Текст книги "Время действовать"

Автор книги: Буби Сурандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Время действовать

Памяти настоящего журналиста Морица Эдстрёма:

Пока мир умирает – живи, люби, сопротивляйся,

но не застывай.

Среда

1

– Я должна покончить с собой.

Голос у нее был молодой и решительный.

– Минутку, – сказал я.

Снять трубку телефона, который звонил так долго, – первая ошибка газетчика.

За большими окнами была черная ночь. Табло сообщало, что в печать пошел третий выпуск. На часах перевалило за полночь. Уже среда.

Я прижал ладонь к трубке и огляделся. Вся ночная команда правщиков расположилась на диване и в креслах у стола – играли в карты. Весь угол провонял окурками и выдохшимся пивом.

Ночным редактором был в ту ночь Юлле. Он говорил по другому телефону. Он всегда трепался по телефону после третьего выпуска. У него баба была на Кунгсхольмен.

– У меня на семерке какая-то чокнутая, – сказал я ему вполголоса.

Юлле кивнул, не слушая.

С дивана доносились ликующие крики – кто-то пошел с козыря.

Я повысил голос:

– Юлле, черт тебя дери. У меня на проводе какая-то чокнутая. В редакции есть же специалисты по чокнутым – так называемые журналисты. А я всего лишь фотограф.

– Алло, – нетерпеливо произнес женский голос в трубке.

Юлле сердито показал рукой на группу, занятую покером. Я скорчил ему в ответ гримасу: ну ясно, чокнутыми займутся не раньше, чем разыграют последнюю сдачу.

– Да, слушаю, – сказал я. – Прошу извинить, у нас тут небольшая неразбериха.

Ну вот, теперь я пропал, это точно. Чокнутые заводят ночью разговор по телефону самое малое на полчаса.

– Я понимаю, – сказала она вежливо.

Голос был сдержанный, хотя и чуть резковатый. Выговор правильный, как у образованной.

Я молчал, надеясь, что она добавит еще несколько слов и положит трубку. В комнате фотографов включили видик, там уже выдрючивались братья Маркс.[1]1
  Братья Маркс – знаменитые американские комики. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]

– Мне надо с кем-нибудь обязательно побеседовать.

Она говорила с раздражением. Такие всегда чего-то требуют. Я попробовал помолчать еще.

– О... преступлении, – упрямо продолжала она. – О преступлении, которое уже планируется.

Я устало помотал головой. Ну вот, пошли признания.

– Преступлении, о котором я знаю.

Выдала она себя. Вечно они стараются предстать в интересном свете.

– Гм, – сказал я. – Тебе бы поговорить с кем-нибудь из отдела уголовной хроники. Погоди минутку.

Я крепко зажал трубку рукой и перевел дух. Отдел уголовной хроники. Да в эту пору вся уголовная полиция спит, а уж отдел уголовной хроники и подавно.

– Послушай, – услышал я в трубке решительный голос. – Я понимаю, что по ночам многие звонят – такие, у которых не все дома.

По крайней мере трезвая, подумал я.

– Бывает, – сказал я. – И мы со всеми разговариваем.

Это прозвучало так резко, что я сам передернулся. И услышал в трубке глубокий вздох:

– Ну так поговори со мной, черт возьми!

Правильно, так мне и надо.

– Самоубийство, – сказал я. – Зачем тебе кончать с жизнью? Ты молода, энергии в тебе вроде хоть отбавляй. Наверняка добиваешься всего, чего только пожелаешь.

– Ошибаешься, – отозвалась она. – Не знаешь, так не говори. Я, к твоему сведению, сижу в кресле-каталке.

Черт. Я аж перекосился.

– А что случилось? – спросил я.

– Это к делу не относится, – сказала она нетерпеливо. Но голос снова стал вежливым. – Меня сбросил Сторми. Сторми – это жеребец, американской породы. Он меня сбросил, и жизнь моя кончилась. Вот уж восемь лет как посадили в каталку.

Ночная команда орала в углу – разыграли очередную сдачу. Кто-то размахивал картами, кто-то стучал по столу, звенели бутылки и стаканы.

Она ждала ответа.

Я открыл рот и перевел дух. Кресло на колесиках. Что тут скажешь?

– Жизнь не кончается, даже если сядешь в каталку, – попробовал я.

Все великие истины банальны.

Молодой голос стал холодным.

– У тебя две ноги? – сказала она.

