Текст книги "Периферийная империя: циклы русской истории"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Протекционистская политика петербургского правительства оказалась серьезной проблемой для английских экспортеров не только в самой России, но и в странах, так или иначе попадающих в сферу российского влияния. Возможность захвата русскими черноморских проливов становится настоящим кошмаром для английского капитала, работающего на Ближнем Востоке. Война носилась в воздухе уже в 30-е годы XIX века, причем, как отмечает Покровский, Россия выступала «в роли наступающей стороны» [457]

[Закрыть]. Так возникает пресловутый «восточный вопрос».

Острая конкуренция английских и русских промышленных поставщиков развернулась в Центральной Азии. По мере того, как Британская Индия расширялась на север, усиливалось и проникновение английских товаров на близлежащие рынки. В Бухаре и Хиве английские товары начали вытеснять русские. Торговая конкуренция, как обычно, соединилась с политическим соперничеством. Пока афганцы сопротивлялись попыткам британского завоевания, среднеазиатские ханства пытались сохранить независимость, обращаясь за защитой к русскому царю.

Выступая в качестве покровителя славян и православных, петербургское правительство стремилось установить если не прямой, то хотя бы косвенный контроль над территориями Юго-Восточной Европы, формально еще подчинявшимися Оттоманской Порте. Русский протекционизм вставал и на пути английских товаров, шедших в Персию. Завоевание Кавказа закрывало для британской промышленности еще один потенциальный рынок.

В начале 30-х годов XIX века влияние России на турецкие дела было столь велико, что вызывало панику в Лондоне. Оттоманская империя отчаянно пыталась удержать под своим контролем Египет, но терпела одно поражение за другим. В 1832 году войска египетского правителя Муха– меда Али двигались к Стамбулу. Вся оттоманская политическая система находилась под угрозой краха. В этих условиях султану не оставалось иного выхода, кроме как обратиться за помощью к давнему врагу – петербургскому императору, который предоставил Турции необходимые гарантии, а в крайнем случае, готов был и помочь войсками. Договор 1834 года давал России на территории Оттоманской Порты огромные привилегии.

Нетрудно догадаться, что для Британской империи подобное развитие событий было крайне нежелательным. Еще в 1827 году русский и британский флот вместе сражались против турок под Наварином [458]

[Закрыть] [Покровский заметил, что «при Наварине русская эскадра под командой английского адмирала жгла турецкий флот»], а теперь в лондонской прессе писали о возможности военного столкновения с Россией. Однако прямого конфликта удалось избежать. Начавшиеся в Турции реформы означали поворот ее политики в сторону Англии. «Во второй половине тридцатых годов, – пишет современный исследователь В.Н. Виноградов, – влияние России в Стамбуле начало резко падать, британское, напротив, находилось на подъеме. Реформаторы, по понятным причинам, обращали свои взоры не к отсталому самодержавному государству, а к тем странам, что привлекали экономической мощью, морским могуществом, политической устойчивостью, гибкой системой управления» [459]

[Закрыть]. Однако решающую роль все же сыграли не идеологические симпатии, а торговля. С 1825 по 1835 год английский экспорт в Турцию вырос в два с лишним раза (что делало этот рынок особенно важным для Британии в эпоху, когда другие европейские страны, создававшие собственную промышленность, все более прибегали к протекционизму). В 1838 году была подписана англо-турецкая конвенция, создававшая еще более благоприятные возможности для британского капитала. По выражению Виноградова, «дремуче-отсталой стране была навязана «свобода торговли» с первой промышленной державой того времени» [460]

[Закрыть].

Реформаторы, находившиеся под влиянием английской «манчестерской школы», были уверены, что свобода торговли приведет Турцию к расцвету. Ожидаемого процветания не наступило. Между тем жертвой новой системы оказалась не только турецкая, но отчасти и русская промышленность. Хлынувший на турецкие рынки поток британских товаров создавал для русских слишком сильную конкуренцию. Что не менее важно, английские предприниматели имели больше денег. И в Турции, и в Средней Азии они могли продавать товары по «бросовым» ценам (как утверждали русские источники, даже себе в убыток), лишь бы завоевать на рынке господствующее положение.

