Текст книги "Периферийная империя: циклы русской истории"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 38 страниц)

По официальным данным, внешняя торговля росла «заметно быстрее, чем было зафиксировано в общих направлениях планов» [751]

[Закрыть]. В этой сфере, в отличие от других отраслей, не практиковалось завышение отчетных данных, а потому советская статистика даже несколько занижает темпы роста внешней торговли по сравнению с экономикой в целом. Точно так же возрастало и значение западных стран в качестве партнеров Советского Союза. Если в 1970 году торговля с Западом составляла 21,3% от общего внешнеторгового оборота СССР, то в 1976-м уже – 32,9% [752]

[Закрыть]. Советские идеологи заговорили про «поворот экономики к внешнему рынку» [753]

[Закрыть].

С абстрактно-теоретической точки зрения такой поворот ничем серьезным Советскому Союзу не грозил, более того, он знаменовал начало формирования более открытой экономики и тем самым перспективу более свободного общества. Но на практике все было гораздо сложнее. Поворот к внешнему рынку был не следствием процессов демократизации в СССР, а наоборот, попыткой затормозить и «заменить» эти процессы. Точно так же сотрудничество с Западом выступало в качестве замены сорванных бюрократией экономических реформ, способом законсервировать устаревшую систему управления и власти. В таких обстоятельствах международная кооперация оказывала не столько стимулирующее, сколько разлагающее воздействие на советскую экономику и общество.

Уже в 70-е годы специалистам было ясно, что избранная «стратегия компенсации» имеет серьезные отрицательные стороны. Ведь разработка месторождений под экспорт и доставка сырья по суше на огромные расстояния стоили немало. Добыча и транспортировка топлива из СССР на Запад требовала серьезных инвестиций (куда больших, чем для получения сырья с Ближнего Востока). «Поэтому, – как признавали отечественные эксперты, – любое расширение топливно-сырьевого комплекса страны неизбежно оттягивает на себя часть средств, которые могли бы пойти на наукоемкие отрасли, обрабатывающую промышленность, демонстрирующие высокие темпы роста и производительности труда. К тому же следует учитывать непродолжительность бума цен на топливо и сырье, обеспечивающего в краткосрочной перспективе определенные выигрыши» [754]

[Закрыть]. Однако все эти проблемы казались второстепенными. Избранная стратегия «компенсации» внутренних проблем за счет развития внешних связей просто не оставляла руководству страны иного выхода.

КОМПЕНСАЦИОННЫЕ СДЕЛКИ

Стремительный рост советского энергетического экспорта вызвал разногласия между Соединенными Штатами и странами Западной Европы.

В 1978-1979 годах между Западной Германией и СССР были подписаны соглашения, открывавшие путь к широкомасштабным поставкам советского газа в Европу на компенсационной основе. Поставки газа на Запад начались еще с 60-х годов, когда получать советское топливо начала Австрия. За ней в 1971 году последовала Финляндия. Легко заметить, что обе эти страны, принадлежавшие к капиталистическому миру, в военно-политическом отношении были нейтральны. Однако после «нефтяного шока» военно-политические соображения обеих сторон окончательно уступили место экономическим. С 1973 года поставки пошли в Федеративную Республику Германия, спустя год – в Италию, в 1976 году – во Францию. По мере обострения кризиса на Ближнем Востоке европейские страны все более интересовались подобными проектами. Советский газ мог частично заменить арабскую нефть. Он обходился дешевле, а зависимость от поставок из «предсказуемого» Советского Союза уже казалась меньшим злом, чем получение топлива из «непредсказуемых» и нестабильных регионов «третьего мира». Поставки из СССР непрерывно росли. В 1982 году Италия получала более трети, Западная Германия – 14%, Австрия – 67%, а Финляндия – 100% потребляемого газа из СССР. Франция покрывала из этого источника 14% своей потребности в газе, причем поставки стремительно росли, приближаясь к отметке одной трети [755]

[Закрыть].

