Текст книги "Наука побеждать. Авантюра (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

   – Какой ценой отбили, – напомнил я. – Нет, фельдфебель, второй атаки мы можем и не отбить, если к нам пожалуют не лёгкие кавалеристы, а драгуны. Если их будет достаточно, они могут просто смять нас. Взводом гренадер входа в усадьбу не удержать.

   – Кольев никаких тут нет и набрать дерева для них в усадьбе негде, – доложил мне Кмит. – Я осмотрел всю усадьбу, нет тут ничего подходящего.

   – Знаешь что, Ефимов, – вздохнул я. – Отряди троих раненых, из тех, кто сражаться уже не могут, и отправь их за сапёрами. Нашими, французскими, не важно. Главное, чтобы побыстрей.

   – Есть, – ответил поручик, лихо проведя пальцем по усам.

   Не прошло и пяти минут, как из усадьбы выбежали трое наспех перевязанных солдат в стрелковых мундирах.

   – Боюсь, не успеют, – покачал головой Кмит.

   – Но попытаться-то стоит, верно? – сказал я ему.

   У меня тоже была весьма смутная надежда на то, что сапёры придут до атаки вражеской кавалерии, и ей не суждено было сбыться. Не прошло и десяти минут с тех пор, как стрелки убежали за сапёрами, вдали замаячили красные мундиры британских драгун. Не лёгких, как до того, а настоящих драгун в шлемах с чёрными "гривами". И лошади у них куда мощней, разгонятся, как следует, и сомнут. Одно радует, атакуют вверх по склону, и трюков никаких предпринимать, судя по всему, не собираются. На флангах видны серые и синие мундиры лёгких кавалеристов, значит, снова будет перестрелка на стенах, а тяжёлая кавалерия атакует вход в усадьбу.

   – Гренадеры! – скомандовал я. – В две шеренги стройся! Мушкеты зарядить! Штыки примкнуть! После залпа, первая шеренга, приклады в землю!

   – Ефимов, – обратился я к командиру стрелков, – соберите у мертвых и раненых, что не могут сражаться, гладкоствольные мушкеты. Бой идёт на таких расстояниях, что от штуцеров нет толку. – Я обернулся к капитану Люка и спросил: – Вы не против, если мои люди воспользуются мушкетами ваших солдат?

   – Absolument, – кивнул тот. – Всё для победы.

   – Солдаты, – сказал я гренадерам, – сейчас на нас снова навалится враг. Тяжёлой кавалерией. Мы должны выдержать, выстоять, во что бы то ни стало. Британцы не должны захватить усадьбу, иначе под ударом окажется весь фланг нашей армии. Под вражьи пули подставим наших братьев по полку!

   – Умрём, вашбродь, – ответил Роговцев, – но не пустим врага!

   Как я и предполагал, вражеская кавалерия разделилась. Лёгкие драгуны и бостонцы устремились к стрелковым позициям, осыпая их градом пуль их мушкетонов и пистолетов. А драгуны тяжёлые помчались на нас. Они обстреляли нас, без особого результата, скорее, что называется, для порядка, и тут же устремились в рукопашную. Вот тут я и скомандовал:

   – Залп!

   Он был поистине разрушителен. Пули, выпущенные со столь небольшого расстояния, выбивали красномундирных всадников из сёдел и те падали под ноги своих коней. Те, кто и не было убит выстрелом, но упал с лошади, оказывался просто затоптан. Страшная смерть.

   Драгунам изрядно помешала импровизированная баррикада из трупов и мёртвых лошадей, она не давала им приблизиться вплотную, и мои гренадеры получали преимущество. Они рубили по штыкам и мушкетным стволам, но подойти ближе не могли, не рискуя переломать лошадям ноги. Некоторые стреляли по гренадерам в упор из пистолетов, выбивая солдат из шеренг. Я скрипел зубами, глядя, как тает на глазах строй. Но поделать с этим ничего не мог. Я заряжал свой пистолет и стрелял по драгунам, почти не целясь. Промахнуться с такого расстояния было невозможно.

   Наконец, отчаявшись пробиться мимо импровизированной баррикады, драгуны отъехали на некоторое расстояние. Их трубач заиграл неизвестный мне сигнал.

   – Гренадеры, мушкеты заряжай! – выкрикнул я.