«Причина наступившего заката влияния России, – заключает Виноградов, – крылась в неодолимой силе обстоятельств. Царизм ничего не мог противопоставить морскому и финансовому могуществу Великобритании, ассортименту западных промышленных товаров, притягательности буржуазной идеологии для турецких реформаторов. Он проиграл сражение без боя» [461]

[Закрыть].

Англии не понадобилось воевать с Россией в 30-е годы XIX века, ибо она могла добиться своих целей мирным путем. Но конфликт не был исчерпан. Английская промышленность отчаянно искала новые рынки и боролась за сохранение старых, а кризисы следовали один за другим. За кризисом 1836 года последовала депрессия 1841-1842 годов, сменившаяся непродолжительным подъемом в 1843 году. Уже в 1847 году наступил новый спад.

Легко понять, что в таких условиях борьба против русского протекционизма становится одной из важнейших внешнеполитических задач Лондона. Британская дипломатия неоднократно призывала Петербург пересмотреть таможенные тарифы. Снижения русских пошлин добивалась и Пруссия, причем Берлину это удавалось лучше, чем Лондону.

Либералы-виги во главе с виконтом Палмерстоном традиционно стремились к сотрудничеству с Россией, но добиться от Петербурга необходимых уступок им не удавалось. Таможенный тариф 1841 года не облегчил доступ к русскому рынку, и Англия сразу стала добиваться его отмены. Договор 1842 года обеспечил обеим странам статус «наибольшего благоприятствования» во взаимной торговле, но не удовлетворил Лондон [Русско-британский договор 1842 года примечателен также тем, что стал шагом на пути к отмене Навигационных актов, выведя из-под них российские суда. Практического значения это не имело, ибо русский торговый флот был ничтожен, но прецедент имел огромное значение]. Россия продолжала защищать свою промышленность протекционистскими мерами, а Англия – бороться с ними. Вскоре после подписания договора консервативный британский премьер-министр Роберт Пиль имел весьма поучительную беседу с русским посланником Ф.И. Брунновым. Если верить донесению, которое дипломат отправил министру К.Н. Нессельроде в Петербург, британский лидер прочитал своему собеседнику целую лекцию о вреде промышленности. Пиль доказывал, что «Россия самой природой создана быть земледельческой, а не мануфактурной страной. Россия должна иметь фабрики, но не следует искусственным образом вызывать их к жизни посредством постоянного покровительства отечественной промышленности» [463]

[Закрыть]. После этого премьер-министр принялся сетовать на неблагодарность самих английских предпринимателей, которые никогда не ценят заботы о них правительства.

Усилия британской дипломатии дали лишь частичный результат в виде снижения пошлин в 1846 году, но это не могло удовлетворить английский промышленный капитал, сталкивавшийся с очередным кризисом перепроизводства. Новое снижение пошлин произошло в 1850 году, но опять не удовлетворило Лондон. Английский текстиль сталкивался на русском рынке с растущей конкуренцией, цены падали. В таких условиях даже пониженные пошлины оказывались достаточно тяжелым бременем для английских промышленников.

Петербургское правительство, со своей стороны, готово было снижать пошлины лишь постепенно, удерживая импорт, по словам современников, «в границах, требуемых состоянием отечественных фабрик» [464]

[Закрыть]. В целом этот подход был достаточно эффективен. Правительство защищало отечественных фабрикантов, но не давало им почивать на лаврах. Особенно это показательно в случае с ткацкой промышленностью, находившейся в острой конкуренции с англичанами. «Снижение прибылей хлопчатобумажных фабрикантов в связи с тарифом 1850 г. было призвано заставить их активизировать свою деятельность на восточных рынках», – отмечают советские исследователи [465]

[Закрыть].

Легко догадаться, что такой подход не мог вызвать большого восторга в Лондоне. Незадолго до Крымской войны Бруннов сообщал в Петербург, что Англия примирилась бы даже с завоеванием русскими Турции, «если бы она не боялась русского тарифа» [466]

[Закрыть].

