Текст книги "Периферийная империя: циклы русской истории"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

В Западной Европе сообщение о Синопском бое вызвало массовое сочувствие к туркам, подвергшимся атаке у собственного побережья. Особенно острой критике подверглось британское адмиралтейство, поскольку находившийся в Черном море английский флот ничего не предпринял для защиты Оттоманской эскадры. После Синопа вступление Британии в войну было уже неизбежно – кабинет министров не только должен был заботиться от политических и экономических интересах империи на Востоке, но и находился под сильнейшим давлением общественного мнения, настроенного крайне антирусски.

Тон британских газет напоминал позднейшую риторику времен «холодной войны». То, что происходит в Крыму, писал «The Economist», – не просто столкновение держав, это конфликт «между несовместимыми между собой принципами народного самоуправления и самовластья» [486]

[Закрыть]. О том, насколько соответствуют этим замечательным принципам союзники Великобритании – Оттоманская Турция и далеко не демократический режим Наполеона III во Франции, лондонские газеты предпочитали не вспоминать. «The Spectator» гордо сообщал в 1856 году про «волю народа к войне, единодушие нации, которая во имя общей цели готова отбросить в сторону все межпартийные разногласия и различия интересов. Мы преодолели наши прежние иллюзии относительно России; мы научились ценить дружбу наших верных союзников» [487]

[Закрыть].

Одним из самых яростных «ястребов» выступал Карл Маркс, доказывавший необходимость широкомасштабной войны против царя: «Без сомнения, турецко-европейский флот сможет разрушить Севастополь и уничтожить русский черноморский флот; союзники в состоянии захватить и удержать Крым, оккупировать Одессу, блокировать Азовское море и развязать руки кавказским горцам. То, что должно быть предпринято в Балтийском море, так же самоочевидно, как и то, что должно быть предпринято на Черном море: необходимо любой ценой добиться союза со Швецией; если понадобится, припугнуть Данию, развязать восстание в Финляндии путем высадки достаточного количества войск и обещания, что мир будет заключен только при условии присоединения этой провинции к Швеции. Высаженные в Финляндии войска угрожали бы Петербургу, в то время как флоты бомбардировали бы Кронштадт» [488]

[Закрыть] [Относительно Финляндии Маркс явно заблуждался. К середине XIX века и финны, и даже финляндские шведы были лояльными подданными царя. Любопытно, что при всем своем радикализме Маркс не выступил за предоставление финнам независимости].

Надо отдать должное стратегическому мышлению великого экономиста – многие из предсказанных им действий и в самом деле были предприняты англо-французским командованием, но в значительно меньших масштабах.

Между тем викторианская Англия совершенно не собиралась всерьез враждовать с царской Россией. Именно это приводило в ярость радикальных публицистов XIX века, которые, подобно Марксу, видели в петербургской империи главную опору европейской реакции. Потому Маркс последовательно разоблачает подход лондонского кабинета к Крымской войне, доказывает, что Британская империя ведет войну понарошку, не желая всерьез сокрушить мощь царской армии. Что, разумеется, было справедливо: в Лондоне вовсе не добивались разгрома России и тем более не собирались способствовать крушению царизма и отмене крепостничества. Но, с другой стороны, Петербург явно не желал мириться с привычным для России положением в миросистеме. Следовательно, его необходимо было поставить на место. Для чего в Крым и был отправлен ограниченный контингент британских войск.

«Атаковать Севастополь было необходимо не только для того, чтобы захватить главную крепость России на Востоке и базу Черноморского флота, – писал британский журналист. – не менее важно было заставить царя бросать свои силы в разные концы его огромной территории, достичь которых оказывалось куда проще для великих морских держав Запада, нежели для самих русских» [489]

[Закрыть].

Появление английской эскадры на Балтике, у Соловков, бомбардировка Одессы и даже неудавшийся десант на Камчатке служили этой цели. Британская империя не собиралась воевать на Дальнем Востоке или в Балтийском море, она лишь демонстрировала свою мощь и готовность нанести удар в самых неожиданных местах. Как замечает Покровский, подобная тактика оказалась весьма эффективной. С одной стороны, русское правительство вынуждено было распылять свои силы, не зная точно, где будет нанесен главный удар. С другой стороны, высадка в Крыму оказалась для петербургского правительства в значительной мере неожиданной: оно было отвлечено операциями союзников на других направлениях.

