Текст книги "Больше, чем мы можем сказать (ЛП)"

Автор книги: Бриджит Кеммерер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

уже начал. – Я делаю паузу. – Кто-то застал тебя врасплох и избил?

Его выражение лица совершенно непроницаемо, но я чувствую, что он изучает

меня.

Я пожимаю плечами.

– Эти следы на твоей шее очень напоминают отпечатки пальцев.

Его рука тянется к горлу.

Я стараюсь говорить мягко.

– Зачем ты убедил всех в том, что это ты начал драку? Кристин сказала, что ты

рисковал быть отправленным в колонию для несовершеннолетних.

– В колонии было бы лучше. – Его голос хриплый и очень тихий.

Я изумленно поднимаю брови.

– Лучше, чем здесь?

Он качает головой, едва заметно. Он говорит так, будто не уверен, что хочет

говорить.

– Лучше, чем там.

Мы снова погружаемся в тишину. Снаружи раздается громкий раскат грома, и он

подскакивает. Гроза пришла так неожиданно, и послеполуденное солнце исчезло. Мэтью

обхватывает живот руками.

– Хочешь, чтобы я ушел? – спрашиваю я.

Он не отвечает.

В то же мгновение я вспоминаю письма отца, которые остались без ответа в моем

ящике. Может быть, Мэтью не знает, как мне ответить, точно так же, как я не знаю, как

ответить своему отцу.

Сидеть здесь и допрашивать его внезапно кажется самым ужасным проявлением

жестокости.

– Все в порядке, – говорю я. – Я уйду.

Он меня не останавливает. Я иду по коридору в свою спальню и падаю на кровать.

Это был самый утомительный день, а сейчас только середина вечера. Мой телефон

вспыхивает на прикроватной тумбочке, и по цвету вспыхнувшей иконки я уже могу

сказать, что это сообщение.

Я даже не хочу смотреть.

Я должен посмотреть.

Просто

что-то

из

школы.

Когда я снова опускаю телефон, то замечаю, что Мэтью стоит у входа. Он цепляется за

дверную раму, словно тень.

Я стараюсь вести себя так, будто это не самая странная вещь на свете.

– Как дела?

– А ты тот самый тип?

Я медлю.

– Какой тип?

– Тот тип парней, которые начинают драку?

– Нет.

Он размышляет об этом с минуту.

– Ладно.

Затем он разворачивается и снова исчезает в коридоре.

Глава 15

Эмма

Я считала минуты до восьми вечера, а сейчас идет проливной дождь.

Это так похоже на мою жизнь.

Я прижимаюсь носом к окну в гостиной, оставляя дыхание на стекле. Мама бы

взбесилась, что я пачкаю окна. Если бы она была дома. Я понятия не имею, где она. После

йоги она надела брючный костюм и сказала, что ей нужно прогуляться. Ее не было целый

день.

Так же, как и папы. Он так и не ответил на мое утреннее сообщение.

Дождь барабанит по сайдингу.

Значит ли это, что теперь я не должна встретиться с Ревом? Тогда в чем был смысл

судьбы, которая дважды направила меня на его путь?

Вот в чем несправедливость, когда полагаешься на судьбу. Или Бога. Или что бы то

ни было.

Я свищу сквозь зубы.

– Идем, Текси. Придется промокнуть.

Дождь холоднее, чем я ожидала – что глупо, потому что сейчас март. Мои щеки

замерзли к тому времени, как мы проходим два квартала, а волосы тяжелым грузом

падают на плечо. Очки настолько мокрые, что мне приходится спрятать их в карман. Я

накинула мамину ветровку на свой свитер, прежде чем выйти из дома, надеясь, что она

окажется непромокаемой, но я так ошибалась.

К тому времени, как я делаю последний поворот к церкви, я гадаю, не сглупила ли

я, что пришла сюда. Дождь такой сильный, что вокруг уличных фонарей образовалась

дымка, и я едва могу различить что-нибудь в темноте.

Мои кроссовки хлюпают в траве. Я добираюсь до места, где мы сидели последние

два вечера.

И, конечно же, его там нет.

Я вздыхаю. Только последний идиот пошел бы на свидание под дождем.

Затем Текси гавкает и прыгает на задних лапах.

Я оборачиваюсь, и ощущаю себя героиней мелодрамы. Его затемненная фигура

бежит вприпрыжку по траве.