ОТМЕНА «ХЛЕБНЫХ ЗАКОНОВ»

На протяжении 30-х годов XIX века в английском обществе разворачивалась борьба, исход которой в значительной мере предопределил очередной поворот русской истории. Речь идет о противостоянии сторонников и противников «хлебных законов». Эти законы были введены в 1815 году, когда у власти в стране находилась партия тори, добросовестно отстаивавшая интересы землевладельцев. Стремясь защитить английское сельское хозяйство, парламент ввел высокие пошлины, ограничивавшие ввоз иностранного зерна в Соединенное Королевство. По существу, это был компромисс. «Хлебные законы» вовсе не были запретительными: без импортного продовольствия стремительно развивавшаяся английская экономика обойтись уже не могла. Но сложившийся уровень цен оставлял на рынке достаточное пространство и для импортеров, и для местных производителей.

Ситуация радикально меняется в 30-е годы XIX века. Страны континентальной Европы одна за другой вступают на путь промышленной революции. Английские товары сталкиваются с возрастающей конкуренцией. Промышленные кризисы бьют по производству. Предприниматели стремятся снизить свои издержки, а потребность в импортном продовольствии растет пропорционально развитию урбанизации.

Единственная возможность для британских промышленников снизить или хотя бы сдержать рост заработной платы, не провоцируя массового сопротивления рабочих, состояла в отмене протекционистских пошлин. В 1836-1837 годах во время промышленного кризиса пошлины были понижены, а в 1846 году отменены окончательно. За этим в 1849-1850 годах последовала отмена Навигационных актов. Отныне интересы промышленности для Британии были важнее торговой монополии. Капитализм вступал в новую эру.

Отмена «хлебных законов» и торжество «фритредерской системы» в Англии для России означали возможность резкого увеличения экспорта. Ожидания экономистов «фритредерской школы», пророчивших, что падение цен наступит немедленно вслед за отменой протекционистских тарифов, не оправдались. Сельское хозяйство зависит не только от рынка, но и от погоды. Неурожай 1847 года в Западной Европе был неслыханным счастьем для русского поместья. Разом поднялись и цены, и объем продаж. Двадцатилетний застой сменился бурным ростом. В закромах русских помещиков лежало изрядное количество зерна, которое они годами не могли реализовать. Теперь 10,5 млн. четвертей зерна были разом выброшены на мировой рынок. В конце 40-х и в начале 50-х годов XIX века доля зерна в российском экспорте увеличивается почти вдвое. Во время Крымской войны Маркс, ссылаясь на статистические данные, доказывал, что зависимость Британии от русского зерна сильно преувеличивалась. Однако его подводила неточность в документации: происхождение зерна фиксировалось в документах не по месту, где оно было выращено, а по стране, где его погрузили на корабль. Иными словами, русское зерно, погруженное для отправки в Англию в Кенигсберге или Амстердаме, меняло свою «национальность».

Если считать цены 20-х годов XIX века за 100%, то к началу 60-х на берлинской бирже зерна рост цены на пшеницу составил 74%, а на рожь до 90%. В 1838 году вывезли из России 20 млн. пудов пшеницы, в 1851 – 22 млн. пудов, а в 1853 – уже 64,5 млн. пудов [467]

[Закрыть]. Мировой спрос на зерно был столь велик, что за границу легко сбывалась и рожь, которая в России считалась «мужицким хлебом» и выращивалась крестьянами для собственного потребления и местного рынка. С развитием экспорта росли хлебные цены и внутри России. «Золотой дождь», обрушившийся на страну, открывал новые возможности для развития промышленности. Уже в предыдущие десятилетия в Россию начался ввоз промышленного оборудования. Теперь импорт машин приобретает массовый характер. Причем везут не только из Британии, но также из Франции и Бельгии. Налицо все признаки начинающегося промышленного переворота. Происходит замещение импорта. Вместо того чтобы ввозить готовые изделия, начинают покупать оборудование и налаживать производство на месте.

Но одновременно резко возросла и конкуренция на мировом рынке. Официальный журнал Министерства внутренних дел констатировал в 1854 году, что «соперничество для русских портов, и в особенности для южных, неимоверно усилилось» [468]

[Закрыть].

Международное разделение труда в очередной раз менялось. Промышленная революция начала затрагивать сельское хозяйство. Возникает возможность дешево производить в «центре» продукцию, которую раньше выгоднее было получать с «периферии». Список государств, экспортировавших зерно, начал быстро расти. Экспортировали зерно Придунайские княжества, Египет, Соединенные Штаты, затем на рынок вышли Канада и Аргентина. «Место России на европейском хлебном рынке оспаривалось целым рядом буржуазных стран – европейских и неевропейских, – пишет Покровский, – и соперничество с ними вело неизбежно к тому же выводу: необходимости перехода к буржуазным отношениям в самой России» [469]

[Закрыть].

