Текст книги "Олдорандо (СИ)"

Автор книги: Брайан Уилсон Олдисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

   Юли лежал на животе под кожаным пологом вместе со своим отцом, устремив взор в пустынный простор земли, которая даже тогда называлась Кампаннлат. Он стряхнул с себя легкую дремоту, когда Алехо ткнул его локтем в бок и хрипло сказал:

   – Буря стихает.

   Свирепый ветер с востока дул уже три дня, неся с собой снег и тучи с Перевала. Он заполнял весь мир воющим свистом, подобно громоподобному голосу, которого не мог понять человек, и погрузил всё окружающее в серо-белый мрак. Невысокий обрыв, под которым был устроен полог, плохо защищал от яростных порывов ветра. Отцу и сыну ничего не оставалось, как лежать, закутавшись в старые шкуры, дремать, изредка отправляя в рот скудные куски копченой рыбы, и слушать, как над их головами неистовствует стихия.

   По мере того как стихал ветер, усиливался снегопад. Снег падал густыми слоями, извиваясь подобно парящему перу над безрадостной пустыней. Хотя Фреир пробился сквозь тучи, – ведь небо на западе уже очистилось, – он скрывался за снегом. Над их головами переливалось всеми красками позолоченной шали снежное покрывало, концы которого стелились по земле, тогда как его складки поднимались всё выше и выше, исчезая в свинцовом зените небосвода. Фреир за ним давал мало света, не говоря уже о тепле.

   Ниже, под обрывом, над которым они расположились, лежала в тисках льда великая река Варк – так, по крайней мере, её здесь называли. Снег, покрывающий её, был настолько глубок, что Юли вряд ли догадался бы, что это река, а не простая ложбина меж холмов.

   Отец и сын поднялись, отбросив полог, и размялись, топая ногами и энергично хлопая себя по крепким туловищам. Никто не проронил ни слова. Говорить было не о чем. Хотя буря закончилась, им нужно было ждать. Они знали, что йелки уже скоро появятся. Им недолго оставалось нести эту вахту.

   Хотя местность была пересеченной, снег придавал ей весьма однообразный вид. Только на севере, где небо в кровоподтеках заката сливалось с морем, проглядывала темно-серая мрачная полоса. Восток скрывало возвышение, покрытое, как и всё здесь, белым саваном. Взоры отца и сына всё время были устремлены на запад. Когда они немного согрелись, то вновь зарылись в шкуры, погрузившись в томительное ожидание.

   Наконец Алехо приподнялся, водрузив свой облаченный в мех локоть на выступающий из снега камень, поднял ладонь в перчатке, оттопырил большой палец, упершись им в левую скулу и защищая глаза пальцами левой руки, сцепленными наподобие крыши с пальцами правой. Теперь он мог смотреть с большим удобством – блеск заходящего Фреира больше не слепил его.

   Его сын отличался меньшим терпением. Ему не лежалось в этих грязных шкурах, сметанных на скорую руку. Ни он, ни его отец не были рождены для охоты на йелков. Охота на медведя – другое дело. На медведя охотились ещё их отцы, там, на Перевале. Однако смертоносный пепел, который этой зимой извергала Горящая Гора, поразил жестокой болезнью мать Юли Онессу и выгнал их семью на эти незнакомые равнины с их более мягким климатом. Вот почему Юли был так неспокоен, так возбужден. Он никак не ожидал столь резкой перемены в своей и без того нелегкой жизни, и не представлял, что ещё она может ему принести.

   Его больная мать и больная сестра остались в их жалком становище на востоке, всего в нескольких милях от них. Его дяди, вооруженные копьями из кости, отправились на запряженных йелками санях на север, к вскрывшемуся морю. Юли очень хотел знать, как они пережили эту трехдневную бурю – дети их умерли и дяди относились к нему куда лучше родного отца, самого старшего из них. Может быть, именно сейчас они пируют, собравшись вокруг большого бронзового котла, в котором варится рыба или куски тюленьего мяса.