Ладно, возможно, темнота и дождь делают эту сцену больше похожей на фильм

ужасов, чем на романтическую комедию, НО ТЕМ НЕ МЕНЕЕ.

Он останавливается прямо передо мной. У него хватило ума надеть толстую, непромокаемую куртку на толстовку, но капюшон промок насквозь и дождь стекает с его

щек.

– Привет, – говорит он чуть громче, чтобы перекричать шум дождя.

Я краснею. И стараюсь это скрыть.

– Привет.

– Я не был уверен, что ты придешь, но не знал, как тебе сообщить...

– Я думала о том же.

Текси тычется носом ему в ладонь. Рев чешет ее за ушами, но продолжает смотреть

на меня.

– Не хочешь пойти сесть спереди? Там есть арка. Не обязательно стоять под

дождем.

– Конечно.

Несколько месяцев назад церковь частично отремонтировали, и теперь у нее

большой каменный вход, который образует закрытый двор. Несколько скамеек повернуты

ко входу, поставленные под навесом. Сенсорный уличный фонарь светит над нами, отбрасывая слабый отсвет на все вокруг, но скамейки по прежнему находятся в темноте.

Рев опускается боком на скамейку, развернувшись лицом к стеклянной стене

церкви, скрестив ноги. Я не настолько пластична, но мне удается сесть напротив него, поджав под себя ноги. Текси плюхается на бетон под нами.

Рев отбрасывает промокший капюшон назад и вытирает руки о джинсы. Его волосы

превратились в мокрый, спутанный комок, но свет отбрасывает блики от капель на его

лице, делая его почти нереальным.

Я же, наверное, выгляжу как утопленная крыса. Коса свисает с моего плеча, словно

липкий канат. Я обхватываю себя руками и вздрагиваю.

Рев хмурится.

– Тебе холодно?

Я оттягиваю ветровку.

– Не знаю, почему я подумала, что она непромокаемая.

Он сбрасывает с плеч куртку.

– Вот. Возьми.

Он делает это как ни в чем не бывало, но никто никогда не предлагал мне раньше

свою куртку. Моя мать прочитала бы мне нотацию о том, что я неподобающе одета, а

потом заставила бы меня закаляться.

Я качаю головой.

– Не могу. Ты замерзнешь.

– У меня сухой свитер. Я в порядке. – Он протягивает куртку и слегка ее

встряхивает. – Серьезно.

Отчасти мне хочется, чтобы это был грандиозный романтический жест – та же

часть меня заставляет мои щеки пылать. Но я также знаю, что он не флиртует. Он просто

проявляет заботу.

Я стягиваю ветровку через голову, чтобы не намочить его куртку изнутри, а затем

просовываю руки в рукава. Они примерно на шесть дюймов длиннее моего размера, но

куртка тяжелая и согрета его телом. Мне хочется завернутся в нее и впитать в себя это

чувство.

– Лучше? – спрашивает Рев.

– Да. – Я все еще краснею. – Спасибо.

– Не за что.

Затем мы невольно погружаемся в молчание. Дождь временно затихает, обволакивая нас белым шумом, делая этот дворик еще более уединенным.

Я изучаю его руки, сложенные на коленях. У него длинные пальцы, ногти короткие

и ровные. На правом запястье из-под рукава выглядывает край шрама, почти что

тянущийся к большому пальцу. Тончайшая линия черных чернил тянется над ним.

Татуировка? Не могу сказать точно. Это может быть просто ручка, но чернила

кажутся введенными под кожу.

Я поднимаю глаза и вижу, что Рев наблюдает за мной.

Я сглатываю. Не знаю, что сказать.

Он сдвигается, совсем чуть – чуть, но достаточно для того, чтобы его рукава

закрыли шрам и отметку. Движение кажется умышленным.

– Есть какие– То новые сообщение от того парня из игры?

– Да. – Я заставляю свой голос звучать бодро, но напоминания о Nightmare оказывается достаточно, чтобы заставить меня напрячься. – Какие-нибудь новые

сообщения от твоего отца?

Его взгляд встречается с моим.

– Да.

Я достаю телефон из кармана и провожу по экрану, затем пару раз нажимаю, чтобы

вывести на экран последнее сообщение Nightmare. Мне почти что не хочется делиться, но

Рев единственный, кто знает, насколько хуже стали эти сообщения, а мне весь день так

отчаянно хотелось с кем-нибудь этим поделиться.

Я протягиваю ему телефон.

– Не хочешь поменяться?