   – Шевелись! – тут же подхватили унтера. – Поспешай! Пока раки тут мешкаются!

   Заряжать мушкеты с примкнутыми штыками весьма сложно, однако мои гренадеры успели вовремя и спрятали шомпола в держатели, как раз когда проёму подъехали уже знакомые американские кавалеристы с верёвками с "кошками" при седле. На сей раз, они пересели на небольших коней, более привычных лёгкой кавалерии. Держась на безопасном расстоянии, они зацепили конские трупы "кошками" и в два счёта растащили их.

   Драгуны, отъехавшие на полсотни саженей, пришпорили лошадей. Я понял, что это конец.

   Драгуны мчались на нас, горяча коней. Почти все пренебрегли огнестрельным оружием, лишь у одного двух в руках пистолеты, остальные держали поперёк седла тяжёлые палаши. Время как будто замедлилось. Я отчётливо видел, как взлетают конские копыта, как из-под них вылетают комья сухой земли, как врезаются в лошадиные бока стальные звёздочки шпор, кровеня их. Я видел все детали драгунских мундиров, вплоть до пуговиц и галуна, их тяжёлых палашей с широкими клинками и темляками у офицеров, замки пистолетов, на курках которых некоторые драгуны держали ладони левых рук.

   – Сейчас они ударят по нам, солдаты! – сказал я гренадерам. – Залп одновременно обеими шеренгами. А после сойдёмся в рукопашную. И ту надежда только на ваши штыки. Мы должны выстоять! Умереть – не отступать, гренадеры! – выкрикнул я. – И, что бы то ни было, для меня было честью командовать вами!

   – Служим Отечеству! – ответили солдаты хором, как на параде.

   Драгуны обрушились на нас. Но прежде гренадеры дали залп. Без команды. С убийственной дистанции. Штыки первой шеренги практически упирались в лошадиные морды. Треск мушкетов разорвал воздух, слившись с треском выстрелов, звучащих на стенах. Но разогнавшихся драгун залп остановить уже не мог. Они врезались в наши шеренги, обрушив на головы гренадер свои палаши, или же разрядив в них пистолеты.

   Я выстрелил в первого попавшегося драгуна с офицерскими эполетами. Пуля весьма удачно угодила ему в грудь, удар её буквально развернул офицера в седле. Он обмяк, уронил руки вдоль тела и поник головой, козырёк шлема наехал на глаза. Почуявший свободу конь вынес мёртвого офицера из битвы.

   Удар драгун был страшен. Озлобленные первой неудачей, они готовы были жизни положить, но ворваться в усадьбу. Тяжёлые палаши взметались над гренадерскими киверами, срубая головы, отсекая руки, ломая мушкеты и штыки. Шеренги гренадер прогнулись, но держались. Они вонзали штыки в конские тела и ноги всадников, самые ловкие умудрялись бить драгун в живот. Я видел, как седоусый гренадер в шапке-митре, тот самый, что хотел драки, не смотря на раны от палашей и пуль, всадил штык в бок драгуна и рывком выдернул его из седла. Красномундирник повис на его мушкете, насаживая себя на штык своим же весом. Кровь пролилась на ствол мушкета, руки гренадера, его шапку-митру. Опустив драгуна наземь, седой гренадер выдернул из его тела штык и даже успел подставить оружие под удар следующего драгуна.

   Я заряжал пистолет и стрелял, всаживая в мельтешащие красные мундиры пулю за пулей. Однако рука сама собой то и дело тянулась к эфесу палаша. Я намерено старался не касаться его, слишком уж хорошо помнились мне разговоры с лордом Томазо и неприятные чувства, которые я испытывал, выходя из палатки шотландского капитана Мак-Бри.

   Я успел сделать около десятка выстрелов, прежде чем британские драгуны прорвали строй гренадер. Сунув пистолет в кобуру, я выхватил-таки палаш и закричал, срывая голос:

   – Рассыпаться! Отходить к домам! Стрелки, со стен! В дома! Все в дома!

   – Voltigeurs! – поддержал меня капитан Люка. – A la maisons!