   При мысли о мясе, таком шершавом на языке, во рту у Юли невольно навернулась слюна. Сглотнув её, он ощутил мясной привкус, а в животе, в его голодном желудке, ёкнуло.

   Тяжелая, цвета железа, туча, быстро ползущая по небу, скрыла Фреир, отчего всё покрылось тенью, превратившись в смутные пятна без очертаний. Теперь никто не смог бы их заметить в этом сумраке. Алехо поднялся и знаком приказал сыну сделать то же самое. Он замер, осматриваясь, крепко держа в руках копьё, затем осторожно спустился по занесенным снегом камням к замерзшей реке.

   Обрадованный возможностью размяться после трех дней неподвижности, Юли с криками бегал и прыгал по запорошенной снегом ровной земле над обрывом. Но когда он, перепрыгивая с опасностью для жизни с одной бесформенной глыбы на другую, скатился вниз, к замерзшей реке, отец властным окриком призвал его к спокойствию.

   Стоя по колени в снегу, Алехо остановился, вонзил остриё копья в лед, а тупой конец приложил к уху. Он долго прислушивался к темному потоку воды у себя под ногами, пока не услышал внизу слабый, едва слышный гул и приказал Юли вернуться на выступ. Вновь накрывшись шкурами, они замерли, глядя на запад.

   Западный берег реки неясно выступал своими неровными изгибами, лишь кое-где отмеченный темными стволами полузасыпанных снегом деревьев. А дальше тянулась безжизненная равнина, – вплоть до далекой коричневой линии, которую едва можно было различить под мрачной шалью нависшего неба на западе.

   – Смотри! – локоть отца коснулся руки юноши.

   Юли, не мигая, пристально вглядывался в эту линию. Конечно, отец был прав. Он знал всё. Сердце Юли наполнилось гордостью – ведь он был сын Алехо. Шли йелки. Приближалась пища, которой хватит, чтобы накормить каждого ребенка и взрослого из тех племен, на которые снисходил свет Фреира и Баталикса и которым улыбался Вутра.

   Через несколько минут он уже смог различить первый ряд животных. Они шли плотным фронтом, поднимая снежную пыль своими точеными копытами, упрямо наклонив головы, а за ними бесконечной вереницей тянулись подобные им. Юли показалось, что животные заметили их жалкое укрытие и шли прямо на них. Он с беспокойством взглянул на Алехо, который предостерегающе поднял копьё.

   – Спокойно.

   По телу Юли пробежала дрожь. Животные приближались со скоростью быстро идущего охотника. Он тщетно пытался определить размеры этого огромного стада. Уже половина видимого пространства была заполнена идущими животными, рыжевато-коричневые шкуры которых всё появлялись и появлялись на западном горизонте. Что таилось там? Какие тайны, какие ужасы? И всё же, там не могло быть ничего страшнее, чем Перевал с его удушающим пеплом и с огромным красным зевом Горящей Горы, который однажды открылся Юли в мчащихся просветах разорванных облаков. Из этого зева на дымящиеся склоны горы изрыгалась расплавленная лава. Это настолько отличалось от всего, привычного Юли, что он едва не сошел с ума. Пылающее жерло горы до сих пор являлось к нему во снах, от которых он просыпался с криком.

   Тем временем, стало заметно, что живое рыжевато-коричневое море, заполнявшее равнину, неоднородно. Текучая масса животных состояла не только из йелков, хотя те и составляли большую её часть. Среди несчетного стада возвышались подобно валунам на равнине более крупные особи. Они походили на йелков своими удлиненными головами, над которыми возвышались угрожающе точеные изогнутые рога, такими же косматыми гривами, лежащими поверх толстой свалявшейся шерсти, теми же горбами, расположенными ближе к заду. Но эти гигантские, в полтора раза крупней йелков, окружавших их со всех сторон, животные были грозными бийелками, способными нести одновременно двух взрослых фагоров. Так, по крайней мере, утверждали бывавшие здесь раньше дяди Юли.