Глава X КРЫМСКАЯ ВОЙНА И МИРОСИСТЕМА

Крымская война была своеобразной попыткой Российской империи изменить свое место в миросистеме. Николай I пытался сделать с помощью внешнеполитической экспансии и вооруженных завоеваний то, чего декабристы пытались достичь с помощью политических и социальных реформ. Другое дело, что происходило это на фоне внутренней реакции, что заведомо обрекало страну на неудачу.

Для консервативного режима всегда типично стремление решить внутренние проблемы за счет действий, направленных вовне. К тому же петербургское правительство чувствовало себя в вопросах международной политики весьма уверенно. После 1812 года Россия неоспоримо считалась важнейшей военной державой Европы, а правящие круги Запада, заинтересованные в использовании «русского жандарма» против революционного движения на континенте, всячески эти амбиции царя поддерживали. Правительство Николая I не желало войны с Англией и Францией, но когда выяснилось, что его планы раздела Турции наталкиваются на твердое сопротивление этих стран, в Петербурге решили, что военной силы вполне достаточно, чтобы справиться и с этой проблемой.

Задним числом поражение России в Крымской войне казалось чем-то само собой разумеющимся: две самые передовые страны Европы неизбежно должны были победить отсталую империю. Однако правительство Николая I рассуждало иначе. Оно готовилось к войне с 30-х годов XIX века. Увеличивался военный флот, реконструировались крепости.

В 1812-1815 годах Россия смогла победить Францию, которая была несравненно более развитой страной. Почему невозможно будет выиграть и столкновение с Англией? Не случайно в переписке со своими противниками Николай I постоянно напоминал про 1812 год. К тому же на суше ожидалось столкновение лишь с турками, от которых особых неприятностей не ожидали.

Увы, проблемой для России в 1853 году оказалась не отсталость как таковая, а промышленная революция, разворачивавшаяся на другом конце Европы. Изобретение пароходного винта в 40-е годы привело к перевороту в военно-морском деле, который обесценил все прежние усилия Петербурга по укреплению флота. Построить и ввести в строй совершенно новый флот страна была не в состоянии. Точно так же не готова она была и к перевооружению сухопутных войск стрелковым оружием нового поколения. Во время осады Севастополя обороняющиеся несли самые тяжелые потери не от артиллерии противника, а именно от ружейного огня. Наконец, роковую роль в войне сыграло отсутствие в России развитой железнодорожной сети [Как отмечают западные исследователи, войска и грузы, отправляемые из Британии и Франции, достигали Крыма за три недели, тогда как для того, чтобы доставить что-либо от Москвы до Севастополя, русской стороне требовалось до трех месяцев [470]

[Закрыть]]. В то время как союзные силы могли беспрепятственно прибывать в Крым по морю, царские войска, перебрасывавшиеся по чудовищным русским дорогам под Севастополь, приходили туда слишком поздно и в ужасающем состоянии, теряя по дороге массу людей и лошадей. Николай I не зря вспоминал 1812 год. Только на этот раз русские просторы погубили не иностранное нашествие, а его собственное войско.

«Не хватало ни энергии и предусмотрительности, – пишет Покровский, – не хватало техники. Но техника данной страны всегда определяется ее экономическим развитием; ключ к катастрофе русской внешней политики первой половины XIX века приходится искать, как и к самой этой политике, в экономической области» [471]

[Закрыть].

ХЛЕБНЫЙ ВОПРОС

Анализируя причины Крымской войны, Карл Маркс напоминает, что все столкновения России с Турцией «отчасти были вызваны торговой конкуренцией южнорусских областей с Дунайскими княжествами, а также Боснией, Сербией и Болгарией, которые вели торговлю по Дунаю» [472]

[Закрыть]. Неслучайно очередной конфликт начался именно с оккупации русскими войсками Дунайских княжеств и установления полного русского контроля над устьем реки. Однако объяснение, которое дает Маркс, явно недостаточное. Дело не только в том, что амбиции Николая I были куда большими – он стремился овладеть Стамбулом и черноморскими проливами. Планы захвата Константинополя, как известно, в Петербурге вынашивали со времен Екатерины Великой. Россия уже неоднократно вторгалась в Турцию, что вызывало неодобрение Лондона и раздражение Парижа.

