Текст книги "Периферийная империя: циклы русской истории"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

Глава XII РАСЦВЕТ РУССКОГО КАПИТАЛИЗМА: ОТ ВИТТЕ К СТОЛЫПИНУ

В то время как участие в мировой хлебной торговле разоряло деревню, в 80-е годы XIX века оно оставалось важнейшим источником средств для индустриализации. Капитализм, по выражению Лященко, пережил кризис 80-х «ценою разорения мелкого товаропроизводителя» [545]

[Закрыть].

К началу следующего десятилетия эти усилия уже начинали давать плоды. Рост городов вел к развитию внутреннего рынка, в том числе и для отечественного сельского хозяйства. По мере того, как Россия преодолевает последствия крымского поражения, более протекционистской становится ее таможенная политика. Отечественная промышленность начинает выходить из застоя.

1894 год был низшей точкой хлебных цен на внутреннем и мировом рынке. Затем начинается устойчивый рост. Приток капитала в сельское хозяйство делает производство при определенных условиях коммерчески прибыльным. Пшеница теснит рожь. Экспорт зерна почти удвоился. В 1900-1914 годах вывезли зерна на 7,3 млрд. рублей, тогда как за предшествующие тридцать лет всего на 8,6 млрд. [546]

[Закрыть].

По мнению Лященко, поток золота, обеспеченный России хлебным экспортом на рубеже XIX и XX веков, был сопоставим с экспортными доходами, которые в Америке создали «предпосылки блестящего развития капиталистической промышленности». Почему же, спрашивает исследователь, ничего подобного не произошло в России? Причина – в тех «отсталых социально-экономических условиях, с которым этот золотой поток у нас встретился» [547]

[Закрыть]. Между тем сами эти «отсталые социально-экономические условия» развились в России не без влияния мирового рынка и сложившегося международного разделения труда. Как мы увидим далее, вступление страны в индустриальную эру отнюдь не означало преодоления «отсталости». В известном смысле «золотой поток» не только стимулировал «прогрессивное развитие», как считали и либеральные, и марксистские экономисты того времени, но, напротив, укреплял «отсталые отношения», на которые они столь же единодушно сетовали.

ЭРА ВИТТЕ

Доходы от зерновой торговли создавали возможность для роста инвестиций в промышленность, подталкивая индустриальный рост, но были недостаточными для того, чтобы этот рост поддерживать. Вслед за «хлебными» доходами в Россию пошли инвестиции с Запада. Промышленный подъем 90-х годов сопровождался, по словам Покровского, «завоеванием России иностранным капиталом» [548]

[Закрыть].

В 1856-1887 годах в России было открыто 15 иностранных компаний (с общим капиталом в 71,1 млн. рублей), а в 1888-1894 годах – уже 22 компании с капиталом в 62,9 млн. рублей. В 1895-1902 годах число компаний достигает 90, а основной капитал – 253 млн. рублей [549]

[Закрыть]. Быстрее всего западный капитал занимает господствующие позиции в банковском деле. Растущая российская промышленность испытывает острый недостаток кредита. Уже современники замечали, что запоздалая индустриализация создавала диспропорцию между уровнем развития производства и состоянием банковского дела. На Западе, писал марксистский исследователь 20-х годов XX века С. Ронин, накопление капиталов «шло в ногу с развитием промышленности и ростом ее потребности в кредите». В России, напротив, индустриализация, востребованная новым международным разделением труда, опередила накопление местного капитала. В итоге, русская промышленность быстрыми темпами своего роста оказалась обязана «в огромной степени иностранному капиталу» [550]

[Закрыть].

Проблема, с которой столкнулась Россия в 1890-х годах, воспроизводилась многократно в странах «периферии», вставших на путь индустриализации. Создание современной промышленности требовало сразу высокого уровня накопления, тогда как «естественное» развитие капитализма предполагало постепенное «созревание» финансового сектора, поэтапного перераспределения ресурсов – как это происходило на Западе. Страны «периферии», собственными ресурсами финансировавшие накопление в «центре», неожиданно обнаруживают нехватку денег. Положительного торгового баланса оказывается недостаточно для решения проблемы. Чем быстрее растет промышленность, тем острее она ощущает дефицит капиталовложений. Отчасти проблема решается за счет государственных инвестиций. Отсюда огромное значение, которое имел казенный сектор в экономике царской России конца XIX и начала XX века. Неудивительно, что Государственный Банк в России не только был создан раньше, чем в большинстве европейских стран (за исключением Швеции), но и превратился к началу нового столетия в одного из ведущих инвесторов страны. Консервативный экономист H.H. Шипов поэтично рассуждал в те годы, что если «все денежные капиталы» страны, «созданные упорным народным трудом в поте лица своего», составляют кровь экономики, то Государственный Банк является «сердцем, которое разносит все эти денежные богатства по всей Матушке-России» [551]

[Закрыть].

