Текст книги "Наука побеждать. Авантюра (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

   – Fire! – вскричал он, здоровой рукой выхватывая саблю. – Step aside! Free fire!

   – Огонь! – командую я, также обнажая оружие. – В укрытие!

   Захлопали выстрелы. Пороховая гарь смешалась в висящей в воздухе пылью. Мы кинулись в разные стороны, стараясь как можно скорей укрыться от пуль. После первого выстрела на земле остались двое британцев и один стрелок. Правда, один из британцев медленно полз к углу дома, где укрылись несколько стрелков. Теперь мне стало ясно, с кем мы столкнулись. Это были зеленомундирные стрелки толи из Шестидесятого американского, толи из Девяносто пятого стрелкового, только они в британской армии носят мундиры бутылочного цвета.

   Началась перестрелка. Я в такой ещё ни разу участия не принимал. Мои стрелки и британцы вели огонь друг по другу из укрытий, стараясь поймать противника, когда он высовывается, чтобы выстрелить. Штуцера, захваченные нами ещё в Труа, для пополнения я купил таких же у тыловиков, чтобы весь мой стрелковый взвод был вооружён одинаковым оружием, ничуть не уступали знаменитым карабинам "Бейкер", оружию наших врагов. Заряжать их приходилось дольше и несколько сложнее, из-за нарезов ствола, однако били они куда дальше и точней. Я, лично, думаю, что будущее именно за нарезным оружием, что бы ни говорили его противники.

   Делать в этой перестрелке мне, с моим драгунским пистолетом было совершенно нечего, поэтому я активно крутил головой, выискивая наилучшие позиции для моих стрелков. Одной из самых удачных был второй этаж дома, нависающего над нашим полем боя. Оттуда все, и мы, и британцы, были видны как на ладони. Вот только для того, чтобы попасть туда, надо было пробежать полсотни саженей по улице, лишённой каких-либо укрытий. Человек на ней мгновенно превращался в живую мишень.

   – Громов, – обратился я к самому быстроногому из моих стрелков, к тому же он был невысокого роста, что только прибавляло ему шансов сделать то, что я задумал, – видишь двухэтажный дом на той стороне улицы?

   – Так точно, – ответил он, не отрываясь от процесса зарядки римского штуцера.

   – Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до него?

   – Полминуты, – сказал Громов, на секунду оторвавшись от своего занятия, чтобы оценить расстояние, – может, минуту, не больше.

   – За это время по тебе успеют дать три выстрела, – напрямик заявил я. – Так что беги, будто за тобою черти гонятся.

   – Понял, – кивнул он, забивая в ствол штуцера пыж. – Я готов.

   – Стрелки! – скомандовал я так громко, как только мог. – Прикрыть Громова! Громов, после выстрела, бегом марш!

   – Есть, – почти хором ответили мне солдаты.

   Даже я высунулся их укрытия, выстрелив вместе с остальными, хоть попасть в кого-либо из пистолета с такого расстояния было просто невозможно. Пули выбили каменную крошку из стен домов, за которыми прятались британские стрелки, и щепу из ставней. Британцы дали ответный залп и Громов, согнувшись в три погибели, бросился через улицу.

   На то, чтобы зарядить штуцер, у хорошего стрелка уходит около минуты, у очень хорошего, какими были солдаты прославленных полков сверхлёгкой пехоты, три четверти. Таким образом, выходит, что Громову придётся пережить хотя бы ещё один залп британцев, а, скорее всего, два. Я взялся перезаряжать пистолет, чтобы отмерить время, при этом, глаза мои то и дело возвращались к фигуре в стрелковом мундире нашего полка. Громов бежал, пригнувшись почти к самой земле, глотая взбитую его ботинками пыль, придерживая левой рукой кивер, в правой сжимая заряженный штуцер. Я, как раз, зарядил пистолет, когда из своего укрытия высунулся первый из британцев. Вытащив левой рукой второй пистолет – попасть всё равно не попаду, а так палить быстрей буду – я выстрелил в сторону противника. Пуля взбила фонтанчик пыли в сажени от него, однако сам звук выстрела заставил дёрнуться и отвлечься. И он промазал, хоть и не сильно. Попал в кивер Громову, сбив его в головы стрелка. А вот второму британцу повезло меньше. Он высунулся из-за полувросшей в землю повозки, я выстрелил в него, пуля разбила её борт, щепа полетела в лицо. Одна, особенно длинная, угодила бедняге в глаз, погрузившись почти на всю длину. Стрелок закричал и завалился на спину, не успев нажать на спусковой крючок. Третий вынырнул, как чёртик из шутовской коробочки, вскинув карабин, целя прямо в лицо Громову. Тот пробегал мимо него буквально в двух шагах и не успевал хоть что-либо предпринять. Громов всё же вскинул свой штуцер, не смотря на то, что шансов у него не оставалось никаких. Жаль парня, отличным солдатом был.

