнули штаны на заднице, или чтобы автомобили-ветераны наконец все сшиблись на Йердет.
Вот это было бы нечто! Момент истины в самый разгар шведского выходного дня.
Раскрутив в голове все это до конца, обреченно и устало улыбаешься, потому что понимаешь, что как раз такие снимки произвели бы сенсацию – в рабочую субботу шведского журналиста.
Так что меняй пленку и старайся дальше. Швеции положено быть скучной летом в субботу, а «Утренней газете» положено добросовестно освещать эту скучищу.
Янне уехал со всеми пленками для первого выпуска, а я уселся поудобнее в яме для прессы перед эстрадой «Зеленки», где выступал очередной рок-идол. Тут по крайней мере нет дождя.
Идет уже двенадцатый час. Я в цейтноте. Стою у одной из проявочных ванн в темной комнате, пытаясь высветить лицо рок-идола. И не могу вспомнить, было оно у него или нет.
Зазвонил телефон. Гюн сняла трубку, там, за дверью, и сразу же пулей прошмыгнула через световой шлюз, взяла трубку здесь и сказала:
– Это тебя.
Я проорал «Иду-у!», чтобы было слышно в трубке, а сам еще покачивал копию рок-идола. Потом опустил ее в закрепитель, сполоснул руки, подошел к телефону и проворчал брюзгливое «алло».
Это был тот самый, молодой, ясный и решительный голос.
– Ты опоздал, – были ее первые слова.
Энергичная, как всегда.
– Я и секунды лишней не потерял.
– Он был мертв, когда ты приехал?
– Об этом я рассказывать не стану.
Она помолчала несколько мгновений. Потом сказала:
– Ты не...
– Нет, никоим образом, – отрезал я. – И не клади трубку, мне надо поговорить с тобой кое о чем, весьма любопытном. Но сейчас я не успею, мне надо доделать работу. Перезвони через полчаса. Я сижу... погоди... добавочный тысяча десять.
Это был номер Тарна. Я услышал, как она засмеялась. И положила трубку.
– Черт, – выругался я.
– Сложности с девицами? – спросила Гюн, семеня мимо.
Я подошел к проявочной ванне и попытался обработать еще одно фото идола.
– Да у него же нет лица, у этого дьявола, – заорал я спустя некоторое время.
– У кого это? – весело спросила Гюн.
– Да у этого пьяницы идола, черт его побери.
– Возьми стандартный портрет, – предложила она, не задумываясь.
– Какой такой стандартный портрет?
Гюн взглянула на меня с удивлением.
– У нас их два варианта, – сказала она. – Рок-певцы с бородой и рок-певцы без оной.
Мне потребовалось десять минут, чтобы подобрать подходящий снимок идола. Это был не шедевр. Но для фанатов сойдет.
Я собрал свои камеры и побежал по длинным коридорам в отдел уголовной хроники. Там было пусто, тихо и темно. Я зажег одну из настольных ламп и стал рыться в столе Тарна, пока не нашел магнитофон. Его можно было включать прямо в телефонную розетку.
Теперь оставалось ждать. Я откинулся на спинку стула и положил ноги на письменный стол.
Сноп света от одинокой лампы колпаком накрывал меня. Отдел уголовной хроники невелик, но по углам темно. В редакциях всегда полно газет, а в углах их просто штабеля.
Странное все-таки у журналистов отношение к газетам. В помещениях редакции можно при желании найти все значительные газеты мира: «Вашингтон пост», и «Канар аншене», и «Аль-Ахрам», и «Файненшл таймc», и «Латин Америкэн ньюслеттер», и «Эйшн дефенс джорнал». Бери и читай, сколько хочешь. Они лежат на виду и ждут. Но никто их не трогает. Их выбрасывают, они попадают в макулатуру и начинают новую бесполезную жизнь.
Но попробуй порыться в куче и найти «Новое о лодках»! Это издание сразу же прибирают к рукам. Еще скорее разбирают «Мир техники» – он расходится почти так же быстро, как «Частная жизнь».
А самым популярным в крупнейшей шведской редакции, призванной совершенствовать общественные нравы, является «ФИБ-Актуэльт».[36]36
«ФИБ-Актуэльт» – шведский полупорнографический журнал.