Рев смотрит на меня так, будто я только что предложила ему ограбить банк, но тем

не менее достает свой телефон, нажимает иконку и протягивает мне.

Я читаю. Кажется, его отец считает себя победителем.

Затем Рев говорит:

– Эмма.

Я поднимаю взгляд. Он пристально смотрит на меня поверх моего мобильника. Его

глаза затемненные, а выражение лица напряженное.

– Что? – спрашиваю я.

– Зачем кому-то присылать тебе такую картинку?

Изображение, которое прислал мне Nightmare, буквально выжжено на обратной

стороне моих век.

– Все в порядке. Это ничего не значит. Это ведь даже не изображение реального

человека...

– Это изображение... это твой персонаж в игре?

Внезапно я жалею о обмене телефонами, как будто я показала ему снимок, на

котором изображена я сама, связанная и голая. Мои щеки горят.

– Забудь. Я не должна была тебе показывать.

– Ты рассказала своим родителям?

Я таращусь на него.

– Твое сообщение от кого-то , кого ты знаешь. Человека, который, совершенно

очевидно, причинил тебе вред. Ты рассказал своим родителям?

Долгую минуту мы пялимся друг на друга. Затем он издает вздох сожаления и

отводит взгляд.

– Прости. Я не слишком в этом силен.

– Не силен в чем?

Он указывает на расстояние между нами.

– В этом. Я не... не силен в общении с людьми.

– Я тоже. – Я делаю глубокий вздох. – Я гораздо лучше чувствую себя за экраном и

клавиатурой.

– Мой лучший друг познакомился со своей девушкой, переписываясь с ней в

течение месяца. Сейчас я так ему завидую.

– Правда?

– Правда.

– Ладно, – говорю я. – Отвернись. Смотри в другую сторону.

Он бросает на меня недоуменный взгляд, типа «Ты серьезно?»

Но я уже ерзаю, отворачиваюсь от него. Он не издает ни звука, так что я не знаю, последовал ли он моему примеру или нет.

Затем я ощущаю тепло его спины рядом с моей и задерживаю дыхание. Я не имела

в виду «сидеть, прижавшись друг к другу», но теперь, когда он это делает, я не могу

заставить себя отодвинуться.

– А теперь, – говорю я чуть запыхавшимся голосом, – дай мне свой номер.

Он подчиняется.

Я быстро печатаю текст.

Эмма: Так лучше?

Рев: Гораздо лучше. Если я сижу слишком близко, можешь отодвинуться.

Я краснею и рада, что он смотрит в другую сторону. Я чувствую каждый его вдох.

Несмотря на то, что мы переписываемся, внезапно это кажется еще более интимным, чем

за минуту до того.

Эмма: Ты не слишком близко.

Я снова краснею. Мне нужно взять себя в руки. Это всего лишь его спина.

Рев: Ты права насчет сообщения моего отца. Я никому не сказал. Это слишком

сложно.

Эмма: То же самое касается и сообщения Nightmare.

Рев: Не понимаю, почему. Особенно, если ты его не знаешь.

Эмма: Ты играешь в какие-нибудь видеоигры?

Рев: Иногда убиваю зомби на Xbox с Декланом.

Эмма: А онлайн играл когда-нибудь? С другими людьми?

Рев: Иногда.

Эмма: Когда-нибудь играл с девушкой?

Рев: Я никогда не обращал на это внимания. Но я никогда не стал бы

посылать кому – либо подобное сообщение, даже если бы и был заядлым геймером.

Эмма: Большинство парней считают, что это чисто мужская зона. Они злятся, когда в игру вступает девчонка и побеждает их.

Рев: То же самое происходит в джиу-джитсу. Обычно парням просто нужно

преодолеть себя.

Мои брови взлетают в изумлении.

Эмма: Ты занимаешься джиу-джитсу?

Рев: Да.

Клянусь Богом, я чуть не печатаю «Не удивительно, что у тебя такое потрясающее

тело».

Но серьезно. Не удивительно.

Эмма: Значит, если бы девчонка пришла и надрала тебе зад, ты бы не вышел

из себя из-за этого?

Рев: Нет. Я, вероятно, попросил бы ее сделать это еще раз, чтобы изучить ее

технику. Но в джиу-джитсу вы лицом к лицу. А здесь – нет.

