Текст книги "Периферийная империя: циклы русской истории"
Автор книги: Борис Кагарлицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)
Общие процессы, характерные для Западной Европы, типичны и для Руси времен становления Московского государства. XV век, ставший временем бурного развития на Западе, был успешным и для России. Неслучайно именно к этому периоду относится творчество Андрея Рублева, которое многими считается русским вариантом раннего Ренессанса. Да, в XV веке русская культура все еще более «средневековая», чем итальянская. Но то же самое может быть сказано и про Швецию и даже, с известными оговорками, про Германию. Социальная и политическая организация эволюционирует в том же направлении, что и в соседних европейских странах.
Если Киевская Русь во многом опережала Западную Европу, то Русь Московская в том виде, в каком она сложилась к 1450-1480 годам, в целом находилась с ней на одном уровне развития. Артиллерия и архитектура являются в это время передовыми направлениями технологического развития. И здесь московские правители стараются не отстать от передовых стран Южной Европы. В Венецию в 1474, 1493 и 1499 годах отправляются посольства, каждый раз не столько ради политических целей, сколько ради вывоза специалистов. В 1489 году посольство отправляется в Австрию, чтобы привезти в Москву мастеров горного дела. Из Венгрии приглашают литейщиков, серебряных дел мастеров, архитекторов. Отставание заметно лишь в книжном деле: первые печатные станки появляются в Московии лишь в XVI веке.
Не была Россия изолирована и от морской торговли. Датские документы свидетельствуют, что русские суда появлялись на Балтике и в XV, и в XVI веке [155]
[Закрыть]. Проблема была не в отсутствии связей, а в том, что не было удобных портов. В результате русские суда, выходившие в море через реки, были малого водоизмещения, везли мало груза и не могли конкурировать с немецкими.
Приглашение иностранных мастеров свидетельствует об отставании, но не об отсталости. Из Италии и Германии выписывали мастеров не только в Россию, но и в Швецию, даже в Англию. Это было общеевропейской нормой. В Московском Кремле соборы и фортификационные сооружения возводят итальянцы. Антон Фрязин и Пьетро Антонио Солярио строят в 1485-1491 годах башни, Аристотель Фиораванти в 1475-1479 годах возводит Успенский собор, а в 1505-1508 годах Алевиз Новый сооружает на месте древнего храма, построенного еще при Иване Калите, пятиглавый Архангельский собор, явно придав ему, по признанию историков искусства, «черты, характерные для венецианской дворцовой архитектуры эпохи Ренессанса» [156]
[Закрыть].
Как выяснили современные исследователи, «создателями гербовой печати Ивана III, где впервые на Руси появилось изображение двуглавого орла, были резчики из Северной Италии» [157]
[Закрыть]. Геральдическое происхождение русского орла от византийского несомненно, но дизайн в Москве предпочли не греческий, а итальянский. Это итальянское влияние никак не может считаться результатом отсталости. Ведь в XIV-XV веках именно итальянцы являются лучшими в Европе архитекторами, инженерами, художниками. Московские князья приглашают архитекторов из самой Италии, в то время как скандинавам, как правило, приходится довольствоваться немецкими мастерами. Появление итальянцев в Кремле говорит не об отсталости – скорее, о том, что Россия все еще живет в одном ритме с остальной Европой, отставая от переживающего Ренессанс Средиземноморья, но отнюдь не от своих ближайших западных соседей. Потребление правящего класса постепенно меняется и становится немыслимо без иноземных товаров. С XVI века на Русь начинают везти французские вина.
Если на юге для Москвы центром притяжения была Италия, с ее передовыми технологиями и культурными достижениями, то на севере главным партнером сделалась Дания. Чем больше осложнялись отношения со Швецией, тем больше московский двор стремился дружить с датчанами. Регулярно появлявшиеся в Москве и Копенгагене посольства обсуждали не только возможности военного сотрудничества против шведов и династические браки, но и торговлю. Вершиной этих отношений стал Копенгагенский договор 1562 года.