Несмотря на то, что Петербург никогда не скрывал стремления к разделу Оттоманской империи, русская дипломатия всегда прекрасно отдавала себе отчет, что завладеть турецким наследством без чужой помощи не удастся. Поэтому в Петербурге, строя свои планы, искренне стремились принимать во внимание интересы Англии, а также Австрии и Франции, в которых видели не столько соперников, сколько потенциальных партнеров при разделе Турции (по аналогии с разделами Польши в XVIII веке, которые были осуществлены совместно с Пруссией и Австрией). К тому же, по мнению царского двора, австрийские Габсбурги должны были испытывать благодарность к России за участие в подавлении венгерской революции, оплаченное английским золотом.

Однако на сей раз Россия не только не находила поддержки у своих традиционных союзников – австрийцев и англичан – но и сталкивалась с их нарастающим противодействием. Неожиданно для себя николаевская Россия оказалась в конфликте со всей Европой. Российский протекционизм уже вызывал раздражение не только Англии, но и других европейских стран, вставших на путь промышленной революции. Пруссия жаловалась на таможенную политику Петербурга. Австрия нервничала из-за попыток России установить контроль над Дунайскими княжествами, а следовательно, и над торговлей по Дунаю. Франция повторила путь Голландии и к середине XIX века превратилась из основного соперника в младшего партнера Британии. Одним из результатов промышленной революции во Франции было развитие современного транспорта – морского и сухопутного. Французский капитал нашел весьма эффективную форму симбиоза с британским. Английские компании производили товар для мирового рынка, французские предприниматели обслуживали его доставку и предоставляли финансовые услуги. Железнодорожное строительство, торговый флот и банковские кредиты стали основной специализацией французского капитала. Показательно, что по мере развития промышленной революции британскую элиту все меньше волновало соперничество иностранного торгового флота. Теперь уже неважно было, на чьих кораблях вывозится товар и сырье, главное, чтобы были гарантированы рынки сбыта.

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КРИЗИС

И все же, почему именно в 1853 году дело дошло до большой войны? Трения между Англией и Россией по «восточному вопросу» начались уже в 30-е годы XIX века. Эпоха королевы Виктории вся проходит под знаком напряженности между Россией и Британией. Но как-то все обходилось. На сей раз политический кризис вспыхнул внезапно и развивался стремительно.

Как отмечает Маркс, это был последний предкризисный год, время «судорожного процветания», когда «перегрев» экономики в Европе и Америке был совершенно очевиден. «Другими словами, экономический цикл снова достиг того пункта, когда перепроизводство и чрезмерная спекуляция сменяются кризисом» [473]

[Закрыть]. В 1853 году пика достигли и мировые хлебные цены. Уже в 1853 году признаки кризиса перепроизводства были налицо.

Маркс иронически замечал, что в первой половине 1853 года, на фоне все еще продолжавшегося промышленного подъема «восточный вопрос» был чем-то вроде «отдаленной тучки» на горизонте [474]

[Закрыть]. Но к концу года, когда промышленность в полной мере ощутила приближающиеся трудности, англо-русские противоречия внезапно приобрели форму непримиримого конфликта.

Как отмечает Кирхнер, с 40-х годов XIX века Россия переживает те же экономические циклы, что и все остальные страны, включенные в мировую систему. Разумеется, хозяйственный подъем или упадок на Западе самым непосредственным образом сказывались на жизни России и ранее. Но теперь эта связь становится гораздо более интенсивной. Например, колебания зерновых цен на внутреннем рынке «соответствовали аналогичным колебаниям на Западе» [475]

[Закрыть].

Конкуренция Дунайских княжеств – Молдавии и Валахии – дополнялась ростом экспорта зерна из других стран, включая даже Египет. На рынке пшеницы это соперничество казалось столь опасным, что, по выражению официального петербургского журнала, «сердце русского человека невольно сжималось от опасений» [476]

[Закрыть].

