Текст книги "Время действовать"

Автор книги: Буби Сурандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Que?

– Ну да, – сказал я, – десятки километров, и ни одного кофейного автомата.

Зверь пожал плечами. С юмором у него было так себе.

– Остановись и выключи мотор.

Мы спустили стекла и прислушались. Синица поблизости. Вороны чуть подальше. Холодный утренний ветер. Больше ничего.

Зверь завел мотор. Поехали дальше. Еще всего лишь несколько сот метров, и он сказал:

– Смотри, вон там!

Увидеть это смог даже такой следопыт, как я, рядовой охотник – до ночных клубов.

Свежие следы соскальзывавших вбок колес говорили о том, что тяжелая машина только что свернула на неширокую дорожку, которая вела к какой-то летней идиллии под названием Бьоркбакка – так было написано на указателе.

– Давай дальше, – сказал я. – Проедем мимо. Остановимся, лишь когда они не смогут нас услышать.

Сотни метров оказалось достаточно. Дорога выходила к полю и упиралась в легкие воротца. Мы нашли укромное местечко за кустами для «пежо».

– Vamos. – Зверь осклабился и потянулся.

Он открыл моряцкий мешок, пока я рылся в своих фотоаппаратах. Я зарядил маленькую «лейку» и насадил на нее быстро снимающийся объектив. Сунул в карман несколько пленок.

– Готов? – спросил я Зверя.

Ну конечно же, Зверь был готов. Он был готов к новому вторжению в Нормандию. В одной руке он держал обрезанный дробовик, в другой – трехфутовый machete. За спиной был засунут нож, а через плечо висело bola, аргентинское кожаное лассо с шарами.

– Mamma mia, – сказал я.

Он белозубо улыбнулся.

– Дай сюда дробомет, – сказал я.

Он послушно протянул мне пушку, заряженную солью. Скорее всего он меня обманул и дробовик взял, чтобы поторговаться со мной.

Мы пошли сперва по дороге, а потом поднимаясь на бугор, до Бьоркбакка вряд ли было далеко. Частные дороги – дорогое удовольствие. Зверь шел впереди. Он шагал широко, беззвучно по мху, избегая наступать на сухие ветки и отдельные камни. Я шел, пыхтя, за ним.

Вдруг Зверь остановился и подозвал меня жестом, указывая на что-то между стволами деревьев. Вот она, идиллия.

Банальная идиллия. Красный домик с белыми углами, красный нужник в таком же стиле и еще маленькое строеньице – дальше в кустах. Даже автомобили были под стать этой шведской буколике. Черный «БМВ» и серая «вольво», которые стояли наготове с открытыми дверцами.

Идиллия, как многое другое в Швеции. Но с небольшим отклонением.

– Тут по меньшей мере пятьдесят миллионов крон, – шепнул я Зверю.

Он предостерегающе поднял руку.

Из дома вышел человек. Он был рыжий, одет в джинсы и белую рубашку. Мик, ирландец. Он обошел «вольво», крикнул что-то тем, что были в доме. Ему эта идиллия не нравилась. Было ясно видно, что ему хочется поскорее отсюда смыться.

С дороги, по которой мы прикатили, донесся звук работающего мотора – кто-то ехал. У Мика в руке появился автоматический пистолет, большой армейский браунинг.

– Hurry up![64]64
  Пошевеливайтесь! (англ.).


[Закрыть]– донесло ветром его крик. Мы стояли неподвижно, а он смотрел прямо на нас. Потом он повернулся, не заметив нас за стволами, и вошел в дом, держа пистолет в руке.

Я беззвучно перевел дух и выругался:

– Этот чертов Тарн!

Зверь уже добрался до угла дома. Он махнул мне рукой. Пригибаясь, я пошел к нему. Двор был покрыт гравием, у дома этого хрусткого гравия было особенно много. Зверь покрутил головой, оскалил зубы и погрозил кулаком. Я ступил на гравий.

Мик откроет стрельбу. Мик наверняка откроет стрельбу. Можно справиться с ним только одним способом. Дверь распахнута, быстро за эту дверь и – ждать.