Между тем источники газа неуклонно смещались на восток. Когда в 60-е годы Советский Союз начал поставлять газ в Австрию, топливо шло из Западной Украины. Затем стали использоваться месторождения на востоке Украины, потом – в Западной Сибири, наконец, на Крайнем Севере. Теперь разработка сибирских ресурсов в значительной мере происходила на основе западных кредитов и технологий и была изначально ориентирована не на потребности собственной промышленности, а на экспорт. Между тем доставка топлива из столь отдаленных районов на огромные расстояния требовала строительства гигантских трубопроводов. Советский Союз стал брать кредиты под поставки сырья. Началась массовая закупка дорогостоящего оборудования. Топливная отрасль получала гипертрофированное развитие.

В такой ситуации особое значение приобретало сотрудничество с Западной Германией. Уже в 60-е годы Советский Союз наладил с Австрией и Западной Германией работу по принципу «компенсационных сделок». Газ поставлялся в обмен на трубы, по которым в Европу перекачивали все тот же газ. К началу 80-х практически весь экспорт газа шел на компенсационной основе. Уже в 1970 году Министерство внешней торговли СССР заключило 60 крупных контрактов, главным образом направленных на развитие добывающей промышленности.

Одним газом дело не ограничивалось. Западногерманские фирмы на компенсационной основе включились в строительство крупных химических комплексов. Япония проявила интерес к разработке нефти на Сахалинском шельфе. В процесс включилась и Франция. В обмен на газ оттуда тоже поступали трубы и оборудование, в обмен на технику для целлюлозно-бумажных комбинатов шла целлюлоза и т.д.

В том, что именно «компенсационные сделки» стали предпочтительной для советского руководства формой внешних связей, было что-то символическое, почти фрейдистское. В Москве продолжали утешать себя мыслью, что вслед за поставками сырья начнется прорыв на мировой рынок отечественной промышленности, возникнут условия «для продвижения советских машин и оборудования на экспорт» [756]

[Закрыть]. Увы, это отнюдь не входило в планы западных партнеров, которые проявляли интерес главным образом к сырью и полуфабрикатам. Советский Союз возвращался в систему международного разделения труда на то самое место, которое некогда занимала дореволюционная Россия. И даже основные партнеры были прежние – Германия и Франция.

В конце 70-х начались переговоры по широкомасштабному советско-германскому проекту. Западная Германия должна была получить газ в обмен на трубы и оборудование, необходимое для строительства газопровода Уренгой – Ужгород, по которому это сырье должно было поставляться. Окончательную форму соглашение приобрело к началу 1981 года. И в тот же год на встрече лидеров западных стран в Оттаве американский президент Рональд Рейган потребовал от канцлера Германии Гельмута Шмидта отказаться от проекта. Однако немецкое руководство не уступило, и «контракт века», как его называли советские пропагандисты, был подписан в декабре 1981 года.

Советские эксперты в середине 80-х годов не без удивления констатировали, что экономические связи с Западной Европой расширяются, «несмотря на ухудшение международной обстановки» [757]

[Закрыть]. На самом деле, в вопросе о советских энергетических поставках на Западе сталкивались две стратегии, ни одна из которых не сулила советской системе ничего хорошего. Соединенные Штаты, особенно после прихода к власти консервативной администрации Рейгана, стремились изолировать СССР, ограничить торговлю с ним и тем самым принудить к политическим уступкам. Напротив, правящие круги Германии и Франции считали, что развитие торговой кооперации и возрастающая зависимость СССР от западной технологии и кредитов, в конечном счете, гораздо больше повлияют на политическую эволюцию восточного соседа.

Советские лидеры, со своей стороны, пытались воспользоваться разногласиями в западном лагере. «В отличие от американских компаний, зачастую выдвигающих неприемлемые условия, – говорилось в официальном советском исследовании того времени, – западноевропейские партнеры выразили готовность поставлять оборудование не только для экспортных газопроводов, но и для внутренних газовых магистралей. Более благоприятными были и условия кредитования» [758]

[Закрыть].

С середины 70-х годов Восточная Европа стала важным рынком сбыта для немецких и французских компаний. Уже в 1975 году здесь реализовывалось 22% продукции западногерманского машиностроения [759]

[Закрыть]. Наряду с Западной Германией и Францией ключевым партнером СССР оказалась Финляндия – не только в силу географической близости, но и благодаря «промежуточному» политическому статусу эта страна выступала посредником между двумя блоками, поставляя товары и технологии, которые не могли быть проданы напрямую.

