Текст книги "Олдорандо (СИ)"

Автор книги: Брайан Уилсон Олдисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

   Перед Юли развернулись подобные перспективы своей собственной судьбы, и он вдруг понял, что его жизнь здесь будет загублена так же, как жизнь отца Сифанса. Ведь тот уже исполнил его мечты – достиг вершин власти, стал Хранителем... и что ему это дало? Ничего. А Берущие?..

   Юли вспомнил рассказы о далеком Панновале, манившие его в дикой пустыне, и сравнил их с рассказами отца Сифанса. Нет, он не позволит поймать себя дважды в одну ловушку! Но что же тогда делать? Чего хотеть?

   Охваченный неожиданной яростью, Юли вдруг подумал, что лучше умереть, как подобает мужчине, в дикой пустыне, чем прозябать здесь, в безопасной, но и бесплодной тьме Панновала, подобно жалкой мыши. Да, лучше, даже если для этого придется расстаться с флуччелем и божественными звуками «Олдорандо»!

   Гнев заставил его сесть в постели. В его голове шумело от потока противоречивых мыслей. Юли била дрожь от мысли о том, что он сейчас сделает.

   В порыве ликования, подобного тому, который охватил его, когда он входил в Рекк, он громко прошептал:

   – Я не верю. Я ни во что не верю.

   Однако, он верил – верил во власть над себе подобными. Он видел это каждый день. Каждый день приносил ему всё новые свидетельства этой власти. Человек повсеместно угнетал человека, и это было непререкаемой реальностью. Но всё это находилось в области чисто человеческого. И он перестал верить во всё, кроме угнетения человека человеком. Но до той поры, пока эти отношения не выходили из области чисто человеческих, Юли ещё на что-то надеялся. Теперь же он понял, что окончательный перелом в нем произошел, когда он увидел ужасный обряд казни молодого еретика Нааба. Как могли люди позволить, чтобы ненавистный фагор лишил жизни человека, одного из них? Как вообще можно было вырвать горло молодого Нааба, лишив его навсегда речи? Но, может быть, слова Нааба ещё сбудутся? Тогда священники переродятся в процессе самосовершенствования, жизнь людей наполнится смыслом... Каким? Вся эта вера была чушью, как он и думал с самого начала. Умные речи, вкрадчивые священники – вот это было реальностью жизни. А кем был Акха? Никем. И ничем. Пустотой в пустоте. Да, пустой надеждой в тысячах пустых голов. Ведь власть священников – это действительность, а Акха – ничто, только миф, выдумка...

   В шелестящей подземным сквозняком тьме он медленно прошептал роковые слова:

   – Акха, ты ничто. Я не верю в тебя.

   И ощутил, как встали дыбом его почти отсутствующие волосы от охватившего его страха. Что, если?..

   Но он не умер на месте. Его не поразил божественный гнев, с ним ничего не случилось, он остался жив. Лишь ветер шумел и завывал в воздушных продухах. Акха был бессилен причинить ему вред, и значит, он не существовал. Но это значило... значило...

   Юли вскочил и побежал во мрак подземных галерей – босой, в одной нижней рубашке. Его пальцы стремительно читали рисунок на стенах. Он бежал, пока хватило сил и пока не заныли стертые кончики пальцев. Затем, тяжело дыша, он повернул назад. Кое в чем он всё-таки разобрался за время этого сумасшедшего бега. Знания уже ничего не значили для него. Они были просто набором бессмысленных слов, которые там, снаружи, не давали никакой силы. Он не желал больше подчиняться другим людям, чтобы что-то получить от них. Он сам хотел власти над себе подобными. Отец Сифанс был прав лишь в одном. Власть была единственным способом что-то изменить в этом мире. О да! Вести за собой других людей, изменять их жизнь, делать её лучше – в этом был смысл его жизни.

   Когда Юли это понял, буря, бушевавшая в его мозгу, немедленно утихла. Теперь в его голове царила кристальная ясность и мир.

   Он вернулся к своей постели. Завтра же он начнет другую жизнь, он начнет действовать. По крайней мере, повиноваться и дальше этим ничтожным священникам он не будет. Хватит с него глупой покорности!..