НОВГОРОД: МЛАДШИЙ ПАРТНЕР ГАНЗЫ
В начале русской истории именно новгородцы, двинувшись на юг, объединили под своей властью все то, что потом стало называться Киевской Русью. Но на протяжении всего татарского периода Новгород практически не проявляет интереса к объединению русских земель. Это, как и последующее поражение новгородцев от Москвы, принято объяснять тем, что жители купеческого города были избалованы своим благополучием, утратили боевой дух. На самом деле причины лежали гораздо глубже. С одной стороны, по мере того как утрачивал свое значение путь из варяг в греки, исчезал интерес Новгорода к контролю над южными речными путями, а с другой – сам Новгород потерял свое прежнее место в мире-экономике, что вело его к упадку. Правда, земля Новгородская давала низкие урожаи, и необходим был постоянный обмен товарами с южными территориями России. Хлеб и скот покупали в «Низовье», а туда везли соль, пушнину, красную рыбу. Зато изделия ремесла все чаще стали закупать у ганзейских купцов. Это радикальным образом меняло характер новгородской торговли. Если ранее русские купцы привозили на отсталый Запад продукцию технологически более развитой Византии или собственные изделия, изготовленные по греческим технологиям, то теперь, напротив, они обменивали более простые сельскохозяйственные продукты на изделия немецких ремесленников. Зачастую новгородское производство даже деградирует. Археологи отмечают упадок металлообработки в Новгороде XV века по сравнению с более ранним периодом.
Новгородский экспорт того времени представлен прежде всего пушниной, воском. Среди европейской аристократии той эпохи распространяется мода на меховые шубы. В Англии XIV века церковь вынуждена принимать специальные запреты, чтобы монахини перестали носить меха. Английский король Ричард II потряс воображение современников, заплатив за шубу целых 13 фунтов! Сумма действительно немалая: в то время на эти деньги можно было купить целое стадо – 86 быков. Некоторое количество меха поступало из Норвегии, но, как отмечают западные авторы, «к концу XI века большая часть мехов приходила в Западную Европу из России, а не из Скандинавии. Датчане и шведы по-прежнему могли получать дань с народов, живших на Балтике, но не могли уже свободно заходить на русскую территорию, как раньше. Русские князья все более эффективно контролировали территорию, а Новгород особенно заботился о том, чтобы держать под контролем Карелию. Купцы, которые хотели получать лучшие меха в больших количествах, должны были ехать за ними на новгородский рынок, который становился для них все важнее» [158]
[Закрыть].
Именно «почти монопольное господство на меховом рынке», по мнению Покровского, обеспечивало Новгороду его место в новой системе европейской торговли, складывавшейся на Балтике [159]
[Закрыть]. Однако за это господство надо было бороться. Пограничные конфликты со шведами становятся в XIII веке обычным делом, пока в XIV веке граница не стабилизируется. Война с немецкими рыцарями в Прибалтике идет тоже почти непрерывно, с переменным успехом. Орден меченосцев и сменивший его Ливонский орден превращаются во внушительную военную силу. Советские историки постоянно подчеркивали оборонительный характер развернувшейся борьбы, доказывая, что благодаря походам новгородцев «Русь не стала добычей немецкого рыцарства» [160]
[Закрыть].
Но правда состоит в том, что хотя порой немцы доходят до Пскова, большая часть сражений происходит на территории, подвластной Ливонскому ордену, куда, в свою очередь, регулярно вторгаются новгородские дружины. Именно в Эстонии были одержаны главные победы новгородцев. В 1234 году князь Ярослав Всеволодович разгромил немцев на реке Эмбах под Дерптом. Знаменитое Ледовое побоище 1242 года, когда Александр Невский наголову разбил немецких рыцарей, состоялось во время возвращения новгородцев из набега на территорию Ливонии. Ожесточенная Раковорская битва 1269 года, закончившаяся с неопределенным исходом, состоялась также на эстонской земле. К началу XIV века здесь граница тоже стабилизируется. Немцы отвоевали у русских город Юрьев (он же Дерпт, Тарту), но дальше продвинуться не смогли. Русские, напротив, оставили попытки вытеснить датчан и немцев из северной Эстонии.