По мере приближения кризиса увеличивается нервозность и агрессивность основных действующих лиц – не только в экономике, но и в политике. И для России, и для Англии война неожиданно показалась самым простым способом решить все проблемы. В Петербурге решили, пользуясь благоприятной ситуацией, разобраться с дунайскими конкурентами, поставив под свой контроль основные потоки товарного зерна, а в случае удачи прибрать к рукам и проливы. Царское правительство было уверено, что серьезного сопротивления со стороны западных держав оно не встретит.

«Злосчастный правитель России был бессовестно предан друзьями, но особенно жестоко обманут обстоятельствами. Никогда прежде тщательно продуманные расчеты не были так ужасно разрушены нежданными и невероятными событиями», – писал «The Economist». У царя были все основания считать, что «Англия – или по крайней мере правящие классы Англии – полагала Оттоманскую империю недостойной того, чтобы ей помогать, да и не верила в возможность спасти ее; он знал, что, по нашему мнению, Турция рано или поздно падет, и бессмысленно пытаться отсрочить дату ее окончательного крушения» [477]

[Закрыть].

Чего не понимало правительство Николая I, так это того, что предкризисное состояние мировой экономики делало Лондон еще менее сговорчивым, чем обычно. В конце концов, война – прекрасный способ отсрочить промышленный кризис. Потому жесткое поведение англичан в «восточном вопросе» оказалось для царского правительства полнейшей неожиданностью.

Противоречивость английской политики в отношении России, проявившаяся впервые уже при Иване Грозном, с особенной остротой сказалась в 50-е годы XIX столетия. Еще при Екатерине Великой стало ясно, что Британская империя раздела Турции не допустит. В Чесменском сражении значительная часть русского флота находилась под командой английских офицеров, но и на турецких судах служили англичане (причем и в том, и в другом случае – с разрешения своего правительства). В Лондоне это считали поддержанием «равновесия», а в Петербурге к подобным вещам относились весьма болезненно.

Екатерина отвечала на «недружественные» действия Лондона, демонстрируя самостоятельность во внешней политике (например, провозгласив вооруженный нейтралитет» во время войны североамериканских колоний за независимость). Но экономические связи сторон были настолько сильны, что несмотря на взаимные претензии Лондон и Петербург неизменно возвращались к сотрудничеству. Поэтому, готовясь к очередной войне с Турцией, петербургское правительство Николая I ожидало как минимум английского нейтралитета, если не активной поддержки. Секретные переговоры о разделе Оттоманской империи велись между британскими и российскими дипломатами. Однако интересы британского капитала в России вновь вошли в противоречие с интересами британского капитала на Ближнем Востоке. В Лондоне хотели бы расширения русского хлебного экспорта, но не ценой фактического уничтожения Турции. Поскольку Петербург уже не мог уступить, британскому правительству пришлось выбирать. И выбор оказался в пользу Турции – ближневосточные интересы Лондон ставил выше.

Турция в 1851-1852 годах покупала гораздо больше английских товаров, нежели Россия, хотя последняя была и богаче, и населеннее. «Чем больше стеснений налагала на английский сбыт в России русская покровительственная таможенная политика, – пишет известный историк Е.В. Тарле, – тем более настойчивым делалось стремление английского торгового мира избавиться от необходимости платить ежегодно «золотую дань» российской императорской казне, русскому помещичьему классу и русскому экспортирующему купечеству за хлеб, и, естественно, все с большей охотой английские негоцианты расширяли свои операции в двух хлебороднейших провинциях, еще числившихся владениями султана, – в Молдавии и Валахии» [478]

[Закрыть].

Турция была исключительно важна и для транзита английских товаров в Персию. Расширение царских владений грозило тем, что и на этот путь распространится контроль русской таможни. С точки зрения верхов викторианской Англии, Турция того времени – страна свободной торговли, открытая для британских товаров и влияния. Россия – страна протекционистская. Иными словами, потеря русского рынка в случае войны есть, конечно, несчастье, но из-за протекционизма поданные ее величества этот рынок и без войны рискуют потерять. А отступить по «восточному вопросу» значит потерять разом и Россию, и Турцию. Так рассуждали в Лондоне. В свою очередь, в Петербурге были уверены, что старые торговые связи между двумя странами столь важны и масштабны, что воевать англичане ни при каких обстоятельствах не будут, а предпочтут сторговаться.