   Шеренги гренадер рассыпались, солдаты бросились к домам. Теперь только они могли дать защиту от драгун. Некоторые запаниковали и побежали, теряя кивера, но больше было тех, кто отступал в полном порядке, сбившись в небольшие ощетинившиеся штыками группки. Иных британцы прижимали к стенам и уничтожали. Стрелки спустились с галереи и, огрызаясь выстрелами, двинулись к домам.

   – К домам! – продолжал надрываться я. – Скорее к домам!

   Мимо меня пробежал какой-то совсем ещё молодой солдатик в гренадерском мундире, в глазах его горела паника, кивера на голове нет, однако мушкет держит крепко.

   – Куда?! – ухватил я его за плечо. – Не поворачивайся к врагу спиной!

   Развернув его лицом к атакующим драгунам, я вскинул палаш и быстрым ударом пронзил бок ближайшему кавалеристу. Не разворачиваясь, рубанул второго, под тяжёлым клинком затрещали рёбра. Пользуясь прикрытием их коней, отступил на несколько шагов, буквально таща за собой ошалевшего гренадера.

   Рядом Роговцев подставил мушкет под палаш драгуна и тут же врезал ему прикладом в зубы. Тот откинулся в седле, прижав левую руку к лицу. Но товарищ его всадил пулю из пистолета в грудь фельдфебелю. Тот рухнул на руки седоусому гренадеру, он подхватил его и потащил на себе к домам.

   Капитан Люка выстрелил из двух пистолетов поочерёдно, сбив с сёдел пару драгун, и вынул саблю. Лихо отсалютовав ею противникам, он сделал несколько быстрых выпадов, ранив пару драгун. Капитан отступал, отбиваясь от наседающих британцев, окружив себя веером стальных бликов.

   Драгун на всём скаку пролетел мимо меня, не рассчитав немного. Он натянул поводья, но было поздно. Я ударил его палашом по спине, а опомнившийся гренадер ткнул штыком. Мы вместе проскочили дальше к домам.

   Драгунам, лихо ворвавшимся в усадьбу, было тесно с их могучими конями. Они потеряли подвижность, главный козырь кавалерии и теперь могли рассчитывать только на свои палаши и собственную ловкость в обращении с ними. Это и дало нам шанс. Потери, конечно, были очень велики, особенно среди гренадер, но всё же мы успели укрыться в домах.

   Ворвавшись в душную темноту, я едва не рухнул от ударившей в нос вони, царившей обычно в полевых госпиталях. Запахи крови, пороха, бинтов и ружейного масла смешивались в просто убойную смесь, дышать которой было практически невозможно. Кроме меня в доме собрались пятеро гренадер и трое стрелков во главе со старшим унтером Ковалёвым.

   – Вести огонь из окон, – приказал я, вытирая клинок палаша о рукав и пряча его в ножны. – Андреев, на нас с тобой дверной проём, ни один британец не должен войти в дом.

   – Есть, – бодро, не смотря на крайнюю усталость, ответил седой гренадер, становясь к проёму и без приказа заряжая мушкет.

   – Раненые, – обратился я к солдатам, лежащим у дальней стены дома рядом с составленным в пирамиду оружием, – кто может, заряжайте мушкеты и передавайте нам.

   Повторив приказ по-французски, я повернулся к двери и вынул из кобуры пистолет.

   Драгуны быстро окружили наши дома и принялись рубить эти ненадёжные конструкции палашами. Те буквально сотрясались от ударов, но держались. Мы стреляли из окон и дверным проёмов, стараясь поразить врагов, но британцы, естественно, держались от них подальше. Но находились среди них лихие ребята, кто, спешившись, подбегали к окнам и наудачу тыкали палашами в них или рубили высунувшиеся из них мушкетные стволы. Один такой пронзил молодого гренадера, который ворвался в дом вместе со мной. Я заметил красный мундир и выстрелил навскидку. Не знаю, попал или нет, проверить возможности не было.

   Да и не нужно было. Нам оставалось только ждать, когда захлопнется ловушка, расставленная нашим командованием. Вся усадьба Бычий след была одной большой мышеловкой, дверца которой должна была вот-вот захлопнуться. Знаком служил спущенный над усадьбой флаг. Мы этого сделать не успели, однако британцы навряд ли оставят висеть вражеское полотнище. Так оно и вышло.