   В стаде были ещё и гуннаду – первые двуногие животные, которых увидел Юли. Их длинные шеи поднимались тут и там по краям стада. Масса йелков тупо шла вперед, а гуннаду возбужденно сновали вдоль её фронта и их маленькие головки возбужденно подпрыгивали и подергивались на концах длинных шей. Самой заметной их особенностью были гигантские уши, которые беспрестанно поворачивались в разные стороны, стараясь уловить звуки неожиданной опасности. Их короткие косматые тела держались на двух мощных птичьих лапах. Гуннаду двигались вдвое быстрее, чем бийелки. Каждым шагом они покрывали вдвое большее расстояние, чем эти тяжелые гиганты, но перемещаясь всё время вперед и назад у фронта стада они оставались на том же месте относительно всей массы живого моря. Каждое животное занимало в стаде именно то место, которое было обусловлено давно сложившимися взаимоотношениями.

   Ощутив животами тяжелый, глухой, непрерывный грохот копыт приближавшегося стада охотники слились с землей. С выступа, где лежал Юли, три вида животных можно было различить только потому, что они шли в первых рядах. В слабом свете всё стадо за ними сливалось в темную подвижную массу с неясными очертаниями. Прижимаясь к отцу, Юли не мог оторвать глаз от надвигающейся косматой стены животных. Низкое облако двигалось быстрее стада и теперь уже полностью заволокло весь небосвод, так плотно, что казалось – они ещё много дней не смогут увидеть его.

   Туман клубился над стадом, ещё плотнее скрывая его. Животные волнистым ковром перекатывались по равнине, их взаимные перемещения даже теперь едва различались, как подводные течения в бурной реке.

   Охваченный ужасом, Юли дышал всё тяжелее. Первые ряды стада уже ступили на берега заснеженного Варка. Они были уже совсем рядом – и подходили ещё ближе. Казалось, весь мир превратился в одно огромное, пышущее паром животное.

   Испытывая смертельное отчаяние, Юли повернулся к отцу. Хотя Алехо заметил смятение сына, он продолжал внимательно смотреть вперед прищуренными от напряжения глазами под набрякшими от мороза веками. Зубы его хищно блестели.

   – Спокойно, – повторил он.

   Нескончаемый поток живых тел уже переливался между берегами реки, вздымаясь над ледяными глыбами и снова ниспадая с них неровными косматыми каскадами. Старые, нетвердо держащиеся на ногах животные порой падали, спотыкаясь о засыпанные снегом стволы поваленных деревьев и их точеные копыта яростно лягали во все стороны, когда их затаптывали идущие сзади собратья. Уже можно было разглядеть морды отдельных животных. Они шли, низко опустив головы. Их глаза, обрамленные белыми ободками инея, неподвижно смотрели вперед. Ярко блестели белки глаз. Из пастей свисали густые хлопья зеленоватой слюны. Пар, вырывавшийся из их расширенных ноздрей, оседал полосками льда на покрытых шерстью головах.

   Бийелки шли вперед, окруженные своими меньшими собратьями. Могучие лопатки мерно двигались под их серо-коричневыми шкурами. Они с беспокойством переводили глаза на упавших и растаптываемых стадом, словно предчувствуя, что впереди им тоже грозит опасность. Несмотря на это, они продолжали свой безостановочный бег и их косматые спины размеренно покачивались над пятнистым потоком. Казалось, что они ощущают впереди эту неизбежную опасность, угрожающую им, но понимают её неотвратимость и идут к ней.

   Масса животных пересекала замерзшую реку, утаптывая снег копытами. Шум их движения, издали уловленный отцом и сыном, распался на приглушенный снегом стук копыт, свистящее дыхание, фырканье, мычание, кашель, лязг столкнувшихся рогов и непрерывное хлопанье ушей, отгоняющих надоедливых мух и комаров.