   Задремав, он вдруг вздрогнул. Он снова остался один на покрытом снегом склоне холма. Отец покинул его, уведенный фагорами, и он с презрением зашвырнул копьё Алехо в кусты. Он вспомнил резкое движение своей руки, свист летящего копья, которое воткнулось в снег среди голых ветвей зимних зарослей, ощутил острый, как нож, морозный воздух в своих легких.

   Резкое движение во сне отогнало дрему. Юли задумался. Почему он вдруг вспомнил всё это?.. К чему бы это ему пришли на ум эти ничтожные подробности забытой жизни?..

   Поскольку он не обладал способностью к самоанализу, этот вопрос остался без ответа. Юли повернулся на другой бок и заснул.

   На этот раз он спал без сновидений.

* * *

   Утром все ночные переживания показались Юли чушью. Сегодня ему предстоял последний и потому особенно важный допрос Усилка. Один инквизитор мог допрашивать свою жертву не более шести раз, и, если он не добивался результата, жертву передавали палачам. Правила в этом отношении были строгие и старшие отцы-инквизиторы бдительно следили за их соблюдением, как раз затем, чтобы избежать сговора инквизиторов и заключенных. Юли как-то не подумал, что раз за разом вызывая к себе Усилка, он сам переводит его в разряд упорного еретика. Теперь же он не мог даже отказаться от этого допроса, так как закон требовал дать заключенному последний шанс сознаться в преступлениях добровольно. Юли понял, что сам загнал себя в ловушку – чтобы спасти Усилка от ужасной смерти, он должен был любой ценой вырвать у него признание. Усилк, увы, ни в чем не желал признаваться. Он не реагировал ни на уговоры, ни даже на побои, к которым прибег к отчаяния Юли.

   Сейчас он стоял перед Юли, который восседал в роскошном инквизиторском кресле, искусно вырезанном из цельной глыбы камня, что придавало ему особую значительность и подчеркивало разницу в положении двух мужчин – допросчика и узника. Юли внешне был спокоен. Усилк, сутулый и оборванный, с согбенными плечами и ввалившимися от голода щеками, стоял с ничего не выражающим лицом.

   – Мы знаем, что у тебя были сношения с людьми, посягавшими на безопасность Панновала, – уже в тысячный, наверное, раз повторил Юли. – Ты обязан сообщить нам их имена. Это всё, что нам надо от тебя. После этого ты будешь волен отправляться куда тебе угодно, даже вернуться домой, в Вакк.

   – Я не знал таких людей. Меня оклеветали.

   И вопрос и ответ стали уже традиционными и повторялись изо дня в день. Юли понимал, что слышал их в последний раз. Сегодня он сбежит из Панновала. Его служба закончится. Но он уже понимал, что стал изнеженным в вечном тепле города. Его охотничьи навыки притупились, он не сможет выжить во внешнем мире в одиночку. И ему не хотелось бросать Усилка здесь, на расправу Дравога, который люто ненавидел его за непокорность и упрямство.

   Он поднялся с кресла и стал расхаживать вокруг заключенного, не в силах унять своего внезапного волнения. Время допроса уже истекало. Он должен был добиться признания сейчас – или никогда.

   – Послушай, Усилк, ты знаешь, что это последняя наша беседа, – Юли заговорил нарочито безучастным тоном, чтобы не выдать охвативших его чувств. – Я ничего против тебя не имею. Поверь, в отличии от Дравога, у меня нет оснований плохо относиться к тебе лично. Как я уже сказал тебе, я знаком с твоими родителями и уважаю их. Но сегодня я встречаюсь с тобой в последний раз. Если ты не признаешься, моё имя будет покрыто позором. Я не хочу этого. Боюсь, мне придется прибегнуть к помощи палачей. Сейчас тебя уведут в пыточную, и ты наверняка помрешь в этой дыре, причем, неизвестно за что.

   Неожиданно Усилк заговорил, гордо подняв голову.

   – Нет, я знаю, за что я умру, монах! – произнес он неожиданно твердым голосом. – За лучшую жизнь для моего народа, за свободную жизнь!

   Юли был удивлен. Он не ожидал такого прямого ответа, так совпадающего с его ночными мыслями. Но это подстегнуло его. Он понизил голос.