   Залпов пушек, открывших огонь по усадьбе, мы, конечно, не различили в общей канонаде, равно как и свист снарядов, обрушившихся на головы драгун. Полые снаряды, наполненные мушкетными пулями, изобретение британского лейтенанта Генри Шрапнеля, было быстро перенято многими армиями Европы. Французской в том числе. И сейчас они летели в соотечественников лейтенанта. Они взрывались где-то на уровне груди всадника, рассыпая вокруг веер мушкетных пуль. Свинцовые шарики с чавкающим звуком врезались в тела драгун и их коней, разрывая несчастных людей и животных на куски. Артиллерия била по пристрелянным заранее ориентирам, что обеспечивало убийственную эффективность обстрела.

   – От окон! – скомандовал я. – Прочь от окон!

   Я слышал, как пули бились в стены домов, по которым побежали трещины. Казалось, строения готовы развалиться, рухнув нам на головы. Но крики убиваемых драгун и их коней заставляли нас буквально молиться на эту ненадёжную защиту из глины и дерева.

   Если может человек увидеть ад на земле, то, наверное, он должен выглядеть именно таким, каким предстал нам, вышедшим из домов. Трупы людей и лошадей, разорванных на куски пулями шрапнели, раненые и изуродованные драгуны и лёгкие кавалеристы, они буквально устилали землю внутри усадьбы и неподалёку от неё. Солдаты и унтера опускались на колени, прямо в кровавую грязь и, даже те, кто был не особенно рьяно верующим, крестились и шептали молитвы, многих рвало. Сейчас они были не войском, ротами и взводами, а толпой насмерть перепуганных людей, и надо было срочно превращать их обратно в часть армии.

   – Чего встали?! – закричал я на солдат. – Бой ещё не кончен! Там! – Я наугад ткнул куда-то влево, в сторону сражения. – Наши братья, русские и французские солдаты, дерутся с британцами! Они рассчитывают на нас! Мы должны вести огонь с фланга! Вперёд! – Я едва голос не сорвал, пытаясь докричаться до ошалевших от крови солдат.

   И тут последний уцелевший барабанщик нашей роты заиграл бой для сбора. Привычный сигнал вывел солдат из ступора. Они подскакивали с колен, перехватывали мушкеты.

   – Стрелки, на стены! – уже увереннее начал командовать я, повторяя приказы на французском. – Обстреливать фланг противника! Гренадеры, трупы своих отнести за дома, врагов и лошадей, к воротам! Кмит, Ефимов, Роговцев, не спать! Раненые, кто может, помочь гренадерам!

   – Господин офицер, – обратился ко мне вольтижёр с повязками, закрывающими грудь и живот, – вас капитан Люка к себе зовёт.

   – Что с ним? – спросил я у солдата, шагая вслед за ним к дому, где укрылся, как я успел заметить, Люка.

   – Перед самым домом его драгун успел палашом достать, – мрачно ответил вольтижёр, – он сначала держался, а как снаряды шрапнельные падать начали, упал и уже не встал больше. Доктора говорят, кончается он, вас зовёт.

   В доме, превращённом в полевой госпиталь, было нечем дышать. Ступать надо было осторожно, чтобы не наступить на раненого или труп. Воздух, казалось, был просто пропитан кровью. Вольтижёр подвёл меня к постели, на которой лежал капитан Люка. Бинты на его груди побурели от крови.

   – Успел, всё же, – хриплым, каким-то не своим, голосом произнёс он. – Это хорошо. Принимайте командование, Суворов.

   – В чём дело? – удивился я. – У вас офицеров в роте не осталось, что ли?

   – Нет, – качнул головой, изобразив отрицание, Люка. – Первого лейтенанта убило под Бургосом... Второй сгинул, умер от лихорадки во время марша... Сержанты оставались, справлялись нормально... Но нужен офицер. Ты, Суворов, старший офицер сейчас. Принимай командование моими вольтижёрами.

   – Есть, – ответил я, коротко козырнув.

   Люка закрыл глаза, грудь его опустилась и больше не поднялась.

   – Значит, теперь вы наш командир, господин... – замялся вольтижёр.

   – Первый лейтенант, – сообщил я ему своё звание. – Первый лейтенант Суворов.

   – Какие будут приказания? – спросил вольтижёр.