С точки зрения советского руководства, компенсационные контракты должны были стать доказательством «преимуществ международного разделения труда» и примером того, как должно складываться «взаимовыгодное сотрудничество с развитыми капиталистическими странами» [760]

[Закрыть].

В конечном итоге, фатальным для Советского Союза оказалось именно сочетание усиливающегося военно-политического давления со стороны США и постоянного роста экономической зависимости от Западной Европы. Чем больше становилась зависимость от поступавших из Германии, Франции, Финляндии товаров и технологий, тем более болезненными оказывались для СССР торговые ограничения, накладываемые на него США. Чем большей была вовлеченность в мировую систему, тем сильнее руководство страны испытывало комплекс неполноценности от того, что в рамках этой системы их не воспринимают как своих.

РАЗЛОЖЕНИЕ ВОСТОЧНОГО БЛОКА

Мировой кризис перенакопления 1970-х годов создал предпосылки долгового кризиса 1980-х. Цены на нефть к концу стабилизировались на новом уровне. «Свободные» капиталы были как-то размещены. Кредит начинал дорожать. В свою очередь, корпоративные элиты использовали дестабилизацию кейнсианской модели для социально-политического контрнаступления. Социальное государство (Welfare State) было объявлено непомерно дорогим, политические позиции социал-демократов пошатнулись.

В капиталистической системе назревала очередная «реконструкция». Эпоха фордизма заканчивалась. Новые технологии, попавшие в руки правящего класса, создавали возможность более гибкого контроля за рабочей силой. Благодаря новым средствам связи стало возможно переносить производство в отдаленные страны, рассредоточивать его, не теряя управляемости.

Меняющаяся мировая экономика создавала предпосылки для политических перемен, в том числе и на межгосударственном уровне. Однако глобальная система не могла стать радикально иной до тех пор, пока сохранялся Советский Союз в качестве сверхдержавы и центра альтернативной миросистемы. Между тем сам Восточный блок под влиянием происходивших перемен терял свою «монолитность».

«Стратегия компенсации», выработанная брежневским руководством СССР в качестве альтернативы внутренним реформам, начала давать сбои уже к концу 1970-х. Стабилизация мировых цен на сырье, наступившая в это время, совпала с обострением внутреннего кризиса в СССР и Восточном блоке. Темпы роста советской экономики продолжали снижаться, а рост в «братских странах» все более зависел от западных кредитов и рынков. В плановой системе царила бюрократическая энтропия – эффективность инвестиций неуклонно снижалась. Соответственно, проекты становились все более дорогими, требовалось вкладывать все больше средств, а отдача неизменно выходила хуже запланированной. В то время как западные страны готовились к очередной «реконструкции» – прыжку в эру информационных технологий, советская страна все больше ориентировалась на производство сырья для традиционной индустрии.

«Энергетический вопрос» сыграл свою роль и в разложении Восточного блока. Страны, входившие в Совет Экономической Взаимопомощи, на первых порах оказались защищены от воздействия нефтяного кризиса. Советский Союз продолжал поставки сырья, цены на энергоносители не повышались ни в 1973, ни в 1974 году. Но уже в 1975 году Москва потребовала от своих партнеров платить больше. Пересмотр цен сопровождался тяжелым переговорным процессом и ростом разногласий между союзниками.

Кризис перенакопления в мировой экономике был в целом преодолен к началу 1980-х годов, но на место ему пришел долговой кризис. «Лишние» деньги были более или менее успешно размещены западными банками в виде кредитов странам «третьего мира» и Восточной Европы. После того, как нефтяные цены стабилизировались, инфляция в развитых капиталистических странах продолжалась по инерции. Избытка наличности, однако, уже не было. Темпы экономического роста снижались, а капитал дорожал. В условиях «стагфляции» банки начали испытывать острую потребность в свободных средствах. Соответственно, появилась необходимость вернуть капиталы, вложенные в международные кредиты. Остро встал вопрос о том, насколько эффективно были эти средства размещены. Процент, который платили должники, начал быстро расти, а условия кредитования резко ухудшились. Для Восточной Европы сочетание долгового кризиса и стабилизации нефтяных цен оказалось роковым. Советский Союз, получая меньше средств за свое топливо на Западе, начинал требовать более высокой оплаты своих поставок от партнеров по СЭВ. Запад, в свою очередь, требовал более высоких процентов за предоставленные кредиты. Как отмечает американский исследователь Уиллиам Райзингер, кризис 1980 года в Польше и других восточноевропейских странах был вызван не только неэффективностью системы, но и внешними факторами: «западная стагфляция» сделала выплату долгов крайне трудной» [761]

[Закрыть].