Еще шаг по гравию. По-моему, звук был подобен грозовым раскатам. Теперь я был так напуган, что ничего не оставалось, как шагнуть сразу два раза. И вот я стою за открытой дверью, прижавшись к стене.

Зверь кивнул и улыбнулся. Легкая у тебя нога – явно думал он. Я осклабился ему в ответ. Холодный пот лился по мне ручьями.

В доме разговаривали. Гугге и Мик, по-английски.

Вдруг послышались тяжелые шаги – кто-то шел к двери, грохоча по деревянному полу. Прямо ко мне. Все это происходило как-то слишком быстро.

Из-за двери вышел ирландец, направляясь к «вольво». В опущенной вниз правой руке он держал пистолет. Я сделал большой шаг, ступил на гравий, схватил обрезанный дробовик обеими руками и врезал ему выше локтя. Кость хрустнула – я сломал ему руку.

Он закричал, поворачиваясь ко мне. Но рука висела, парализованная, а пистолет упал на землю.

Уголком глаза я заметил, что Зверь проскочил за мной.

Кто-то крикнул в доме.

Я еще раз замахнулся ружьем, целя ирландцу в лицо. Мое личико все еще болело, я почувствовал это, когда оно сморщилось в жестокой усмешке. Он отшатнулся, схватился за парализованную руку. Этого мне хватило, чтобы нагнуться за пистолетом и выпрямиться, держа его в руке.

– Live or die,[65]65
  Жить или умереть (англ.).


[Закрыть]– прошипел я ему в лицо. – Выбирай сам.

Это он понял и без перевода.

Когда Гугге появился в дверях, я стоял наготове, с оружием в обеих руках. Джек из Техаса не смог бы сделать это лучше. Гугге уставился на пистолет, разинув рот. Тут к его шее прикоснулось мачете, острое как бритва. От Зверя уж никуда не денется.

Я прижал палец к губам:

– Тс-с!

Но ирландец не послушался. Он быстро повернулся и побежал к машине.

Я брякнулся на колени, на гравий, проверил тяжелый браунинг – заряжен ли и снят ли с предохранителя. Затем тщательно прицелился и выстрелил ему туда, куда мужчина меньше всего хочет, чтоб ему стреляли.

Пуля опрокинула его на землю.

Я подбежал к двери и крикнул:

– Ролле, выходи. Руки над головой!

Спокойный голос отозвался:

– Выхожу. Здесь оружия больше нет.

– Выходи медленно. Руки повыше.

Зверь пнул Гугге ногой и свалил его на землю. Кончик мачете он держал вплотную к его спине.

Ролле, загорелый и уверенный, улыбался, выходя из дверей. Он взглянул на ирландца, на Гугге, на Зверя и на меня.

– Кто из вас повесил Юлиуса Боммера? – спросил я.

Ролле показал кивком и опустил руки.

– Эти двое, – сказал он.

Я наставил пистолет ему прямо в лицо.

– Но ты там был, после?

Он улыбнулся, глядя в землю:

– Мы были в доме одновременно, ты и я.

Я промолчал. Зверь опустился на колени возле ирландца.

– Мне надо было забрать дискету. На ней – весь наш план.

– Значит, это ты ехал на «порше» Густава?

Он кивнул, улыбаясь своей вежливой улыбкой.

– Что ты понимаешь в компьютерах?

– Ни хрена не понимаю.

Ролле медленно поднял руки и развел их в стороны.

– А теперь я пойду к машине, – сказал он любезно, – и уеду отсюда.

Он взглянул на меня, прежде чем повернуться. Потом опустил взгляд и двинулся к «вольво».

– Тебе придется стрелять, чтобы меня остановить, – сказал он.

Я опустил тяжелый пистолет.

– Не к той машине, – сказал я.

Ролле обернулся и взглянул на меня, посмеиваясь.

– О, прости, я забыл, – сказал он. – Деньги!

Я прошел с ним до черного «БМВ» и обыскал машину. Ни оружия, ни денег. Пусто.

– Мы ее одолжили на долговременной стоянке, – сказал он с улыбкой.

Зверь подошел, ступая по гравию. Я передал ему тяжелый пистолет. Он поставил его на предохранитель и сунул за ремень.