Конфликт со шведами в Карелии и на берегах Невы развивался по той же логике, что и противостояние с немцами. В поле новгородцы, как правило, бои выигрывали, но за все время пограничных войн не сумели взять ни одного каменного замка кроме, возможно, Ландскроны в 1301 году [Шведские и русские авторы сходятся на том, что Ландскрона представляла собой достаточно мощное сооружение, но совершенно не очевидно, что речь идет о полноценном каменном замке. Против этой версии говорят «ударные темпы» строительства в местности, совершенно не обеспеченной камнем. На сооружение замка потребовалось менее года, несмотря на противодействие новгородцев. Скорее всего, речь все же идет либо о деревянном замке, либо о крепости смешанного типа, где каменные башни дополнялись деревянными стенами]. Используя преимущество в технологии, немецкие и шведские феодалы старались оттеснять новгородцев на юго-восток, сооружая новые крепости и усиливая их.
Со своей стороны, новгородцы старались прогонять шведские отряды до того, как те успевали возвести сколько-нибудь надежные фортификационные сооружения. Именно так и произошло с крепостью Ландскрона, которую шведы пытались построить, по оценке Карамзина, «в семи верстах от нынешнего С.-Петербурга» [162]
[Закрыть]. Первый поход против Ландскроны оказался неудачным, но после второго похода укрепления были взяты штурмом и срыты до основания. В 1256 году одного известия о предстоящем подходе новгородских дружин стало достаточно, чтобы шведы отказались от намерения построить замок на реке Нарве. В том же ряду стоит и знаменитая Невская битва 1240 года.
Впоследствии масштабы и значение Невской битвы были преувеличены русскими летописцами и историками до таких масштабов, что стало возникать сомнение в том, имела ли эта битва вообще место (в шведских хрониках упоминаний о ней мы не находим). В советских исторических книгах неоднократно повторяется утверждение, будто целью шведского войска, высадившегося на берегу Невы был поход на Новгород, однако ни имеющиеся данные о численности шведского отряда, ни его действия об этом не свидетельствуют.
Описание сражения в «Житии» святого Александра Невского настолько фантастично, что воспринимать его в качестве исторического источника невозможно: шведы названы здесь римлянами (видимо имеется в виду их принадлежность к римско-католической церкви), а неприятельские войска оказываются, в итоге, сокрушены архангелами. Новгородская летопись дает более правдоподобную картину, хотя тоже довольно размытую. По мнению историка Александра Нестеренко, это был обыкновенный грабеж: «дружина князя Александра неожиданно напала на лагерь шведских купцов» [163]
[Закрыть] [Вся книга Нестеренко представляет собой хвалу немецким рыцарям и осуждение русских. «Если немцы приходили в эти края торговать, проповедовать христианство и просвещать, то русские грабить и получать дань» (с. 125). Движение шведов и немцев на Восток – не захватнические походы, а необходимая оборона. Защитники западной цивилизации просто вынуждены были начать военные операции, чтобы прекратить набеги «аборигенов» (как презрительно называет Нестеренко предков нынешних латышей и эстонцев). Эти «аборигены» и «туземцы» – воплощение всех зол и пороков. Они жарят людей живьем, убивают мирных священников, которые ни о чем не думают, кроме как о проповеди слова Божьего. Хуже них только русские, которые промышляют исключительно грабежом, убивают детей, жгут и разрушают все на своем пути, вероломно нарушают любые клятвы и договоры. Если немцам в процессе самозащиты некоторые народы пришлось истребить, то в этом винить нужно только самих истребляемых. Если народ пруссов весь погиб, то это «результат его собственного выбора. Не желая жить иначе, чем разбоем, не способный к объединению и компромиссу, ведомый фанатичными жрецами и вождями, этот народ сам завел себя в исторический тупик» (с. 128). Это, видимо относится к ливам – народу, давшему имя Ливонии, который крещение принял, но все равно вымер. Сами виноваты в своем исчезновении и поморские славяне, ассимилированные немецкими колонистами. То же относится и к взятию Константинополя крестоносцами в 1204 году: «целиком и полностью виноваты сами греки» (с. 275). В отличие от русских летописей, к которым у Нестеренко, естественно, нет никакого доверия, тексты немецких хроник воспринимаются автором как окончательная истина – кроме тех эпизодов, которые противоречат его собственным воззрениям. Так, он некритически повторяет сообщения ливонских хронистов про огромные размеры новгородских и псковских ополчений – двенадцать, шестнадцать и даже двадцать тысяч человек. Когда же новгородская летопись пишет про большое шведское войско, высадившееся на Неве, он решительно с этим спорит, доказывая (кстати, совершенно справедливо), что столь многочисленной силы там быть не могло]. Однако внимание, которое уделила данному, малозначительному, в сущности, событию новгородская летопись, свидетельствует о том, что речь все же шла о чем-то более серьезном. Судя по всему, небольшой отряд шведов пытался построить в устье Невы укрепленный торговый пост. Новгородцы, поняв, какую это представляет угрозу для их торговли, отправили дружину Александра и согнали шведов с берега. Говоря современным языком, имел место пограничный инцидент на спорной территории [Историк Александр Широкорад возмущается тем, что ряд «русофобствующих историков» попытался «свести битву до уровня малой стычки», но сам же признается, что шведов было «меньше, чем предполагали наши патриоты-историки», не более тысячи человек. Точно такие же проблемы возникают с ярлом Биргером, который, согласно русским источникам предводительствовал шведами. Широкорад сначала называет его лидером шведского отряда, потом признает, что быть этого не могло, поскольку в то время Биргер и ярлом не был, да и источников, подтверждающих его присутствие на Неве, не существует, а затем неожиданно делает спасительный вывод: возможно, Биргер все-таки участвовал в Невской битве, «но только в качестве простого рыцаря» [164]
[Закрыть]].