   Я понял, что уже отдал все приказания, какие надо было, ничуть не смутившись отсутствием капитана Люка. И потому сейчас мне нечего было сказать вольтижёру, но сказать что-то было жизненно необходимо.

   – Собирайте патроны у убитых солдат, скоро у нас каждый заряд будет на счету.

   – Есть, – ответил солдат, поспешив покинуть госпитальный дом.

   Я не отстал от него.

   На улице меня ждали сапёры во главе с бородатым офицером, и двое раненых стрелков, которых я отправил за ними.

   – Вы вовремя, господа, – мрачно усмехнулся я. – Как нельзя вовремя.

   – Если вы не нуждаетесь в наших услугах, – ответил сапёр, – мы вернёмся туда, где нужнее, чем вам.

   – Нет, нет, – покачал головой я, – простите, я несколько ошарашен нынешней ситуацией.

   – Так что вам нужно? – поинтересовался сапёр. – И извольте поскорей, у нас много работы на батареях.

   – Укрепите баррикаду перед проёмом ворот кольями, – сказал я.

   – Вы называете это баррикадой? – удивился сапёр, которому, судя по кровавым следам на бриджах, пришлось приложить усилия, чтобы перебраться через сваленные перед входом в усадьбу трупы.

   – А как это называть? – пожал плечами я. – Не всё ли равно.

   – В общем-то, да, – кивнул ко всему привыкший сапёр. – Но из-за вашей баррикады колья будут расположены слишком глубоко в крепости. Вас это устраивает?

   – Поставьте рогатки, – попросил я, – чтобы с них можно было вести огонь.

   – На римский манер? – уточнил сапёр. – Сделаем.

   – Voltigeurs, – обернулся я солдатам, стоящим на стрелковой галерее, однако без приказа офицера огня не открывавшим, – ваш капитан ранен и передал командование мне. – Чтобы ещё сильней не опускать их боевой дух, я не стал говорить, что Люка умер. – Я от его имени приказываю вам, солдаты, открыть огонь!

   – Feu! – скомандовали сержанты вольтижеров, и солдаты нажали на спусковые крючки мушкетов.

   – Огонь! – поддержал их Ефимов – и рявкнули трофейные штуцера.

   – Стрелять повзводно, – продолжал командовать я. – Прежним порядком. Сначала мои стрелки, затем вольтижёры.

   – Есть! – ответил Ефимов.

   – Bien! – поддержали французские сержанты.

   Затрещали выстрелы – на фланг британцев обрушился град пуль. Весьма редкий, надо сказать, однако он изрядно беспокоил врагов. Особенно выстрелы штуцеров, бивших из-за нарезки дальше и мощней. Фланговый огонь – всегда неприятен, а когда до засевших на фланге нельзя добраться, то вдвойне. Сапёры сделали своё дело, но из усадьбы уйти не успели. Под напором британцев линия наших войск откатилась на полдесятка шагов, и наша усадьба оказалась выдвинутой вперёд. Как мой гренадерский взвод под Бургосом, и нас решили уничтожить, сровняв фронт.

   Атаковать нас кавалерией, зная о пристрелянных ориентирах, британцы не стали. Вместо этого подошла лёгкая пехота. Две роты красномундирных солдат выстроились в двадцати пяти саженях от нас. Первая шеренга опустилась на колено, вторая подняла мушкеты над их киверами.

   – Гренадеры, в одну шеренгу стройсь! – скомандовал я. – За рогатками, на колено становись! Залповый огонь! Кмит, командуйте!

   Я обернулся к сапёрам.

   – Господа, – сказал я им, – вам лучше отступить вглубь усадьбы.

   – Peau de balle! – ответил француз. – Мы такие же солдаты, как и вы. У нас есть ружья, и всех нас учили стрелять. Раз уже мы не можем приносить пользу своими топорами, значит, принесём её своими ружьями. Можете рассчитывать на нас, первый лейтенант.

   – Отлично, – кивнул я. У меня каждый солдат был на счету, сапёры лишними не будут. – Становитесь в шеренгу с гренадерами.

   Заметивший какие-то перестроения в усадьбе офицер противника промедлил с приказом стрелять. Ему явно было интересно, что это мы делаем, и отчего сапёры становятся в шеренгу рядом с гренадерами.