– Ну да, – сказал я.

– Ты на них сейчас стоишь?

Я посмотрел вниз, на свои джинсы. Из-под них выглядывала пара крепких ботинок, прочно стоявших на полу.

– Да-а...

– А я вот так не могу.

Я прикусил губу, чтобы не брякнуть какую-нибудь глупость.

– Поговорим о чем-нибудь другом?

– Ясное дело, – с готовностью отозвался я. – Но погоди минутку.

Слишком уж она рассудительно высказывается, да и решительно слишком.

– Юлле, – воззвал я.

Он опустил свою трубку.

– У меня на проводе девица, которая уверяет, будто собирается покончить с собой. Если ты гарантируешь, что она этого не сделает, я просто положу трубку. Если нет – давай помогай. Тебе за это деньги платят.

Юлле строго воззрился на меня. Работающие по временному найму не должны распускать язык. Чтобы те, что в штате, могли чувствовать себя спокойно.

– Вон там на диване сидит Тарн, – сказал он сурово. – Попроси его послушать.

А, значит, репортер из отдела уголовной хроники здесь. Я его не заметил.

– Послушай, – сказал я, поднимая обе руки с зажатой между ладонями трубкой, чтобы показать, что никак не могу отойти от телефона, – я по поручениям не бегаю.

Юлле одарил меня еще одним долгим взглядом. Но положил свою трубку, направился к картежникам и перегнулся через спинку дивана.

Тарнандер был не совсем трезв, но не помню, чтобы я когда-нибудь видел его совсем трезвым. Он смотрел на меня, не говоря ни слова и не меняя выражения лица, пока Юлле говорил ему что-то на ухо. Потом кивнул, поднялся и подошел к одному из ромбовидных пультов. Я снял ладонь с мембраны трубки и произнес:

– Ты уж меня прости.

Решительный голос был так же вежлив, как и раньше:

– Пожалуйста. А что ты там устраивал?

Тарн напялил наушники, воткнул штекер и показал, что готов. Теперь руководил он.

– Я постарался подключить кого-нибудь из репортеров, которые могут заинтересоваться, – сказал я.

Тарн быстро взглянул на меня, потом осклабился и сделал мне длинный нос.

– Расскажи про преступление, – быстро сказал я, – которое планируется.

Она ответила не сразу:

– Это целая серия преступлений. Ты же понимаешь, я не стала бы звонить, если б речь шла о мелких деньгах. Но на карту поставлены большие деньги, да и жизни, человеческие жизни... люди умирать будут...

Тарн возился с магнитофоном. И одновременно пожимал плечами. Дескать, болтовня, и все.

– Я умру, – произнес энергичный молодой голос. – Я должна умереть. Только это может решить все проблемы.

Тарн покрутил пальцем у головы, классический жест. Она чокнутая, целиком и полностью. Одна из наших полуночных чокнутых.

– Ты боишься умереть? – спросила она. Тарн сделал мне знак, указал на меня пальцем: тебя спрашивает, с тобой разговаривает.

– Не знаю, – ответил я. – Умирать мне как-то еще не приходилось.

Она разозлилась:

– Я не для того звоню, чтобы выслушивать дешевые остроты.

Тарн ухмыльнулся. Его магнитофон крутился. А я вдруг взбеленился:

– Милая девушка «Я-должна-покончить-с-собой»! Не думай, черт подери, что я шучу. Видывал я, как люди умирают. Я видел больше смертей, чем хотелось бы помнить. И некоторых умерших никогда не забуду. Сам бывал рядом со смертью так близко, что знаю: оставшаяся мне жизнь – это подарок. Так что – не хочешь слышать дешевых острот, не говори дешевых фраз.

Тарн иронически улыбнулся. Это меня тоже разозлило.

– Я не боюсь умереть, – сказал я. – И не так уж много людей на свете этого боятся. Ведь единственное, в чем мы, люди, можем быть уверены – так это в том, что умрем, все до одного. И единственное, что интересно, так это как мы будем умирать.

Теперь и Юлле заинтересовался. Он тоже включился в сеть.

Ну и хорошо, быстрее дело пойдет.

– Ты долдонишь про самоубийство, как будто это самый плохой способ умереть. Да, ей-богу, лишить себя жизни – это самое простое. А вот сгнивать от рака или истлевать от СПИДа и при этом по-прежнему вести себя цивилизованно, тактично, человечно – такое требует мужества. Покончить с собой – да это просто трусость. Кстати, как ты это думала проделать, ведь ты же в каталке сидишь?