[Закрыть]Его вырывают из рук разочарованных вахтеров, в распоряжении которых остается самое большее десять минут, чтобы познакомиться с экземпляром.
Телефон Тарна зазвонил, глухо и негромко. Я поднял трубку:
– «Утренняя газета», редакция уголовной хроники.
Она помолчала некоторое время, а потом спросила:
– Что это ты там хотел рассказать интересное?
Я включил магнитофон. Раздался ее собственный голос:
– «...целая серия преступлений. Ты же понимаешь, я не стала бы звонить, если б речь шла о мелких деньгах. Но тут замешаны большие деньги, да и жизни, человеческие жизни... люди умирать будут...»
Туг я магнитофон выключил.
– Ну и ничего интересного, – фыркнула она. – Я была уверена, что вы меня запишете на пленку.
– Ты так много знаешь об охранных фирмах, – сказал я. – А была ли ты когда-нибудь в каком-нибудь крупном центре, куда поступают сигналы тревоги?
– Я сижу в каталке, – сухо заметила она.
– Но ты все равно вроде бы неплохо мотаешься туда-сюда, – сказал я. – Если ты бывала в таком центре, то видела черный ящичек возле пульта телефонной охраны. И если кто звонит в этот центр, там загораются цифры номера данного телефона.
Теперь она была само внимание.
– У нас в «Утренней газете» такой аппарат, разумеется, есть. Самой современной модели, изготовлен «Телекодексом» в Кембридже.
Она выжидала. Я слышал ее дыхание. И решил не томить ее:
– Так что вот тут, передо мной, лежит листок и на нем номер телефона, с которого ты звонила в ночь на среду.
– О'кей, – выдохнула она. – Прочти его вслух. Что это за номер?
– Ну, тут есть одна проблема, – сказал я. – И ты знаешь это так же, как и мы. Цифры ты увидеть можешь. Я могу показать их тебе, когда мы встретимся.
– Пошел ты к черту, – проворчала она.
– Спокойно, спокойно, – посоветовал я. – Ты знакома с положением о свободе печати, о защите источников информации и все такое прочее?
– Расскажи, – сказала она резко.
– Ты позвонила в «Утреннюю газету», чтобы сообщить какую-то новость. У тебя есть право на неразглашение твоего имени, и ты, насколько я знаю, не совершила никакого преступления. Мы не имеем права сообщать твое имя кому бы то ни было, особенно полиции. Но мы не можем продолжать в таком же духе. Твои сведения связаны со смертью одного из наших сотрудников. Больше нельзя играть в прятки. Нам надо с тобой встретиться.
– А то что?
Я пожал плечами:
– А то мы будем вынуждены передать пленку и номер телефона полиции.
Она долго молчала, потом ответила:
– Ты об этом договорился с главным редактором?
– Нет, – сказал я. (Он аж на стол бы вскочил и закукарекал, вызывая полицию.) – Такие вещи делаются не на столь высоком уровне. Но позвони завтра в газету и порасспроси, если мне не веришь. Попроси соединить тебя с отделом уголовной хроники.
Большая пауза. Потом она медленно ответила:
– Небогатый ты предлагаешь выбор бедной девушке.
Я хрюкнул в ответ что-то нечленораздельное.
– Откуда мне знать, что ты не блефуешь? – спросила она.
Откуда ей знать, что я не блефую? Я-то, которому не удалось даже смухлевать, чтобы получить заем для учебы.
– Дружочек, – сказал я, – если б я умел толком блефовать, неужели я бы жил вот так в мои зрелые годы, без постоянной работы и жилья, договорник в одолженной квартире, не имея, черт подери, и пары чистых сменных кальсон?
Она ответила в своем быстром, решительном стиле:
– О'кей, надо встретиться. Завтра. Я позвоню рано. Где ты будешь часов около десяти?
Я подпрыгнул пару раз – возрадовавшись победе.
– Дома. В постели. Звони подольше.
Она положила трубку, не сказав ничего.
Я вытащил желтый список и нашел домашний номер Тарна.
– Резиденция господ Тарнандеров, у телефона гофмейстер, – ответил сиплый голос.
– Завтра! – проорал я.
В трубке раздался смех.
– Так она клюнула?
– Клюнула сразу, – сказал я.
– Гм, сразу... – протянул Тарн.
В голосе его было подозрение.