Как и планировали союзники, к моменту их высадки в Крыму военные силы Николая I были рассредоточены по огромной территории его империи. Советские историки, описывая эту войну, постоянно подчеркивают тактические просчеты, совершенные англо-французским командованием (которое к тому же плохо координировало взаимодействие сторон на поле боя). Правда, и русские генералы проявили себя далеко не с лучшей стороны. Однако решающее значение имело вовсе не то, насколько успешным было взаимодействие англичан и французов под Альмой и Балаклавой или у стен Севастополя. И даже не то, чьи генералы совершили больше ошибок. Исход войны предопределило стратегическое превосходство Британии – великой военно-морской державы – над континентальным государством. Стратегическая инициатива неизменно находилась в руках западных союзников. Британцы имели абсолютную свободу маневра, а русские вынуждены были сидеть и ждать удара. При этом направление удара было выбрано исключительно точно. Большой сухопутный поход против России обрекал бы англичан и французов на повторение неудачи Наполеона. С другой стороны, одной лишь морской блокадой дело было решить невозможно, тем более что затяжная война была невыгодна Англии. Надо было поставить на место «зарвавшихся» петербургских политиков и как можно скорее восстановить нормальные отношения, прерванные войной. Экспедиция в Крым полностью соответствовала этой стратегии: потеря черноморских крепостей и флота была для Российской империи крайне болезненна, но само по себе Черноморское побережье не было символически важно для национального сознания, удалено от основных центров мобилизации русской армии и доступно для западного флота. Было ясно, что русские не будут бороться за Севастополь с тем же упорством, с каким сражались под Москвой в 1812 году.

Боевые действия не велись в том единственном месте, где между российскими и британскими владениями существовала сухопутная граница, – на Аляске. Эта территория, называвшаяся тогда Русской Америкой, была в военном отношении практически беззащитна. Однако вторжения не последовало. Вместо этого было заключено соглашение между русско-американской компанией и английской компанией Гудзонова залива, по которому Аляска и западная часть Канады объявлялись на время войны нейтральными территориями. Однако события Крымской войны в полной мере выявили неспособность России защищать свои американские владения и подготовили их передачу Соединенным Штатам. Именно во время Крымской кампании в США заговорили о том, чтобы купить Аляску. На первых порах Петербург отказывался, тем более что прямой британской угрозы территории не было. Но первый шаг был сделан, и некоторое время спустя Русская Америка перестала существовать.

Крымская война оказалась первым вооруженным конфликтом между крупными европейскими державами со времен падения Наполеона. И в России, и в Британии она породила собственную патриотическую мифологию. Показательно, что описания сражений, данные русскими, английскими и французскими историками, разнятся настолько, что невозможно порой даже установить диспозицию войск, которая теоретически должна быть единой во всех трех версиях. Англичане воспели атаку Легкой бригады под Балаклавой, а отечественные историки, художники и писатели запечатлели героическую оборону Севастополя [Любопытно, что оба патриотических мифа оказались связаны с поражением. Атака Легкой бригады была совершенно бессмысленной и закончилась катастрофой, а Севастополь пал под ударами союзников. При этом успешная атака Тяжелой бригады под той же Балаклавой не потрясла воображения современников. Как и успешные действия русских войск в Азии. Возможно, здесь сказывается один из стереотипов эпического мышления, в соответствии с которым, начиная со средневековой «Песни о Роланде», именно в поражении героизм демонстрируется в наибольшей степени]. В любом случае, однако, исход военных действий хорошо известен: русские войска принуждены были покинуть Севастополь. Черноморский флот был полностью затоплен своими на севастопольском рейде, не сделав ни одного выстрела по французам и британцам. Что, впрочем, объяснимо: против новых боевых пароходов парусные суда не имели никаких шансов – так же, как винтовые истребители времен Первой мировой войны – против реактивных машин. При уничтожении флота потопили даже личные вещи моряков и большое количество пушек, необходимых для обороны города [Западноевропейский флот все же получил возможность во время Крымской войны показать свое техническое превосходство, когда в октябре 1855 года французские броненосные батареи и английские парусники расстреляли русский форт Кинбурн и вынудили его спустить флаг].