В трубке было совсем тихо. Неужели так легко сдается?

– Могу предложить, – сказал я. – Прицепи фейерверочные ракеты к своей колымаге и рвани с эстакады у Катарина-лифта!

Мне показалось, что она хихикнула.

– Какого черта! – сказал я. – Если купишь достаточно мощные ракеты, так сможешь еще сделать мертвую петлю, прежде чем грохнуться!

Тарн засмеялся, но Юлле посмотрел на меня неодобрительно.

– И подумай, – сказал я, – подумай, каких чрезвычайно интересных людей ты сможешь встретить... после этого... И Карла Двенадцатого,[2]2
  Карл Двенадцатый – король Швеции (1697-1718).


[Закрыть]и Буффало Билла,[3]3
  Буффало Билл (1846-1917) – американский охотник и артист-вольтижер, а также автор приключенческих книжек о Диком Западе.


[Закрыть]а ведь ты так любишь лошадей!

Теперь засмеялась и она. Не громко, не облегченно, но по крайней мере засмеялась.

– Знаешь, как я хочу умереть? – спросил я. И быстро добавил, прежде чем она успела что-либо сказать: – Хочу, чтобы меня застрелил обманутый муж.

Она просто зашлась от смеха. Настоящего звонкого смеха. А я думал: спасибо тебе, Боб Хоуп![4]4
  Боб Хоуп (1903-1992) – американский комик и киноактер. Острота – из его репертуара.


[Закрыть]Надеюсь, не упрекнешь меня, когда встретимся в раю.

– Ты звонишь среди ночи в самую крупную утреннюю газету Швеции. Мы отвечаем вежливо, мы не имеем права бросить трубку. Так приказано. Но мы не занимаемся душеспасением. Мы Богу не конкуренты. Если это Он тебе нужен, так у его генерального агента есть дежурная станция. Номер – в телефонном справочнике, на третьей странице. А хочешь беседовать с нами, так нас интересует только одно: конкретные факты.

Я замолчал, выжидая. В трубке было слышно, как она хихикала и сморкалась. Потом вроде прикурила сигарету.

Тарн говорил по другому телефону. Выглядел он, по обыкновению, неряшливо. Уже две недели как ему надо было бы постричься, и два дня – как помыть голову. Мятый костюм он, похоже, купил лет десять назад на распродаже в ПУБе.[5]5
  ПУБ – один из универмагов Стокгольма.


[Закрыть]Галстук в пятнах.

Словом, Тарн вышел из тех далеких времен, когда журналисты стреляли деньги за неделю до очередной получки.

– О'кей? – сказал я с раздражением.

– О'кей, – ответила она.

– Это был десерт. Перейдем к горячему?

– Можешь выдрючиваться как тебе угодно. – Ее голос звучал спокойно и жестко. – Мне это ни капли не поможет.

– Но тогда скажи, чем мы можем помочь! У тебя же, наверное, была какая-то идея, когда ты набирала наш номер.

Юлле положил передо мной листок бумаги, на котором Тарн написал: АДР & НРТЕЛ?

– Кстати, где ты находишься и какой у тебя номер телефона?

Я не сразу разобрал, что было написано на листке строчкой ниже. Ага: «Телефонная станция пытается установить ее номер».

– Это не твое дело. И вот еще что: вам не удастся проследить, откуда я звоню. Это я выяснила. Но помочь мне вы можете.

– Как?

Теперь ей придется что-то предложить.

– Напишите о... ну, о всяких безобразиях.

– А что это за безобразия?

– Ну, напишите, например, о... – Она больше не колебалась, голос опять стал энергичным. – Напишите о частных фирмах по охране имущества. Там столько дерьма, надо бы присмотреться.

Охранные фирмы! На лице у Тарна проступило изумление. Он пожал плечами и сделал мне знак: давай, мол, говори дальше.

– Охранные фирмы? – сказал я. – Вот на днях мы выезжали в Бромму,[6]6
  Бромма – одно из предместий Стокгольма.


[Закрыть]в тамошний супермаркет. Я был на репортажной машине, вместе с журналистом, словом, все на полную катушку. Нам сообщили, что какой-то охранник, сволочь и фашист, надругался над ребенком. Оказалось, что этот охранник – пожилая тетка и что она хлопнула по руке четырнадцатилетнего озорника, который стащил шоколадку.