В этом плане петербургская империя предвосхищала тенденции развития, типичные для многих «периферийных» стран XX века, пытавшихся совмещать формирование буржуазных хозяйственных отношений с активной ролью государства, нередко выступающего мотором, движущей силой и главным агентом развития. Однако государственных средств заведомо не хватало. С другой стороны, даже если правительственные чиновники (вопреки либеральным мифам более позднего времени) порой оказывались довольно эффективными администраторами, они редко выступали в роли новаторов [Исследователь государственного хозяйства царской России В.В. Красавин приводит целый ряд примеров неэффективного хозяйствования частных хозяев, особенно на приватизированных предприятиях, что резко контрастирует с ответственным подходом чиновников. Министр государственных имуществ М.Н.Островский после поездки на Урал в 1885 году докладывал Александру III о бедственном положении приватизированных промыслов, где «дела ведутся хищнически, в ущерб будущности дела» [552]

[Закрыть] Подробный анализ доклада Островского дан в статье В.В. Красавина «Эволюция государственного хозяйства Российской империи в эпоху капитализма», которая, к сожалению, на момент издания данной книги еще не была опубликована]. Напротив, иностранные компании не только вкладывали в страну необходимые капиталы, но зачастую приносили и новые технологии, без которых невозможно было представить себе модернизацию хозяйства.

В результате возникает неизбежный культ иностранного инвестора, как силы, движущей вперед экономику. Недостаток средств подразумевает и чрезвычайно большую роль банков, выступающих не только кредиторами промышленников, но и посредниками между отечественным товаропроизводителем и мировым финансовым рынком.

На Западе в это время наблюдается очевидный кризис перенакопления. Кредит сравнительно дешев, а собственникам некуда выгодно вложить свои капиталы. На подобном фоне «периферийные» страны неизменно приобретают особую привлекательность. Россия времен Витте притягивала капитал высокой, немыслимой в Европе нормой прибыли и казенными заказами. Неслучайно западные капиталы наиболее активно шли в отрасли, благополучие которых было гарантировано правительственными решениями.

Граф Сергей Витте, выступавший тогда в Петербурге главным архитектором экономической политики, великолепно почувствовал открывшиеся перед страной возможности. Благодаря проведенной им в качестве министра финансов реформе, рубль стал весомой валютой на европейских рынках. В либеральной публицистике конца XX века постоянно можно увидеть ссылки на «былую славу» рубля, котировавшегося на Западе. В действительности на протяжении большей части своей истории рубль был валютой весьма слабой. Причем в Петербурге этого отнюдь не стеснялись, ибо дешевый рубль, стоивший в Европе даже меньше, чем дома, был выгоден экспортерам. Однако теперь ситуация изменилась. Промышленность нуждалась в оборудовании и капиталах. Став министром финансов в 1892 году, Витте восстановил обращение металлических денег. Один бумажный рубль был приравнен к 66 копейкам серебром, но одновременно количество бумажных денег в обращении сократили, а серебряные монеты были перечеканены. Курс бумажных и серебряных денег стал один к одному и был закреплен на этом уровне. Финансовая реформа, проведенная на фоне общего удешевления денег в Европе, привела к резкому удорожанию рубля, который впервые в своей истории стал на Западе цениться дороже золота. Курс русской валюты был теперь так же завышен, как раньше – занижен. Но эта система работала.