Эмма: Думаю, в этом часть проблемы. Я как-то читала, что сражение в

видеоигре активирует те же процессы мозга, что и настоящий бой – но сражение в

Интернете подавляет всякую человечность. Все происходит у тебя в голове. Даже с

гарнитурой и голосом, ничто не кажется реальным. Легко сбросить защиту и завести

друзей. И так же легко кого-то уничтожить. Я говорю не только со своей стороны.

Если я побеждаю в миссии, я рада – но для кого-то на другой стороне... Может быть, поражение кажется им еще более горьким потому, что они были повержены кем-то, кто, в их воображении, даже не существует? И когда они сопоставляют это

анонимное поражение с реальным женским голосом/образом, кажется ли им это еще

более унизительным? Типа, откуда вообще берется злость?

После того, как я отправляю сообщение, Рев надолго замирает. Я все еще чувствую

каждый вдох, который достигает его легких. Дождь льет вокруг арки.

– Я думаю, – шепчет он.

Наконец его предплечье касается моего и он печатает ответ.

Рев: Думаю, злость зависит от многих обстоятельств. Я иногда беспокоюсь о

своем отце, что я унаследовал его жестокость, что когда-нибудь она может проявить

себя. Когда я был маленьким, когда меня забрали от него, я боялся, что все

остальные люди причинят мне вред. Джефф и Кристин предложили записать меня

на тхэквондо, но когда мы пошли записываться, я увидел класс бразильского джиу-

джитсу и захотел заниматься им. Там все дело в захватах. Полный контакт. Они

почти отказали мне. Но тренер убедил их дать мне шанс. И я полюбил занятия.

– Это еще не все, – говорит он.

– Я подожду.

Рев: Я вижу многих ребят, приходящих в зал. И много думаю о том, что они

приносят на маты. Когда я был младше, я был полон страха. Иногда люди приносят

много гнева. Они просто хотят бороться – и это тоже нормально, потому что они

быстро уясняют, что на матах нет места гневу. Точно так же там уж точно не место и

страху. Джиу-джитсу учит контролю. Думаю, это то, что мне нравится больше всего.

Но если на матах у кого-то возникнут проблемы, другому легко это увидеть и

вмешаться. Но как кто-то может вмешаться здесь, если ты не просишь о помощи?

Эмма: Но в том то и дело – разве люди на матах просят о помощи? Или ты

просто приходишь им на помощь? Они вообще хотят помощи?

Рев: Думаю, это зависело бы от ситуации.

Эмма: Что, если бы женщина сказала, что ей не нужна помощь?

Рев: Тогда я не стал бы помогать.

Эмма: Что, если прямо сейчас я скажу тебе, что мне не нужна твоя помощь?

Его спина поднимается и опадает, когда он делает глубокий вдох. Я в напряжении, ожидая, что он будет давить на меня.

Но он не настаивает.

Рев: Ладно.

Эмма: Спасибо.

Рев: Это была хорошая идея. Спина к спине.

Это заставляет меня улыбнуться.

– Делаю, что могу, – шепчу я.

– Шшш, – шепчет он. – Я тут переписываюсь кое с кем.

Я ухмыляюсь и обхватываю пальцами экран. Я больше не хочу говорить о

Nightmare.

Эмма: Я не ожидала, что ты помешан на боевых искусствах.

Рев: А чего ты ожидала?

Эмма: Понятия не имею. Я вообще не ожидала, что ты помешан на спорте, а

потом оказывается, что ты выглядишь «так».

Рев: Я занимаюсь не только джиу-джитсу. Еще муай-тай и йогой.

Я смеюсь и поворачиваю голову.

– Ты не занимаешься йогой. Моя мама занимается йогой и она не выглядит как ты.

Его рука снова касается моей, когда он печатает ответ.

Рев: Это помогает стать гибким.

Эмма: Что такое муай-тай?

Рев: Кикбоксинг. И «ты» не похожа на типичных геймеров.

Эмма: Это наследственное. Мой отец – разработчик игр.

Рев: Вы с отцом близки?

Эмма: Да. Он вечно занят, но... да.

Какое-то время он не отвечает, и я осознаю, что, возможно, для него это

болезненная тема. Впервые его спина напряжена.

Я обхватываю экран пальцами.

Эмма: Я видела шрам. У края твоего рукава. Твой отец?

Рев: Да.

Молния сверкает в небе, а затем раздается громкий раскат грома. У меня

перехватывает дыхание и я вздрагиваю. Текси взвизгивает и заползает под скамейку. Свет

отражается от дождя, запирая нас в этом пространстве.