Ролле улыбнулся ему, садясь в «БМВ». Он спешил. Машина покатилась вниз по склону еще даже до того, как заработал мотор.

Я повернулся к Зверю.

– Ну, что с ним?

– Ты в такое местечко ему пульнул! Жить-то он будет. Но до самый свой смерть будет петь фальцетом.

19

Мы разорвали простыню и забинтовали окровавленного ирландца.

Он с ненавистью глазел на меня, но не говорил ни слова. Светлые глаза горели злобой. Гугге мы связали по рукам и ногам.

– Это не я, – попробовал он оправдаться.

– Слушай, – сказал я, – этот ирландский садист никогда бы не справился с Юлле в одиночку.

Он замолчал. Но снова пустился в разглагольствования, когда пришлось отвечать на вопросы.

В доме можно было ходить по щиколотку в деньгах. Люк в овощной погреб под кухней был открыт. Там стояли мешки с деньгами от первого ограбления броневика, в Фарсте. Сегодняшняя добыча была погружена в «вольво».

Они собирались ехать в Хельсингборг. В Йончёпинге ждал специально оборудованный фургон. В нем они хотели спрятать деньги. Гугге охотно во всем признавался, детали так и перли из него.

План был простой и эффективный, незамысловатый, без выдумок.

Он не имел никакого понятия, кто жил в Бьоркбакка. Они просто выбрали этот дом среди прочих, вломились внутрь и обосновались там еще до ограбления у аэропорта. Телефона в доме не было.

– Я съезжу за помощью, – сказал я Зверю.

Солнце согрело поляну. В лесу пахло дымом – какой-то дачник жег мусор. Запахи осени. «Лейка» болталась у меня на груди. Я пытался вспомнить, а успел ли я что-нибудь снять.

В «вольво» было жарко. Как раз когда я садился за руль, послышался звук мотора. Я выскочил и побежал через поросший лесом бугор вниз к дороге.

Это был белый форд. Тарн, Янне и Кнаппен. Казачий патруль охотников за новостями.

– Эй, стойте, эй! – Я бежал, крича на ходу. Они увидели меня и затормозили, хотя и без особого энтузиазма.

Тут я зацепился ногой за сук. Перевернулся в воздухе и грохнулся на задницу аккурат перед белым фордом.

Кнаппен глядел, ухмыляясь, из окна.

– Слушай, сделай это еще раз, а? Я не успел щелкнуть, когда ты кувыркался.

Я ругался, вставая и отряхиваясь. За Кнаппеном ухмылялся Тарн, зажигая сигарету.

– Вы не могли бы на следующем круге бросить открытку для полиции? – сказал я. – Нам не помешала бы «скорая помощь» и несколько смазливых медсестер, да еще инспектор, который бы вел запись своих вопросов, да и ответов.

Тарн быстро спросил:

– Вы их взяли?

– Мы их взяли, – сказал я. – Поехали к нам, в гости. Может, и кофе сварим.

Янне уже разговаривал по радио. Небось теперь проснутся и в полицейском участке в Мэрста?

– Первый поворот налево, – сказал я. – Красная дача с белыми углами.

Тарн сделал знак – садись с нами. Он открыл дверь, и я влез на заднее сиденье.

– О'кей, – сказал я. – Так кто тебя сориентировал?

– Сначала скажу тебе нечто другое, – буркнул он, насупясь. – Густав Далль разбился.

Я сидел совсем недвижно.

– Знаешь, что я думаю? – сказал Тарн. – Я думаю, что тебе надо было бы это дело вести аккуратнее.

Он глубоко затянулся сигаретой и прищурился, глядя на меня.

– Я думаю, это ты лишил его жизни.

Потом выпустил дым и добавил:

– Ты шествуешь, словно ангел смерти.

Янне стоял возле белого форда. Он беспрерывно говорил по радио. Кнаппен сновал вокруг и фотографировал. Гугге помогли сесть, но руки у него были связаны за спиной. Ирландец лежал на гравии. Глаза его были зажмурены, он дышал со свистом. Видно, на него уже накатила боль.

– Значит, так, – сказал Тарн. – Он кинулся к «вольво». Ты думал, что у него там оружие. Поэтому ты выстрелил, так?