Она не отвечала.

– За все лето это было самое страшное дело, связанное с охранными фирмами. Послушай, за этими компаниями наблюдают и полиция, и специальное подразделение при губернском управлении. Я уж не говорю о таком страшном чудовище, как общественность... Так что ничего эти фирмы натворить не могут, поверь мне.

Когда я замолчал, она подождала немного. А потом сказала:

– Это бы мне помогло. Я бы протянула еще несколько дней.

Тарн покачал головой и изобразил пальцами, как крякающая утка смыкает и размыкает клюв. Приказ был ясен: давай трепись дальше. По-видимому, ее номер еще не выяснили.

– Ладно, – сказал я, – сделаем пару репортажей об охранных фирмах. А потом позвонит Ингвар Карлссон и сообщит, что стоит на мосту, на Вестербрун. И желает, чтобы мы сделали серию сочных хвалебных материалов о социал-демократической партии. Иначе прыгнет через перила.

Она долго не откликалась. Но потом просопела:

– Понимаю. – И добавила: – Ты когда-нибудь бывал на Сульвалла?[7]7
  Сульвалла – ипподром в Стокгольме.


[Закрыть]

Ну как же, и не раз. Какая-нибудь тощая кляча приходит первой и выигрывает для хозяина массу капусты. Значит, в газете должно быть фото. Слева направо: владелец, лошадь и наездник. Из них троих только лошадь имеет достаточно достоверную биографию.

– М-гм, – промычал я.

– Ты видел, что происходит после последнего заезда, когда все ушли и стоянка для машин уже пустая?

– Гм-гм.

– Тогда отворяют большие ворота и выпускают один из бронированных автомобилей компании «Секуритас».[8]8
  «Секуритас» – одна из частных охранных фирм в Швеции.


[Закрыть]Он двигается прямо от касс, что под дальней трибуной. Потом спокойненько едет по темным дорожкам к площади Фридхемсплан... Знаешь, сколько в этой машине денег?

– Ну?

– При самом плохом раскладе – не меньше миллиона крон, а то и двух. Если же была серия заездов – так и пять миллионов. Все ассигнации старые, так что идентифицировать их невозможно. Мелочь!

Ну и ну. Пять миллионов – мелочь!

– Скажи, что ж тогда не мелочь, а по-крупному?

Пауза. Потом она ответила:

– По меньшей мере двадцать миллионов. В одной-единственной машине. А если охранная фирма осмелится наплевать на страховые условия, так и еще больше.

Двадцать миллионов крон. Сто тридцать моих годовых заработков.

– Когда, где, как? – спросил я.

– Это все я, конечно, знаю, – отозвался молодой голос. – Но как ты думаешь, что станет со мной, если я разболтаю?

– Ты все знаешь?

– Все до точки. А про самую последнюю, изощренную деталь узнала как раз сегодня.

Я взглянул на Тарна. На его лице было напряженное внимание, а пальцы щелкали: говори, говори.

Но она сама продолжала:

– Будет целая серия ограблений, все в течение нескольких дней. Они рассчитывают загрести по меньшей мере сотню миллионов. А потом исчезнут из страны.

Она вроде сделала последнюю длинную затяжку сигаретой.

– Если сейчас разболтаю, так умру, – спокойно сказала она. – А разболтаю потом, так тоже умру.

И в трубке стало совсем тихо.

– Ну что ты, – произнес я, пытаясь ее приободрить.

Тогда голос послышался снова:

– А знаешь, что это за самая последняя изощренная деталь? Про которую мне стало известно сегодня?

– Ну-у , – протянул я.

Она громко вздохнула.

– Да, впрочем, если я и не скажу, то все равно умру. Ведь... смыться-то нельзя, когда сидишь в каталке.

– Ну и... – подталкивал я.

– Вот ведь как. Нет у меня никакого выбора. Самое хитрое, что я могу сделать, это покончить с собой сейчас, именно сейчас. Тогда они, быть может, подумают, что я все разболтала. Тогда они, может, смоются, ничего не предприняв.

Я ошеломленно поднял голову. Тарн махал рукой, дескать, давай трепись дальше, давай, давай. Юлле слушал все, открыв рот.

И тут я снова услышал молодой энергичный голос:

– Боже, какие же вы бездарные идиоты!