На первых этапах войны союзники, осаждавшие Севастополь, испытывали серьезные трудности со снабжением, особенно зимой, которая оказалась в Крыму куда холоднее, чем ожидали англичане и французы. Однако в ходе военных действий эти проблемы понемногу решались, а положение российской стороны делалось все более тяжелым. Один из участников севастопольской кампании рассказывал на страницах шотландского журнала, что «трудно было представить себе больший контраст, чем между поездом, который резво несся от Балаклавы к нашему лагерю, подвозя провизию и боеприпасы для осаждающих, и арбами, которые унылым караваном тащились по крымским степям для того, чтобы снабжать осажденных» [492]

[Закрыть].

Хотя сражения в Крыму были весьма ожесточенными, ни России, ни западным союзникам полномасштабная война не была выгодна. Русская внешняя торговля осуществлялась на иностранных, преимущественно британских, судах. Война в Крыму ставила под удар эту систему. Как выяснилось, не только Россия, но и Англия страдала от прекращения торговли. Британские промышленники были заинтересованы в том, чтобы бесперебойно получать русское сырье и продовольствие, независимо от того, как складывались дела на Востоке. Дж. Рикардо, сын знаменитого экономиста, выступая в парламенте, предупреждал, что в противном случае производству будет нанесен серьезный урон. 1853 год был рекордным по количеству русского товара, закупленного английскими предпринимателями, которые явно стремились создать на случай войны запасы необходимого им сырья. Поборники свободной торговли выступали за сохранение связей с Россией при любых обстоятельствах. Решение было найдено, когда лондонский кабинет министров признал право нейтральных судов перевозить товары из России во время войны. Это был беспрецедентный шаг, противоречивший всей предшествующей английской практике [Показательно, что это был уже второй (после каспийского предприятия 30-40-х годов XVIII века) случай, когда интересы российской торговли заставляли британских лидеров отступать от собственных морских норм] [493]

[Закрыть]. Свои услуги в качестве посредников предложили Соединенные Штаты. Проблема в том, что к 50-м годам XIX столетия США не располагали значительным торговым флотом, который мог бы компенсировать потери от прекращения непосредственного товарообмена между «житницей Европы» и «мастерской мира». Фактически масштабы русско-американской торговли в годы войны даже сократились. Зато увеличился вывоз русских товаров через сухопутную границу в Пруссию, откуда они уже по морю шли в Западную Европу. Вывозя русские товары из прусского Мемеля, американцы одновременно предлагали свои корабли англичанам и французам для транспортировки войск, вывоза раненых, подвоза припасов и т.д.

В самих Соединенных Штатах наибольшую симпатию к России испытывали, разумеется, южане. Аристократов-плантаторов и помещиков-крепостников объединяло некое подобие классовой солидарности. В свою очередь, в Петербурге считали, что именно консервативный рабовладельческий Юг, а не демократический промышленный Север является союзником в конфликте с либеральной Англией. На самом деле, однако, ситуация была не столь проста. Плантационное хозяйство Юга было, как и крепостническое земледелие России, гораздо теснее связано с британским капиталом и ориентировано на мировой рынок. Напротив, промышленный Север стремился с помощью протекционизма оградить себя от английских товаров: именно здесь возникала сила, которая перехватит у Британии лидерство в мировой капиталистической системе. Крымская война была одним из первых (хотя, разумеется, не решающих) шагов в этом направлении. Как отмечал Маркс, она вызвала в Соединенных Штатах «неслыханный подъем их судостроения и торговли судами и обеспечила им сбыт для некоторых видов сырья, поставлявшихся ранее главным образом или исключительно Россией»1. Особенно выиграли торговцы хлебом (тоже главным образом северяне), возместившие на английских рынках недостаток русского зерна. Неудивительно, что мир между Англией и Россией в Соединенных Штатах восприняли, по словам русского дипломата, «не без доли плохого настроения» [494]

[Закрыть]. Прекращение войны для многих здесь означало конец посреднических барышей.