К началу 1980-х годов цены на топливо для стран СЭВ приблизились к мировым. В ответ на протесты «братских стран» советские эксперты напоминали, что топливно-сырьевая база Восточного блока «все же не изолирована от мирового хозяйства и тех перемен, которые в нем происходят» [762]

[Закрыть]. На фоне стабилизирующихся мировых цен на сырье возникла угроза, что определявшиеся на основе среднесрочных соглашений цены в рамках СЭВ могут даже превзойти цены свободного рынка. Политические результаты кризиса не замедлили сказаться. Уже в 1980-м году в Польше начались рабочие волнения, в результате которых пало очередное коммунистическое правительство, на сцену вышел свободный профсоюз «Солидарность», а советское руководство колебалось между необходимостью «навести порядок» в «братской стране» и нежеланием повторять чехословацкий сценарий 1968 года. В условиях Польши, имевшей старые традиции антирусского сопротивления, подобная оккупация была чревата настоящей войной, тем более неуместной на фоне уже начавшегося военного конфликта в Афганистане. Решение было найдено, когда в декабре 1981 года польские вооруженные силы сами осуществили переворот, ввели цензуру и запретили оппозиционные профсоюзы. Однако «нормализация» в Польше отвлекла силы и внимание советского руководства от менее драматичных, но не менее важных событий, происходивших в других «братских странах». Не имея ни возможности в прежнем масштабе поддерживать экономику этих стран поставками дешевого сырья, ни способности жестко контролировать их политически, Москва вынуждена была смириться с тем, что ее партнеры все более попадали в долговую зависимость от Запада. Соответственно переориентировались их связи: поставки в Советский Союз все более выглядели обузой, мешающей решать главную задачу – продажу товаров на Запад для получения валюты, необходимой для расплаты с международными банкирами. Переориентировались на Запад и местные элиты. Райзингер отмечает, что парадоксальным образом распад СЭВ был вызван не политическим давлением СССР, а напротив, тем, что его партнеры пользовались избыточной экономической самостоятельностью. Однако у Москвы к началу 1980-х уже просто не было ресурсов и сил для того, чтобы проводить какую-либо иную политику.

ДОЛГИ

Рост торговли с Западом сопровождался для Советского Союза ростом внешнего долга. Казалось бы, изменение мировых цен в 1970-х годах благоприятствовало советскому экспорту. Но торговый баланс неуклонно ухудшался. Если в 1970 году отрицательное сальдо торгового баланса с развитыми капиталистическими странами, по официальным данным, составляло 0,36 млн. рублей, то в 1976-м – 3 млн. рублей [763]

[Закрыть]. Дело в том, что удорожание топлива, в конечном счете, сказывалось и на ценах импортируемых машин, промышленных товаров, продовольствия. При бурном развитии международных связей валюты хронически не хватало. Недостаток валюты заставлял прибегать к компенсационным сделкам, но это не решало проблемы. Чем больше была вовлеченность СССР в мировую торговлю, тем острее сказывалась нехватка средств. Единственным выходом оставались внешние займы. В условиях, когда на Западе бушевал кризис перенакопления, процент по кредитам был дешев, а сделки казались крайне выгодными обеим сторонам. «На фоне кризиса валютной системы капитализма, – радостно писали советские авторы, – в условиях всеобщей экономической неустойчивости, кредиты и займы, предоставляемые странам – членам СЭВ, и особенно Советскому Союзу, являются для банков капиталистических стран операцией по надежному размещению своих свободных средств, поскольку социалистические страны имеют безупречную финансовую репутацию в международной практике, что признает вся буржуазная печать Запада» [764]

[Закрыть].