Рев поворачивает голову, и я вижу краешек его профиля.

– Ты в порядке?

Я коротко смеюсь, но ничего смешного в этом нет.

– Просто не люблю грозу. А ты в порядке?

– Нет. – Его ладонь касается моей там, где она свисает со скамьи. Искры бегут

вверх по моей руке, и мне приходится напомнить своему сердцу, что это просто случайное

движение.

Но затем его ладонь накрывает мою. Я замираю.

– Так нормально? – шепчет он.

Это прозвучало бы так слащаво и невероятно, попытайся я позже объяснить этот

момент. Эта гроза, эта скамейка, эта темнота. Но его дыхание прерывистое, движения

неуверенные и, кажется, для него этот момент так же важен, как и для меня.

– Да, – говорю я. – Хочешь, чтобы я отпустила, чтобы ты мог печатать?

Он вдыхает... и его дыхание выравнивается. Он поворачивает голову и его дыхание

щекочет мне шею.

– Я не хочу, чтобы ты отпускала.

– Ладно.

– Я никому об этом не рассказывал, – говорит Рев. – Мои родители знают. И мой

лучший друг. И все.

– Тебе не нужно мне рассказывать.

Его пальцы сжимают мои чуть сильнее.

– Я хочу рассказать. Я хочу, чтобы ты поняла, почему... почему мне так тяжело

рассказать об этом.

– Я слушаю.

– У моего отца была собственная церковь, – говорит Рев. – Я не знаю, сколько у

него было прихожан, потому что был еще маленьким, но мне казалось, что много. Он

просил благословения каждую неделю – денег, проще говоря. Он говорил мне, что Бог

заботится о нас, и я ему верил. Сейчас я понимаю, что он был опытным лжецом – а может, и нет. Может быть, он действительно верил, что люди давали ему деньги, потому что он

был благословлен Господом.

Как бы то ни было, этого было достаточно, чтобы мы жили в большом доме, и, насколько я теперь понимаю, в довольно приятном районе. В то время он говорил мне, что

мы окружены грешниками. Он говорил, что в тех домах живет дьявол. Если в саду играли

дети, то это дьявол заманил их туда. Если люди бегали, значит, их преследовал дьявол. Я

боялся выйти на улицу без своего отца, потому что, казалось, дьявол был везде. – Пауза. –

Теперь, когда я думаю об этом, я думаю, что я жил в одном доме с дьяволом.

Его пальцы переплетены с моими. Не слишком крепко – но достаточно, чтобы я

почувствовала, что он не собирается так скоро выпустить мою руку. Я гадаю, нужен ли

ему якорь.

– Мой отец устанавливал правила, – продолжает Рев. – Он говорил, что если Бог

хочет, чтобы я преуспел в жизни, мне это удастся. Но если я не был достаточно

благочестив, недостаточно свят, или что бы то ни было недостаточно, то долгом моего

отца было устранить проблему. – Его голос становится жестче, и я не уверена, гнев ли это, страх или стыд. – Когда мне было шесть лет, он хотел, чтобы я переписал целую страницу

из Библии. Моя рука начала неметь, и он решил, что дьявол завладел моей рукой. Он взял

нож и начал резать, при этом говоря мне, что мои крики – это борьба дьявола за то, чтобы

остаться внутри меня...

– Рев. – Эмоции сдавливают мне горло, и я чувствую, что вот – вот расплачусь. –

Ох, Рев.

Он снова поворачивает голову, и я вижу его профиль.

– Прости. – Кажется, он смущен. Его пальцы крепче сжимают мои. – Я не хотел

вдаваться в детали.

Я разворачиваюсь на скамейке, затем накрываю свободной рукой его ладонь. Мой

мизинец ласкает шрам под краем его рукава, и у Рева перехватывает дыхание.

Но он не отдергивает руку.

– Можно задать тебе вопрос? – спрашиваю я.

– Всегда.

– Твоя мама – я имею в виду, твоя родная мама – пыталась его остановить?

Короткий вздох.

– Она умерла, когда я родился. Отец говорил, что она умерла, сражаясь с дьяволом.

Как только меня забрали у него и я начал учиться, как быть нормальным, я подумал, не

соврал ли он мне о ее смерти. У меня был момент, когда я был уверен, что он все выдумал, что она была жива и скучала по мне. Но у Кристин – мамы – есть огромное досье на меня, и свидетельство о смерти моей матери тоже там. Причина смерти: кровотечение матки.