Щелчок. Гудки. Она положила трубку.

2

Тот день в «Утренней газете» начался как обычный рабочий день и таким бы остался, если бы не пришел красный конверт.

Красный конверт – это такая штука, которая переворачивает всю нашу жизнь. Он лежал в моей ячейке, когда я объявился в комнате фотографов.

Тридцать фотографов в самой крупной утренней газете Швеции. И на всех одна комната, комнатенка. У директора, который занимается распределением служебных автомашин, и то кабинет побольше, причем на одного. А фотографы делят свою комнатушку с секретарями и служащими отдела кадров, да еще с вахтерами и водителями репортажных машин, плюс со всеми бездельниками, коим захочется посмотреть программы «Sky» или «Screen Sport»,[9]9
  «Sky», «Screen Sport» – программы кабельного телевидения (спутникового).


[Закрыть]а то и видео.

Это демократия на предприятии.

Моя ячейка – пластиковая коробка размером с машинописный лист, на общей шаткой подставке среди тридцати других – все, чем я владел. А комната фотографов была мне домом в «Утренней газете». Если я чувствовал вялость и хотелось чуток подремать, то именно там я мог прикорнуть. А позвонят и сообщат, что в семье кто-то помер, – наверное, там мне суждено и плакать.

Вообще-то ячейка всегда была чем-нибудь набита. Всякими дурацкими памятками от руководства редакции, и от инструкторов зала физподготовки, и от клуба деятелей искусства, и от отдела кадров. Все на том неудобоваримом шведском языке, который употребляется для разного рода сообщений. Если и доводилось копаться в ячейке с интересом, так это лишь тогда, когда должно было прийти извещение о зарплате.

Но теперь сверху лежал красный конверт. Он просто кричал, что произошло что-то необычное. Я проверил адрес – ясное дело, на мое имя – и выпотрошил конверт.

Внутри лежала компьютерная дискета и записочка: «Моему ночному другу».

Я осторожно положил дискету в ячейку. Хотя, конечно, на ней не было никаких отпечатков пальцев. И никаких опознавательных знаков. Но я на всякий случай извлек конверт из корзины для бумаг и подошел к Беате, секретарше.

– Как это к нам попало?

Я помахал красным конвертом. Беата раздраженно подняла голову от графиков дежурств:

– Дорогой, откуда мне знать? Спроси у вахтеров или в экспедиции.

Надо было так и сделать. Впрочем, нет. Мне надо было сделать нечто совсем другое. Порвать красный конверт и все его содержимое на мелкие клочки – пальцами и зубами, швырнуть на пол и попрыгать на нем, кинуться в подвал и бросить все в какую-нибудь горящую топку, бежать из «Утренней газеты», из Стокгольма, из Швеции. Смыться домой и спрятаться под кроватью.

Но я положил конверт в ячейку и задумчиво повертел дискету в руках. В компьютерах девчонка разбиралась. Даже адрес на конверте не написан от руки, а напечатан.

Иллюстрациями у нас ведал Вилле. Он сидел над списком заданий. Один из пресловутых ромбовидных столов был у него в единоличном владении – с компьютером, пятью телефонами (двумя для связи с радиофицированными машинами) и аппаратом, который автоматически набирал сотню телефонных номеров. Кое-кто поговаривал, что для выпуска «Утренней газеты» достаточно этого аппарата и подключенной к нему копировальной машины.

А кроме того, прямо перед Вилле лежал только что отточенный карандаш. По-видимому, им-то он и пользовался, когда впрягался в работу и трудился в поте лица, принося пользу.

Первое, что в тот день Вилле заставил меня делать, – это слушать его брюзжание.

– Доброе утро, доброе утро. Вижу, спалось хорошо, – сказал он, зная при этом, что у меня вечерняя смена и выходить мне надо только в три. – Везет некоторым, а другим вот приходится вкалывать спозаранку.

Эта среда началась для меня с того, что я работал до двух часов ночи. Лег спать не раньше трех. Но работающим по временному найму о таких вещах лучше не поминать.

– Здоровому телу – здоровый труд, – отозвался я автоматически.

– Конечно, конечно, но ему еще надо много каши. – Вилле пролистал заявки на день. – Так, посмотрим... Сегодня есть жирные кусочки. Займись-ка к вечеру, вместе с Гуллан, этим боссом, которого выгнали, ну, тем, что съездил в Португалию, чтобы проконтролировать свою секретаршу, о-ля-ля... Гуллан хочет написать, каково этому дяде сейчас, когда его измордовали на радио и телевидении... а скандальная пресса обмазала черной краской...