   – Огонь! – скомандовал Кмит, опережая британского офицера.

   Наш залп на фоне ответного – британцев прозвучал как-то даже несерьёзно. Нас набралось бы едва на взвод, а нам противостояли два роты. Однако нас защищали трупы и рогатки. Целящиеся как можно ниже лёгкие пехотинцы часто попадали в людские и лошадиные тела, сваленные перед проходом, пули выбивали из них фонтанчики крови. Зато моим гренадерам и сапёрами было очень удобно стрелять в британцев, красномундирники были у нас как на ладони.

   Я и сам присел за рогаткой, взяв у Кмита "Гастинн-Ренетт", и стрелял по британцам. Попасть из драгунского пистолета в кого-либо с двадцати пяти саженей было практически невозможно, а я не собирался тратить боеприпасы попусту. Надо сказать, что боеприпасами у нас было очень туго, они попросту подходили к концу. И если у гренадер патроны ещё оставались, стреляли они всего несколько раз за этот бой, то у стрелков и вольтижёров ситуация была куда сложней. Даже с учётом взятых у убитых боеприпасов и того пороха, что мы взяли у драгун, а также пуль более мелкого калибра, которыми тоже можно стрелять, если забить пыж поплотней, их было очень мало. Смертельно мало.

   Как бы то ни было, перестрелка продолжалась. Стрелки и вольтижёры били по флангу противника. Гренадеры и сапёры палили по лёгкой пехоте, а те по нам. Пороховой дым затянул усадьбу на манер знаменитого лондонского смога, он, собственно, и не успел рассеяться после залпов артиллерии. Пули выбивали солдат из нашей шеренги куда реже, нежели из шеренг британской пехоты, однако потерю одного солдата у нас можно было сравнить с потерей десятка британских.

   – Штабс-капитан, – сказал мне Кмит, – патроны на исходе, а каптенармуса нет.

   – Эй, ты, – я поймал за рукав водоноса, только что наполнившего мою флагу мутной водой. – Найди каптенармуса, узнай, куда он запропастился.

   – Я по-русски не говорю, – неуверенно произнёс француз-тыловик.

   – Просто поторопи его, – отмахнулся я. – И шевелись! Живей, живей!

   – Bien! – кивнул водонос и умчался в тыл с наполовину полным ведром, расплёскивая мутноватую воду.

   Не успел я выстрелить и трёх раз, как он вернулся с грустной вестью:

   – Ваш тыловик говорит, что патронов больше нет. Вообще. Я спрашивал у нашего, тот ответил, что последний час он снабжает боеприпасами всех. И вольтижёров, и ваших стрелков, и гренадер.

   – Вот как? – удивился я, даже шомпол спрятать в держатели позабыл. – Спасибо, – кивнул я водоносу, тут же вернувшемуся к своим обязанностям. – Роговцев, – обратился я к фельдфебелю, – возьми двух гренадер из легкораненых и проверь патронный ящик каптенармуса. А потом тащите его сюда.

   – Есть, – ответил фельдфебель.

   Сунув шомпол, куда положено, я выстрелил в красномундирную шеренгу и принялся с остервенением перезаряжать пистолет. Вот ведь повезло! Предыдущий командир роты на стрелках сэкономил, теперь каптенармус, похоже, проворовался. Да как вовремя!

   Роговцев притащил тыловика, спустя всего пять минут. На лице каптенармуса красовался изрядный синяк, а мундир был порван в паре мест, что наводило на мысли о том, что били его не только по лицу.

   – Что это у тебя, Роговцев? – спросил я, указав рукояткой пистолета на небольшой мешок, что фельдфебель держал в левой руке.

   – А этим он телегу забил. Под патроны сховал, сволочь.

   – Позволь полюбопытствовать.

   Я взял у Роговцева мешок и вывалил его содержимое прямо нам под ноги. Все вещи, высыпавшиеся из мешка, можно было охарактеризовать одним словом – барахло. Или трофеи, если выразиться мягче. Настенные часы, украшенные затейливой резьбой, позолоченные кочерги, какая-то домашняя утварь, и всё в том же духе.

   – И таких пять мешков, – сказал Роговцев. – Да два кошеля с деньгами.

   – На кошели наплевать, – отмахнулся я. – Бог создал каптенармусов, чтобы было кому в армии воровать. А вот за недостаток патронов он мне ответит.

