Текст книги "Олдорандо (СИ)"

Автор книги: Брайан Уилсон Олдисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

   Необъятная черная пустота преследовала Юли во сне. Он представлял себе город висящим над этой бездной, готовой в любой миг поглотить его, и часто просыпался от кошмаров. Но, в то же время, его необъяснимо манила её бездонная чернота, ему не терпелось спуститься в неё и узнать, чем же она была. Кто прорыл её? Неутомимая вода? Акха? Или там был величественный город, в котором среди всех удивительных вещей и легенд жили могущественные Хранители?..

   Никто не мог и не хотел отвечать на эти вопросы и Юли начал находить странное успокоение в своих отвратительных обязанностях.

   Расчищенную часть Твинка занимала ферма, где тоже работали заключенные. Но если на обычных фермах за воротами города выращивался ячмень, из которого выпекали хлеб, то здесь заключенные выращивали осклизлые мерзкие грибы, которые составляли их пищу, а в пруду, питавшемся отведенной от Вакка водой, подземные рабы разводили рыбу, кормя её объедками. Каждый день здесь вылавливали определенное количество рыбы, которая считалась деликатесом и шла только на стол высших духовных лиц. Поэтому, когда попадалась больная или вовсе дохлая рыбина, её не давали заключенным, а торжественно закапывали возле берега.

   Климат в Твинке был очень нездоровый и заключенные в нем тоже часто умирали. Покойников закапывали здесь же, вдоль берегов, где прямо на неглубоких могилах и росли огромные съедобные грибы, питаясь обильным перегноем. Едкая вонь гниющей рыбы и запах разложения ударяли в нос любому, вступающему в Твинк.

   Юли узнал, что совсем неподалеку расположены почти такие же фермы свободного Прейна, а также его мастерские и шахты, где добывали уголь для печей, медь для инструментов и железо, необходимое для подземного строительства – ведь камень нельзя тесать камнем. Но Юли туда не допускали. Свобода передвижения надсмотрщиков и тюремных священников была почти так же ограничена, как и у самих заключенных. Ни те, не другие, ни третьи не могли покинуть Твинк под страхом смерти. Поэтому он удивился, когда услышал краем уха, как Дравог, разговаривая с новым надзирателем, между прочим заметил, что одна из боковых лестниц Зоны ведет прямо на Рынок – её пробили, чтобы быстрее доставлять сюда арестованных, не нарушая покоя Святилища.

   Юли замер, переваривая услышанное. Смутная, неосознанная мысль родилась в его мозгу.

   Рынок! Одно это слово вызвало в его памяти картину целого мира. Этот мир шумел, толпился, торговался... Но Юли оставил его в той, другой жизни.

   Он с тоской подумал о Киале и о его жене. Они приютили его в первые дни пребывания в Панновале.

   Из тебя никогда не получится настоящего священника, – печально подумал он про себя. Ты всё время думаешь о бренном мире. И Юли гневно одернул себя – он должен быть выше всей этой мирской суеты.

   Вдруг раздались удары тревожного гонга и крики надзирателей. Заключенные испуганно замерли. Всюду забегали фагоры, иногда перекидываясь друг с другом грубым словом. Они повсюду совали свои спиленные рога. Юли ощутил, как его сердце вновь наполнилось ненавистью к этим тупым и злобным существам. Тем не менее, он был вынужден признать их полезность. Он не раз наблюдал, как легко они усмиряли даже самых буйных заключенных.

   Он внимательно пригляделся к происходящему, стараясь вспомнить, что послужило причиной переполоха. Инцидент оказался пустяковым. Четверо заключенных, как всегда, отлавливали очередную порцию рыбы в пруду под недремлющим оком одного из младших надзирателей. Они заводили сеть, стоя по пояс в ледяной воде. Только когда их сеть наполнялась трепещущим уловом, им позволяли выйти на берег и вытянуть свою добычу. Это была обычная сцена для Твинка.