   – Ну что же, очень хорошо, если ты готов умереть за свободу. Я тоже готов за неё умереть. Поэтому я готов довериться тебе. Слушай меня внимательно. Я вверяю свою жизнь в твои руки. Я не намерен быть священником в этой крысиной норе, я не рожден для того, чтобы раболепствовать перед Акха. Я родился не здесь, а в белой пустыне под открытым небом, далеко на севере, и в этот мир я хочу вернуться. Я помогу тебе сбежать из тюрьмы и возьму тебя с собой. Поверь, я говорю правду! Я не обманываю тебя.

   – Пошел прочь, монах. Я не так глуп, как ты думаешь. Этот фокус со мной не пройдет. Не ты первый искушаешь меня... – Усилк с презрением взглянул в глаза Юли. Тот выдержал его взгляд, но вздохнул и нахмурился. Всё оказалось сложнее, чем он думал.

   – Поверь мне, я тебя не обманываю, – упрямо повторил он. – Но я не знаю, как мне убедить тебя, что я говорю правду. Как мне доказать это?

   Усилк грубо рассмеялся.

   – Ты можешь поносить богов и святыни, которым дал обет служить. Это будет забавно.

   – Ты думаешь, мне легко говорить такие вещи? – возмутился Юли. – Ты ошибаешься. Да, я жестокий человек, и таким меня сделал Панновал. Но всё же, душа внутри меня протестует против этого. И это тоже заставляет меня восставать против Панновала и его законов. Конечно, они обеспечивают защиту от внешнего мира, сытость и сносные условия жизни простому люду, – но не мне, даже в моей привилегированной роли инквизитора. Почему это так, я не могу сказать, я не знаю. Но я могу сказать, что таков уж мой характер. Я сын дочери вождя, а не жалкий раб чужих законов!

   Юли спохватился и прервал поток своих слов. Он сам не понимал, что это такое на него вдруг нашло. Что это с ним? Куда его несет? Почему он исповедуется ничтожному узнику?.. Но если он действительно мужчина, он не должен отказываться от своих мыслей, облеченных в речи.

   – Ладно, хватит болтовни. Не в этом дело. Главное в том, что я достану для тебя монашескую сутану. Это легко для меня. Когда ты переоденешься, мы покинем эту камеру. Я проведу тебя в Святилище, а оттуда мы вместе убежим из Панновала. Мы сможем улизнуть через северные ворота, если оба будем одеты охотниками. Их одежду можно забрать в гильдии портных. Ты согласен?

   – Давай, давай, заливай дальше, монах. Мы в Твинке называем это «вешать лапшу на уши», – и Усилк оскорбительно засмеялся.

   Юли пришел в бешенство. Ещё немного – и он бы набросился на этого недоверчивого ублюдка с кулаками. Вместо этого он сорвал со стены плеть и принялся с яростью хлестать по своему каменному креслу. Потом, выпустив пар, он швырнул её в угол, схватил со стола лампу и сунул её под нос Усилка. Тот отшатнулся. Юли схватил его свободной рукой за грудки.

   – С какой стати я буду врать тебе, идиот! – закричал он, тряся узника, словно крысу. – Ну зачем мне лгать тебе? Зачем мне ставить себя под удар? Что ты знаешь, в конце-то концов? Ничего, ничего стоящего! Твоя жизнь уже сейчас не стоит ни гроша. Здесь тебя не ждет ничего хорошего. Ты еретик, теперь я точно это знаю. Сейчас тебя будут пытать, а если ты не сдохнешь после пыток, тебе сломают позвоночник. Ты сгниешь заживо в вонючей темнице. Такова твоя участь. Наверное, это твоя судьба. Ну что ж, иди, подыхай в мучениях! Это цена, которую ты заплатишь за свою гордость и за то, что ты кретин. Иди, гнои своё тело в вонючей камере. Делай, что хочешь, подыхай хоть тысячу раз, мне плевать! Мне всё равно. С меня довольно. Хватит уговоров! Подумай о моих словах, когда будешь висеть на дыбе с жаровней под пятками. Когда ты будешь издыхать в своей камере, в своём собственном дерьме, вспомни обо мне – я буду уже там, на свободе, среди чистых заснеженных просторов, под открытым небом, неподвластный Акха! Там, где нет его власти...