В Советском Союзе на первых порах были твердо уверены, что рост внешнего долга не является серьезной проблемой. Мощь советской экономики была, по мнению лидеров страны, такова, что расплатиться по кредитам не составит труда даже при самом неблагоприятном развитии событий. К тому же дефицит внешней торговли рассматривался как временное, переходное явление, связанное с очередным этапом технического перевооружения промышленности. В конечном счете, СССР уже прибегал к массовому экспорту иностранной техники в 1930-е годы, и это только укрепило его самостоятельность. «Контракт века» с Западной Германией должен был доказать эффективность избранной стратегии. «После завершения поставок газа в оплату предоставленных кредитов Советский Союз получит новый крупный источник валютных поступлений, которые будут использоваться для финансирования импорта машин, оборудования и другой продукции из капиталистических государств» [765]

[Закрыть].

На практике перспективы оказались не столь радужными. Поступления валюты росли, но долги и потребность в иностранном оборудовании росли еще быстрее. По мере того, как на Западе подходил к концу кризис перенакопления, дорожал и кредит. Соответственно, многочисленные инвестиционные проекты, казавшиеся коммерчески вполне оправданными в эпоху дешевого кредита, неожиданно оказались непомерно дорогими и с финансовой точки зрения неэффективными.

Долговой кризис в Восточной Европе разразился в 1980-1981 году, за несколько лет до того, как аналогичный кризис потряс Латинскую Америку. В рамках советского блока центром кризиса стала Польша, где под вопросом оказалось само выживание коммунистического режима. Но кризис затронул и другие страны.

К 1981 году долги Польши составили 24 млрд. долларов, Советского Союза – 12,4 млрд. долл. Восточной Германии – 12 млрд. долл., Румынии – 9,8 млрд. долл., Венгрии – 6,9 млрд. долларов.

После политической катастрофы в Польше остальные страны Восточного блока предприняли отчаянные усилия для того, чтобы сократить задолженность прежде, нежели она примет критический характер. Это отчасти удалось: к 1984 году долги СССР снизились до 4,2 млрд. долларов, Румынии – до 6,5 млрд. долларов, Восточной Германии – до 6,7 млрд. долларов, Венгрии – до 5,1 млрд. долларов. Лишь в Польше, где контроль за экономической ситуацией был совершенно потерян, долг продолжал расти, достигнув 28,1 млрд. долларов [766]

[Закрыть].

Однако эти усилия имели и оборотную сторону. Во-первых, меньше средств оставалось на инвестиционные программы, экономический рост еще более замедлился, уровень жизни перестал расти, а во многих случаях и снизился. Если на промышленность и социальную сферу денег еще хватало, то на инфраструктуре произошедшее отразилось самым печальным образом. И, наконец, чем больше средств направлялось на выплату долга, тем больше была потребность в иностранной валюте. Продукция, ранее направлявшаяся на рынок СЭВ, теперь поступала на западные рынки, если там была хоть какая-то надежда на ее реализацию. В результате ослабели связи между восточноевропейскими странами, усугубился товарный голод. Напротив, зависимость всех восточноевропейских стран, включая СССР, от мирового рынка резко усилилась.

Все это самым роковым образом сказалось на развитии советской системы во второй половине 1980-х годов. На фоне стабилизировавшихся цен на нефть рост экономики неуклонно замедлялся, а внешний долг вновь начал расти. «В условиях быстро обострявшегося с начала 70-х годов структурного кризиса, – пишет известный экономист Сергей Глазьев,– нагрузка на внешнюю торговлю резко возросла. Между тем экспортная база после ее резкого расширения с вводом новых нефте– и газодобывающих мощностей в дальнейшем росла медленно, поглощая все больше ресурсов. И когда в начале 80-х годов были приняты программы наращивания производства продовольствия и предметов народного потребления, нагрузка на экспорт превзошла имеющиеся возможности. Наглядным свидетельством тому стала провалившаяся программа ускорения: она разбилась об обнаружившиеся ресурсные ограничения экспортных производств. Накопление диспропорций в народном хозяйстве превысило возможности их компенсации за счет наращивания экспорта энергетического сырья» [767]

[Закрыть].

Стратегия «экспортной компенсации», лежавшая в основе брежневской политики «стабильности», обернулась не только отсрочкой кризиса, но и накоплением проблем. В тот момент, когда кризис все равно разразился, проблемы были уже настолько остры, что справиться с ними привычными методами система не могла. Перемены наступили не как результат доброй воли начальства, в головах которого внезапно произошло «просветление» (как казалось многим интеллектуалам и даже диссидентам), но как неизбежный итог предшествующей политики, направленной на то, чтобы не допустить никаких перемен.