   К несчастью, как раз в этот миг мимо катилась тачка, тяжело груженная обломками скалы. Её, как всегда, с натугой толкали двое заключенных. Неожиданно единственное колесо тачки наехало на камень, она вильнула в сторону и с грохотом опрокинулась, вывалив груз. Заключенный, который налегал на левую ручку тачки, покачнулся от неожиданного толчка и тоже упал, потеряв равновесие. Падая, он налетел на ноги одного из рыбаков, молодого парня, который вытаскивал конец сети. Растерявшись от неожиданности, рыбак тоже потерял равновесие и упал в воду головой вниз.

   Надзиратель заорал и начал размахивать палкой. Его фагор, который неотступно следовал за хозяином, рванулся вперед. Он схватил вынырнувшего заключенного, подняв его в воздух, словно крысу, и грубо вытащил на берег. Надзиратель между тем подскочил к другому упавшему, вскинув дубинку. Юли одобрительно кивнул. Если кто из участников этой сцены и был в чем-то виноват, то именно этот неловкий болван, не способный справиться с тачкой.

   Но тут на шум прибежал Дравог и ещё один надзиратель. Не разобравшись, в чем дело, они принялись избивать несчастного молодого рыбака, не давая ему даже подняться. Младший надзиратель работал своей палкой без энтузиазма, но разошедшийся Дравог рьяно размахивал дубинкой, каждый раз стараясь попасть парню по голове. Поняв, что дело пахнет убийством, подбежавший Юли схватил его за руку.

   – Оставь его в покое, – твердо сказал он. – Я видел, как всё произошло. Виновата упавшая тачка – она случайно столкнула его в воду и вышло недоразумение. Он не виноват.

   – Заключенным запрещается входить в пруд без разрешения, – злобно бросил Дравог, оттолкнул Юли и продолжил избиение.

   Юли пришлось грубо оттащить его за шиворот – он оказался намного сильнее толстяка-капитана. Дравог в бешенстве повернулся к нему, но поднять руку на святого отца всё же не решился, лишь его налитые кровью глаза злобно буравили юношу. Юли не отвел взгляда.

   – Этот заключенный уже настолько избит, что не сможет работать в этот день, – твердо сказал он. – Я требую, чтобы его отвели в камеру и дали отдохнуть. Ты знаешь, что у меня есть право давать отдых ослабшим заключенным. В противном случае, я пожалуюсь верховному инквизитору, отцу Мллю. И, если он решит, что ты не уважаешь святых отцов... – Юли многозначительно оборвал фразу.

   На самом деле, он отнюдь не был уверен, что ему, одному из самых молодых священников, вообще дадут возможность подать жалобу столь важному лицу. Но Дравог перетрусил. Как и у всех жителей Панновала, страх перед обвинением в ереси сидел у него в крови.

   – Я немного погорячился, только и всего, – нехотя буркнул он, не глядя на Юли, и крикнул остальным: – Эй, живо гоните эту падаль в её нору!

   Заключенный, всё тело которого было покрыто водой, смешанной с кровью из разбитой палкой лейтенанта головы, с трудом поднялся на ноги. Дравог вызвал надзирателя, заведовавшего камерами, и тот немедля примчался с шипящим на дожде факелом. За ним, поблескивая в темноте розоватыми глазами, бежал его фагор, завывая от радости в предчувствии очередного развлечения. Потом вся кампания погнала полумертвого от побоев заключенного в его камеру в соседней пещере, подгоняя его ударами тяжелых сапог. Юли с бессильной злобой следил за ними. Теперь он уже ничего не мог сделать – ведь надзиратели лишь выполняли его собственный приказ. Наконец, когда избитый рыбак оказался в камере, тюремщики удовлетворенно разошлись по своим постам. Суматоха улеглась.

   – А мне понравилось давать отдых заключенным, – нагло заявил Дравог, уставившись в глаза Юли. – Это и впрямь веселей, чем наказывать. Почаще пользуйся своим правом! – и лейтенант глумливо усмехнулся в усы.

   Юли не ответил ему, сдержав охвативший его гнев. Опять он оказался так наивен!..