Я медленно покачал головой.

– Тарн, – сказал я, – этот сволочной садист убил Юлле. И он же изнасиловал дочку Юлле. Так что я взял и отстрелил ему яйца. Сзади.

Мы стояли молча, глядя на ирландца.

– Этого я не слышал, – сказал Тарн.

Запах дыма щекотал ноздри. Ветер улегся, издали доносился птичий щебет.

– Ты и раньше стрелял в людей, – сказал Тарн.

– Я раньше застрелил одного человека. Тогда я спасал свою жизнь. Это было необходимо.

– Один раз – это ни разу, – сказал Тарн. – А вот два раза – уже привычка.

Зверь вернулся от «пежо». Он убрал свой арсенал, засунул его в мешок. Но большой армейский браунинг ирландца торчал у него за поясом.

– Так вот, насчет Густава Далля, – сказал Тарн. – Это было самоубийство. Он слетел с автострады у Русерсберга, где она постепенно уходит влево. У полиции есть свидетели, которые утверждают, что «порше» делал более двухсот.

Это, должно быть, случилось всего через несколько минут после моего с ним разговора.

– Так кто же тебя сориентировал? – спросил я. – Кто тебе звонил ночью?

Тарн снял шляпу и причесал волосы пальцами, как гребенкой. На поляне начинало теплеть.

– Это было совсем не так, как ты думаешь. – Похоже, усталый Тарн проспал ночь, не раздеваясь. – Звонил твой добрый друг, Карл Юнас Бертцер. Он ничего не знал, но в этой отрасли разбирается. И высчитал, что это должен быть валютный автомобиль. Он не ориентировал. Он чертовски здорово все угадал.

– Бертцер много знал. Это ты его надоумил, а? Ты ему сообщил все, что узнал?

Тарн мял пальцами шляпу и молчал.

– Ты все время у меня на пятках сидел, – зло сказал я.

Он холодно посмотрел на меня:

– По большей части я шел впереди тебя.

– Ответь мне тогда на один вопрос: кому звонил Юлле? Когда ознакомился с дискетой.

– Твоему доброму другу, Бертцеру.

– Ты уверен?

Тарн кивнул:

– Бертцер сам об этом рассказал. Он сказал также, что сделал ошибку: позвонил в «Сентинел». Но позвонил не владельцу, Густаву Даллю. И не директору-распорядителю Янне Нуккеру. Он позвонил своему старому другу и оруженосцу – шефу по безопасности Роланду Ханссону. – Тарн огляделся: – Кстати, а где он?

Я пожал плечами.

– Я его отпустил. Не хотел стрелять в еще одного.

Мы постояли молча. Где-то далеко завыли сирены. Я устало зажмурился, подставив лицо теплым лучам солнца.

Очень не хотелось оставаться здесь. Хотелось уехать отсюда. Впереди была лишь унылая развязка. Длинные объяснения с людьми, которые не принимают простых фактов, потому что простые факты могут показать, какие эти люди дураки. Длинные цепи лжи держатся на незнании других людей.

– Так кто же убил Юлле Боммера? – спросил Тарн. – Ты? Ведь ты действовал так неуклюже. Бертцер? Ведь он был слишком любопытен. Роланд Ханссон? Ведь он испугался. Или Густав Далль? Ведь он не мог позволить, чтобы у него на пути встал такой незначительный человек, как Юлле.

Я плюнул в сторону светлоглазого ирландца, лежавшего на гравии.

– Вот кто убил Юлле Боммера, – сказал я.

– А кто его туда доставил?

– Ролле Ханссон, – сказал я. – Ролле Ханссон все спланировал. Ему нужен был специалист по броневикам, а в ИРА их много.

Сирены звучали все ближе. Почему они так торопятся? Ведь все уже кончено, пришло к завершению, осталось в прошлом. А какие-то неуклюжие легавые упирают палец в кнопку и выдрючиваются вовсю.

– Может, лучше дать легавым успокоительное? – сказал я.

Тарн меня не слышал.

– Зачем ты все это натворил? Зачем ты действовал так чертовски жестко?