На Крымской войне нажились и прусские предприниматели, переправлявшие русское сырье и продовольствие сухим путем. Через Пруссию в Англию шли лен, конопля, сало и другие товары. Берлин выступил и в качестве финансового посредника. Во время войны царское правительство продолжало размещать свои займы на европейских денежных рынках, причем в них участвовал, наряду с прусским, также английский и французский финансовый капитал. Довоенные займы России продолжали свободно котироваться на лондонской бирже. В свою очередь, царское правительство продолжало платить своим врагам по старым займам. Неудивительно, что петербургские чиновники удовлетворенно констатировали: британская торговая блокада существует «лишь на бумаге» [495]

[Закрыть].

ИТОГИ ВОЙНЫ

Для царского правительства главный негативный итог Восточной войны состоял в потере крепостей и флота на Черном море. Для западных союзников главный позитивный результат состоял в уничтожении русского промышленного протекционизма – открытии русского рынка и свободном доступе к ближневосточным рынкам. «The Spectator» жаловался, что «Россия нанесла ущерб не только Турции. Она нанесла урон международной торговле. Но теперь она может все исправить, одновременно улучшив свои собственные дела. Одним росчерком пера петербургский самодержец может удалить все ограничения торговли, обогатив себя и одновременно способствуя обогащению тех самых стран Европы, с которыми Россия прежде боролась» [496]

[Закрыть].

После падения Севастополя, когда военные действия сменились мирными переговорами, резко изменился и тон британских газет, которые были теперь полны панегириками в адрес героической русской армии. Не только русские солдаты показали себя с лучшей стороны, но и «генералы их были лучше наших» [497]

[Закрыть]. Оценивая действия русских при обороне черноморской крепости, «The Economist» подчеркивал, что «энергия и решимость, которую они продемонстрировали… заслуживает всяческого восхищения. Оборона Севастополя покрыла их славой» [498]

[Закрыть]. Мир ни в коем случае не должен быть для Петербурга унизительным, ибо теперь великая держава, осознав уроки поражения, займется улучшением своего внутреннего устройства. Война в Крыму окажется для русских «переломным пунктом в их истории» [499]

[Закрыть].

Естественно, последующие усилия российской дипломатии, направленные на ликвидацию негативных последствий Парижского мира, оказались на удивление успешными. И дело здесь вовсе не в исключительных талантах князя Александра Горчакова, возглавившего после Крымской войны русскую дипломатию, а в том, что ни Англия, ни Франция, несмотря на сохранявшиеся в отношениях с Петербургом проблемы, в 60-х и 70-х годах XIX века уже не видели в России серьезной угрозы своим экономическим интересам. И ни восстановление черноморского флота, ни даже новый конфликт России с Турцией в этом смысле ничего не меняли.

Победа Англии в Крымской войне была закреплена не только Парижским миром, но и новым российским таможенным тарифом, вступившим в силу в 1858 году. Россия, наконец, приняла «фритредерскую систему». В том же ключе был составлен и очередной англо-русский торговый договор. Поскольку русский протекционизм был камнем преткновения в отношениях между Лондоном и Петербургом начиная с 30-х годов, британцы могли праздновать полную победу

К выработке нового тарифа приступили сразу же после заключения мира. В феврале 1857 года был готов проект, вполне соответствовавший рекомендациям, которые на своих страницах публично давали новому царю Александру II лондонские «Times» и «Economist». Власти в Петербурге тоже не скрывали, что тариф должен «удовлетворить, сколь возможно, многочисленные по сему предмету требования как нашего торгового сословия, так и иностранных правительств» [500]

[Закрыть].

Торговые отношения с Западом вновь начинают бурно развиваться. Внешнеторговый оборот России немедленно превысил довоенный уровень. Неурожаи в Европе следовали один за другим, цены на зерно росли, а вместе с ними – и русские поставки. Среди европейских торговых партнеров Англии по ввозу продукции Россия сразу выходит на первое место, уступая лишь Соединенным Штатам Америки. Английский ввоз в Россию также бурно растет. В 1867 году он достигает 4 млн. фунтов, в 1873 – уже 9 млн. [501]

[Закрыть].