Так что, по крайней мере, это правда.

– Мне так жаль.

– Вот почему его сообщения так меня огорошили. Даже спустя столько времени...

такое чувство, что он все еще имеет надо мной власть. Я боюсь ослушаться. Становится

все труднее не отвечать ему. – Он сглатывает.

– Он в тюрьме?

– Нет. Он отказался от родительских прав в качестве признания вины. И отработал

сто восемьдесят дней на общественных работах. Я понятия не имею, где он сейчас.

Сто восемьдесят дней штрафных работ после того, как он издевался над Ревом

годами. Это кажется насмешкой судьбы.

– Ты боишься, что он придет за тобой?

– Да. Я беспокоюсь об этом каждый день. – Глубокий вздох. – Я долгое время

боялся уйти, как будто он мог появиться у дома или вроде того. Я беспокоюсь, что все это

– очередная проверка. И боюсь, что я не справляюсь.

– И ты не хочешь рассказать своим родителям?

Его дыхание снова становится прерывистым.

– Я не знаю, что они сделают, Эмма. Я никогда ничего от них не скрывал.

– Ты им доверяешь?

Рев шмыгает носом, и я понимаю, что он плачет. Не в голос. Просто слезинка. Он, должно быть, этого даже не осознает. Он не отвечает.

Я поворачиваюсь на скамейке, чтобы смотреть на него.

– Рев, – говорю я. – Это очень серьезное дело.

– Я знаю.

Nightmare – незнакомец. Его сообщения – отстой, но я могу закрыть лэптоп и

сделать вид, что его не существует. Но отец Рева реален. Настоящая угроза.

– Не хочешь рассказать им? Я могу пойти с тобой, если хочешь.

Долгий момент я ощущаю себя полной дурой. Рев разозлится. Он скажет, что я

ничего не понимаю.

Он поступит точно так же, как поступила я, когда он начал расспрашивать меня о

сообщениях Nightmare.

Но Рев так не поступает.

Он встает со скамейки.

– Ладно, – говорит он. – Идем.

Глава 16

Рев

Суббота, 17 марта 9:06:16 вечера

От: Роберт Элллис

Кому: Рев Флетчер

Тема: Вопрос

Ты вообще обо мне когда-нибудь думаешь? Или ты был так сильно искушен?

Это самый невероятный эмоциональный опыт в моей жизни.

В моем телефоне появилось еще одно сообщение от моего отца.

Рядом со мной идет девушка.

И я веду ее к себе домой.

Идет проливной дождь, мы держимся за руки, и я промок насквозь. Я мерзну

снаружи, но мне тепло внутри, и я одновременно хочу, чтобы этот момент закончился и

длился вечно.

Я засовываю телефон в промокший карман своей толстовки. Я просмотрел

сообщение только потому, что думал, что оно может быть от Джеффа или Кристин.

– Что случилось? – спрашивает Эмма.

Должно быть, мое движение было чересчур яростным.

– Мой отец прислал мне еще одно сообщение.

– Ты ответил хоть на одно из них? – Она смотрит на меня. Ее волосы, слипшиеся от

дождя, а глаза широко распахнуты.

– Только на первое. – Я морщусь. – Я сказал ему оставить меня в покое.

Она ничего на это не отвечает. Какое-то время мы идем молча.

– Думаешь, ты отчасти хотел поговорить с ним?

– Да. – В этом нет никакой тайны. – И знаю, что это звучит странно.

– Нет, думаю, я понимаю. – Она пожимает плечами. – Мне не нравится моя мама, но она все равно моя мама.

– Она тебе не нравится?

– Ей тоже ничего во мне не нравится. Она думает, что я бездельница, которая все

свое время убивает на компьютерные игры. Практически тоже самое она чувствует и по

отношению к моему отцу, но знает, что меня она может контролировать.

– Твои родители не ладят друг с другом?

Эмма фыркает.

– Должно быть, в какой-то момент они смогли поладить, но точно не теперь. Мама

вся помешана на здоровой еде, занятиях спортом, и проводит семьдесят часов в неделю на

работе. Папа же подсел на начос и бессонные ночи, и также работает по семьдесят часов в

неделю.

– Значит, их почти не бывает дома.

– Так и есть. Но, честно говоря, так даже лучше. Когда они оба дома, они только и

орут друг на друга. А когда папы дома нет, мама орет на меня.