Зверь обтер ирландцу лицо и дал ему воды. Кнаппен их фотографировал. Янне, улыбаясь, похлопывал по денежным мешкам в багажнике «вольво».

– Да наплюй ты на них! – крикнул я ему. – Ты и так немало загреб – ведь «Утренняя газета» котируется по сто шестьдесят восемь крон.

Потом я повернулся к Тарну.

– А затем, что я хотел знать истину, – сказал я.

– Истину? – Тарн захохотал. – Полную истину? Точный анализ всех относящихся к этому фактов, на все сто процентов?

– Ну!

– Никакой истины не существует. Есть только различные толкования того, что произошло. То толкование, которое подходит самым сильным и влиятельным, становится в конце концов общепринятым. Всегда в конце концов.

Он достал из кармана пачку сигарет. Движения были сердитые, порывистые.

– Тарн, успокойся.

– Знаешь, что такое истина в «Утренней газете»? – Он наставил на меня сигарету. – Так вот, это все, что подтверждает предрассудки читателей. Все, что дает этим чертям утешение. Все, что убаюкивает их, внушая ощущение безопасности. Все, что обеспечивает им алиби в ситуации, когда они пальцем о палец не ударили, чтобы как-то улучшить эту самую ситуацию. Вот это и есть истина в «Утренней газете». Это называется объективной журналистикой, беспристрастной, нейтральной, деловой журналистикой.

– Успокойся, – снова сказал я.

Но я знал, что именно его злит. Завтра я буду читать в «Утренней газете» то, что он напишет, читать и смеяться. Это его и злит.

– Тетушкина журналистика! – уже кричал он, перекрывая сирены. – Низкая интеллектуальная, но высокая каудальная мобильность!

– Что такое каудальная?

– Это из латыни, – отрезал Тарн. – Кауда означает хвост.

Они подъехали и поднялись на бугор – впереди полицейские, за ними «скорая» из аэропорта. Полицейская машина ехала по гравию медленно и остановилась, уступая место «скорой помощи». Двое полицейских вылезли из автомобиля.

Оба в черных кожаных куртках, в черных перчатках. На лицах профессиональное выражение – мрачная серьезность и полное отсутствие интереса к чему бы то ни было. Они думают, что это внушает уважение.

Пистолеты свои они держали наготове.

– Боже милостивый, – сказал я.

Зверь громко рассмеялся. Зубы вызывающе сверкали в черной бороде. Кнаппен ухмыльнулся и поднял камеру.

Тарн направился к обоим полицейским. Он указал на ирландца:

– Этот человек ранен...

– Стой! Не двигаться!

На Тарна нацелились два пистолета. Он растерянно остановился и медленно поднял руки.

– Но я журналист из «Утренней газеты»...

– Насрать нам на это, будь ты хоть сам Бог-отец. Не двигаться!

Это крикнул старший из полицейских, тот, у которого на кожаной куртке больше знаков различия. Высокого роста, с широким лицом, тонкими губами и маленькими глазками.

«Скорая помощь» остановилась. Два одетых в белое парня не решались выйти наружу.

– Не смешите людей, – сказал Тарн. – Забирайте двух задержанных грабителей. Того, что лежит, надо отправить в больницу.

Большой полицейский подошел вплотную к Тарну. Свой пистолет он держал дулом вверх.

– Заткнись, – негромко сказал он. – Никакие журналисты-сволочи тут командовать не будут. – И вдруг улыбнулся: – Кстати, от тебя пахнет алкоголем.

Тарн подобрал губы. Я видел, что Кнаппен все еще снимает.

Большой полицейский медленно обернулся.

– Так, – сказал он, осознавая ситуацию. И указал пистолетом на Зверя: – А что тут делает этот?

Я уже не мог сдерживаться.

– Ты хочешь сказать – этот черномазый?

Зверь захохотал, широко и весело.

Внезапно второй полицейский вскрикнул:

– Он вооружен!

Оба пистолета уставились на Зверя. Большой полицейский рухнул на корточки. Второй укрылся за автомобилем.

– Не двигайся, Зверь! – сказал я. – Стой совершенно спокойно. Эти бабы начнут стрелять, если ты хотя бы моргнешь.