   Он громко выкрикнул эти кощунственные слова, уже не задумываясь о том, услышат его в коридоре или нет. Лицо Усилка покрылось мертвенной бледностью. Очевидно, он решил, что святой отец попросту спятил и он оказался наедине с сумасшедшим. Юли вновь затряс его, требуя ответа. И получил его.

   – Пошел прочь, монах, – всё та же угрюмая фраза, которую он произносил всё время.

   Юли задохнулся от невыразимой ярости, рука его потянулась к ножу. Он отступил на пару шагов, тщетно пытаясь вдохнуть. Когда это ему удалось, он с ледяным спокойствием поднял плеть, и, шагнув вперед, ударил Усилка кнутовищем по щеке. В этот удар он вложил всю свою силу и ярость. Он отчетливо увидел как лопнула кожа в том месте, куда пришелся удар. Страшная рана открылась на лице парня. Палка разодрала кожу и мясо, и Юли отчетливо увидел кость на скуле заключенного. Когда надо, он был очень быстр – он уже замер в растерянности, приподняв над головой плеть в напряженной руке, а руки Усилка всё ещё медленно поднимались вверх, тщетно стараясь отвратить то, что уже произошло. В голове Юли не осталось вдруг ни одной мысли – одна огромная звенящая пустота.

   Потом в его голове словно щелкнуло и время обрело нормальное течение. Усилк отшатнулся назад от удара и снова взмахнул руками, на сей раз пытаясь удержать равновесие. Но он был слаб, а ужасная боль от раны окончательно добила его. Колени упрямца подогнулись, он пошатнулся и осел на корточки, потом вдруг страшно всхлипнул и как подкошенный рухнул на пол следственной камеры. Юли с отвращением смотрел на него. И этому упрямому кретину он чуть не доверил свою жизнь!..

   В этот миг снаружи донесся сокрушительный грохот. Пол содрогнулся, с потолка посыпался песок. Обвал!..

   Сильное сотрясение камня под ногами мгновенно вернуло Юли к реальности. Из-за двери вдруг донеслись истошные вопли и топот, словно в город ворвалась целая орда фагоров. Крепко стиснув рукоять плети, Юли перешагнул через неподвижное тело Усилка и вышел в коридор. В воздухе клубилась пыль. В сумятице своих чувств он не удивился суматохе, царившей вокруг. Надзиратели и милицейские лихорадочно носились взад и вперед, что совсем не было им свойственно, так как обыкновенно они передвигались по темным коридорам Твинка похоронным шагом, олицетворявшим неотвратимость судьбы.

   Юли вмиг растерялся в суетной атмосфере переполоха и постыдно замер с открытым ртом, не зная, что делать. К счастью, к нему быстрым шагом подошел сам капитан Эброн. Он держал в руке коптящий факел, раздавая резким голосом приказы во все стороны.

   – Ты инквизитор, допрашивающий заключенных? – грубо спросил он, даже не узнав Юли.

   – Я, – не менее грубо ответил Юли. Ему не понравился тон капитана. – И что? В чем дело?

   – Немедленно освободите все кабинеты и пыточные, – капитан опомнился и изменил тон. – Я хочу, чтобы все эти камеры были очищены от заключенных. Отправьте их назад, в тюрьму. Живее! Здесь мы разместим пострадавших. Ну, что вы так на меня смотрите, святой отец? Действуйте, да побыстрее, во имя Акха!

   – Пострадавших? – тупо переспросил Юли. Он не понял капитана. – Каких пострадавших? Откуда взялись пострадавшие? – Юли всё ещё думал о своём и не смог сразу включиться в ситуацию.

   – Ты что, глухой? Или слепой? – со злобой прорычал капитан, вновь впадая в бешенство. – Тебе что, уши дерьмом заложило, брат? Ты не видишь, что творится вокруг? Своды в Твинке обрушились и заживо похоронили много наших людей. Там произошло нечто ужасное и до сих пор там Вутра знает, что творится. Так что давай, пошевеливайся! Живо отправь своего подопечного в его камеру. Чтобы через две минуты весь этот коридор был свободен!

   И капитан зашагал дальше, изрыгая приказы. По-видимому, катастрофа доставляла ему удовольствие и он наслаждался собственной активной деятельностью.