Ну да, вместе с Гуллан. Ясное дело. «Афтонбладет» и «Экспрессен» разоблачают и смещают боссов. А «Утренняя газета» все опровергает, понимает их мотивы.

Зазвонил телефон.

– Хотя постой, это мне Хенрик звонит. – Вилле стал рыться в заявках, а другой рукой взялся за трубку. – Они с Гуллан много работали вместе. Может, ты лучше возьмешь вечерний матч?

Хенрик состоял в штате, а выгнанный босс – это наверняка материал на первую полосу. Фото на пять колонок, первая полоса – это всегда приятно. А с меня хватит и футбольной встречи на стадионе Росунда.

– Конечно, о чем речь.

Вилле приложил трубку к уху. Мне он протянул листок, проглядывая его на ходу.

– Секунду, – сказал он в трубку. – Успеешь еще до этого заскочить на Шеппсхольмен. – Это он уже мне. – Там выступает финская любительская труппа. Сделаешь для «Театра». Тут на листке все написано... Алло, да, это отдел иллюстраций.

– Спасибо, – сказал я, взяв бумажку. – Большое, пребольшое спасибо!

Он уставился на меня. Я радостно осклабился в ответ. Говорят, у Вилле память как у слона. Или это про его нос говорили?

Успею, пожалуй, перекусить. Но я остановился у ячейки и снова вытащил дискету. Фабричная этикетка, черная с серебряными буквами: 3М Double Side Double Density 96 tpi 747-0 soft sector.

Засовываешь это в щель компьютера и читаешь текст на экране. Больше я в компьютерных делах ничего не понимал.

Беата вздохнула, когда я склонился над ее письменным столом. Беата была для меня и «воля твоя, и царствие твое». Это она разрешала мне не приходить на работу и регистрировала мои сверхурочные. Я улыбнулся ей, чуть ли не уподобляясь собачке на задних лапках. Если б мог, и хвостом бы завилял.

– Послушай, – сказал я кротко, – кто у нас разбирается в компьютерах?

Беата подняла на меня глаза и неожиданно улыбнулась.

– И ничего больше? – сказала она. – А я была уверена, что ты попросишь отгул на завтра.

– Нет-нет, я человек бедный и охотно тружусь, чтоб заработать деньги. Если бы я был в штате, да еще богат и ленив, то давным-давно пригласил бы тебя поужинать.

Это она пропустила мимо ушей.

– Юлле, – сказала она. – Юлле просиживает тут ночи напролет у разных компьютеров.

Юлле. Прекрасно.

– А сегодня вечером он работает?

Она пробежала кончиком ручки по списку дежурств.

– Придет в шестнадцать, через час.

Превосходно. Еще один день моей жизни начал приобретать четкие контуры. Теперь можно и кофе попить.

Стокгольм. Мокрый, дождливый конец лета. Он пришел неожиданно, словно налетевший ливень.

Хотя вообще-то в Стокгольме именно в дождливую погоду люди на улицах выглядят веселее всего. Хорошенькие девушки, напряженно улыбаясь от страха промокнуть до нитки, бегут, лавируя между лужами, по мостовой. Нахальные парни с густым коричневым загаром смеются громко и смущенно, когда наконец попадают под крышу и могут стряхнуть капли с пиджаков. Люди улыбаются друг другу и дружелюбно кивают, сталкиваясь зонтиками.

Тепло здоровое, влага сочная, и ничто так не красит щеку, как слезы из облака.

Стокгольм – это город, который улыбается под дождем.

Мы летели по магистрали Кларабергследен в большом репортажном автомобиле. Шины шипели на блестящем асфальте. Правил Янне, он ехал, по привычке, быстро и нахально. Поисковая стрелка на шкале полицейского радио остановилась, чей-то голос, хриплый от атмосферных помех, начал зачитывать длинный список украденных машин. А Вилле в это время вякал что-то по радио из отдела иллюстраций.

Янне вздохнул и приглушил сводку новостей на третьей программе.

– Говорит пятьдесят шестой, Янне, прием, – сказал он в трубку.