Не удивительно, что она чувствует себя так, будто никому не может рассказать о

том типе, который посылает ей те полные ненависти сообщения.

– Значит, ты думаешь, что твоя мама разочарована, что ты пошла по стопам отца?

– Я это знаю. И это отстой. Я хороша в разработке игр. Мне нравится проявлять

креативность. Я пишу целые расскадровки. У меня есть собственная игра, и целое

сообщество! Но она...

– Погоди. – Я тяну ее за руку, чтобы остановить. – У тебя есть собственная игра?

Ее щеки краснеют, даже под дождем.

– Ничего особенного. Она довольно простая.

Я таращусь на нее.

– Собственная игра. Типа... ты сама ее создала?

– Это ерунда. Правда.

Это поистине самая удивительная вещь на свете, а она говорит об этом так, будто

это ничего не значит.

– Эмма... я не знаю никого, кто может написать собственную компьютерную игру.

Ты шутишь? Можно мне в нее поиграть?

– Нет!

– Почему?

Она отводит взгляд.

– Она глупая. Как я и сказала. Ничего особенного.

– Вовсе нет. Я хочу посмотреть.

– Я не хочу, чтобы ты видел.

Ее слова резко обрывают мои шаги. Я не до конца уверен, как это понимать, но мое

сознание уже слишком скручено и искривлено.

– Ладно.

Ее румянец становится отчетливее.

– Она еще не доведена до ума. Я еще даже отцу не показывала. Она должна быть

идеальной, прежде чем я покажу ему.

– Должно быть, ты также не хочешь показывать ее и своей маме, верно?

– Боже, нет. Ее все это нисколько не впечатлит. Ее это только расстраивает. Так что

я провожу все свое время, вызывая ее возмущение, а так же пытаясь ей угодить. Если в

этом есть какой-то смысл.

– Конечно, есть.

– Конечно.

Свет и тени играют с бликами воды на ее лице. Я исследую глазами ее губы, линии

ее лица, мягкий изгиб подбородка. Мне так отчаянно хочется до нее дотронуться, что у

меня болит рука.

– Ты на меня пялишься? – шепчет она.

Это разрушает чары. Я моргаю и отвожу взгляд.

– Нет. Идем.

Мы снова идем вперед.

«Ты пялишься?»

Так же, как и в случае с ее отказом показать мне свою игру, я не знаю, как это

воспринимать. Может быть, это притяжение одностороннее. Может быть, мой мозг не

способен обработать элементарные общепринятые намеки.

Но опять же, она все еще держит меня за руку.

Может быть, она так же не готова говорить о своей матери, как я не готов говорить

о своем отце.

А может быть, я действительно пялюсь на нее.

– Ты уверен, что твои родители не будут против, что ты приводишь домой друга так

поздно? – спрашивает Эмма. – Тем более друга с собакой?

– Не волнуйся. – Я смотрю на нее. – Мои родители привыкли, что я иногда

вытворяю странные вещи.

Как только мы сворачиваем на мою улицу, страх связывает мой желудок морским

узлом. Мой отец, мои родители, Эмма рядом со мной. Не уверен, что смогу это сделать.

Хотел бы я вместо этого отвести ее домой к Деклану.

Мне приходится откашляться.

– Я живу прямо там. В голубом доме.

Сверкает молния. Эмма вздрагивает.

– Ты говоришь так, будто хочешь, чтобы я просто пошла вместо тебя и все им

рассказала.

– А такой вариант рассматривается? – Я говорю это в шутку, но слова звучат

слишком тяжело, слишком серьезно.

– Нет. – Она бросает на меня короткий взгляд. – Или...да? В смысле, если ты

действительно этого хочешь?

Я прокручиваю этот сценарий в голове. Джефф и Кристин никогда не пасовали ни

перед чем, что бы я ни делал или ни просил, но это был бы уже совсем новый уровень.

– Нет, – говорю я. – Я пошутил.

Звучит так, будто я вовсе не шучу.

– Ты бы в самом деле это сделала? – спрашиваю я.

– Конечно. В смысле... мне терять нечего. Так или иначе любая их реакция была бы

не в мою честь.

У меня пересыхает во рту.

– Думаешь, у них будет какая-то реакция?

– На то, что твой жестокий отец пишет тебе сообщения? Хм, да, я вполне уверена, что они на это отреагируют. Что еще он тебе говорил? Он тебе угрожал?