   Терзаемый чувством вины, он осторожно пробрался к камере избитого заключенного. В конце концов, он был всё же священник и должен был следить за ними. В этот момент из-за дверцы соседней камеры донесся шепот:

   – Усилк, как ты себя чувствуешь?

   Усилк!.. Юли мгновенно вспомнил это имя и просьбу матери этого парня. Теперь у него был личный мотив поговорить с беднягой. Без дальнейших размышлений он пошел в контору Дравога и забрал ключи. Вернувшись в коридор тюрьмы, он отпер дверь в камеру, взял лампу из ниши в стене и вошел.

   Заключенный лежал, растянувшись на покрытом нечистотами полу в луже воды, стекавшей с его одежды. Его разбитая голова и лицо всё ещё кровоточили и вода в луже стала розовой от крови. Усилк с усилием приподнял голову, угрюмо, но без всякого выражения взглянул на вошедшего священника. После этого его голова бессильно опустилась на камень.

   Юли ощутил вдруг неожиданно острое сострадание к этому парню, его ровеснику, ни в чем, как он знал, не виновному. Присев на корточки рядом с ним, он осторожно поставил лампу на покрытый нечистотами пол. Эта камера давно не убиралась, хотя человеческий кал был ценным удобрением. Дравог явно имел особый зуб на её обитателя.

   Юли осмотрел разбитую голову Усилка, покрытую кровью. К счастью, на ней не было более серьёзных повреждений, чем обычные ссадины и синяки. Юли облегченно вздохнул.

   – Пошел вон, монах, – прохрипел юноша. – Я не звал тебя.

   – Я хочу помочь тебе, – сказал Юли.

   – Конечно, ты мне поможешь, – зло прорычал парень. – Если уберешься!

   – Я помогу тебе, если смогу, – повторил Юли.

   Ответа на сей раз не последовало. Какое-то время они оставались в том же положении, не двигаясь и не говоря ни слова. Кровь медленно капала в лужу с разбитой головы заключенного.

   – Тебя зовут Усилк, не так ли? – наконец нарушил молчание Юли.

   Ответа не было. Исхудавшее, изможденное лицо было по-прежнему обращено к полу.

   – Твоего отца зовут Киале, – продолжил Юли. – Он живет в Вакке.

   – Оставь моих родителей в покое! – прорычал Усилк.

   – Я хорошо его знал. И твою мать тоже. Она присматривала за мной. Они помогли мне в трудную минуту.

   – Не трогай моих родителей, гадина!.. – крикнул Усилк.

   Он напрягся и вдруг с неожиданной прытью и яростью набросился на Юли, сбив его с ног и прижав к полу. Тот не ожидал нападения и дело могло бы закончиться плохо. К счастью, Усилк ослабел от побоев и голода и его удары почти не ощущались, в то время как Юли был ловок и силен. Он покатился по полу, сбрасывая с себя парня, и вскочил, как поднявшийся со снега асокин. Усилк отлетел в угол камеры.

   Обнаружив, что его новая одежда священника вся перемазана его нечистотами, Юли начал резко отряхиваться и спохватился, лишь перепачкав и руки. Ему захотелось самому накинуться на парня и он большим усилием воли сдержал себя. Не говоря ни слова, он забрал лампу и вышел, закрыв на ключ дверь камеры.

   Дравог ухмыльнулся при виде перепачканного нечистотами Юли.

   – Это опасный тип, бунтовщик, – важно заявил он. – Теперь ты убедился, что эти скоты не ценят милосердия? Их надо бить, бить и бить! – Дравог глумливо повел носом. – Но от вас сегодня исходит поистине божественный запах, святой отец.

   Юли ничего не ответил. Он удалился в тюремную часовню и принялся молиться Акха, равнодушно взиравшего невидящими глазами на припавшего к его ногам ничтожного служителя.

* * *

   Ещё на Рынке Юли услышал легенду, впрочем известную всем обитателям Панновала, об ужасном Черве. Червь был послан на землю Вутрой, злым богом небес. Вутра поместил его в лабиринт в священной горе Акха. Червь был очень большим. В обхвате он равнялся галерее. Он был покрыт слизью и потому беззвучно скользил по темным проходам. Слышно было лишь его дыхание, выходящее из зубастого рта. Он пожирал людей, встретившихся на его пути.