Активный торговый баланс можно было поддерживать лишь вывозом хлеба из страны. В середине 80-х вывозили 17% от общего производства зерна, к началу 90-х – уже четверть. При этом мировые цены падали. Рост вывоза должен был перекрыть снижение цен, но возрастающий русский экспорт сам давил на мировой рынок, усугубляя положение. Если в 80-х активный торговый баланс России составлял 100-150 млн. рублей в год, то к 1899 году – всего 7,2 млн. рублей [553]

[Закрыть]. Однако к началу XX века положение дел несколько улучшилось, мировые цены на зерно вновь стали расти. Другое дело, что это сопровождалось повышением внутренних цен и удорожанием рабочей силы. Это, естественно, создало благоприятные условия для роста рабочего движения, которое всерьез заявило о себе в 1905 году.

Будучи всего лишь министром финансов, Витте сосредоточил в своих руках огромную власть, выходившую далеко за рамки его официальных полномочий. Секрет его успеха состоял в том, что, пользуясь исключительно благоприятной рыночной конъюнктурой, Витте смог одновременно укрепить национальную валюту и резко увеличить государственные расходы. Одновременно был включен на полную мощность фискальный пресс: низы русского общества должны были оплатить растущие траты правительства.

Основные средства были брошены на строительство железных дорог, что обеспечило вал заказов для металлургической и, отчасти, машиностроительной промышленности. Возвращение к протекционизму подстегнуло местное производство. При Витте русский таможенный тариф оказался одним из самых высоких в мире [Та же тенденция сохранялась и при Столыпине. Средний таможенный тариф в России к 1913 году составлял 38%, больше, чем даже в США, где он достиг к 1914 году 30%. Германский тариф не превышал 13%. Выше, чем в России, таможенные тарифы были только в Испании – 41% [554]

[Закрыть]]. Несмотря на это машины и оборудование ввозились в огромных количествах – иностранцев притягивал растущий местный рынок, а «крепкий» рубль позволял сравнительно недорого импортировать технику.

Укрепив рубль, петербургское правительство получило возможность резко увеличить свои заимствования на международных финансовых рынках. Для западных инвесторов Россия выглядела страной уникальных возможностей. Обстоятельства сошлись, казалось бы, чрезвычайно счастливо. В России – «крепкий рубль», а западные финансовые рынки страдают от изобилия «лишних» денег. «Все это, – пишет Ронин, – хлынуло золотым потоком в железнодорожное строительство и промышленность, огражденную от иностранной конкуренции высоким покровительственным тарифом 1891 года» [555]

[Закрыть].

Промышленный подъем 1890-х и начала 1900-х годов был и вправду впечатляющим. Химическая промышленность выросла в 1890-1899 годах на 274%, горнодобывающая – на 372%, металлургия – на 793% [556]

[Закрыть]. Общий рост промышленного производства, по данным Струмилина, составил в период 1895-1900 годов 59%, а если за точку отсчета брать 1892 год, то к 1899 году прирост составил 73% [557]

[Закрыть]. Однако даже на этом фоне развитие железнодорожной сети идет головокружительными темпами. Программа железнодорожного строительства, затеянная в конце XIX века, вызвала бешеный спрос на продукцию металлургии. С 1860 по 1870 г. железнодорожная сеть России выросла с 1492 верст до 10 090, что считалось впечатляющим успехом, а в 1870-1880 годах она опять удвоилась, достигнув 21 236 верст, однако затем темпы роста железных дорог снизились. К 1890 году их продолжительность составляла 27 238 верст. Однако с 1890 по 1900 год наблюдается новая «железнодорожная горячка», протяженность путей достигает (главным образом за счет Транссиба) 48 565 верст [558]

[Закрыть]. Именно очередная «железнодорожная горячка», накачивая спрос на металл и другие изделия, создавала условия для подъема других отраслей промышленности. Весь этот спрос был обеспечен государственными программами. Неудивительно, что завершение строительства Транссиба оказалось настоящим бедствием не только для российских, но и для французских капиталистов.

Русские промышленники постоянно жаловались на бессистемность и непоследовательность правительства в деле железнодорожного строительства. Между тем, как отмечал позднее экономист И. Вавилин, упреки эти были не по адресу: «Царское правительство строило железные дороги на деньги, находившиеся в кармане французской, английской и германской буржуазии, а потому оно и не могло иметь своего плана железнодорожного строительства, а строило тогда, когда европейская буржуазия давала деньги, и не те линии, которые нужны были для удовлетворения потребностей народного хозяйства, а те, которые требовались французским военным командованием» [559]