   Три чудовищных бийелка одновременно вступили на открытое пространство реки. Раздался резкий треск ломающегося льда и огромные его плиты вздыбились перед падающими животными. Йелков охватила паника. Те, которые уже были на льду, бросились в разные стороны. Многие спотыкались, падали и были затоптаны сзади идущими. Лед продолжал трескаться. Серая вода с остервенением рванулась вверх, как бы торжествуя своё освобождение. Бийелки медленно погружались в неё, разверзнув в жутком мычании пасти.

   Но уже ничто не могло остановить животных, напирающих сзади. Они представляли собою природную силу в той же мере, что и сама река. Йелки непрерывным потоком – десятками и сотнями – проваливались в трещины между льдинами, заполняя проломы во льду, мостя своими телами дорогу теснящимся на равнине сородичам. По этому страшному мосту они продолжали свой путь и шеренга за шеренгой выползали на восточный берег, чтобы следовать дальше, подчиняясь зову вечных инстинктов. Над поверхностью этого живого потока от дыхания бесчисленных тел в холодном воздухе повис туман, обволакивая несчетное стадо, как саван. От него исходил едкий запах пота, в нем роились тучи маленьких кусачих насекомых, способных жить и размножаться только в этих теплых испарениях огромной массы живых тел.

   Страх незаметно оставил Юли. С копьем наготове он встал на колени, выбираясь из тесного полога, его глаза горели. Но отец схватил его за руку и резко дернул назад.

   – Смотри, дурак, там фагоры, – сказал он, бросив на сына яростный презрительный взгляд и ткнул копьём вперед, в направлении опасности.

   Дрожа всем телом, Юли рухнул на землю, испуганный гневом отца не меньше, чем мыслью о фагорах.

   Стадо йелков, качаясь, шло по обе стороны выступавшей из обрыва скалы, разбивая в пыль её подножие. Под их напором, казалось, закачался сам выступ. Туча мух и жалящих насекомых, круживших над их изогнутыми спинами, обволокла охотников. Юли тщетно пытался рассмотреть фагоров через этот клубящийся над горбатыми хребтами туман. Впереди он не видел ничего, кроме косматой лавины, движимой силой, неподвластной человеческому разуму. Она затопила всё вокруг, покрыла собой замерзшую реку, расплескалась по её берегам, заполонила собой от горизонта до горизонта всё обозримое серое пространство. Шли сотни тысяч животных и облако тумана было их дыханием, сливаясь с колеблющимся над равниной невероятным клубящимся облаком мошкары.

   Алехо движением косматых бровей указал сыну, куда надо смотреть. Едва Юли отогнал от своих глаз мошкару, его взору предстали два огромных бийелка. Они грузно топали по направлению к ним. Вскоре их покрытые шерстью массивные спины оказались почти вровень с выступом. Юли увидел четырех фагоров, – они сидели по два на каждом бийелке, вцепившись в их шерсть. Он не понимал, почему не увидел их раньше. Хотя они и слились в одно целое с гигантскими животными, припав вплотную к их спинам, они, тем не менее, имели надменный вид наездников, отличаясь им от тех, кто привык к пешему строю. Они восседали на передних лопатках бийелков, сразу за их могучими плечами, обратив свои задумчивые, увенчанные загнутыми рогами бычьи морды в сторону возвышенности, на которую поднималось стадо. Их багровые глаза злобно мерцали из-под рогов, неповоротливые головы высились на толстых шеях, росших из мощных туловищ, сплошь покрытых длинной белой шерстью. За исключением этих розовато-алых глаз, чужеродных своей агрессивностью, они были совершенно белы и сидели на шагающих бийелках так уверенно, как будто были их частью. За ними крепились сумки из сыромятной кожи, где находились припасы и прочее имущество.

   Сейчас, когда он знал, куда смотреть, Юли заметил и других фагоров, шествующих среди огромного стада. Верхом на бийелках ехали только вожди, их жены и знать. Рядовые члены этого кочевого племени шли пешком, приноравливаясь к шагу йелков, сжимая в руках дубинки и прочее оружие.