Нестеренко, возлагающий всю вину за этот инцидент на Александра и новгородцев, ссылается на переписку между немецкими купцами и шведами, в которой шведская сторона заверяла своих ганзейских партнеров в том, что не намерена препятствовать свободной торговле с Новгородом. Между тем, если бы никаких опасений у ганзейцев не было, они не стали бы и беспокоить шведов подобными вопросами.
Хотя рассказы позднейших русских и советских историков про агрессию шведских феодалов на Русь, отраженную Александром Невским, представляют собюй явный плод идеологического творчества, конфликт между Новгородом, Швецией и Ганзой на протяжении большей части XIII века совершенно реален. Причем новгородцы отнюдь не всегда были обороняющейся стороной. Уже в 1187 году они (если верить «Хронике Эрика») разграбили и сожгли шведскую столицу Сиггурну. Из разрушенного города в Новгород привезли врата, украшенные бронзовыми барельефами, которые приделали к входу в храм Святой Софии [А. Широкорад указывает на врата Сиггурны как на «вещественное доказательство похода»[165]
[Закрыть] Правда, ряд исследователей сомневается в подлинности врат, считая их изготовленными в более позднее время. С походом на Сиггурну связана еще одна, более серьезная проблема: русские хроники о нем не упоминают. По мнению Широкорада, подобная скромность (шутка ли, забыли упомянуть о захвате столицы соседнего государства!) объясняется тем, что поход был совершен не «официальной» новгородской дружиной, а был, так сказать, частным предприятием]. Сиггурна была разрушена настолько, что восстанавливать ее не имело смысла. Выжившие жители основали на новом месте новый город – Стокгольм.
Природа конфликта на берегах Балтики была совершенно иной, чем она представляется в патриотическом мифе. Князь Александр вообще может считаться патриотом только по недоразумению: ведь именно он был основным проводником татарского влияния и защитником интересов Золотой Орды в землях русского Севера. В борьбе с немцами и шведами новгородцы отстаивали не свою независимость, а свои торговые интересы (не в последнюю очередь – свое право брать дань с угро-финских племен Прибалтики). Шла борьба за контроль над судоходством и за торговые пошлины.
Окончательные результаты пограничных конфликтов XIII века оказались в целом благоприятны для Новгорода. При этом, как показывают исследования, почти перманентное состояние войны с Ливонским орденом на торговле с немецкой Ганзой «никак не сказывалось» [166]
[Закрыть]. Формально, пока орден воевал с Новгородом, купцы из города Любек – главного торгового партнера и новгородцев и рыцарей – преспокойно вели дела на территории обеих враждующих сторон. Собственно, за долю в этой торговле и шла борьба. А прекращение торговли стало бы катастрофой в равной степени для новгородцев и «псов-рыцарей».