[Закрыть]. Действительно, французское правительство неоднократно давало понять царской администрации, что дороги надо строить, исходя из стратегических соображений. Уже в 1901 году французский генеральный штаб настаивал на строительстве стратегической двухколейной дороги от Бологого до Седлеца за счет предоставленных России кредитов. Витте доказывал, что для этого необходимо предоставить Петербургу новый заем, тогда как в Париже были уверены, что уже занятых средств вполне достаточно. В конечном счете новый заем был все же предоставлен. В 1912-1913 годах французское министерство финансов дважды заявляло, что условием получения кредитов является строительство железнодорожной сети на западе России для переброски туда войск в случае войны с Германией. Официальные французские представители действовали в тесном взаимодействии с частными банками, например Credit Lyonnais (что, кстати, опровергает версию об аполитизме французских предпринимателей). Русским популярно объясняли, что «французское правительство может способствовать регулярному размещению на рынке русских фондов, но в качестве компенсации оно должно получить военную помощь от русских союзников» [560]

[Закрыть].

ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ НА ЮГЕ РОССИИ

Рубеж XIX и XX веков был временем стремительной индустриализации на юге России. Здесь строились многочисленные металлургические и металлообрабатывающие заводы. Подавляющее большинство этих предприятий было создано иностранным капиталом – сначала английским, а затем французским и бельгийским. Первый шаг был сделан англичанином Джоном Юзом, основавшим Новороссийское общество каменноугольного и рельсового производства. Вскоре затем возникло Южно-Днепровское металлургическое общество, созданное бельгийской компанией Коккериль. За ним последовали Французское общество криворожских железных руд, Русско-бельгийское металлургическое общество и многие другие. Практически все исследователи начала XX века признают роль иностранных инвестиций в экономическом подъеме рубежа веков. «Тот чрезвычайно быстрый рост промышленности в России, какой происходил в конце XIX и в XX столетиях, – отмечает Вавилин, – в значительной мере обязан именно приливу капиталов из европейских стран» [561]

[Закрыть]. Этот тезис повторяли экономисты как марксистского, так и либерального направления.

Меры Витте по укреплению рубля привлекли в Россию иностранный капитал в тот момент, когда на Западе развивался кризис перенакопления. Прибыли снижались, выгодных инвестиционных проектов не было. Как отмечает Туган-Барановский, в 90-е годы имело место «обилие свободных капиталов на западноевропейском рынке» [562]

[Закрыть]. Кризис перенакопления особенно остро чувствовался в Британии и Франции. В 1895 году капитал, размещенный в Париже, давал 2,2%, в Лондоне – 2%, в Берлине – 3,15%. Спустя два года -в Париже 2%, в Лондоне – 2,78%, в Берлине – 3,84% [563]

[Закрыть]. В Германии, где индустриализация началась позднее, средний процент на капитал был выше. Однако в условиях острого франко-германского соперничества вкладывать деньги в развитие немецкой промышленности было для французских финансистов затруднительно. Русские предприятия, напротив, готовы были платить невообразимые прибыли, а крепкий рубль позволял успешно накапливать средства и вывозить их в любое удобное время. Особую роль в индустриализации России играл бельгийский капитал, выступавший, как правило, младшим партнером французского. Предпринимателям из этой маленькой страны принадлежала изрядная часть вновь создаваемых предприятий в самых разных отраслях. Доля бельгийского капитала на российском рынке была в определенные периоды почти равна французской, а по прямым инвестициям бельгийцы превосходили французов. Это объясняется тем, что в отличие от французских инвесторов, вносивших только свои финансовые средства, бельгийцы гораздо чаще приносили с собой и технологии. Обладая небольшой территорией, Бельгия была к началу XX века одной из наиболее промышленно развитых стран. Однако бельгийская промышленность быстро достигла естественных пределов роста в собственной стране, и капитал устремился к «новым рубежам», на востоке Европы.

Основные средства иностранных инвесторов размещались на юге России. Здесь создавались механические, сталелитейные, трубопрокатные заводы. «На заграничных рынках акции этих заводов, приносивших огромные дивиденды, от которых давно отвыкли иностранные капиталисты, стояли так высоко, что достаточно было прибавить к названию фирмы слово «днепровский» или «донецкий», чтобы рассчитывать на легкий сбыт акций за границей», – писал Туган-Барановский [564]

[Закрыть].