Мы мчались по Хамнгатан. Люди стояли тесными группами повсюду, где находили укрытие – под маркизами или в подъездах. Те, что пересекали Королевский парк, бежали, прикрывая головы колышущимися газетами и пластиковыми пакетами.

– Вот увидишь, всю ночь будет лить, – мрачно сказал Янне.

Небо между каменными фасадами было темное. Я кивнул.

– Как ты сказал, Торпедные мастерские?

– Езжай через весь Шеппсхольмен, вниз к стоянке...

– А, знаю.

Финские актеры-любители не годились ни к черту. Зал был совершенно пустой. Вся труппа расположилась на сцене кружком. Артисты сидели на полу, подогнув под себя ноги, размахивали руками и монотонно что-то напевали. Это напоминало занятия йогой а-ля «Калевала», а слуховое впечатление было таким, будто собрались совы-алкоголички и устроили концерт.

Кроме того, режиссер точно знал, как именно их надо снимать. Мне пришлось просто сражаться за то, чтобы самому определять диафрагму.

Янне стоял в сторонке и забавлялся вовсю. Это было видно по тому, как он старался не двинуть ни единым мускулом лица. Мне предстояло выслушать все комментарии на обратной дороге в редакцию.

Я потратил целый час, чтобы отщелкать две катушки, а пойдут ли они в дело, еще неизвестно. Уже по пути к машине Янне подкалывал:

– Вот увидишь! Дадут целый разворот в воскресном приложении. Заголовок на шестнадцать колонок: «Любительство как откровение». Тебе бы надо было снимать аж прямо снизу!

– Садись в машину и газуй, – сказал я.

Вонючая это оказалась работенка. В газету ей не попасть, это уж точно.

Когда Янне продрался сквозь автомобильные пробки и подъехал к редакции, столовая была открыта. Брюквенное пюре оказалось хоть и водянистое, но все равно лучше, чем оценка финского любительского театра, которую выдавал Янне. На душе и совсем полегчало, когда он перешел к курсам акций.

– «Утренняя газета» котируется по сто восемьдесят крон, – сказал он, довольный. – Знаешь... я заплатил по сто тридцать за конвертируемые.

Ох уж эта акционерная идиллия – Швеция.

– «Вольво» идет по триста шестьдесят девять! – Янне колотил пальцем по столу. – А ведь некоторые, подумать только, покупали в январе по двести шестьдесят. Знаешь... деньги иметь теперь просто бессмысленно.

Короче говоря, светлое будущее нам гарантировано. Скоро никому не надо будет работать. Кроме, конечно, тех, что по временному найму.

Я так и не успел сказать ни слова про компьютерную дискету. Как только я появился в главной редакции, Юлле махнул мне рукой, подзывая к себе.

– Можешь не ездить на Росунду, – сказал он. – Нам сообщили о другом событии, и тебе надо прямо рвануть туда. Поговори с Бронко.

Бронко Билл был этим летом звездой среди репортеров-внештатников. Прозвище свое он получил после громогласных рассказов о своих ковбойских приключениях в Америке. Он сидел за стеклянной перегородкой, где обосновалась служба новостей, и говорил по телефону, продолжая в то же время печатать на компьютере. Небольшого роста, с квадратной фигурой, загорелый, в одежде пастельных тонов и спортивной обуви, какую носят яхтсмены. Энергия из него так и била.

– Шеф звонил, – сказал он быстро в трубку.

– Это ты мне?

– Именно. – Тон был резкий.

– Шеф чего?

– «Утренней газеты», надо понимать!

Бронко Биллу дал задание сам шеф. Был шанс отличиться!

– Что, стать по стойке «смирно»? – сказал я.

– Кончай.

Мне с главным редактором говорить не доводилось никогда. Когда он выходил из своего углового кабинета, вокруг него вечно теснились люди. Он всегда стоял в одной и той же позе – чуть отклонившись назад, улыбался и кивал, оттягивал подтяжки и смеялся.

– Он сейчас на совете правления Кинокомпании.

– Ясно.

– И вот он позвонил оттуда и сказал, что контролеры в кинотеатре «Look» собираются вечером бастовать.

Бронко Билл резко вскочил. Вообще-то его звали Вильям Свенссон.

– Понимаешь, они дают этим летом повторные сеансы фильма «ИП», но он – только для тех, кто старше одиннадцати лет, а в кинотеатре полным-полно ребятишек, которые хотят смотреть фильм, и контролеры больше не выдерживают!

– «ИП»?