   Осознав опасность, Юли с напряженным вниманием следил за процессией, боясь даже отогнать от глаз наседающую мошкару и привлечь их внимание лишним движением. Вот буквально в нескольких метрах от него прошли четыре фагора, их массивные тела раскачивались во все стороны. Он без труда смог бы сразить их вожака, всадив ему копьё между лопаток, прикажи ему это Алехо. Юли с особым интересом рассматривал проплывающие перед его глазами рога. В тусклом свете равнины они казались гладкими, плавно скругленными, однако юный охотник знал, что внутренний и внешний края каждого рога были остры от основания до самого кончика, превращая их в страшные футовые кинжалы.

   Ещё недавно, став охотником, Юли получил прекрасный костяной кинжал, но он до сих пор страстно хотел иметь один из таких рогов. В диких лабиринтах Перевала, бедных кузнецами, рога мертвых фагоров высоко ценились в качестве грозного оружия. Именно за эти рога ученые люди в далеком Панновале, укрытом от бурь и врагов в укромных подземельях в чреве горы, нарекли фагоров анципиталами – двурогой расой.

   Возглавлявшее четверку двурогое бесстрашно двигалось вперед. Походка у него выглядела неестественной из-за шарового строения коленного сустава. Он шагал механически, как шагал уже многие мили. Расстояние не было для него препятствием. Его длинная голова резко выступала вперед по отношению к плечам типичным для фагора образом. Запястья его рук стягивали медные браслеты, к которым крепились рога йелков, обращенные остриями наружу, причем их концы были покрыты свежей кровью. При их помощи фагор мог отогнать любое слишком наседающее на него животное. Другого оружия при нем не было, но на спину идущего за ним в поводу йелка был навьючен большой узел со скарбом. Под ремни вьюка был просунут охотничий гарпун – страшный костяной крюк с обратным ходом зазубрин – и копьё, причем заостренный конец копья тускло отблескивал бронзой.

   За вожаком, не отставая ни на шаг, шли ещё две особи мужского пола, а затем самка-фагор. Она была меньше ростом. На поясе у неё болтались ножны, в которых скрывался кинжал. Под её длинной белой шерстью раскачивались массивные груди. На её спине сидел малыш, неловко уцепившись за мех на шее матери и склонив свою голову на её. Самка шла механически, закрыв глаза, как будто во сне. Страшно было даже представить, какой путь она проделала за долгие годы своей бесконечной кочевки.

   Посреди движущейся массы йелков шагали и другие фагоры. Животные не обращали на них никакого внимания. Они их просто терпели, как терпели мух, потому что не было возможности избавиться от них.

   Стаду не было видно конца и края. Топот копыт перемежался тяжелым дыханием, шумным сопением, фырканьем, клокотанием внутренностей, шипением и свистом освобождавшихся газов. Впрочем, возник ещё один звук. Фагор, идущий во главе этой группы, издал нечто вроде жужжания своим вибрирующим языком. Возможно, он хотел подбодрить тех троих, что шли за ним. Этот нечеловеческий звук вселил в Юли необъяснимый ужас. Затем звук пропал и вместе с ним пропал фагор. Но поток животных был нескончаем. Неслись йелки, покачивались оседланные бийелки, мелькали гуннаду – и вместе с ними бесстрашно вышагивали другие фагоры, их было невозможно сосчитать. Юли и его отцу оставалось лишь ждать, затаившись, того часа, когда орда пройдет и им придется наносить удары копьём, чтобы добыть мяса, в котором их семья так отчаянно нуждалась.

   Перед закатом снова подул ветер, поднявшись, как и прежде, с покрытых снегом вершин Перевала. Он дул снова с востока, прямо в морды поднимавшихся по склону животных, сек их своими морозными плетьми. Сопровождавшие стадо фагоры шли, низко наклонив головы и щурили глаза, преодолевая напор ветра. С уголков их ртов срывалась слюна, ложась пенистыми лохмотьями на их косматой груди и мгновенно застывая. Чугунное небо всё ниже нависало над землей.