Русские трубопрокатные заводы, находившиеся под немецким контролем, были объединены в синдикат, который вел острую борьбу с французскими и бельгийскими конкурентами. В свою очередь, франко-бельгийские капиталисты создавали синдикаты в каменноугольной промышленности юга России. До прихода иностранного капитала эта часть страны была почти не затронута индустриализацией. Но в 1895 году юг уже перегнал Урал, колыбель отечественной промышленности, а в 1900 году выплавлял чугуна больше, чем вся остальная империя вместе взятая. К 1909 году 70% общей выплавки чугуна в стране приходится на этот регион.

Из 18 промышленных акционерных обществ, развернувшихся здесь в эти годы, 12 были полностью иностранными, остальные 6 – смешанными. На иностранные предприятия приходится 67% здешнего чугуна, 58% готовых изделий [565]

[Закрыть] [Те же данные, с небольшими отличиями приводит и Донгаров: «На юге России не было почти ни одного предприятия, в котором бы не участвовал иностранный капитал. Из существовавших там 18 акционерных обществ акции 16 котировались на иностранных биржах» [565a]

[Закрыть]]. С помощью иностранных инвестиций строятся электростанции, машиностроительные, паровозостроительные и вагоностроительные заводы. Рассказывая о торговле русскими бумагами «в кулисах» парижской биржи, профессор Левин писал в 1918 году: «Не будет преувеличением сказать, что парижский coulissier создал нашу тяжелую индустрию» [566]

[Закрыть].

Господство иностранного капитала остро чувствовалось в «высоких технологиях» того времени – энергетике, электротехническом и химическом производстве. Здесь преобладали немецкие инвесторы. Исследователи признают, что в электротехнической промышленности России германский капитал занимал «почти монопольное положение» [567]

[Закрыть]. Из двух компаний, специализировавшихся на производстве резины, одна («Проводник») была французская, другая («Треугольник») немецкая. В табачной промышленности лидирующее положение занимала английская General Russian Tobacco Corp. Американские компании вложили средства в добычу золота, нефти, страховое дело. С 1900 по 1915 год их инвестиции увеличились почти в 15 раз – с 8 до 114 млн. рублей [568]

[Закрыть].

Они также налаживают производство сельскохозяйственных машин. Как отмечает известный историк М.Я. Гефтер, обосновавшись в России, бизнесмены из США «стали самыми ревностными сторонниками введения покровительственных пошлин» [569]

[Закрыть].

Производство меди также все больше оказывалось в руках английского и французского капитала. В руках иностранцев было 90% производства платины. Иностранные вложения пришли также в угольную промышленность Донецкого бассейна, в добычу железной руды. В отличие от французского капитала, сосредоточившегося на юге, более консервативные английские инвесторы предпочитали вкладывать средства в уральскую металлургию. Но особое значение для русской промышленности, разумеется, имела шведская фирма «Нобель», наладившая массовую добычу нефти в Баку. «Товарищество братьев Нобель» было создано еще в 1879 году. «До образования этого первого товарищества с иностранными капиталами добыча нефти, производившаяся местными предпринимателями, хотя и возрастала, но велась технически очень несовершенными способами. «Т-во бр. Нобель» сразу же ставит свое предприятие на широкую ногу. Для правильной постановки производства Нобель не жалеет средств, вводя технические усовершенствования, учреждая специальные лаборатории, в корне преобразуются способы переработки нефти. Для доставки нефти с места добычи строится нефтепровод, строятся огромные резервуары для ее хранения. В речном и морском транспорте начинается применение наливных пароходов и барж, на железной дороге вводятся специально приспособленные для нефтяных грузов вагоны-цистерны, заводы соединяются с пристанями керосинопроводами» [570]

[Закрыть].

За Нобелями в Баку приходят другие западные инвесторы. Приток капиталов быстро превращает захолустный город в крупный промышленный и культурный центр империи. К концу столетия Россия по производству нефти обгоняет США.

Бакинская нефть все больше интересовала англичан. Британская империя в тот момент не имела достаточно разведанных запасов нефти на своей территории, а значение этого стратегического сырья стремительно росло. Понятно, что в преддверии конфликта с Германией контроль над бакинской нефтью становился важнейшим вопросом не только с экономической, но и с военно-политической точки зрения. В Баку приходит компания «Shell», создается специально для работы здесь «Russian General Oil Corp». Вместе с Нобелем она контролирует более половины добычи и 75% торговли русской нефтью. Только с 1910 по 1914 год британских капиталов вложено здесь на 134,6 млн. рублей, тогда как отечественных – всего на 9,58 млн. рублей (и это в период, когда национальный капитал находился на подъеме) [571]

[Закрыть]. К этому времени «Russian General Oil Corp» уже обошла и «Shell», и Нобеля.