   – Не погуби, вашбродь! – взмолился каптенармус. – У меня в Полоцке жена, детки малые. Трое.

   – Выдайте ему мушкет, – приказал я. – Роговцев, поставь его в шеренгу. И следи, только дёрнется, чтобы побежать, повесить его.

   – Вашбродь! – взвыл каптенармус. – Вашбродь! Не губите! Дети у меня! Жена!

   – Ты, видимо, не понял, – тяжко вздохнул я. – Британцы нам вот этого, – я взял с земли несколько сплющенных мушкетных пуль из шрапнельного снаряда, – никогда не простят. И если они прорвутся сюда, все мы примем смерть лютую. Лучше всем нам погибнуть в этой перестрелке. Вот потому ты сейчас встанешь в шеренгу, и будешь стрелять и Бога молить о том, чтобы тебя британская пуля нашла. В тылу от тебя толку всё равно никакого нет.

   – Вашбродь! – заорал каптенармус.

   – Роговцев, увести, – приказал я, возвращаясь к зарядке пистолета.

   Тыловик продолжал кричать, когда Роговцев тащил его к шеренге и совал в руки мушкет.

   Я выстрелил, сделал торопливый глоток из фляжки и сунул руку в лядунку, пальцы нащупали последний патрон. Обернулся к Кмиту, но тот уже спрятал "Гастинн-Ренетт" в кобуру и стрелял из своего штуцера, полученного за призовую стрельбу на соревнованиях.

   – Я вам все патроны к пистолету отдал, – сказал он, забивая молоточком пулю в ствол нарезного ружья.

   – Спасибо, – несколько запоздало поблагодарил я.

   Зарядив "Гастинн-Ренетт" я тщательно прицелился, не хотелось, чтобы последняя пуля ушла "в молоко", и плавно нажал на спусковой крючок. Попасть в офицера или уоранта было невозможно, однако мне попался на глаза сержант, выкрикивающий команды. Правда, его частично закрывали солдаты, однако видел я его вполне отчётливо. Пуля врезалась в лицо сержанту – и он рухнул навзничь, взмахнув руками на манер ветряной мельницы.

   ( выдержка из книги «Стальной герцог», посвящённой деяниям сэра Артура Уэлсли первого герцога Веллингтона, заголовок «И из поражений он делал победы»)

   Огромную роль в поражении британских войск при Сьюдад-Родриго сыграла усадьба со странным названием Бычий след. Закрепившиеся в ней французские вольтижёры непрерывно обстреливали фланг британской армии. Атака тяжёлой кавалерии угодила в отлично подготовленную ловушку. Это было по-настоящему бесчеловечно, обстреливать кавалерию с безопасного расстояния шрапнельными снарядами! После этого вольтижёры из усадьбы Бычий след вели длительную перестрелку с двумя ротами лёгкой пехоты 51-го (Оксфордсширского) полка, при этом обстреливая фланг британской армии.

   Однако сэр Артур сумел извлечь урок из этого поражения. При Ватерлоо, где были окончательно и бесповоротно разгромлены войска узурпатора Бонапарта, он приказал занять усадьбы Эссонте и Угумон, вокруг которых развернулось особенно жестокое сражение. Именно потому, что войскам Бонапарта не удалось взять эти две усадьбы и ударить через них во фланг британцам, он и потерпел столь сокрушительное поражение.

   В этом проявилась очередная грань гения Стального герцога Веллингтона. Сделав выводы из поражения при Сьюдад-Родриго, он пришёл к величайшей победе XIX века, Ватерлоо.

   – О, Господи, – произнёс Жозеф Бонапарт, заходя в усадьбу. – Это же кошмар. Подлинный ад на земле.

   Хорошо ему говорить. Перед ним и трупы растащили, чтобы можно было войти нормально, и часть рогаток убрали с той же целью, и бинты, что фельдшера на просушку вывесили, приказали перевесить подальше – слишком уж неприятно пахнут, и даже солдат, валящихся с ног, выстроили в некое подобие почётного караула. Однако и в таком, прилизанном, как выразился поручик Ефимов, виде, усадьба бычий след производила удручающее впечатление. Любой вошедший, сразу понимал, что настоящий ад творился здесь во время боя.