– Да ты знаешь! Космический фильм, который и сделан-то для ребятишек, а в Швеции его запретили детям показывать... да весь же мир об этом писал!

Я только кивал. Бронко натянул пиджак, не выпуская трубки, прижатой к уху.

– Организуй машину с радиосвязью! – громко крикнул он мне. – Выезжаем!

Я вышел. Комнатенка фотографов была по дороге, та, где у меня ячейка. Янне смотрел автогонки по каналу «Screen Sport».

– Мы в кинотеатр «Look», – сообщил я. – Приказ самого шефа. Бронко едет с нами. Контролеры бастуют. Не желают задерживать малышей, которые хотят смотреть «ИП».

Янне уставился на меня:

– Что?..

– То, что говорю. Срочный выезд. Собираемся занять главное место в новостях. Приказ шефа.

Янне придержал передо мной дверь, когда я выходил, нагрузившись сумкой с аппаратами. Бронко уже бежал по коридору.

– А эти контролеры, – сказал Янне, – ты уверен, что это не финские актеры-любители?

Теперь дождь лил как из ведра.

Бронко Билл пересекал Дроттнинггатан. Он был уже на середине улицы, прежде чем я успел открыть дверцу машины. Полы его модной белой куртки развевались на ветру, как обыкновенная простыня. Когда он влетел в кинотеатр, я еще ковылял далеко позади, таща тяжелую сумку с аппаратами.

В полутемном фойе находилось всего с полдюжины людей. И все же их присутствие очень ощущалось под темными сводами – так густо от них пахло сыростью и сумерками. Грубо намазанная кассирша с платиновыми волосами маячила за стеклом кассы, как дорогая золотая рыбка в аквариуме. Бронко Билла нигде не было видно.

– Простите, – я просунул нос к кассирше. – Мы из «Утренней газеты», слышали, что контролеры бастуют... они что, ушли домой?

– Бастуют? – Она тряхнула головой. – А что, они когда-нибудь работали? Ваш коллега прошел в комнату персонала.

Направление она показала подбородком, не прекращая считать деньги. Спотыкаясь, я спустился по нескольким коротким пролетам лестницы и оказался в длинном коридоре, где одна из дверей была приоткрыта. Бронко Билл стоял, держа репортерский блокнот наготове. Он брал интервью у контролера в украшенной золотыми галунами униформе.

– Привет, – сказал я. – Бастуешь?

Парень стоял, прислонившись к притолоке и держа в руке сигарету. Он был толстоват в талии, свежевыбрит, так что щеки отсвечивали, и тщательно причесан. Волосы были седые у висков, но на лице – ни одной морщинки. Оно блестело так же, как локти его формы.

– Да, – сказал он. – Эскильссон был тут после полудня и сказал, что нам надо что-нибудь сделать...

Бронко Билл помахал блокнотом:

– Нам повезло. Этот Георг – председатель отделения профсоюза.

– А Эскильссон, – поинтересовался я, – тоже работает в союзе?

Георг снисходительно махнул обтянутой рукавом униформы рукой.

– Нет, Эскильссон – наш директор по рекламе.

– В Кинокомпании?

– Точно, в Кинокомпании.

Он кивнул, улыбаясь. Об Эскильссоне мне-то уж следовало знать, раз я работал в «Утренней газете».

Я опустил камеру и прикусил губу. Бронко Билл старался вовсю, интервьюируя Георга. Язык у того все более развязывался. Ну конечно же, жалко ребятишек, которым еще нет одиннадцати. Ведь их пришлось фактически выставлять на улицу. Нет, как раз сейчас их тут не так много... наверное, из-за дождя...

Я поднялся в фойе и огляделся. Там было только шестеро мальчиков примерно указанного возраста. Я спросил двух самых маленьких – сколько им лет.

– Sorry, – сказал младший. – Нам по одиннадцати... Может быть, хочешь взглянуть на наши документы?

Бронко Билл появился в сопровождении Георга. Руководитель забастовки выглядел несколько смущенным.

– Билл, – сказал я, – мне надо поговорить с тобой.

Он вышел за мной на улицу, заметно нервничая.

– В чем дело? В чем дело?

Я остановился и спрятал «лейку», которую держал в руке.

– Не работа это, а дерьмо.

– Какого черта! Работа как работа, ясное дело. Контролер – профсоюзный председатель, и он готов сниматься – ну, как он не пускает ребят.