Борьба новгородцев с немцами в XIII веке во многом напоминает англо-голландский конфликт XVII века. В военных столкновениях новгородцы, как и голландцы, по большей части выходили победителями, но этого оказалось недостаточно, чтобы компенсировать стратегические преимущества поднимающейся новой силы. Немцы в XIII веке, как и англичане в XVII веке, имели значительные ресурсы, а также технологическое преимущество, что позволяло им упорно идти к своей цели, невзирая на тактические неудачи. В итоге, после нескольких десятилетий соперничества, когда граница стабилизировалась, новгородцы, примирившись с потерей Юрьева (Дерпта), превращаются в младшего партнера немецкого купечества – точно так же, как голландский капитал, в конечном счете, стал младшим партнером английского.
Если XIII век является временем почти непрерывной войны с немцами, то XIV и большая часть XV столетия проходят исключительно мирно. Причем партнерские отношения у Новгорода устанавливаются не только с купцами, но и с рыцарями. Тевтонский орден ведет оптовые закупки мехов в Новгороде, одновременно снабжая купеческую республику столь необходимым ей серебром. В известном смысле оптовые сделки с рыцарями были для новгородцев даже выгоднее торговли с немецкими купцами. «Представители Тевтонского ордена в Новгороде обычно не меняли товар на товар, а платили слитками серебра, главными поставщиками которого на местный рынок они и являлись», – отмечает шведский историк Артур Аттман [167]
[Закрыть]. Можно сказать, что с помощью серебра в XIV-XV веках немцы сумели добиться того, чего в XIII веке безуспешно пытались достичь силой оружия.
Археологические исследования показывают, что Западу на ранних этапах развития новгородской экономики отводилась, прежде всего, «роль поставщика сырья» [168]
[Закрыть]. Импорт сырья не прекратился и позднее, учитывая, что новгородское ремесленное производство практически не имело своей сырьевой базы. Ввозились цветные металлы, квасцы, янтарь, серебро и т.д. Показательно, однако, что ввоз цветных металлов из Западной Европы достигает пика к началу XIII века, а затем начинает сокращаться. Что касается серебра, то до конца X века Новгород получал его с Востока, а затем реэкспортировал на Запад (точнее – на Север). Затем поток восточного серебра иссякает, а на Западе, напротив, увеличивается производство серебряной монеты. Новгород начинает импортировать ее из Германии и Англии.
В XIII веке немцы начали на Балтике торговлю зерном. Новгород по-прежнему получал продовольствие преимущественно с юга, через Торжок, но в случае необходимости мог приобрести его и у немцев. Тем самым связь с южной Русью еще более ослабевает.
Начиная со второй половины XIII века, хотя импорт сырья не прекращается, растет ввоз готовой продукции, отчасти заменяющей сократившийся «южный импорт». Из Западной Европы ввозились вина, а иногда – оружие и лошади. Ввозятся сукна из Фландрии, главным образом из Ипра, Гента, Брюгге. «О размерах ввоза в Новгород дорогого сукна свидетельствует тот факт, что у немецких купцов в Новгороде было в 1410 году 200 кип сукна, или около 80 тысяч метров. Причем часть сукна, привезенного в тот год, уже была продана, – читаем мы в исследовании по истории Новгорода. – Конечно не вся материя, как и другие товары, ввозившиеся немцами, потреблялись жителями Новгорода и его земли – значительная ее часть поступала затем на рынки других российских городов» [169]
[Закрыть].
В то же время археологи отмечают исчезновение из культурного слоя предметов, ранее поступавших из Причерноморья. Из Западной Европы везут товары, ранее поступавшие из Киева. Продолжается и торговля с Востоком: в Новгороде вплоть до XIV-XV веков продолжают пользоваться спросом бухарские ткани. Любопытно, что ремесленные изделия с XIV века начинают поступать в Новгород и из Золотой Орды. Если ранее керамику везут из Ирана, то теперь она начинает поступать из владений татарских ханов [170]
[Закрыть]. Что, кстати, свидетельствует о том, что Орда вовсе не была таким уж прибежищем варварства и дикости, как ее изображали многие русские историки. Экспорт ремесленных изделий в ту эпоху – главный показатель высокого уровня развития. Из Орды на Русь поступала также остро необходимая там серебряная монета. Само слово «деньги» – татарского происхождения.