   Фреир показал свой лик сквозь эту темную завесу лишь тогда, когда коснулся горизонта. Ватные одеяла облаков разорвались и показался этот небесный часовой, который пылал в золоте заката. Он уверенно сверкал над снежной пустыней – небольшой, но ярко светящийся, хотя диск его был в три раза меньше, чем диск его звезды-спутника Баталикса. Тем не менее, красно-золотой свет, исходящий от Фреира, был чище, ярче, резче, сообщая всем предметам удивительную четкость. Вскоре он погрузился в недра земли и исчез. Небо снова затянулось облаками, став свинцовым. Вутра, бог неба, одну за другой убрал свои багряные мантии и его владения покрылись мраком. Пожалуй, он выиграл ещё одну битву.

   Наступил сумеречный день, именно такой, какие преобладали осенью и зимой. Золотой Баталикс залил хмурое небо полусветом. Только летом, в день Нового Года, Фреир и Баталикс вместе поднимались и вместе садились. Именно их встреча отличала это время года от более жестоких сезонов. А сейчас светила вели одинокий образ жизни, часто скрываясь за облаками, этим клубящимся дымом войны, которую постоянно вел Вутра.

   Юли вспомнился напев, который нередко звучал дома, на земле его предков – в Старом Олонеце. Этот напев хранил воспоминания о волшебстве давно минувших деяний, о древних развалинах и страшном бедствии, о прекрасных женщинах и могучих мужчинах, о роскошных пиршествах и о канувших в небытие вчерашних днях мира. Под низкими сводами темных пещер на Перевале часто взвивались протяжные слова этого напева:

   Вутра в печали

   Фреир поднимает ночами

   Превыше молчания.

   Уложит Фреир на дроги

   И кинет нас ему в ноги.

   Это воспоминание неожиданно взбудоражило душу Юли. Сгинувшее в веках прошлое было временем чудес – и ему страстно хотелось жить тогда, а не теперь, когда жизнь была тяжела и не обещала ничего хорошего. То же, как день переходил в сумерки, служило Юли приметами, по которым он судил о погоде. Скоро порывистый восточный ветер вновь принесет на своём дыхании снег и весь завтрашний день они проведут в этих вонючих шкурах...

   Как бы в ответ на изменившийся свет по всей массе йелков пробежал озноб и они остановились. Ревя и стеная, они укладывались на вытоптанный снег, поджимая под себя ноги. Наземь улеглись и гуннаду. Для огромных бийелков подобная поза была недоступна и они засыпали стоя, прикрыв глаза ушами. Фагоры перед сном стали собираться в группы, но некоторые просто бросались на снег и засыпали, положив голову на круп ближайшего йелка.

   Всё живое море уснуло. Отец и сын на выступе скалы натянули теплые шкуры на головы, и, уткнув лица в предплечья согнутых рук, погрузились в сновидения. В сновидения погрузилась вся равнина. Спали все, кроме ненасытного, шевелящегося, кусающего и сосущего облака насекомых.

   Всё, что могло видеть сны, продиралось сквозь тягучие кошмары, которые приносил с собой сумеречный день. Из этих дремотных кошмаров было трудно вырваться зрящим свои сновидения. В целом вся картина, где не было четкой границы между светом и тенью и где, казалось, всё вопило от боли, больше походила на первобытный хаос, чем на стройное мироздание. Высоко в прояснившемся небе, на фоне тусклых звезд, едва светящихся, подобно уголькам угасающего костра, мерцал дымчато-зеленый свет полярного сияния, предвещавший появление челдримов.

   Всеобщая неподвижность едва нарушалась медленным развертыванием утренней зари. Со стороны моря показался одинокий челдрим, который беззвучно проплыл всего в нескольких метрах над распростертой во сне массой живых существ. С виду он казался лишь огромным крылом зыбкого, зеленовато-синего свечения. Когда он проходил над йелками, они вздрагивали и вскакивали во сне. Челдрим медленно пролетел над скалой, на которой лежали две человеческих фигурки, и Юли и его отец также вздрагивали во сне, мучимые странными сновидениями. Затем привидение исчезло, продолжая свой одинокий путь на юг, в сторону гор, оставляя за собой шлейф зеленоватых сполохов и искры звезд, которые постепенно гасли одна за другой в сиянии рассвета.