   Что-то вроде червя Вутры появилось сейчас в голове Юли. Он воочию узрел ту незаполнимую пропасть, которая разделяла то, что проповедовали священники, и то, что они делали от имени Акха. И дело было не в том, что проповеди в Твинке были слишком благочестивы, наоборот, их отличала голая практичность. Они подчеркивали долг и служение своему ордену, утверждая их незыблемость. Но только почему-то получалось так, что вера служила не богу, а земным хозяевам жизни, а от циничной жестокости коллег Юли корежило. Впрочем, он понимал, что и сам уже стал частью их системы. У него тоже была власть, пусть и небольшая. Да и жизнь его была не так уж и плоха. Комнаты священников даже в Твинке были сухими и теплыми, они могли пить вино и получали хорошую еду, несравнимую с тем, что ели послушники в Святилище. Юли беспокоило лишь то, что сами священники в Зоне жили в противоречии с проповедуемыми ими же взглядами. Все вели себя так, словно никакого Акха не существовало. Вера не имела отношения к жизни. Она была грандиозным спектаклем, в который играли все, потому что это приносило выгоду.

   Только сейчас он понял истинный смысл слов, сказанных ему однажды отцом Сифансом: «Не думаешь же ты, что только добродетель и святость побуждают людей служить богу? Нет и нет! Чаще всего это заставляет делать грех, чувство вины и осознание греха, который камнем лежит на душе, как у тебя. Грех и порок толкают людей к искуплению в службе».

   Так оно и было. Юли уже убедился в этом. Здесь он узнал, что многие из священников, служивших в Твинке, действительно были преступниками и даже убийцами, как и он сам, часто гораздо более гнусными, чем заключенные. Всё их отличие состояло в том, что они вовремя покаялись и вступили в духовную гильдию. В душе они не изменились. Они остались жестокими подонками, садистами, насильниками. И всё же они были поставлены над заключенными. Они имели власть. И он ничего не мог с этим поделать.

   Юли продолжал с мрачным видом исполнять свои обязанности – просто потому, что у него не было выбора. Он перестал улыбаться. Он больше не чувствовал себя счастливым в роли священника. Жизнь его превратилась в бесконечный кошмар. Ночи он проводил в молитве, а днем угрюмо погружался в мрачные мысли. Всё это время он пытался установить контакт с Усилком. Но тот упрямо избегал его.

* * *

   Однако, угрюмое усердие Юли вскоре было замечено. Хотя срок его службы в Зоне Наказания ещё не был закончен, ему предписали перейти на работу в службу дознания. Перед этем он должен был провести положенное время в размышлениях.

   Ещё когда Юли начал работать в тюремной зоне, в его душе возникли опасные мысли о тщетности веры. Сейчас они дали обильные ростки. Но Юли ничем не выдал себя, всё ещё силясь прогнать искушение.

   Инквизиторы, которые присматривали даже за милицией, привлекли его внимание, когда он ещё работал в Твинке. Эта служба дознания состояла из жрецов, которые входили, как подсобное подразделение, в единую милицейскую гильдию Панновала. В отличие от начинающих священников, полноправные отцы-инквизиторы могли ходить куда угодно, даже за пределы города. В его душе зародилась опасная мысль...

   Но пробыв лишь несколько дней в службе дознания, Юли почувствовал, как червь Вутры зашевелился в лабиринте его неспокойного мозга с небывалой силой. Ему было поручено присутствовать при допросах и пытках, благословлять умирающих. Он подробно ознакомился с действием дыбы, колеса и всех прочих изуверских орудий, что не доставило ему радости. Юли становился мрачнее день ото дня. Но задуманный им план требовал как можно быстрее покинуть место стажера. Он выполнял свою работу с жестоким упрямством, которое понравилось его начальству. Его острый ум и любопытство также были отмечены и вскоре Юли получил значительное повышение. Его произвели в следователи и наконец предоставили ему возможность самостоятельно вести дела.