Традиционное объяснение упадка южной торговли в русской историографии состоит в том, что ей препятствовала татарская Золотая Орда. Сначала борьба с половцами «парализовала волжский торговый путь, а в середине XIII века татаро-монгольское нашествие надолго прервало торговые связи Новгорода с Югом» [171]
[Закрыть]. Однако археологи отмечают «затухание» южной торговли уже в первой половине века, то есть еще до прихода татар [Показательно, что Е.А. Рыбина в «Археологических очерках новгородской торговли», повторяя общую ссылку на «татарский фактор», приводит статистику, явно этому тезису противоречащую: динамка импорта и экспорта начинает меняться с начала XIII века, когда о татарах на Руси еще даже не слышали]. В то же время московские летописи и документы XIV века полны жалобами на новгородских разбойников – «ушкуйников», которые систематически грабят на Волге торговые караваны, идущие с юга. Разбойные набеги организуются представителями лучших боярских семейств. Жертвами их становились татарские, армянские и арабские купцы, но нападениям подвергались и русские города.
Разумеется, вплоть до XVI века торговля и разбой нередко оказываются взаимосвязаны, но, как правило, пиратские сообщества постепенно переходят от грабежа к более мирным способам товарного обмена. В случае Новгорода все складывается как раз наоборот. В 1366 году ушкуйники на 150 судах атаковали Нижний Новгород и разграбили его. В 1371 и 1375 годах ушкуйники дважды брали штурмом и грабили Кострому. Нормальным делом была продажа пленных в рабство – центром для такой торговли был татарский город Булгар. Напротив, московские князья совместно с золотоордынскими ханами пытались положить конец разбою на речных путях. В 1366 году молодой московский князь Дмитрий Иванович – будущий победитель в Куликовской битве – возмущался поведением новгородцев, которые «ходили на Волгу и пограбили моих гостей» [173]
[Закрыть]. Князь грозился начать войну против Новгорода, и лишь в следующем году было подписано мирное соглашение. Однако набеги ушкуйников не прекратились. В 1375 году в Сарае татары перебили участников разгрома Костромы. Даже к середине XV века набеги ушкуйников на «низовые земли» не прекращались. Опорным пунктом ушкуйников стала новгородская колония Вятка, фактически превратившаяся в самостоятельное разбойничье государство. В 1452 году московский митрополит Иона попрекал вятских горожан, потворствующих подобному разбою: «християньство губите убийством и полоном и граблением, и церкви Божьей разоряете и грабите вся церковная священная приходия, кузьнь и книги и колоколы, и вся творите злая и богомерзкие дела, якоже погании» [174]
[Закрыть] [Как отмечает Бердинских, «по яростному накалу послания заметно, что вятчане сидят уже в печенках у московских объединителей Руси» [174a]
[Закрыть]]. Местное купечество охотно занималось скупкой и перепродажей краденого, включая работорговлю, причем продажа русских пленников на татарских невольничьих рынках считалась особенно выгодным делом. Как замечает местный историк, Вятка «разбогатела и приобрела свою мощь именно благодаря такого рода «грязным» деньгам» [175]
[Закрыть].
На протяжении XIV-XV веков москвичам неоднократно приходилось объединяться с татарами для борьбы против новгородцев. Иными словами, не татары и Москва препятствуют новгородской торговле, а как раз наоборот, новгородцы – татарской и московской. В свою очередь, татары и Москва общими усилиями поддерживают безопасность на торговых путях. До поры у них есть общий объективный интерес. Но соотношение сил понемногу меняется, и Москва из младшего партнера татар начинает превращаться в самостоятельную силу – на первых порах не столько военную, сколько экономическую.
Как отмечает Покровский, волжский торговый путь продолжал функционировать и развиваться на протяжении всего XIV-XV веков, и именно Новгород соединял его с балтийскими рынками. Это было одним из источников богатства республики. Но новый расклад уже не требовал политического объединения территории на всем протяжении пути. Более того, роль Новгорода становилась с течением времени все более паразитической. То, что забота об обеспечении безопасной торговли сменилась в среде новгородской элиты обогащением за счет разбоя, – показатель упадка, который переживает северная республика.
БЫЛА ЛИ «НОВГОРОДСКАЯ АЛЬТЕРНАТИВА»?