   Вскоре животные проснулись и стали подниматься на ноги. С их ушей, искусанных за ночь бесчисленными насекомыми, текла кровь. Некоторые из животных, которые умерли там, где легли спать, за ночь примерзли к земле и превратились в глыбы льда.

   Всё вновь пришло в движение. Отец и сын проснулись и молча провожали взглядом бесконечные ряды живых существ.

   На протяжении всего наступившего дня великое перемещение продолжалось. Приметы не обманули Юли и вновь разгулявшийся буран покрыл животных сплошной коркой снега. Но к вечеру, когда восточный ветер погнал по небу разодранные облака, а мороз стал уже почти невыносимым, Юли наконец увидел замыкающие ряды животных.

   Строй замыкающих рядов не был так плотен, как передние шеренги стада. Отставшие животные в хвосте великого кочевья растянулись на несколько миль. Многие из них хромали и жалобно чихали. Больные йелки были совершенно измучены. Большинство их двигалось с трудом и было в плачевном состоянии. Их шкуры, покрытые грязью, навозом и кровью, свисали клочками в тех местах, где рога соседей прошлись по их телу. Эти кровавые раны были результатами ссор и драк со своими собратьями. Сзади и по краям стада быстроного сновали длинные пушистые существа, почти касаясь животом земли и выжидая момент, чтобы перекусить у отставшего йелка жилу возле копыта, после чего тот, рухнув на землю, становился совершенно беспомощным.

   Мимо выступа скалы, где скрывались охотники, проходили последние фагоры. Опасаясь то ли заразы, то ли хищников с отвисшими животами, они не обращали внимания на отставших животных, не подгоняли их поближе к стаду. Было видно, что им не терпится побыстрее миновать эту вытоптанную и загаженную пустошь.

   По краям движущейся массы сновали другие фагоры, высматривая охотников, затаившихся в укромных местах, но пронзительный ветер, поднявшийся, как и прежде, с покрытых снегом вершин Перевала, лишил их существенной доли энтузиазма. Пара засыпанных снегом людей оставалась неподвижной и смогла избежать их внимания. Наконец, последние фагоры скрылись. Алехо поднялся, подав знак сыну сделать то же самое. Они стояли, крепко держа в руках свои копья, а затем, осмотревшись, быстро соскользнули на ровную землю.

   – Ну вот, – сказал Алехо. – Дождались.

   Снег был усеян трупами животных, особенно много их было по берегам Варка. Полынья была забита огромными тушами. Ураганный ветер сдул с реки снег и отец указал сыну на то место, где подо льдом едва заметно двигались темные удлиненные тени. За ними в мутном льду, который они как-то пробуривали, оставались темные следы. Напрягая все силы, живущие в ледяной воде рыбы упорно пробивались к тому месту, где лежали замерзшие животные, чтобы устроить себе кровавый пир.

   По воздуху уже прибывали другие хищники. С востока и с угрюмого севера прилетели большие белые птицы, тяжело взмахивая крыльями и размахивая массивными клювами, с помощью которых они рвали шкуры, чтобы достать ещё не замерзшее под ними мясо. Пожирая свою добычу, они посматривали на охотника и его сына глазами, полными птичьей расчетливости.

   Но Алехо не стал отвлекаться на птиц. Он не хотел терять времени. Приказав Юли следовать за собой, он пошел к тому месту, где стадо наткнулось на поваленные бурей деревья, криками и копьём отпугивая нетерпеливо круживших вокруг пушистых хищников. Здесь спотыкались и падали, переламывая себе ноги, многие и многие животные. В этом месте легко можно было подступиться к мертвым йелкам. Хотя они были истоптаны копытами своих собратьев и превратились просто в смешенное с землей месиво, одна часть тела оставалась в неприкосновенности. Череп.