Само существование его писем кажется угрозой. Я снова останавливаюсь под

дождем.

– Вот. Я покажу тебе остальные.

Теперь мы стоим на тротуаре перед домом. Джефф и Кристин могли бы выглянуть в

окно и увидеть меня, стоящего там. Хотя это маловероятно. Их спальня находится в задней

части дома. Так же как и кухня с гостиной. Я сказал им, что иду к Деклану, так что они не

будут ожидать, что я вернусь этим путем. У нас есть время.

Эмма быстро читает – но в его сообщениях немного текста. Это основные

сообщения, которые так бьют меня. Ее рука закрывает экран, когда она прокручивает их.

– Я думала, что его сообщения будут похожи на бред сумасшедшего, но это не так.

Они довольно продуманные. Теперь я понимаю, что ты имел в виду. Они почти что

дьявольские.

Дьявольские. Это такое хорошее определение для моего отца – такое, которое он

возненавидел бы, потому что оно означает «подобный дьяволу».

Мне нравится, что Эмма употребила его, чтобы описать его. Это приносит мне

утешение. Когда люди считают его сумасшедшим, я знаю, что они не понимают. Он не был

сумасшедшим. Он был... осмотрительным. Расчетливым.

Затем Эмма снова поднимает взгляд.

– Рев Флетчер – твое ненастоящее имя?

Я моргаю и хмурюсь.

– Что?

– В своем первом сообщении он спрашивает, как ты стал Ревом Флетчером. – Она

строит гримасу. – Мне нельзя об этом спрашивать?

– Нет. Нет, может спрашивать что угодно. – Я провожу рукой по волосам. Я совсем

об этом забыл. – Флетчер – фамилия Джеффа и Кристин. Я взял ее, когда они меня

усыновили.

– А Рев? Это сокращение от чего-то?

– Да. Вроде того. – Я делаю паузу. – Когда я только здесь появился, я подскакивал

каждый раз, как Джефф и Кристин называли меня по имени. Потому что мой отец

использовал его, только когда... – Мне приходится прерваться. Закрыть глаза. Сделать

глубокий вдох и стряхнуть с себя воспоминания. – Они позволили мне выбрать новое.

– У тебя есть брат?

Это не тот вопрос, который я ожидал услышать следующим.

– Что?

– Какой-то парнишка только что обошел заднюю часть твоего дома, увидел нас и

побежал обратно на твой задний двор.

– Что?

Эмма указывает.

– Ты ведь сказал, что живешь в том голубом доме, верно?

Мои глаза лазерным прицелом фокусируются на доме. Гараж, деревья между

нашим и соседским домами, тени вдоль кустарника. Никакого движения.

– Жди здесь. – Я срываюсь на бег.

– Эй! – кричит Эмма. Техас лает.

А затем собака оказывается рядом со мной, и мы бежим на задний двор, ее поводок

тянется по траве. Здесь никого нет.

Техас скачет на передних лапах, возбужденно дыша. Затем она замирает, подняв

одну лапу. Ее слух сосредоточен на задней части дома, рядом с дверью.

С громким лаем она срывается с места.

Я следую за ней.

Она находит Мэтью, сидящего на корточках возле кондиционера. Она лает, как

ненормальная, бешено размахивая хвостом.

Мэтью отшатывается назад, прижимаясь к сайдингу. Он уже весь промок под

дождем. Он переводит взгляд с собаки на меня и обратно. Одну руку он держит за спиной, прижатой к стене дома.

Я вспоминаю первую ночь, когда я застал его с ножом.

Эмма появляется из-за угла дома. Она запыхалась.

– Рев. Что... что происходит?

Мэтью использует эту заминку. И срывается с места.

Техас – не полицейская собака. Она лает и преследует его, но не бросается на него

или что-то в этом роде.

Впрочем, не важно, потому что это делаю я.

Мы кубарем падаем на землю в сплетенном клубке конечностей. Мэтью падает, отбиваясь. Я готов к тому, что в меня вонзится лезвие, но либо он его выронил, либо у него

вообще ничего не было. Мэтью бьет со всей силы, как будто учился этому. Пару раз он

хорошенько прикладывает мне по ребрам. Дождь сделал его кожу скользкой, и его трудно

схватить.

Но я сильнее его. Я обхватываю его шею рукой и придавливаю его ногой так, что он

не может освободиться. У него свободна одна рука, и он пытается оттолкнуть мою руку, но