   Юли повернул назад. Усилк всё ещё лежал на полу камеры. Склонившись над распростертым телом, Юли с облегчением понял, что узник ещё жив. Он нагнулся, схватил парня за плечи, и, одним рывком подняв с пола, поставил на ноги. Усилк только тихо застонал. Оглушенный ударом, он до сих пор был в полубессознательном состоянии. Перекинув его руку себе за шею, через плечо, Юли напрягся и поволок узника к двери. Тот очухался, когда кровь отлила от его головы, и принялся с трудом переступать ногами.

   В дальнем конце коридора всё ещё бушевал капитан, охваченный приступом административного рвения. Повсюду вокруг Юли другие инквизиторы тоже выводили свои жертвы из камер и гнали их перед собой. Никто из них не выражал недовольства этим внезапным перерывом в их утомительной работе. Как говориться, никогда не вредно отдохнуть.

   В наполненной пылью темноте галереи люди выглядели смутными тенями. Различить их лица было нельзя. Юли вдруг понял, что этот обвал, несомненно, знак, данный ему самим Вутрой – именно сейчас, в этой суматохе, когда даже стража покинула свои посты, появилась возможность легко скрыться, не оставив следов. Но вот что делать с Усилком, который ещё находился в полуобморочном состоянии? Бросить его здесь?..

   Ярость Юли затихла и вместе с этим появилось сильное чувство вины. Сейчас им владело только одно желание – доказать Усилку, что он был искренен, предлагая ему помощь. В конце концов, он поклялся матери Усилка, что поможет ему. А она была добра к нему, как его родная мать.

   Но вот как это сделать? Слова тут были бесполезны. В этом Юли уже убедился. Тут требовалось дело. Но какое? Побег?..

   Юли растерялся. Он понял, что на самом деле вовсе не хочет бежать из Панновала, где он стал уважаемым человеком, неизвестно куда. Щекочущее томление духа – это одно, а суровая борьба за выживание под беспощадными небесами – совсем другое. Это он тоже знал. Но он также знал, что боги никому не посылают дважды своих знаков. Если он в достаточной степени кретин, чтобы пренебречь указанием свыше, значит, быть по сему. Он бесплодно закончит свои дни в этой норе, подобно отцу Сифансу – не принеся никому никакой пользы, окруженный лишь страхом... Ну нет!

   Решение было принято. В голове Юли созревал отличный план действий. Сначала ему нужно привести Усилка в чувство. Не надо вести его в тюрьму. Он приведет его в Святилище, а там... там видно будет. Если молодой дурак опять примется упорствовать, никогда не поздно будет вернуть его назад.

   Вместо тюремных камер Юли направился к своему жилищу. По пути ему вдруг пришло в голову, что все остальные следователи идут туда же. Нечего было и думать отвести Усилка в общежитие младших священников, где размещалась келья Юли. Там всегда полно людей, заключенного сразу же заметят. Но есть более надежное место...

   Туда Юли и потащил свою живую ношу, одновременно считывая узор стены. Немного не доходя до спален младших священников, он повернул, толкая Усилка впереди себя вверх по винтовой лестнице, которая вела в Святилище, прямо к комнатам старших священников. Обычно её охранял постоянный пост стражи, но сейчас её тут не было...

   Высеченный рисунок, по которому скользили его пальцы, сообщал ему, что он находится уже возле комнат отцов-наставников. Право, это было гораздо лучше, чем сжимать в руке тусклый и вонючий факел!

   Он остановился перед дверью комнаты отца Сифанса и постучал. Он много раз стоял перед ней, дожидаясь, когда святой отец выйдет к нему, но ещё никогда не входил внутрь.

   Как он и ожидал, ответа не было. В это время дня святой отец был обязан присутствовать на службе, занимаясь с послушниками. Тогда Юли просто открыл дверь и втащил в неё Усилка.

   Как он и предполагал, в комнате никого не было. Усадив Усилка на пол, спиной к стене, он стал шарить по комнате, ища лампу. Постоянно натыкаясь на углы незнакомой каменной мебели, он наконец нашел её, и, крутанув кремневое колесико чудесного изобретения Панновала – зажигалки, высек искру. На конце фитиля масляной лампы вырос язычок пламени.