НЕФТЯНОЙ ШОК

К середине 1980-х годов не только советская система столкнулась с кризисом, но и западный капитализм переживал не лучшие времена. Модель регулируемого рынка, восторжествовавшая (не без влияния советского опыта) после Второй мировой войны, явно исчерпала себя. Неуклонный рост производства и потребления, типичный для «золотых шестидесятых», сменился нестабильностью и частыми кризисами, от которых, казалось бы, западный мир застраховал себя с помощью социальных реформ и государственного вмешательства в экономику. Парадоксальным образом кризис западного капитализма создал условия для контрнаступления буржуазии, стремившейся если не взять назад, то, по крайней мере, ограничить социальные уступки, сделанные трудящимся в послевоенные годы. Структуры социального государства оказались под ударом сперва в Великобритании и Соединенных Штатах, где к власти пришли неолиберальные правительства Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана, а затем и в других странах.

В развернувшейся борьбе за то, на кого будут возложены издержки капиталистического кризиса, буржуазия выигрывала, а трудящиеся классы, избалованные десятилетиями «социального мира», оказались неспособными к решительному сопротивлению. Однако наступление неолибералов не ограничилось сферой внутренней политики, оно неизбежно должно было затронуть и международные отношения, приняв форму «второй холодной войны» – резкого усиления напряженности между Западом и странами Восточного блока. На этом фоне кризис, переживаемый капиталистической экономикой, отнюдь не был для советского руководства хорошей новостью. С одной стороны, западные державы возобновили гонку вооружений, которая должна была увеличить спрос и поддержать рост промышленности, а с другой стороны, стремились снизить свою зависимость от советского сырья. Руководство СССР страдало в обоих случаях: необходимые для мирного развития ресурсы приходилось отвлекать на гонку вооружений, в то время как доходы государства снижались. Падение мировых цен на нефть в подобной ситуации играло поистине роковую роль. Кризисное состояние западной экономики оборачивалось падением спроса, а американские доллары, которыми оплачивались поставки топлива, обесценивались.

Задним числом некоторые исследователи полагали, будто руководство США сознательно снижало цены на нефть, стремясь разорить СССР. Однако, как указывает Александр Шубин, международная организация экспортеров нефти (ОПЕК) сталкивалась с такими же трудностями, как и Советский Союз. «В конечном счете на решение арабов опустить цены повлияло не столько давление американцев, сколько экономические соображения. Уже при имеющейся конъюнктуре цен доходы Саудовской Аравии упали с 119 млрд. долларов в 1981 г. до 26 млрд. долларов в 1985 из-за потери рынков. В результате осенью 1985 года Саудовская Аравия фактически вышла из ОПЕК, что и вызвало революцию цен» [768]

[Закрыть]. К 1986 году цены упали с высоты 29-31 долларов за баррель до 15-18 долларов, иными словами – почти в два раза [769]

[Закрыть].

Егор Гайдар, идеолог либеральных реформ 1990-х годов, злорадно констатирует, что кризис СССР был спровоцирован «сокращением нефтяных доходов, крахом экономической стратегии предшествующих двух десятилетий» [770]

[Закрыть]. На это Александр Шубин резонно возражает, что одного только падения цен на нефть было бы недостаточно для того, чтобы рухнуло государство, выдержавшее куда более серьезные испытания. Крушение советского строя произошло по «внутренним причинам» [771]

[Закрыть].

Беда в том, что именно падение мировых цен на нефть и общее изменение глобальной экономической ситуации оказались не только катализаторами для внутренних процессов разложения, происходивших в СССР, но и самым серьезным образом повлияли на характер начавшихся в стране реформ.

Либеральные публицисты 1990-х годов могли сколько угодно критиковать советское руководство за попытку решить проблемы страны с помощью экспорта топлива и сырья, однако, получив власть в свои руки, они не только не сократили зависимость российской экономики от экспорта, но, напротив, резко увеличили ее. Топливно-энергетический комплекс, интегрированный в структуры мирового капиталистического рынка, стал важнейшим инструментом для насаждения буржуазных порядков на территории бывшего Советского Союза и силой, наиболее заинтересованной в установлении либеральной «открытой экономики». Вопреки идеологической риторике, либеральный курс 1990-х годов оказался не отрицанием брежневской экономической политики, но ее продолжением и развитием.