История грозненской нефти похожа на бакинскую. Первоначально ее разработку начали местные предприниматели, но очень быстро обнаружилось, что им не хватает ни капитала, ни технологий. Акционерное общество «И.А. Ахвердов и Ко», владевшее приисками, пыталось в 1894 году найти инвесторов в Британии. В свою очередь, англичане обратились к бельгийским и голландским банкам, в результате чего в Брюсселе год спустя было создано акционерное общество «Petroles de Grosnyi». В конечном счете, все дело перешло к бельгийцам. Аналогичной была и судьба других грозненских предприятий.

Иностранный капитал играл немалую роль даже в таком, казалось бы, внутреннем деле, как налаживание городского транспорта. В Москве действовало два общества конно-железных дорог (конок), предшественников современного трамвая. «Первое общество» находилось под русским контролем, а «Второе общество» было бельгийским. В 1891 году они заключили договор о совместной эксплуатации линий: «При этом техническое руководство обоими предприятиями осуществлялось на месте русским обществом, а финансовое – бельгийским, которое получило несколько мест в правлении первого» [572]

[Закрыть]. Впоследствии переход от конки к трамваю в первопрестольной столице был осуществлен при содействии немецкого капитала.

Аналогичным было положение дел и в других городах. «Трамвай и конка – самое выгодное и самое прибыльное коммерческое предприятие. Вот почему иностранные капиталисты, как хищные вороны, стаями налетают на каждый город, где только поднимается вопрос об устройстве конки или трамвая…» – сетовал харьковский обыватель в 1908 году. Бельгийская трамвайная концессия, по его подсчетам, и в Харькове, и в Кременчуге, и в других местах обогатила иностранцев, «оставив город таким же грязным, темным и неблагоустроенным, каким он был раньше» [573]

[Закрыть].

Разоблачив своекорыстие иностранных инвесторов, вывозящих прибыль из страны, автор цитируемого памфлета призывал родной город начать строить и эксплуатировать трамвай, а доходы от него «тратить на свое благоустройство» [574]

[Закрыть]. Это самоочевидное решение, казалось ему, затруднено лишь недостатком предприимчивости и сообразительности сограждан, на каждом шагу упускающих очевидную выгоду. На самом деле, однако, неспособность русских предпринимателей и чиновников обойтись без помощи иностранцев имела куда более глубокие причины.

В отличие от харьковского обывателя, пытавшегося защищать родной город от бельгийских трамвайщиков, большинство экономистов того времени не видело никакой проблемы в притоке иностранных капиталов.

Среди чиновников порой бытовали и другие настроения. В частности, Министерство внутренних дел подготовило циркулярное письмо, где рекомендовало местным властям оставлять прибыльные транспортные предприятия в своей собственности, а для их развития использовать кредиты государственных банков [В упомянутой выше статье В. Красавина приводятся циркуляры, предлагающие городским думам создавать и эксплуатировать объекты коммунального хозяйства самим [575]

[Закрыть]]. Однако волновали чиновников не перспективы экономического развития, а всего лишь пополнение бюджета. Стратегически «казна» выступала не альтернативой иностранному капиталу, а его партнером.

ИМПОРТИРОВАННЫЙ КАПИТАЛИЗМ

Когда Витте говорили о проблемах, которые могут быть связаны с притоком иностранного капитала, он просто отвечал, что бояться этого «значит не знать своей великой истории, не верить в себя и свои великие силы» [576]

[Закрыть]. Ссылки на «великую историю» в России традиционно прикрывают отсутствие у правительства других аргументов. В таком же точно стиле рассуждали официальные экономисты и позднее. В 1990 году, когда привлечение иностранного капитала вновь было провозглашено государственной политикой, была опубликована брошюра А.Г. Донгарова «Иностранный капитал в России и СССР», призванная доказать, что воздействие западных предпринимателей на отечественную экономику было исключительно благотворным. «Именно Россия использовала заграничный капитал в интересах своего развития, а не он диктовал выгодные ему самому цели, например добычу сырья на вывоз» [577]

[Закрыть].