   Оказывается, рано я похоронил Громова. Когда торжествующий британец нажал на спусковой крючок своего карабина, тот не выплюнул свинцовую смерть, только вспыхнул затравочный порох на полке. Стрелок замер на секунду, что стоило ему жизни. Стрелять Громов не стал. Быстрым ударом прикладом в висок он раздробил британцу череп – тот покачнулся и рухнул к ногам Громова. Громов подхватил вражеский карабин. Калибр "Бейкера" совпадал с калибром римских штуцеров моих стрелков.

   Как только Громов нырнул в дом, в дверь, захлопнувшуюся за его спиной, и стену врезались несколько пуль, выбив щепу и глиняную крошку.

   Не прошло и минуты, как ставни на втором этаже приоткрылись, и оттуда высунулся ствол штуцера. Плюнув огнём, он тут же спрятался обратно. Один из стрелков рухнул навзничь, раскинув руки. Его товарищи открыли ответный огонь. Безрезультатно. Пока они перезаряжали штуцера, Громов снова высунул ствол одного из своих и выстрелом свалил второго британца.

   – Hey, Russians! – крикнул тогда нам британский офицер. – Russians!

   – What? – спросил я.

   Британец выдал длинную фразу на английском, смысла которой я не понял. Что и сообщил ему, как сумел.

   – Nous s'Иloigner, – перешёл стрелок на ломанный французский. – Vous ne chasser.

   – S'Иloigner, – согласился я. – Mais nous veiller Ю vous.

   – We've trusted in you! – выкрикнул командир британцев, поднимаясь. – If you fire us, it will be your sin.

   Я не понял, что он хотел сказать. Наверное, что-то относительно того, что будет, если я не сдержу данного слова. Это было, в общем-то, излишним, я не собирался нарушать его и потому приказал солдатам.

   – Не стрелять! – кричал как можно громче, чтобы и Громов тоже услышал и никого не застрелил. – Не стрелять! – повторил я для надёжности и добавил: – Пусть уходят.

   Британцы выбрались из укрытий и направились к тому концу города, откуда пришли. Они то и дело оборачивались в нашу сторону и оружие держали наготове. Трупы забирать они не собирались. Когда британцы скрылись из виду, я приказал и нам собираться и уходить. Так или иначе, город мы разведали и надо спешить доложить о стычке с британцами. Однако бросить убитого мы не могли, мы отнесли его к местной церкви и быстро закопали на кладбище при нём. Я вынул Библию и прочёл отходную по "рабу Божиему Павлу Маркину", мы постояли над свежей могилой, вспоминая боевого товарища, хотя, честно сказать, я совершенно ничего о нём не знал, кроме имени. Когда короткая церемонная была закончена, мы быстрым шагом направились прочь из Дуэльса. Уходя, я обернулся и увидел в дверях церкви священника в серой рясе, он смотрел нам вслед и взгляд его мне совершенно не нравился.

   Не прошли мы и двух вёрст, как вдали послышался стук копыт. Меня начало преследовать чувство dИjЮ-vu. Очень уж похоже, испанская равнина, жара и всадники, настигающие меня. Вот только кто они – испанцы, французы или, быть может, родные казаки. Оказалось, паладины. Десяток всадников с крестом Сантьяго на груди, закованные в архаичные доспехи, подскакали к нам, взяв в полукольцо.