   Лезвием ножа Алехо разомкнул мертвые челюсти и ловко отсек толстый язык. По его кистям на снег потекла кровь. Тем временем Юли ползал по стволам упавших деревьев, ломая сухие ветки. Ему пришлось ногой отгрести снег от поваленного ствола, чтобы устроить защищенное от ветра место для небольшого костра. Затем Юли заострил ножом палку и особым образом обмотал её тетивой. Взявшись за оба конца тетивы, он, встав на колени, принялся тянуть её взад и вперед, раскручивая палку то в одну, то в другую сторону. Её заостренный конец со скрипом терся о кусок сухого дерева, превращая его в пыль. Кучка трута скоро начала тлеть, разогретая беспрестанным трением.

   Юли осторожно подул на тлеющую пыль – и вверх взметнулся маленький язычок пламени, как это часто бывало на его глазах под магическим дыханием Онессы. Когда костер разгорелся, Юли поставил на него старый бронзовый котелок, набил в него снега и добавил соли из кожаного мешочка на поясе. Когда его отец подошел, с трудом держа в руках семь слизистых языков, снег уже растаял на огне. Языки скользнули в котел. Сварились они быстро.

   Три языка Алехо выложил для Юли, четыре для себя. Он ел жадно, безобразно чавкая. Юли всё время пытался поймать взгляд отца и улыбкой дать ему понять, как он доволен редким угощением, но Алехо лишь хмурил брови, морщился, торопливо разжевывая ломти обжигающе горячего мяса, и не поднимал глаз от вытоптанного копытами снега. Впереди было много опасной работы, для которой его нетерпеливый сын был ещё плохо подготовлен. К тому же, они были здесь одни. Его терзало недоброе предчувствие.

   Ещё не кончив жевать, Алехо поднялся на ноги и затоптал тлеющие угли. Пожирающие падаль птицы поблизости тотчас взвились в воздух, но, не обнаружив опасности, опустились вниз, продолжать свою трапезу. Юли выпил остывший бульон из горшка и убрал его в свой заплечный мешок.

   Они были на том месте, где огромное стадо животных достигало восточных пределов своей миграции. Здесь, на низком плато перед горами Перевала, они искали лишайник под снегом и питались косматым зеленым мхом. Здесь же многие животные завершали свой жизненный цикл, производя на свет потомство. Именно к этому плато в миле от реки и устремились в сером полумраке отец с сыном. Вдали они увидели группы других охотников, направлявшихся туда же. Каждая группа намеренно не обращала внимания на другие. Но ни одна из них, как заметил Юли, не состояла всего лишь из двух мужчин. Это было наказание для его одинокой семьи – ведь они были уроженцами не Равнины, а Перевала, пришельцами и чужаками. Для них все блага жизни здесь доставались с большим трудом. Даже их двоих допустили сюда очень неохотно и за богатые дары, хотя добычи тут хватило бы на всех. Уроженцам Равнины жилось здесь куда легче и безопаснее.

   Они шли, согнувшись, вверх по склону. Их путь был усеян валунами – здесь когда-то был берег древнего моря. Уже много веков оно отступало, выпиваемое неотвратимо растущими ледниками, – но об этом они ничего не знали, да и не хотели знать, для них было важно только настоящее.

   Поднявшись на край плато, они прикрыли глаза ладонями от обжигающего холодом ветра, вглядываясь вдаль. Большая часть стада исчезла, скрылась из виду. Всё, что осталось, так это едкий запах лежавшего везде навоза. Все активные особи были вне пределов досягаемости. На плато остались лишь те животные, которые должны были дать жизнь потомству.

   Среди этих обреченных животных были не только йелки, но и стройные гуннаду и массивные гигантские бийелки. Они лежали неподвижно, занимая всю видимую площадь, мертвые, или почти мертвые, изредка вздымая свои рыжевато-коричневые бока при вдохе. Группы охотников пробирались между тушами умирающих животных, зло косясь на двух пришельцев. Алехо молча указал рукой в направлении группы каспиарнов, возле которых лежало несколько йелков. Там они оказались бы в стороне от недружелюбных хозяев.