Между тем иностранный капитал искал в России рубежа веков вовсе не сырья, которого было и в других местах достаточно, а прибылей, существенно превышающих европейские нормы. Это великолепно понимал М. Туган-Барановский. Известный экономист прекрасно отдавал себе отчет в том, что западный капитал, приходящий в Россию, стремится к «колониальным» сверхприбылям: «Тот рынок, которого Англия ищет за тысячи верст в отдаленных странах Африки или Азии, открывается для русского фабриканта в непосредственном соседстве, благодаря проведению железнодорожной линии» [578]

[Закрыть]. Движение капитала из «старых» буржуазных стран в «новые» – естественное явление, основа глобального прогресса и развития. Туган-Барановский прекрасно отдает себе отчет в том, откуда берутся чрезвычайно высокие прибыли на «новых» рынках: «Русский промышленный капитал питается не только соками эксплуатируемых им рабочих, но и соками других, не капиталистических производителей, прежде всего земледельца-крестьянина. Земледелец, который покупает плуг или косу по цене, вдвое высшей стоимости производства, еще больше участвует в создании высокой нормы прибыли Юзов, Коккерилей и прочих владельцев металлических заводов, чем их собственные рабочие. В этой возможности стричь овец, так сказать, вдвойне, жечь свечу с обоих концов, и заключается секрет привлекательности России для иностранных капиталистов». Следовательно, и рассуждения об узости внутреннего рынка в Российской империи не имеют никакого практического смысла. «Рынок для капиталистической промышленности складывается всего благоприятнее в таких странах, в которых, как в России, при обилии естественных богатств масса населения еще не порвала с прежними архаичными формами хозяйства» [579]

[Закрыть].

Разумеется, Туган-Барановский уверен, что с прогрессом капитализма это преимущество «не может не утратиться» [580]

[Закрыть]. Иными словами, сверхэксплуатация «туземного» населения, в конечном счете, приведет к развитию «нормального» капитализма, который устранит подобные диспропорции и создаст условия для более справедливого общества. Опыт «отдаленных стран Африки и Азии», однако, уже к началу XX века давал основания усомниться в справедливости подобного вывода. Вопреки представлениям либеральных экономистов, «развитие» далеко не обязательно вело к благосостоянию.

Парадоксальным образом харьковский обыватель выявил суть вопроса лучше многих столичных профессоров. Проблема иностранных инвестиций в том, что за них нужно платить. Там, где есть ввоз капитала, должен быть и вывоз прибыли. Сверхприбыли, получаемые в России, обслуживали процесс накопления капитала во Франции и других западных странах. В условиях, когда дивиденды достигали 40% в России [581]

[Закрыть] при средней доходности капитала во Франции чуть более 2%, нетрудно догадаться, что параллельно индустриальному развитию происходило широкомасштабное перераспределение ресурсов от более бедной страны в пользу более богатой. В Париже того времени говорили, что Россия превращается «в Дикий Запад Франции», имея в виду, что для тамошнего капитала русские инвестиции открывают такие же безграничные возможности, как «золотая лихорадка» в Калифорнии – для Америки [582]

[Закрыть].

Тезис о сверхприбылях оспаривается Донгаровым, который приводит гораздо меньшие цифры. По подсчетам Донгарова, средняя норма прибыли на заграничный торгово-промышленный капитал «составляла в 1887-1913 гг. 12,9%» [583]

[Закрыть]. Легко заметить, однако, что приводимые Донгаровым данные – это что-то вроде «средней температуры больных по палате». Они включают в себя и период подъема 1888-1894 годов, и время индустриального бума 1895-1902 годов, когда прибыли достигли пика, и время кризиса 1903-1905 годов, когда прибыли резко снизились и западные инвестиции столь же резко сократились, и последующее восстановление экономики в 1906-1913 годах. В пиковые периоды, когда основная масса капитала прибывала в Россию, прибыль в 12-13% считалась скорее низкой, а во время индустриального спада наблюдался вывоз капитала из страны. Однако даже если бы иностранная прибыль в России не превышала 13%, это все равно были показатели для европейской промышленности чрезвычайные, превосходившие французские показатели примерно в 6 раз. Каким образом достигались подобные результаты?