Французский капитал тоже пожинает плоды победы. Для него открываются новые рынки. Французские банки и специалисты приходят в Россию вместе с железнодорожными кредитами. Бывшие противники начинают сотрудничать в той самой отрасли, слабое развитие которой сыграло столь роковую для России роль в войне. «Французский капитализм нового типа завоевал себе под стенами Севастополя новую область расширения», – заключает Покровский [502]

[Закрыть].

Глава XI ЭПОХА РЕФОРМ

Поражение в Крымской войне было воспринято русским обществом – включая сами правящие круги – как доказательство безнадежной отсталости страны. Армия всегда была для русского государства не только средством, но и своего рода целью. На протяжении столетий борьбы со всевозможными нашествиями с востока и запада сформировалась государственная традиция, для которой жизнеспособность и авторитет власти теснейшим образом связывались с его военной мощью. Ни в одной области отсталость не воспринималась самим правительством так болезненно, как в военной. Российская военная машина была важнейшей частью государственного организма, причем и народные массы, и правящий класс разделяли это убеждение.

Народ готов был воспринимать существующие в государстве порядки при всей их очевидной несправедливости как необходимые и неизбежные до тех пор, пока этот строй мог обеспечить боеспособность войска. В свою очередь, правящие верхи постоянно искали оправдания своему господству в подлинных или мнимых военных успехах. Разгром шведского войска под Полтавой, победа над Карлом XII в Северной войне означали необратимое торжество «дела Петрова» не только на международной арене, но в первую очередь внутри страны. Для масс петровские реформы при всей их катастрофической жестокости и очевидной антинародности отныне получили оправдание. Захват Крыма и утверждение русского господства на Черном море при Екатерине II воспринимались как доказательство успеха модернизации (хотя противник был уже иной: Петр воевал против выдающегося полководца Карла XII, возглавлявшего одну из лучших европейских армий, а Екатерина боролась с отсталой и приходящей в упадок Турцией). Так же воспринималась и победа над Наполеоном в 1812-1814 годах.

Поражение на поле битвы в России всегда было идеологической катастрофой. Государство теряло в глазах низов, да и в глазах самого правящего слоя свое главное оправдание, смысл своего существования. Можно было объяснить проигранное сражение или катастрофические потери, но проигранная война – даже самая маленькая, даже на отдаленных и никому не нужных окраинах – приводила к серьезному напряжению в обществе.

И все же объяснять отмену крепостного права и последующие реформы исключительно последствиями проигранной войны, как это делается многими отечественными историками, значило бы путать повод с причиной. Поражение под Севастополем создало в обществе исключительно благоприятную обстановку для политических и социальных реформ, но сами эти реформы были вызваны куда более глубокими процессами, происходившими не только в России, но и в мире.

ВТОРАЯ ИНДУСТРИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Мировой экономический кризис, отсроченный Крымской войной, разразился сразу после ее окончания, причем начался он на сей раз в Америке, распространившись оттуда на Западную Европу и Россию. Именно в период кризисов Россия особенно остро обнаруживала неудобства своего периферийного положения в миросистеме. «Каждый мировой кризис, как показывает наша статистика, – пишет Струмилин, – сокращал за счет снижения платежеспособного спроса и цен общие итоги товарообмена с Россией на очень изрядные суммы» [503]

[Закрыть]. Спад 1857-1858 годов усугубил для петербургского правительства проблемы, связанные с поражением в Крымской войне. Этот ущерб был частично компенсирован продолжавшимся ростом мировых цен на зерно. Однако в мировом масштабе он знаменовал начало серьезных перемен, от которых Россия никак не могла остаться в стороне.

Английский историк Вилли Томпсон называет 50-е годы XIX века временем «второй индустриальной революции» [504]

[Закрыть]. В отличие от первой индустриальной революции, начавшейся в Англии и сделавшей эту страну «мастерской мира», новая индустриальная революция охватила и в той или иной форме затронула всю мировую экономическую систему, не только породив новые технологии, но и радикально изменив политическую географию планеты. Капитализм тоже становится глобальным не только как единая коммерческая организация, но и как производственная, социальная, культурно-идеологическая система.