   Так Юли стал инквизитором.

* * *

   Он не ожидал, что его повысят так быстро, но, как оказалось, эта работа не требовала никаких особых талантов. Допросы были до смешного просты, поскольку закон Панновала признавал лишь несколько видов преступлений. Большинство преступников занималось мошенничеством или воровством, или было уличено в ереси. Или же их просто ловили в тех местах, куда запрещалось ходить. Некоторые даже пытались убежать в проклятое царство Вутры, во внешний мир, хотя последнее преступление считалось редкостью и признавалось за выходки умалишенных. Но самым страшным злодеянием считалось не убийство и даже не богохульство, а любая попытка совершить государственный переворот и изменить систему власти. В Панновале это называли «революцией». Именно в последнем преступлении обвинялся и Усилк, хотя не было никаких доказательств. В городе действовала тайная организация революционеров, с которой милиция вела упорную, но безуспешную борьбу. Хотя даже слова о революции теперь считались преступлением, искоренить крамолу не удавалось. Впрочем, совершенно независимо от тяжести преступления, наказание всегда было одно – пожизненное заключение в Твинке.

   Именно сейчас, на этой службе, Юли понял, что темный мир Панновала был подвержен неизлечимой болезни: всем, находящимся у власти, мерещилась революция. Эта болезнь была порождена страхом и нечистой совестью владык, и именно по этой причине вся жизнь в Панновале была подчинена бесчисленным мелким законам, порожденным его властителями за многие столетия своего царствования в страхе.

   Как оказалось, в Панновале проживало не так уж и много народу – всего семь тысяч человек – но все они, от первого до последнего, включая и женщин, были вынуждены вступать в какую-либо гильдию либо орден священнослужителей, которые отвечали за них. Каждая гильдия, каждый орден, каждая улочка «жилых», как и любое общежитие Святилища, была набита доносчиками, которым власти также не доверяли и держали среди них своих шпиков, в то время как за ними самими присматривали ещё более тщательно законспирированные шпионы. Страх порождал недоверие всех ко всем, и некоторые жертвы этого недоверия с виноватым видом представали перед Юли.

   Юли отлично справлялся со своей новой работой, хотя и ненавидел себя за это. Вопреки своей натуре он быстро стал профессионалом. Ему даже начала нравиться жестокая работа следователя, он почувствовал вкус к ней. У него было достаточно личного обаяния, чтобы усыпить бдительность жертвы, и достаточно дикарской ярости, чтобы вырвать у неё нужное признание, не прибегая к утомительной помощи палачей, как часто поступали другие следователи. Ему нравилось, что коллеги с уважением, а заключенные со страхом шепчутся о нем. Ему хотелось быть окруженным ореолом мрачной славы, подобно самому отцу Мллю. Но он помнил своё обещание, данное матери Усилка и несколько раз вызывал его к себе в те минуты, когда был уверен, что их никто не подслушивает – только затем, чтобы выразить ему своё сочувствие. Тем не менее, Усилк всё равно не желал говорить с ним.

* * *

   Следователи были гораздо свободнее священников Твинка. Им разрешалось свободно бывать в Святилище, хотя покидать его пределы им запрещалось. Каждый их рабочий день завершался богослужением под сводами Латхорна – великой пещеры, на которой остановил своё внимание сам Акха. Для всех священников, независимо от ранга, присутствие было обязательным. Милицейские могли присутствовать по желанию и чаще всего они пропускали эту утомительную церемонию, предпочитая ей пиво и игру в кости. Юли это не волновало. Акустика в Латхорне была превосходной, хор и музыка заполняли собой всё пространство под его сводами. Ничего больше для счастья ему не требовалось.