   – В этом горниле ковалась наша победа, – заметил маршал Журдан, – и люди тут дрались стальные.

   – Решено, – хлопнул в ладоши Жозеф Бонапарт, но тут же вновь поднёс к лицу надушенный платок. Мы-то придышались той жуткой смесью, что заменяла в усадьбе воздух, а вот королю Испании от него мог и в обморок хлопнуться. Слишком уж ядрёной была эта смесь крови, пороховой гари и смерти, висевшая над Бычьим следом. – В честь победы под Сьюдад-Родриго я велю отлить медаль. Но для солдат и офицеров, оборонявших усадьбу Бычий след, будет отлита особая медаль. Это будет стальная медаль, на которой будет вычеканены фигуры русского и французского солдата, а также надпись: "Стальные люди ковали победу под Сьюдад-Родриго".

   Красивый жест. Как бы то ни было, а Жозеф Бонапарт умеет расположить к себе людей. Этими медалями будут гордиться солдаты и офицеры, ведь их будет куда меньше чем обычных медалей за битву при Сьюдад-Родриго.

   – А с этим что делать? – снова швырнул к моим ногам каптенармуса Роговцев, когда высокая комиссия, осматривающая поле боя, покинула усадьбу.

   – Смотри-ка, жив, – мрачно усмехнулся я. – Верно говорят, что оно не тонет, видимо, и в огне не горит.

   – Вашбродь, – затянул прежнюю песню тыловик, – не губи.

   – Куда уж дальше губить-то, – рассмеялся я, – живи. И барахло своё, что детишкам припас оставь. Скинь в обозе. Но если ещё раз его в патронной телеге спрячешь, повешу, как собаку. Понял?

   – Так точно, вашбродь! – вытянулся во фрунт каптенармус. – Вас понял! Разрешите идти?

   – Проваливай, – не слишком уставной фразой ответил я.

   – Зря вы его, вашбродь, живым отпустили, – проводил глазами почти бегущего каптенармуса Роговцев. – Вор ведь, каких не сыскать.

   – Зато свой вор, – ответил я. – По крайней мере, ворованное в патронной телеге прятать не станет, побоится. Да и шустрый он, что веник. Я через него штуцера для стрелков достал. В общем, если его в руках держать, то вполне сгодится. Тем более, повесим этого, на его место нового вора пришлют. Не ворующий каптенармус, это просто восьмое чудо света.

   – Восьмое что? – переспросил Роговцев.

   – Когда будешь доучиваться, – отмахнулся я, – тебе объяснят. Если станешь доучиваться. Я обещал тебя после боя в портупей-прапорщики произвести, и слово своё держу. Как вернёмся в лагерь, подберите себе офицерский темляк.

   – Слушаюсь, вашбродь!

   – И перестань мне вашбродькать, – отмахнулся я. – Офицеры обращаются друг к другу по фамилии или по званию.

   – Вас понял, – кивнул свежеиспечённый портупей-прапорщик.

   Уэлсли снова не дал превратить поражение британцев в разгром. Измотанные битвой полки, в конце концов, отступили к Сьюдад-Родриго. Мы не успели замкнуть вокруг города кольцо осады, ночью он вывел из него всех солдат и скорым маршем направился на север, к Альмейде, и дальше, к португальской границе. Его жестокости, но весьма разумной, по отношению к солдатам можно было только позавидовать. Ведь пожалей он их, дай отдохнуть в Сьюдад-Родриго, и армия оказалась бы заперта в городе, отрезана от возможных подкреплений и снабжения. И оказалась бы на грани полного уничтожения.

   А вот нам, не смотря на настоятельные требования маршала Журдана и генерал-лейтенанта Барклая де Толли, Жозеф Бонапарт дал три дня отдыха. Как бы ни приятно было отдохнуть и привести себя и своих солдат в порядок, однако постоянно глодала меня одна мысль. Мы тут отдыхаем, а британцы уходят к португальской границе. Интересно, перейдём ли мы её, или останемся в Испании? Разговоры в изрядно поредевшем офицерском собрании свелись, в основном, к этой теме.

   – Португалия – союзник Британии, – настаивал капитан Антоненко, – а значит, наш враг и потому, мы имеем полное право перейти её границу