ОТ «ЗАСТОЯ» К «ПЕРЕСТРОЙКЕ»

К 1980-м годам превращение одной из ведущих индустриальных держав мира в поставщика сырья и международного должника понемногу начинало восприниматься внутри страны как унижение. Советские экономисты признавали, что сложившееся положение дел «является закономерным следствием структурной стратегии развития предшествующих лет – ориентация на возможность компенсировать за счет разработки «дешевых» природных богатств страны невнимание к развитию, прежде всего, высоких технологий и потребительского комплекса» [772]

[Закрыть]. Однако политика реформ, начатая на рубеже 1980-х и 1990-х годов в Советском Союзе и завершившаяся уже в «независимой» России, не только не решила проблему, но и усугубила ее.

Когда во второй половине 1980-х годов новый лидер СССР Михаил Горбачев провозгласил «перестройку», оптимисты сразу же стали проводить параллель с преобразованиями Петра Великого. Действительно, руководство страны в очередной раз повернулось лицом к западной культуре и провозгласило необходимость заимствования западного опыта. В культурном плане Горбачев во многом сталкивался с теми же проблемами, что и Петр I: и тот и другой, сломив сопротивление консервативной части правящих кругов, укрепили связь России с Европой, сделали страну более открытой для внешнего мира и отказались от традиционных ценностей. На этом, однако, сходство заканчивается. Петр Великий создал империю, Горбачев ее развалил. Петр завоевывал новые земли на Балтике, Горбачев их утратил, Петр превратил страну в могучую европейскую державу, построил флот, заставил внешний мир считаться с Россией, Горбачев превратил сверхдержаву в зависимую и разоренную территорию.

В конечном счете, Горбачев сделал для разрушения «дела Петрова» больше, нежели кто-либо из российских правителей. И это вполне закономерно, поскольку на самом деле исходные принципы петровских реформ и горбачевской «перестройки» радикально отличались друг от друга. При Петре I информационная открытость и растущее взаимодействие с Западом сочеталась с жестким и даже агрессивным военно-политическим противостоянием. Независимо от объективного соотношения экономических сил цель петровских реформ состояла в том, чтобы заставить Европу принять Россию, в качестве новой политической силы. Становясь периферией капиталистической миросистемы, петербургская империя, по крайней мере, последовательно отстаивала свою особую политическую роль в ней. Напротив, правящие круги СССР в 1980-е годы стремились лишь к тому, чтобы любой ценой присоединиться к «мировой цивилизации», жертвуя и национальным суверенитетом, и экономическими интересами страны и, в конечном счете, даже самим существованием своего государства. Все это было для них не более чем неизбежной ценой, которую пришлось заплатить за то, чтобы стать частью мирового правящего класса.

Политика Горбачева была, по существу, политикой капитуляции. Еще более очевидно это стало, когда правящие круги России возглавил Борис Ельцин. Распад Советского Союза, который администрация Горбачева пыталась предотвратить, новое руководство объявило своим важнейшим достижением. На месте некогда единого государства появилось пятнадцать новых республик, изрядная часть которых вначале даже и не стремилась к независимости. Россия вернулась к границам начала XVII века с той лишь разницей, что в составе страны остался Северный Кавказ.

Экономические реформы, начатые по инициативе Горбачева, были не только медленными и непоследовательными. Что гораздо важнее, сами реформаторы не имели четкой стратегии и ясной цели. В результате сам курс перемен стал предметом борьбы различных группировок, каждая из которых вкладывала в них собственное содержание. Большинство общества вполне серьезно воспринимало лозунги «демократического социализма», «борьбы с привилегиями», экономической децентрализации и трудового самоуправления, провозглашенные перестройкой. Напротив, сама бюрократическая элита, ответственная за реализацию этих принципов, все более явно видела в них лишь некую переходную программу, которая позволила бы плавно, не теряя контроля за ситуацией и сохраняя привилегии, перейти к полноценной реставрации капитализма. В свою очередь, западные элиты с энтузиазмом поддерживали именно это направление.