«Технологические новации касались не только уже существующих технологий, но и породили целый ряд принципиально новых. Революционным образом были изменены методы производства машин и металлургия, текстильное производство. Промышленная химия вступила в новую эру. Еще важнее, однако, было появление новых источников энергии, начиная с использования нефти и электричества, сразу получивших широкое применение; резко улучшились коммуникации – от телефонов и звукового фонографа до первых автомобилей и кинематографа» [505]

[Закрыть].

Потребность в сырье и ресурсах для растущей и меняющейся промышленности предопределяет новые международные конфликты. Мировой порядок, казалось бы, твердо установившийся, закрепленный «Священным Союзом» и выдержавший натиск революций 1848-1849 годов, уходит в прошлое. Недавние союзники становятся противниками.

Индустриализация превращается в глобальный процесс. Одновременно все более глубокими становятся и кризисы перепроизводства. В экономическую историю эти события вошли под названием «Великая викторианская депрессия», которая, как отмечает Томпсон, «несмотря на название, затронула не только Британию» [506]

[Закрыть].

Крымская война показала, что России не удастся завоевать внешние рынки. Нужно было расширять внутренний рынок. Отмена крепостничества в России воспринималась «просвещенным обществом» как шаг, без которого невозможно было преодолеть техническую и социальную отсталость. Однако этот шаг великолепно вписывался в общемировые процессы, происходившие в это же время.

К 60-м годам XIX века ни рабство в Америке, ни крепостничество в России нельзя назвать производственными системами, находившимися в упадке. В Петербургской империи очередной подъем мировых цен на зерно вызвал и новый прилив реформаторских настроений среди столичного дворянства. В рабовладельческих штатах Америки дела тоже шли недурно. Экономика южных штатов переживала бум, производство на душу населения росло даже несколько быстрее, чем на индустриальном Севере. Рентабельность крепостного поместья в России также оставалась высокой, производительность труда продолжала расти. Иными словами, освобождение было не результатом внутреннего кризиса помещичье-плантаторского хозяйства, а следствием давления на него извне. Промышленность остро нуждалась в новых рынках, рабочих руках и потребителях. И в национальном, и в международном масштабе капиталистическая экономика вступала, пользуясь термином Кондратьева, в период реконструкции.

В 1860-е годы вслед за изменениями в мировой экономике начинается и реструктурирование международного политического пространства. О себе заявляют новые державы. Повсеместно начинаются социальные и политические реформы. Германия объединяется под властью Пруссии, которая, в свою очередь, стремительно модернизируется. Объединяется и Италия. Австро-Венгрия преобразуется в федеративное государство на основе компромисса, достигнутого мадьярскими элитами и венским двором. В Японии происходит революция Мейдзи, начинается бурное развитие капитализма. В США вспыхивает гражданская война, заканчивающаяся освобождением рабов. В России отменяют крепостное право.

Все это происходит в течение одного десятилетия. В 70-е годы мировая экономическая депрессия достигает своей кульминации, а преодолевается с помощью нового этапа колониальной экспансии. Западноевропейские державы приступают к завоеванию Африки, Россия захватывает Среднюю Азию.

Мировая система меняется. Часть периферии интегрируется, поглощается центром, другие ее части, напротив, подвергаются все более жестокой колониальной эксплуатации. Можно сказать, что в 60-70-е годы и центр, и периферия расширяются. Разрыв между Англией и другими странами «центра» резко сократился, но разрыв между «центром» и «периферией», напротив, стремительно возрастает. В то же время в миросистему оказываются втянуты страны и регионы, ранее в нее не включенные или контактировавшие с нею эпизодически.

С точки зрения русской истории, ключевой вопрос в том, почему царская Россия, активно участвовавшая в этом процессе, в конечном счете потерпела крушение, тогда как Германия, США и Япония, позднее вошедшие в список великих держав, успешно модернизировались.