   – Приехали, – вздохнул унтер Ковалёв, взводя курок римского штуцера.

   Предводитель паладинов поднял забрало и я понял, что шансы выжить у нас появились. В окаймлении стали шлема, благородное лицо лорда Томазо казалось ещё более мужественным, хотя, казалось бы, больше некуда.

   – QuiИn es? – спросил он. – QuИ estАs haciendo aquМ?

   – Je ne parle pas l'espagnol, – ответил я, – но вы, лорд Томазо, отлично знаете французский.

   – Coronel Suvorov, – удивился паладин и перешёл на французский, – я не ожидал увидеть вас здесь? Какими судьбами снова на земле Испании?

   – Я служу в корпусе генерала Барклая де Толли, – сказал я.

   – Понятно, – кивнул предводитель паладинов и, обернувшись к своим людям, произнёс несколько фраз на испанском, после чего вновь обернулся ко мне. – Мы проводим вас несколько лиг, чтобы вы не попали в засаду других наших братьев. Они ждут вас в холмах в полумиле отсюда. На вас донёс священник из Дуэльса. Сообщил и о вас, и о британцах.

   – Почему-то я так и думал, – невесело усмехнулся я. – Стрелки, за мной, – скомандовал я. И наш странный отряд, состоящий из русских стрелков и испанских паладинов, двинулся в путь.

   – На чьей стороне вы сражаетесь, лорд Томазо? – задал я самый животрепещущий вопрос.

   – На стороне Господа Бога и Испании, – несколько выспренно ответил он. – Мы не поддерживаем британцев Уэлсли, но и за французского лже-короля воевать не будем.

   – Выходит, с вами лучше не связываться никому, – резюмировал я.

   – Это так, – согласился лорд Томазо. – И это верно относительно многих guerrilleros.

   – А я думал, что почти все герильясы поддерживают британцев, – удивился я.

   – Изрядная часть, – не стал спорить лорд Томазо, – но далеко не все. Мы, например, контролируем не большой район, куда лучше не соваться ни британцам, ни французам, ни вам.

   – Отчего же вы, такие сильные и отважные, – упрекнул его я, – не смогли удержать Уэльву? Не спасли моих людей, хотя до сих пор именуете меня полковников. Ведь никакого полка больше у меня нет.

   – Ты по праву упрекаешь меня, – снова согласился командир паладинов, – по праву. – Он даже голову склонил. – Но пойми и ты меня. Я должен заботиться о своих людях, в первую очередь, не так ли? Уэльву было не спасти, равно как и твоих ополченцев, британцы уже ворвались в город. Я предложил Диего, он принял командование после твоего отлёта, спасаться, но он ответил, что городское ополчение остаётся в городе, что бы не случилось. Только после этого я приказал своим людям садиться на коней и вырываться из города с боем.

   Прояснив таким образом ситуацию, я понял, что упрекать и дальше лорда Томазо просто глупо. Дожить своих людей в землю надо за дело, а не просто так, ради глупых фанаберий или гонора, чем часто славились предки лорда Томазо. Так что, можно сказать, он вполне здравомыслящий командир. Однако людей моих этими мыслями не воскресишь, остаётся одно – воевать с британцами и бить их пока могу. Мстить им тоже глупо, всё же они солдаты, как и мы, хотя и отличаются изрядной жестокостью во взятых городах, особенно, когда в них нечем поживиться. А чем можно разжиться в нищей Испании, знающей только войну в течение многих лет. Вот и вымещали они свою злобу, накопленную за время кровопролитного штурма, а какой ещё мог быть, если город защищали – говорю без ложной скромности – мои ополченцы. В общем, понимаю я и противную сторону, но всё равно буду бить британцев без пощады, пока идёт война. А как закончится война, так и будем думать.

   – Вы взяли себе меч Зигфрида? – поинтересовался я у лорда Томазо. Знакомую рукоять я заметил только что. Я шагал рядом со стременем его коня, и она долго мозолила мне глаза, но я никак не мог вспомнить, чем мне так знакомо это простое перекрестье грубой работы. – Я думал, вы запечатали его навечно.