   В последнее время Юли сам увлекся игрой на флуччеле и вскоре стал довольно искусно играть на этом сложном инструменте. Флуччель была размером с его ладонь, но она превращала его дыхание в высокую музыкальную ноту, которая взмывала вверх, под своды Латхорна, и парила там, подобно челдриму над заснеженными равнинами поднебесья. Вместе с нею, под звуки таких боговнушенных песен, как «Покрытые попоной», «В Его тени» и любимой «Олдорандо», взмывала вверх и парила там и душа Юли. Ему казалось, что он вернулся в счастливые дни своего послушничества.

   Однажды после богослужения он познакомился с Бервином – ещё не старым, но уже сморщенным от молитв жрецом. Они вместе стояли в Латхорне во время службы и когда Юли возвращался с неё по склепоподобным темным переходам Святилища, небрежно считывая кончиками пальцев путеводные рисунки на стене, жрец последовал за ним. Незаметно они разговорились и Бервин вдруг принялся расхваливать Юли, пророча ему большую будущность. Тот рассеянно следовал за ним, почти не слушая, и вдруг заметил отца Сифанса, распевающего гнусавым голосом псалмы. Юли это показалось странным – прежде его наставник всегда молился в одиночестве, молча, повернувшись лицом к стене. Бервин и Сифанс сердечно приветствовали друг друга с теплотой старых друзей. Потом Бервин вдруг вежливо откланялся и скрылся в темноте. Юли остался с отцом Сифансом наедине, как когда-то, в дни ученичества. Он сразу же понял, что встреча их вовсе не случайна. Его сердце вдруг часто забилось. Что он услышит в этот раз?..

   Юноша вдруг растерялся, не зная, о чем говорить со своим наставником. Знания больше не прельщали его и прежняя мечта вступить в ряды Хранителей поблекла.

   – У тебя усталая походка, – заметил отец Сифанс, обладавший очень чутким слухом.

   Юли вздохнул. По своей новой привычке он ответил уклончиво.

   – У меня тяжело на душе после рабочего дня, святой отец, – пожаловался он, просто чтобы что-то сказать. – Я отдыхаю только на богослужении.

   Вопреки своему характеру, отец Сифанс не стал уклоняться от прямого ответа.

   – Так и должно быть, брат Юли, – примаргивая сообщил он своему ученику. – Служба приносит отдохновение от наших тяжких трудов. Но, как я вижу, ты научился обуздывать свои чувства. Отзывы о твоей работе исключительно благоприятны, сын мой. Скоро ты взойдешь высоко по служебной лестнице. Я помогу тебе в этом, насколько смогу. Тебе не придется больше тратить свою жизнь на ничтожных преступников.

   Юли нахмурился. Карьера инквизитора была точно последним, о чем он мечтал. Но и сам он уже не был тем наивным юным послушником, упустившим свой шанс. Теперь он был намерен действовать настолько решительно, насколько это вообще возможно.

   – Я благодарен тебе за доброту, святой отец, – серьёзно ответил Юли. Он уже понял, куда клонит его старый наставник. – Я помню, что ты сказал мне, – он многозначительно понизил голос, – о Хранителях. Можно ли мне по моему желанию войти в число этих людей?

   – Нет, – недовольно ответил отец Сифанс. – Это не та организация, куда можно вступить добровольно. Я же говорил, что туда тебя могут лишь выбрать, когда в том возникнет необходимость.

   – А как я могу выдвинуть туда свою кандидатуру?

   – Акха поможет тебе, когда в этом возникнет необходимость, – пробормотал отец Сифанс, явно удрученный таким напором бывшего ученика. – Я уже старею...

   – И когда она возникнет? – Юли не был настроен отступать. Прежние амбиции воскресли в нем.

   – Когда придет время, Акха обратит на тебя внимание и поможет решить этот вопрос.

   – А когда оно придет?

   Отец Сифанс тяжело вздохнул.

   – После моей смерти, сын мой. Не бойся, твоё ожидание не будет долгим. Два, самое большее три года... Согласно обычаю, число Хранителей неизменно, а мой голос там – только один из многих.

   – Но разве нет иного пути? – Юли был потрясен откровенностью старого наставника. Но он также и не собирался ждать эти два или три года.

   Отец Сифанс пошамкал губами в напряженном раздумье.