Большой полицейский повернул голову и посмотрел на меня долгим взглядом. Зверь пожал плечами, улыбаясь, и медленно поднял руки вверх.

– Ты, заткнись, – сказал мне большой полицейский.

– Это не тебе решать, – сказал я.

Он неуклюже поднялся и направился к Зверю. Обошел вокруг него, протянул руку и вытащил большой браунинг. Не торопясь, засунул его в карман, а потом и свое оружие в кобуру. А затем вытащил дубинку и замахнулся.

– Зверь! – закричал я. Но и камеру успел поднять.

У большого полицейского не было ни малейшего шанса. Дубинка рассекла воздух. Зверь пригнулся, расставив ноги, ухватил его за штанину у щиколотки.

Полицейский грохнулся о землю так, что у него перехватило дыхание.

Я обежал полицейскую машину и встал перед вторым.

– А ну, убери пистолет, – сказал я. – Спрячь его, быстро!

Тарн в развевающемся плаще промелькнул позади меня. Он втиснулся между Зверем и большим полицейским.

– Кончай свои штучки, – сказал он блюстителю порядка. – Немедленно. Или вылетишь из полиции, не позднее чем через полгода, я тебе это обещаю.

Кнаппен снимал сразу несколькими аппаратами. Я осклабился и тоже снял всю эту сцену. На дороге послышались новые сирены.

– Наконец-то, – сказал Янне. – Теперь, может, явится настоящая полиция.

Дождь выплескивался из водосточных труб старого дома Джоан Боммер. Я глядел на это, сидя у окна на кухне, полусонный от усталости и виски, что стояло передо мной.

Зверь улыбался – в улыбке участвовали и белые зубы, и его живые глаза. Он улыбался все время, когда в кухне была Кристина Боммер. Выглядел он как пират – пластырь у одного глаза, свежие синяки и нахальная улыбка.

– Ну и судьба! – спокойно сказала Джоан Боммер. – Погибнуть от руки какого-то помешавшегося на убийствах ирландца.

Она сидела прямо и аккуратно на своем хрупком стуле. Дым ее сигареты, колеблясь, уходил к потолку.

– Такое могло бы случиться у меня дома, на Энглси, в Англии. – Она чуть улыбнулась. – Но не в Таллькруген.

Кристина Боммер раздраженно грохотала чашками и тарелками, убирая со стола.

– Я считаю, что вы все равно должны заявить в полицию, – громко сказала она.

Она была так непохожа на свою невозмутимую, добрую маму. Я пощупал пальцами свои губы – они распухли, но уже по-новому.

– Понимаешь, нам накостыляли по дороге в полицейский участок, – сказал я. – Мы бы, может, и написали заявление, если бы Тарн нас поддержал. А он говорил, что так нам, мол, и надо.

Зверь пожал плечами, по-прежнему улыбаясь. Его глаза сияли жизнью и радостью.

– Не играет никакой рояли, – заявил он.

– Слушай, хватит этих выдумок, – предупредил я. – Люди говорят «роли».

Джоан Боммер вздохнула. Она медленно погладила свои седые волосы, неторопливо поправила какой-то локон. До слез все же было явно недалеко.

– Ну, нам пора уходить, – сказал я.

Она вежливо улыбнулась:

– Уже поздно. Вы можете сегодня переночевать здесь.

Кристина Боммер у мойки загрохотала посудой, как злая непогода с громом и молнией.

– Но, darling...

– Мама, ты же слышала, они хотят уходить!

Я поднялся.

Зверь осторожно соскользнул со стула, озадаченный и удивленный. Я поклонился Джоан Боммер, а Зверь легонько поцеловал ее в обе щеки. Мы вышли из кухни на веранду, где дождь колотил по железной крыше.

Кристина Боммер вышла вслед за нами, с кухонным полотенцем в руках. Она прикрыла дверь и яростно обернулась ко мне.

– Я тебе не давала никаких полномочий вершить какое-то там самовольное правосудие! – рявкнула она.

Я пригнулся и поджал больные губы, чтобы не отвечать ничего.

– Ты сделал этого несчастного человека инвалидом! Ты искалечил его жизнь! Ты его кастрировал и самодовольно считаешь, что действовал правильно!