Если для Петербурга война обернулась катастрофой с того самого момента, как в нее вступили Англия и Франция, то для западных стран Восточная война на первых порах оказалась способом оттянуть наступление кризиса. «Отдельные отрасли промышленности, – пишет Маркс, – как, например, производство кожи, железа, шерстяных изделий, а также судостроение, получили прямую поддержку благодаря обусловленному войной спросу. Испуг, вызванный объявлением войны после 40-летнего мира, на короткое время парализовал размах спекуляции. Благодаря займам, заключенным различными европейскими государствами в связи с войной, процентная ставка была настолько высокой, что являлась препятствием для чрезмерного развития промышленной деятельности и, таким образом, оттягивала кризис» [479]

[Закрыть].

ВОЙНА И БЛОКАДА

«Крымская война, – констатирует советский историк, – показала ошибочность многих дипломатических прогнозов обеих сторон относительно роли экономического фактора в англо-русских отношениях; заинтересованность в экономических связях не предотвратила конфликта, однако оказалась сильнее намерений обойтись без торговли с Россией и осуществить полную экономическую блокаду» [480]

[Закрыть]. Стратегия Николая I в черноморском конфликте была построена на двух ошибочных положениях. Во-первых, что турецкие сухопутные войска будут легко разгромлены, а во-вторых, что Англия не вмешается в борьбу иначе как дипломатическими средствами. Что касается турецкого флота, то его можно было вообще не принимать во внимание. Превосходство русской черноморской эскадры было подавляющим. После катастроф при Чесме и Наварине турецкое морское командование не решалось на активные действия против русских.

Однако реальные события развивались по совершенно иному сценарию. Турецкие силы на Дунае оказались в состоянии дать отпор русской армии. Вместо быстрой и легкой победы, за которой должен был последовать марш на Константинополь, начались затяжные сражения с переменным успехом. Пытаясь найти выход из стратегического тупика, российское командование усилило давление на турок в Азии, где под Ахалцихе удалось, наконец, одержать сухопутную победу, и нанесло удар по турецкой эскадре, базировавшейся у Синопа. Эти тактические успехи обернулись стратегической катастрофой.

Синопский бой в советской и российской историографии принято преподносить как выдающееся достижение. Официальная трехтомная история русского флота пишет о «смелости и решительности тактического замысла сражения», называет его «высшим достижением» военно-морского искусства [481]

[Закрыть]. Причем не только отечественного, но, по всей видимости, и мирового. Однако даже в России далеко не все оценивали результаты сражения столь высоко. Напоминая, что по числу орудий крупного калибра линейные корабли адмирала Нахимова имели над турецкими фрегатами и корветами трехкратное преимущество, морской историк Виталий Доценко констатирует, что на самом деле командующий флотом «не понимал сущности морской войны, искусства ведения морского боя» [482]

[Закрыть]. Он не сумел ни четко определить направление главного удара, ни поставить ясные задачи перед своими кораблями. А про боевой приказ Нахимова, которым так часто восхищаются авторы патриотических книжек, Доценко замечает: «Присутствует прекрасная форма изложения, причем заимствованная из известного «сигнала» Нельсона, одержавшего победу при Трафальгаре, но отсутствует главное – замысел флагмана» [483]

[Закрыть].

Победа в Синопском бою была одержана просто потому, что проиграть его при имевшемся соотношении сил было совершенно невозможно. Один из ветеранов Крымской кампании, адмирал И.Ф. Лихачев напоминал: «Наша эскадра была вдвое сильнее неприятельской материально и, конечно, в несколько раз сильнее ее в нравственном отношении. Следовательно, особого «геройства» тут не представлялось, и «свет» этим «удивлен» так же быть не мог» [484]

[Закрыть].

Еще более категорично высказывался Ф. Энгельс: «Победа при Синопе не доставляет славы русским. В то же время турки сражались с почти неслыханной храбростью, ни один корабль не спустил флага на протяжении всего боя» [485]

[Закрыть]. Во время битвы город Синоп был превращен в руины, а лучший из российских линейных кораблей 120-пушечный «Ростислав» получил серьезные повреждения и был отведен в Севастополь на ремонт (иностранная пресса даже писала о его гибели).