РОССИЯ В МИРОВОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ

Сравнивая Россию с Германией и США, легко заметить, что в 60-70-е годы XIX века «отсталые», «периферийные» регионы обеих стран успешно интегрировались в единое политическое и экономическое пространство, становясь частью «центра». В России, напротив, отсталая «глубинка» тормозила модернизацию. Страна казалась слишком большой, слишком тяжелой на подъем, слишком косной. В действительности, однако, дело не в «бескрайних просторах» России, а в уровне развития промышленного капитализма.

И в Германии и в США к началу модернизации уже имелась «критическая масса» промышленного капитала, который и был главной движущей силой преобразований. Именно в его интересах формировалась модель развития. Колониальная и промышленная экспансия обеспечивали продвижение системы к новой границе, «центр» осваивал новую «периферию» взамен интегрируемой, и именно это давало необходимые ресурсы для интеграции. Латинская Америка осваивалась североамериканским капиталом, а в Африке создавались германские колонии. Все это происходит вместе и отчасти вследствие модернизации юга США и Германии к востоку от Эльбы.

Россия, напротив, не имела развитого промышленного капитализма. Двухвековое господство торгового капитала не было поколеблено революциями.

По мнению Покровского, главными предпосылками крестьянской реформы 1861 года стал бурный рост цен на мировом рынке зерна, сопровождавшийся неуклонным ростом русского зернового экспорта: «Крестьянская «свобода» была прямым ответом на высокие хлебные цены, установившиеся в Западной Европе с сороковых годов…» [507]

[Закрыть]. Эта тенденция наметилась еще до начала Крымской войны и сохранилась после ее окончания. Рост цен продолжался даже на фоне промышленного кризиса, охватившего Европу. В известной мере ему способствовала и Крымская война, дестабилизировавшая черноморскую торговую зону, откуда на Запад поступала значительная часть зерна.

«В общем экспорте России накануне отмены крепостного права, – сообщает советский историк, – доля зерновых превысила 35% и составляла уже около одной пятой от общей массы товарного хлеба» [508]

[Закрыть].

Показательно, что с появлением у помещиков денег их задолженность не сокращается. Но если раньше средства шли на потребление, на поддержание «достойного дворян образа жизни», то теперь деньги начинают вкладываться в хозяйство. Крепостническое имение начинает принимать черты нормального буржуазного предприятия. Чем больше помещикам были нужны деньги, тем большим был их интерес к реформе. Но такой, которая заставила бы крестьян выкупать собственную землю и тем самым финансировать развитие дворянского хозяйства. По существу, речь шла о том, чтобы перевести на крестьян долги землевладельцев. Реформа была нужна для того, чтобы помочь помещику обуржуазиться. Ее целью, заключает Покровский, была «замена барщинного труда наемным, крепостного крестьянина – батраком, а вовсе не создание свободного и самостоятельного крестьянства» [509]

[Закрыть]. Чем более буржуазным становился помещик, тем меньше у крестьянина оставалось шансов превратиться в фермера. «Превращение дворянского имения в капиталистическое предприятие было куплено, таким образом, ценою задержки буржуазного развития в деревне» [510]

[Закрыть]. На самом деле, однако, речь идет не просто о задержке, а о качественно ином типе развития, радикально отличавшемся от Запада. Для того чтобы успешно вписаться в новые экономические отношения, не требовалось перестроить весь сельский уклад на буржуазный лад. Более того, такая перестройка в России слишком дорого обошлась бы как отечественному капиталу, так и мировой системе. Российский аграрный капитализм оставался «периферийным» и, по видимости, отсталым. Но именно эта отсталость была его главным конкурентным преимуществом на мировом рынке, гарантируя дешевизну и простоту управления.

АГРАРНЫЙ КАПИТАЛИЗМ

В результате Крымской войны не только англо-французские армии победили русскую, но и отечественный аграрный капитализм победил промышленный. Для российского промышленного капитала новый таможенный тариф был безусловным поражением, лишь отчасти компенсировавшимся новыми возможностями, связанными с освобождением крестьян и строительством железных дорог. Подъем 30-40-х годов XIX века сменился стагнацией промышленности.