   – Я – гроссмейстер паладинов, – ответил он на это, – и меня готовили к подобному с самого вступления в орден. Когда на землю Испании придёт такая беда, с которой не справиться без крайних средств, проклятый меч Зигфрида вынут из алтаря и вручат достойному. В этот раз совет гроссмейстеров и магистр выбрали меня.

   – А отчего не самого магистра ордена? – удивился я.– Уж кто достойней прочих.

   – Верно, – согласился лорд Томазо и совершенно спокойно продолжил, – но магистр не может быть избран для этой доли. Как только опасность пройдёт, меч вновь будет запечатан, а носившего его паладина казнят, чтобы он не осквернял свою душу грехом самоубийства или, хуже того, не сошёл бы с ума, опьянённый кровью, и не начал убивать направо и налево, не щадя ни своих, ни чужих.

   – Вот оно как, – протянул я, поглядев на паладина, мирно покачивающегося в седле, звеня доспехами. Вот едет он рядом со мной, живой человек, но на самом деле он – покойник. Закончит своё дело, если, конечно, жив останется, а потом его свои же братья и убьют. – Интересные обычаи у вас, паладинов.

   – Других быть не может, – покачал головой лорд Томазо. – Этот меч слишком опасен, чтобы сохранять его на свободе. И человека он поражает настолько глубоко, изъязвляя самую душу его, даже столь крепкую в вере, как моя, что оставлять его в живых тоже нельзя. Проносивший Грам достаточно долго, становится безумцем, и даже если он не станет бросаться на всех, то начнёт изыскивать способы добыть меч себе. Наиболее известные из таких Эль-Сид Кампеадор, сделавший войну смыслом жизни, или Эрнан Кортес, выкравший меч и бежавший с ним в Новый Свет. С тех пор, у всех кто идёт с Грамом в бой руки всегда по локоть в крови. Это не просто фигуральное выражение. Кровь начинает просачиваться сквозь поры кожи, въедаясь в одежду, смыть её потом очень сложно. И что самое странное, это вроде бы и не кровь того, кто носит меч, потому что сам он не теряет ни капли.

   – А чья же? – удивился я.

   – Точно никто не может сказать, – пожал плечами гроссмейстер, – однако некоторые учёные богословы предполагают, что это кровь всех тех, кто был убит этим мечом.

   – Но откуда она берётся тогда?

   – О, сын мой, – усмехнулся лорд Томазо, – вот на этот вопрос ответ ищут уже больше двух сотен лет. И пока не нашли.

   За такими разговорами мы добрались до эфемерной границы контролируемой паладинами территории. Об этом мне и сообщил лорд Томазо.

   – Пора прощаться нам, – сказал он мне. – Удачи тебе не желаю, ты – наш враг, как бы то ни было. И мы вполне можем встретиться в битве, тогда пощады не жди. AdiСs.

   – От меня можешь ждать того же, – кивнул я, пожимая протянутую руку паладина, пальцы её были испятнаны въевшейся кровью. – Прощай, – сказал я ему по-русски.

   Лорд Томазо развернул коня и вместе с остальными паладинами умчался куда-то на юго-запад.

   – Прошу прощения, – обратился ко мне старший унтер Ковалёв, – а о чём вы разговаривали с этим рыцарем?

   – С лордом Томазо? – зачем-то переспросил я. – О старых приключениях моих. О полке моём, что погиб в Уэльве, о проклятом мече, истекающем кровью. В общем, ни о чём. Прибавить шагу, – скомандовал я, оторвавшись от воспоминаний, – надо спешить. И не расслабляться, паладины нас больше не прикрывают, а засаду герильясы вполне могут устроить.

   Не успел я со стрелками вернуться в расположение полка, остановившегося на отдых до вечера, как меня тут же нашёл Ахромеев. Он всё ещё был бледен, сказывались полученные и скверно залеченные ранения, однако держался хорошо. Я ожидал, что при нём окажется мой бывший офицер прапорщик Фрезэр, но нет, Ахромеев был один.