   Подняв лампу, Юли огляделся в её мерцающем свете. Просторная комната поразила его смесью роскоши и аскетизма. В одном углу стояла угрюмая статуя Акха в человеческий рост. В другом была выдолблена каменная ванна для омовений. На подвешенной к стене полке лежало несколько незнакомых Юли мелких вещей и музыкальных инструментов, среди них – флуччель. Пол был застелен циновками, поверх них у статуи Акха расстелен коврик. И больше – ничего. Ни стола, ни стульев, лишь в тени виднелся вход в маленький альков. Даже не заглянув туда, Юли сообразил, что там стояла кровать, на которой спит старый священник. Он был удивлен такой спартанской простотой. Рассказы о роскошной жизни высших духовных лиц преувеличили всё очень сильно. Если не считать ванны и статуи, его комната выглядела так же. В ней тоже почти не было вещей. Впрочем, единственной дорогой для Юли вещью был серебряный флуччель, его любимый музыкальный инструмент, а он и так всегда лежал у него в кармане.

   Потом внимание Юли привлекли незнакомые вещи на полке, притянувшие его взгляд своим причудливым блеском, но тут же он спохватился. Незачем было шариться, подобно вору, в комнате своего учителя, когда его ждало более важное дело...

   Отбросив неуместные мысли, Юли принялся за него. Для начала он нашел каменный таз, наполнил его водой из глиняного кувшина и обмыл лицо Усилка. Прикосновение холодной воды привело узника в себя. Он слабо попросил пить. Юли протянул ему полный ковш. Усилк жадно выпил всю воду, но его тут же вырвало. Юли покачал головой, потом протянул руку и взял с полки замеченную им твердую лепешку из ячменной муки. Юли отломил треть для Усилка, а сам не откладывая съел остальное – пускай он стал преступником, это не повлияло на его аппетит. Затем он осторожно тряхнул парня за плечо.

   – Не сердись на меня, – тихо сказал он. – Прости меня за то, что я не сдержался. Но ты и сам виноват в моей несдержанности! Ведь я действительно дикарь, а какой из дикаря священник? Никудышный. Сейчас ты видишь, что я говорил правду. Теперь ты убедился, что я не обманывал тебя? Сейчас самое время сматываться отсюда. В Твинке обвал и нас вряд ли хватятся. Милиции не до нас.

   Усилк ответил лишь неразборчивым стоном.

   – Что ты сказал? – Юли склонился к парню. – Как ты себя чувствуешь? Тебе ведь придется двигаться самому. Ты сможешь передвигаться без моей помощи?

   – Ты всё равно не обманешь меня, монах, – Усилк твердо взглянул на Юли через щелки опухших глаз. – Прибереги свои лживые комедии для своего лживого бога.

   Юли присел перед ним на корточки и Усилк резко отдернулся вбок от его горящего взгляда.

   – Слушай, у нас уже нет пути назад, – сказал Юли. – Ты должен понять, что все пути к отступлению уже отрезаны. Нас наверняка уже хватились. Попытайся также понять, что мне ничего не надо от тебя. Просто я хочу, чтобы мы выбрались отсюда побыстрее. Я достану для тебя монашескую сутану. Когда мы покинем эту камеру, я проведу тебя на Рынок и мы убежим вместе. Я заберу у торговцев собачью упряжку и всё необходимое, скажу, что преследую беглого еретика. Священник может забрать в Панновале всё, что угодно, заявив, что такова воля Акха, тем более, что сейчас чрезвычайное положение. Мы сможем спокойно проехать через главные ворота, если оба будем одеты, как охотники. Никто не посмеет задержать меня. А на равнине нас приютит жена одного знакомого мне торговца и охотника, Лорел. Мы поживем у неё, пока будем привыкать к холоду. А потом мы вернемся к моему клану. Мои дяди примут нас...

   Усилк отвернулся.

   – Я никуда не собираюсь идти из своего города, тем более с тобой, монах!

   – Но ты должен идти! – возмутился Юли. – Ты уже беглец. Если тебя поймают здесь, за пределами Твинка, то тут же казнят за побег. К тому же, я привел тебя в комнату моего отца-наставника. Мы не можем долго оставаться здесь. Он не такой уж плохой старикан, но если он застанет нас тут, то обязательно донесет на нас милиции...

   – Ты серьёзно ошибаешься, Юли, – внезапно послышался голос за спиной. – Вообще-то твой «не такой уж плохой старикан» умеет хранить чужие тайны.