Полотенце взлетело к ее лицу – она вытирала слезы, катившиеся по красным от злости щекам.

– Так вот знай, – громко и с расстановкой сказала она. – Я тебе никаких полномочий не давала. Я в такие игры не играю. Помни об этом, когда будешь хвастаться своей ловкостью.

Зверь смотрел на меня, разинув рот. Он просто не знал, что делать. Таким я видел его впервые.

– Ты такое же животное, как и они, – она почти кричала. – Как и тот, и полицейские, про которых ты думаешь, что с ними борешься. Ты такой же – бесчувственный, холодный и ограниченный.

Она заплакала, уткнув лицо в полотенце. Зверь посмотрел на меня.

– Так уж получилось, – сказал я. – Такая уж у меня получилась жизнь.

Но она меня не слышала. Она плакала вовсю.

– Важно не то, кто ты такой, – сказал я. – Важно – на чьей ты стороне.

Она мотнула головой, рыдая от бессилия. Не обо мне она плакала. Она плакала о своем отце. Умереть можно очень по-разному, но результат всегда один. Но такая смерть, как у Юлле, – это мерзость, ведь такая смерть показывает, как ничтожно мало стоит жизнь человека.

Зверь поморщился с неудовольствием.

– Consolala, – сказал я ему.

Да, это утешение ей сейчас было необходимо.

Закрывая за собой дверь и выходя под дождь, я видел, как он обнимает ее, гладит волосы, что-то говорит.

Я медленно пошел к машине. Дождь был холодный, и мои волосы быстро намокли, я чувствовал, как вода течет за воротник, но только тряс головой и зажмуривался.

Ждать Зверя пришлось долго. Он прибежал, делая большие прыжки через лужи.

Мы ехали домой, в Старый город. «Пежо» довольно мурлыкал, рассекая холодный влажный воздух ночи. Дворники хлопотливо проясняли темную сцену города, открывавшуюся перед нами.

– Ты в нее влю′блен, – сказал Зверь.

– Влюблён, – сказал я.

Он не ответил. Сидел рядом со мной, глядя перед собой на дорогу.

– Ты тоже, – сказал я.

На автостраде мы ехали прямо по глубоким лужам. Руль порой дергался в руках Зверя, но он мягко гасил эти рывки.

– Приятно было бы жить вместе с какой-нибудь женщиной, – сказал я. – Женщиной, которая умеет смеяться и ругаться, ссориться, и любить, и драться. Женщиной, которая ведет себя честно, все время. Женщиной, которой посмеет довериться даже такой маленький напуганный человек, как я. Женщиной, похожей на Кристину Боммер.

Я увидел, что он улыбнулся в темноте.

– Но она меня не выносит, – добавил я.

Мы ехали молча почти до самого моста у Сканстулль. «Глобус»[66]66
  «Глобус» – огромное шарообразное здание в Стокгольме, арена для спорта и концертов.


[Закрыть]начинал обретать форму.

– Так что я несчастен в любви, – сказал я.

Это прозвучало так глупо, что мы оба фыркнули. В любви нельзя быть несчастным. Любовь получают и любовь дают. Несчастье постигает тех, кто хочет только иметь, и тех, кто только берет.

– Я думаю, – сказал я, – что она достойна того из нас, кто красивее, благороднее, надежнее, моложе и добрее. То есть ей нужен ты.

Он опять улыбнулся. Он долго улыбался, не говоря ничего, пока мы не въехали в тоннель на Сёдермальм.

– Послушай... – начал он, – как ты думаешь... мог бы ты... когда она с нами... мог бы ты называть меня Рикардо? А не Зверем?

Я кивнул и вздохнул.

– Зверь, старый ты guerrillero.[67]67
  Партизан (исп.).


[Закрыть]Я буду называть тебя Гориллой!

Мы поставили машину на Риддархольмен и побежали сквозь дождь к Стура-Нюгатан. На полдороге, в подъезде Верховного суда на Мункбрун, мы передохнули, промокшие до нитки.

– Послушай, Зверь, – сказал я, стряхивая капли с волос, – а где мы раздобудем деньги для твоей сестры?