   – Тому, что ты попал в очередную историю, я уже не удивляюсь. – Похоже, он перенял привычку своего начальника, графа Черкасова, начинать разговор без приветствий. – Равно как и тому, что выбрался из неё без потерь.

   Интересно, про что он? Про встречу с британскими стрелками или паладинами? Скорее, про вторую встречу, в конце концов, кому интересна банальная перестрелка в полупустом городишке, а вот паладинов встретишь далеко не каждый день.

   – Но я пришёл не поэтому, – продолжил он. – Ты, наверное, заметил, что в армии настроения падают день ото дня. Заметил. Не мог не заметить.

   – И? – подтолкнул его я.

   – Нам с Фрезэром удалось выяснить источник этих настроений, – ответил Ахромеев. – Это штабс-капитан Рыбаков, пройдоха и сукин сын. Он был должен всему своему полку, но неожиданно оказался при деньгах. Это было как раз перед нашим походом в Испанию.

   – Куплен британцами, – резюмировал я, для того, чтобы прийти к такому выводу не надо быть чиновником тайной канцелярии. – Но я-то тебе зачем?

   – Во-первых: из-за твоей феноменальной удачливости, – честно ответил Ахромеев, – которую ты подверг сегодня серьёзной проверке. Это надо же нарваться на паладинов, о которых тут легенды ходят, и встретить своего старого знакомца. Да ещё и имеющего серьёзный вес среди них. А во-вторых: в этом деле мне нужен человек, которому я могу доверять полностью.

   – И я такой человек? – удивился я. – После Парижа, когда вы готовы были пустить мне пулю в спину?

   – И после Парижа, – согласился Ахромеев, – после нашей дороги в Шербур, после нашего совместного приключения в Восточной Пруссии. К тому же, ты не из таких офицеров, кто может предать.

   – Да? – протянул я. – Вот оно как, – повторил я фразу, сказанную часом ранее гроссмейстеру паладинов. – Не поделитесь, почему ты пришёл к такому выводу?

   – Очень просто, – усмехнулся майор, действительный статский советник. – Ты проявлял просто чудеса героизма над Трафальгаром и под Труа, в битве и при осаде, шпионы так себя не ведут. Они себя берегут, им денежки, врагом плаченые, душу греют. Боятся они с ними расстаться, да ещё и таким образом. К тому же, ты, Суворов, в средствах не стеснён, скорее даже наоборот, можно сказать, почти богат. Не Крез, конечно, и даже не Ротшильд, однако позволяешь себе разъезжать по Парижу на фиакрах, не считаясь с тратами и не споря с возницами и покупаешь своим солдатам штуцера из трофеев, не моргнув глазом. Они, кстати, тебе в изрядную сумму обошлись, не так ли? – Отвечать я не посчитал нужным, и Ахромеев продолжил. – А ведь подловить человека, когда он изрядно задолжал, и использовать его, любимая уловка вражеских агентов. Думаю, ты не станешь спорить, если я скажу, что офицеры умеют делать долги лучше всех остальных подданных нашего Государя Императора.

   Спорить с этим было глупо, я и не стал.

   – И вообще, – сказал Ахромеев, – ты человек такой, что сразу видно, не шпион. На лице написано, можно сказать. Видел бы ты того штабс-капитана. Смотреть, честно скажу, не на что. И главное, как он слухи и сплетни сеет, ты бы знал. – Ахромеев даже скривился, будто и говорить об этом продажном офицере ему было неприятно, как о мерзости какой, вроде слизня или мокрицы. – Заделался этаким либералом. С младшими офицерами запанибрата держится, в том духе, мол, все из прапорщиков-подпоручиков вышли, так отчего же возноситься так. Вот в разговорах с ними он и болтает чёрт знает что. А от него этот трёп вниз уходит. Через портупей-прапорщиков к фельдфебелям, дальше унтерам – и от них солдатам. Просто и эффективно, в духе британской разведки. В этом вопросе можешь мне верить, я с всякими шпионами дело имел, даже шведов ловил в девятом году. Правда, тогда они, оказывается, с мирным предложением в Петербург пробирались. А я их поймал и тем продлил войну ещё на несколько месяцев. Вот такой курьёз, можно сказать.