   – Вообще-то есть. Хотя сейчас ты ещё не стал одним из нас, я думаю, что тебе можно доверить одну тайну Святилища. Слышал ли ты об ордене, который стоит выше даже Хранителей по влиянию и могуществу?

   – Нет, святой отец. Никто не посвящал меня в эту тайну. А слухам, которые ходят по Святилищу, я не придаю значения. Я не обращаю внимания на слухи.

   – Но тебе стоило бы обращать на них внимание, прислушиваться к ним, – вдруг улыбнулся святой отец. – Значение следует придавать всему, что вокруг тебя. Слухи – это зрение слепого, а ты, увы, слеп, сын мой. Но раз ты настолько недоверчивый и добродетельный, тогда я ничего не скажу тебе о Берущих.

   – Берущие? А кто они такие? – удивился Юли. На самом деле, он впервые слышал о них.

   Отец Сифанс тихо засмеялся.

   – Ну уж нет, я не скажу тебе ни слова, брат Юли. Зачем тебе забивать себе голову всякими тайными организациями или россказнями о подземных озерах, свободных ото льда? Ведь ты уже знаешь, что самые, казалось бы, бесспорные вещи и факты могут оказаться ни на чем ни основанной ложью или мифом, как сказание о черве Вутры. Его облик описан в мельчайших подробностях, но разве кто-то видел его своими глазами? Нет. Это всё мифы, мифы...

   Святой отец словно читал его мысли. Юли тоже рассмеялся. Теперь он видел эти игры старого священника насквозь.

   – Ну хорошо, святой отец. Ты уже достаточно заинтриговал меня, так что мне не терпится услышать ещё один миф. Прошу тебя, расскажи мне всё о Берущих. Кто они такие, эти Берущие?

   Отец Сифанс поморгал, прищелкнул языком, замедлил шаг, и, скользнув в ближайшую пустую келью, поманил за собой Юли.

   – Ну, если ты так настаиваешь... Наверное, ты не забыл, как теснится чернь в Вакке. Дома там громоздятся друг на друга, поднимаются по террасам. Городок являет из себя хаос, застройка безо всякого плана и системы. Теперь предположим на минуту, что горный хребет, в котором расположен Панновал, похож на Вакк, в котором всё хаотично и одновременно взаимосвязано. Чем-то это напоминает живой организм. В одном месте тела находится сердце, в другом печенка, в третьем легкие, селезенка и так далее. Никакой логики в организации нашего тела, как ты сам знаешь, нет, но, тем не менее, оно живет и выполняет свои функции. Точно так же устроен и наш горный хребет – или, другими словами, он представляет собой нечто вроде источенного мышами сыра.

   – И что с того? – удивился Юли. Он не понимал, куда клонит его бывший наставник.

   Отец Сифанс откашлялся, очевидно, стараясь скрыть недовольство.

   – А что, если предположить, что за Панновалом и под ним расположены такие же огромные пещеры, как наш Латхорн? Или ещё более огромные? – вдруг спросил он. – Ты думаешь, что это невозможно?

   – Нет, – осторожно сказал Юли. – Я так не думаю.

   – Отлично. Я тоже так не думаю. Предположим, что их построила древняя раса людей, называемых Архитекторами, ныне давно вымершая. Конечно, всё это только гипотеза, предположение, миф, ни на чем не основанный. Но давай вспомним, что наш Вакк начинается водопадом, а он падает из неизвестной пещеры, расположенной где-то над нами. И что за Твинком он уходит ниже уровня нашей самой нижней пещеры. Он устремляется вниз, в пещеру, расположенную под нами. Вода течет туда, куда ей заблагорассудится, так что предположим, что на нижнем уровне поток попадает в одну из подземных расщелин, и, наконец впадает в некое неизвестное нам озеро, воды которого согреты теплом земли настолько, что на них даже зимой не может образоваться лед. А вот теперь представим, что на берегах этого благословенного озера, в этом благословеннейшем месте, живут Берущие, самые могущественные существа в мире. Им принадлежит всё самое лучшее, что есть в этом мире, но они берут главное – знания и силу. Берущие хранят их до тех пор, пока Акха не победит окончательно. Такова их историческая миссия.