   Рывком вскочив на ноги, Юли оглянулся – и оказался лицом к лицу с отцом Сифансом. Тот бесшумно появился из глубины темного алькова и встал за спиной Юли, когда тот разговаривал с Усилком.

   – Святой отец... – потрясенно выдохнул он.

   Отец Сифанс только отмахнулся от него.

   – Я прилег отдохнуть, – сказал он, не обращая внимания на растерянность ученика. – Я был в Твинке, когда обрушилась его кровля. Что там творилось!.. Это было нечто невообразимое. К счастью, я почти не пострадал. Обломок камня лишь отшиб мне ногу. Я слышал всё, что ты тут говорил, так что позволь мне дать тебе совет: не пытайтесь уйти через северные ворота. Стража закрыла их и объявила чрезвычайное положение, – просто так, на всякий случай, если достопочтенные граждане вздумают совершить какую-нибудь глупость, вроде побега из нашего святого города.

   – Ты не собираешься выдать нас милицейским, отец? – тревожно спросил Юли.

   От прежних времен, от дней его отрочества, у Юли сохранился острый костяной нож. Когда он задал этот вопрос отцу Сифансу, его ладонь скользнула под сутану и стиснула рукоять этого ножа. Этот нож был всем, что осталось у него от прошлой жизни. Когда Онесса ещё была в добром здравии, она украсила рукоятку своего ножа искусной резьбой и подарила сыну. Раньше он принадлежал её отцу-вождю, деду Юли, и он был преисполнен мрачной решимости пустить его в дело, если потребуется. Ему уже доводилось убивать людей, и он не сомневался, что сумеет сделать это вновь.

   Святой отец хмыкнул, заметив его зловещее движение.

   – Я собираюсь сделать худшую глупость, большую, чем ты можешь представить. Я посоветую тебе, какой лучше всего избрать путь, чтобы покинуть нашу темную страну... – он замолчал, подмаргивая подслеповатыми глазами. Юли внимательно смотрел на него.

   – Я вижу, что ты уже выбрал свой путь, – печально и тихо продолжил святой отец. – Увы, твоя душа не создана для веры и потому ни Хранителем, ни даже просто священником Панновала тебе уже не бывать. Ты вернешься, откуда пришел, и твой путь замкнется в кольцо, Юли. Но ты вернешься не таким, каким пришел сюда. Возможно, в этом есть какой-то смысл. Неисповедимы пути Акха и нам не дано увидеть всех его ликов... Быть может, тебе предначертано принести наш свет диким племенам и изменить историю. Кто знает... Впрочем, кто я, чтобы решать за тебя? Делай то, к чему зовет тебя твоя душа и будь счастлив. А брать с собой этого человека я тебе не советую. Он всё равно не выдержит дороги. Оставь его здесь, я позабочусь о нем. Он умрет легко и быстро.

   – Нет, отец, этот человек крепкого закала и хорошей породы, – возмутился Юли. – Он скоро поправится и непременно отправится со мной, если мысль о свободе дойдет до его упрямого сознания. Он много пережил и передумал. Как только он поймет, что на самом деле будет свободен, он выдержит любую дорогу. Он готов бежать. Не так ли, Усилк?

   Заключенный пристально смотрел на них. Его раздувшаяся почерневшая щека закрыла один глаз и Юли никак не мог понять выражения его лица.

   – Ты изуродовал его лицо, сын мой, – тихо ответил отец Сифанс. – Заставил навеки стыдиться собственного обличья, а что ещё может быть ужаснее? Такого люди не прощают никогда и никому. Отныне он твой враг, Юли, и он всегда останется врагом, что бы ты ни сделал для него. Бойся его. Он принесет тебе зло. Он убьет тебя при первой же возможности. Брось его. Лучше оставь его здесь, мне. Он не успеет выдать тебя.

   – Я сам виноват, что он стал моим врагом, – горячо возразил Юли. – Я хочу искупить свою вину перед ним. Я постараюсь загладить её. Когда мы окажемся на свободе и будем в безопасности, он простит меня.

   Отец Сифанс мрачно поджал губы и ответил холодно и сухо.

   – Некоторые – не прощают.