Постоянной темой либеральной историографии в России XIX века было сожаление по поводу того, что не Новгород, а Москва объединила страну. Но в том-то и дело, что именно упадок Новгорода был одной из причин объединения. Каковы бы ни были амбиции московских князей, единое государство просто не могло быть реальностью до тех пор, пока Новгород жил собственной жизнью. Если в IX веке Новгород – еще не ставший феодальной торговой республикой – выступил объединителем земель вдоль торгового пути «из варяг в греки», то в XIV веке Новгороду уже не нужно единство ни с Киевом, ни с Москвой. Его торговые интересы направлены в иную сторону. Он не заинтересован в формировании единого национального рынка, поскольку его процветание основано на посреднической торговле, а не на производстве. Установить политический контроль над портовыми городами Прибалтики и торговыми центрами Поволжья не в его силах, а объединение с южнорусскими землями не представляет непосредственного экономического интереса. Потому Новгород вполне удовлетворяется ролью периферии немецкой «Ганзы», ее восточным форпостом.
Вообще, нигде в истории торговые республики не были «собирателями земель» – в Италии и Германии, где торговые республики были сильны, объединение в XV-XVII веках просто не состоялось. Ганзейские города тоже были заинтересованы не в единстве Германии, а в развитии балтийской торговли, опираясь при этом больше на королей Швеции и Дании, чем на «собственных» немецких князей или императора. В этом смысле «предательское» поведение новгородских элит в XIV-XV веках, часто идущих на союз с Литвой против Москвы, вписывается в общую норму поведения феодальных торговых республик. Франция, Испания, Англия были объединены королями при поддержке городской буржуазии, но при этом им неоднократно приходилось подавлять не только мятежи баронов, но и сепаратизм традиционных городских элит, нередко призывавших «иностранных» королей на свою защиту. Успех королевской власти в этих странах был предопределен именно тем, что города были слишком слабы, чтобы действовать самостоятельно.
Борьба за обеспечение безопасных торговых путей ведется именно Москвой, причем в значительной мере – против новгородцев. Преимущество Москвы над Новгородом состояло в том, что благополучие московского князя основывалось не только на торговле, но и на мощной налоговой базе, обеспеченной для него татарами, а также благодаря господству над многочисленным населением. В то же время Москва была не меньше Новгорода заинтересована в торговле, причем именно на внутреннем русском рынке. Для Москвы развитие торговли было тесно связано с поддержанием на собственной территории аграрного и ремесленного производства, без чего не было бы стабильной налоговой базы.
Иное дело – Новгород. Покровский отмечает, что Новгород «был городом не ремесленников, а купцов» [176]
[Закрыть]. Археологические исследования доказывают, что ремесло здесь было достаточно развито. И все же нет оснований не соглашаться с Покровским. Именно торговля, а не ремесло и уж тем более не сельское хозяйство, была источником богатства республики. И что еще важнее, это была преимущественно торговля транзитная. Новгород лишь в незначительной степени торговал собственной продукцией. Если не считать меховых шуб, он мало что производил на экспорт. А меха поступали в город благодаря сбору дани с северных территорий. Иными словами, меховая торговля отнюдь не способствовала росту предпринимательской культуры, развитию буржуазных отношений. То же можно сказать и о «закамском» серебре, поступавшем в Новгород с восточной (уральской) границы его владений. Огромный запас драгоценного металла образовался у местных племен за счет торговли мехами с южными землями. Здесь не редкостью были арабские и византийские монеты, персидские серебряные блюда эпохи Сасанидов. Большое количество подобных изделий попало позднее в коллекцию петербургского Эрмитажа. По словам исследователей русского Севера, «серебро закамьское» это «запасы серебряной, прежде всего древнеиранской посуды и монет, которые на протяжении многих столетий копились на святилищах уральских народов» [177]
[Закрыть] [Среди историков до сих пор нет полной ясности относительно того, каким образом «закамское» серебро поступало в Новгород. Если одни авторы говорят про сбор дани и даже прямой грабеж, то другие исследователи предполагают наличие какой-то меновой торговли между новгородцами и «закамскими» племенами. Вятские историки А.Пономарев и Е.Турова даже утверждают, что серебро выменивалось на алкоголь. Иными словами, имела место распространенная в более поздние времена практика спаивания туземцев]. Дань, торг, а порой и прямой грабеж – все эти способы применялись Господином Великим Новгородом, чтобы повысить ликвидность своей экономики.