   – Но раз они хранят их, – задумчиво сказал Юли, – значит, они прячут их и от нас тоже!

   Отец Сифанс вдруг мелко захихикал.

   – Что ты сказал? Я не расслышал, – он привычно ушел от ответа и довольно поморгал. – Забавную историю я рассказал тебе, да?

   Но Юли отнесся более чем серьёзно к «забавной» истории наставника, от которой его бросило в дрожь. Он уже чувствовал, что сейчас решится его судьба, ни более, не менее.

   – А как становятся Берущими? Тоже выбирают? – Юли больше не был настроен играть в намеки.

   Отец Сифанс опять горько поцокал языком и почмокал губами.

   – Да разве можно выбрать в столь избранное общество? Увы, мой мальчик, там нужно родиться. Оно состоит из нескольких могущественных кланов. Там правят прекрасные женщины, которые хранят тепло домашнего очага. Берущие знают все пути этих гор. Говорят, они по своему желанию могут покидать царство Акха и так же легко возвращаться в него. Им всё дается легко, но их законы тяжелы. Если кто-то захочет войти в их избранный круг, ему придется доказать своё право мечом, но человек может это сделать, если он отважен, силен и вдобавок неглуп – как вот ты, например. Да, для того, чтобы попасть в это избранное общество, мне потребовалась бы революция! – отец Сифанс вновь хихикнул, словно наслаждаясь своим богохульством, а Юли растерялся, услышав такую крамолу.

   – Святой отец, да ты смеешься надо мной! – возмутился он.

   Старый священник с задумчивым видом склонил голову на бок и посмотрел на юношу.

   – Ты дикарь, мой юный друг, и наверняка дикарем и умрешь. Но ты не подлец, как думают остальные, и из тебя никогда не выйдет настоящего священника. Именно за это я так тебя и люблю. Пока ты ещё не выбрал свой путь, но я вижу, что это произойдет уже скоро. Тогда мы поговорим с тобой в последний, третий раз. Я не знаю, что тогда будет, но чувствую, что скоро мы простимся навсегда. Твой путь уходит далеко...

   На этом они и расстались. Но слова святого отца повергли душу Юли в смятение. Да, отец Сифанс сказал правду: из него никогда не выйдет настоящего священника. Из него получился любитель церковной музыки, и больше ничего. Но его ли в том вина?.. Или тех, кто говорил о святости, думая только о себе?..

   Вернувшись в свою келью, Юли плеснул пригоршню ледяной воды на разгоряченный мыслями лоб. Последние его иллюзии были разбиты. Вся иерархическая лестница Панновала не вела к Богу. Она вела только к власти. Вера не давала четкого объяснения того, как религиозное рвение могло бы оживить каменного идола. Оно не могло изменить жизнь людей к лучшему. Слова веры звали лишь к туманной неясности под названием «святость». Но никто из священников не хотел святости. Всё, о чем они мечтали, было местечком потеплее. Даже отец Сифанс. Он смотрел на Юли, как на орудие, пусть и способное перевернуть весь мир в его личных интересах. Осознание этого было таким же грубым, как и прикосновение дерюжного полотенца к лицу.

   Юли лежал в спальне и сон не шел к нему. Теперь он уже не сомневался, что сам станет Хранителем. Отец Сифанс скоро умрет, он займет его место. Но вот хочет ли он этого?..

   Не так давно он был готов продать душу, чтобы стать Хранителем, узнать древние тайны. Но что это даст ему?..

   Перед его глазами стоял отец Сифанс, у которого по сути была отнята жизнь, которого, как и всех святых отцов, лишили женской любви и который жил сейчас среди призраков неосуществленных желаний. Но ему, похоже, уже давно было безразлично, верят ли хоть во что-либо люди, окружающие его на общественной лестнице, неважно, стояли они выше или ниже его. Его постоянные полунамеки и уклончивые ответы свидетельствовали о его глубоком недовольстве собственной жизнью.