   Пока они стояли неподвижно, глядя друг на друга, Усилк, мучительно отталкиваясь руками от пола, неуклюже пытался подняться на ноги. Наконец, ему это удалось. Он привалился плечом к стене и замер, тяжело дыша. Юли же смотрел на старого наставника. Его сердце стеснилось от внезапно нахлынувших чувств. До этого самого мига – до мига, в который им предстояло расстаться навеки, – он не представлял, насколько полюбил этого старика.

   – Святой отец, вряд ли я могу тебя об этом просить, я даже не знаю, есть ли у меня право говорить с тобой об этом... В общем... Однажды ты признался мне, что ты и есть один из Хранителей. Хочешь ли ты вместе с нами уйти в открытый внешний мир? Чтобы у нас были и знания, и свобода?

   Глаза старого священника вдруг быстро замигали. Юли показалось, что святой отец старается скрыть слезы...

   – В своё время, ещё до моего посвящения в духовный сан, в юности, я тоже почувствовал, что не рожден для жизни в затхлых подземельях, не призван служить Акха, – вдруг тихо признался старик. – И тогда я попытался покинуть Панновал. Мне даже удалось выбраться из нашего святого города. Но меня быстро поймали, потому что я был рохлей, наивным городским растяпой, а не жестоким дикарем, как ты!

   Юли нахмурился.

   – Вы никогда не забываете моего происхождения, святой отец, – холодно заметил он.

   Отец Сифанс снова отмахнулся от него.

   – Потому, что я всегда завидовал дикарям, – отрывисто признался он. Это признание неожиданно удивило Юли. – Даже сейчас, когда это уже не имеет для меня никакого значения, я им завидую. Если бы я был дикарем, всё было бы в порядке! Мой побег не удался. Я потерпел поражение. Меня подвела моя природа. Моя слабость. Меня поймали и стали обрабатывать. Ну, насчет того, как меня обрабатывали, ты и сам можешь догадаться, ты сам делаешь подобное каждый день. Когда меня поймали, надо мной поработали как следует. Я был очень упрямым молодым дураком. Я не хочу вспоминать, что делали со мной. Но ты и сам должен уже знать, что есть вещи более ужасные, чем пытки, безмерно более унизительные. Я же только скажу, что я тоже человек, но человек из тех, кто не прощает, который не может простить, хотя всё это было уже очень давно... Наконец, я сделал выбор, который должен был. С тех пор я верен Панновалу – а Панновал верен мне. Я сделал отличную карьеру – для растяпы. Мне тоже понравилась работа следователя, Юли. С тех пор я пошел на повышение... и чего я достиг? Посмотри вокруг – чего? Сны о свободе до сих пор не оставили меня...

   – Но вы пойдете с нами, святой отец? – Юли не хотел тратить время на сетования.

   – Я уже слишком стар для свободы, сын мой. Моя единственная мечта – завершить свои дни достойно, в покое и мире. Думаю, я заслужил хотя бы это... Впрочем, мои чувства тут ничего не значат, – отец Сифанс задрал полу сутаны, продемонстрировав здоровенный синяк на тощей голени. – Как видишь, я не могу никуда идти. Мне надо заняться моей раненой ногой, ведь с ней я не дойду сейчас даже до Рынка. Знаешь ли, Юли, у труса всегда есть отговорка... Так или иначе, Акха избавил тебя от беспомощного старика. Но мне не хочется отпускать тебя, хоть ты и решил порвать с Панновалом. Ты принес мне надежду и я хочу отблагодарить тебя. Хочешь, я покажу тебе лестницу, лестницу вниз, лестницу в шесть тысяч ступеней – туда, на дно пропасти под нами? Там жили Архитекторы – те, кого мы считали богами, жили ещё тогда, когда на месте нашего города смыкались первозданные скалы. Их потомки и поныне живут там, их род гораздо древнее и могущественнее нашего. Время ничего не значит для них. Они обитают в надежно укрытом городе в пещере, в самом сердце горы. От них ты узнаешь изначальную тайну земного существования. Это гибельное знание, но если ты выйдешь живым и в своём уме из-под их сводов, никто больше не будет иметь над тобой власти. Ты станешь... о, кем ты станешь! Если ты выйдешь из их подземелья той дорогой, по которой вошел в него, все вожди земли станут твоими слугами. Но ты не осмелишься. Не осмелишься!