   – Вот, значит, какая история, – покачал я головой. – Когда пойдём к твоему мелкому штабс-капитану?

   – Да прямо сейчас, – ответил Ахромеев. – Я только тебя и ждал. Рыбакова контролирует Фрезэр, он в его роте портупей-прапорщиком временно числится. Думаю, втроём мы возьмём Рыбакова без лишнего шума.

   – А не проще ли взять взвод солдат и расстрелять подлеца?

   – Ничего ты, Суворов, в нашей работе не понимаешь, – криво улыбнулся Ахромеев. – Настроения гуляют по всей армии, думаешь, один только Рыбаков их сеет? Надо же узнать, кто его завербовал, как минимум. К тому же, как ты себе представляешь, приходит взвод солдат, вытаскивает офицера из палатки и тут же на месте расстреливает. Без трибунала, без судьи, без приговора. Как мы будем после этого выглядеть?

   Нда, чего взять с дилетанта, вроде меня. Таскает меня с собой Ахромеев, вроде талисмана, на удачу. В данном случае ещё и как подмогу. Пара рук, пистолетов и палаш, знаменитый уже на всю армию.

   За такой вот приятной беседой мы и провели дорогу до нужной палатки. Благо, идти было недалеко. В двух шагах от полотняного тента Ахромеев жестом остановил меня, сказав:

   – Погоди, погоди. Он сейчас агитировать будет. Отсюда отлично слышно. Рядом с его палаткой обычно солдаты ещё собираются, послушать, но сейчас разбежались, кто-то предупредил, что мы идём.

   Я остановился и прислушался к тому, о чём говорят внутри палатки.

   – Мы, русские солдаты, своими штыками удержали на троне Бонапартия, – услышал я неприятный голос, как пояснил Ахромеев, это и был штабс-капитан Рыбаков, – теперь вот сажаем обратно его братца. Вот только зачем всё это? У нас турок на юге, швед на севере, немец на западе, а мы воюем против британцев в Испании. Какие у России могут быть интересы здесь? Долг союзника – так и немцы с цесарцами нашими союзниками были, и что. Теперь враги смертные. В спину при Труа ударили.

   – Британцы себя не лучше вели, – заметил второй голос, в котором я без подсказки Ахромеева узнал своего бывшего прапорщика. – Они бросили князя Суворова-Рымникского в Швейцарии, где сгинул корпус Римского-Корсакова.

   – А с кем воевали тогда Римский-Корсаков и князь Суворов? – напомнил Рыбаков. – Не с французом ли? С Масенной, кажется.

   – Воевали французы тогда честно, – возразил третий голос, кого Ахромеев идентифицировать не стал, – в спину не били, не предавали. Воевали как надо. Славно воевали.

   – Однако с Британией нам делить нечего, – заметил Рыбаков, уходя от темы войны и предательства. – Колонии их далеко от наших рубежей. Завоёвывать Европу они не собираются. В общем, территориальных споров у нас нет и быть не может.

   – Британцы хотят не завоевать, а подчинить себе весь мир, – сказал Фрезэр, – не мытьём, так катаньем, как говориться.

   – Оставьте, – отмахнулся от его слов Рыбаков, – это в вас говорит извечная шотландская ненависть к англичанам...

   – Дальше, наверное, будет не интересно, – сказал мне Ахромеев. – Агитацию он временно свернул. Пора брать.

   Надо заметить, Ахромеев был в корне не прав. Штабс-капитан Рыбаков снова оседлал любимого конька.

   – Что бы вы ни говорили, господа, – продолжал он, – а британцы нам не враги. Бонапартий пригрел наших извечных противников поляков, которые только и ждут, как бы перейти границы и ударить нам в спину. Варшавское восстание вспомните, сколько тогда русских погибло. И Юзеф Понятовский сейчас наполеоновский генерал, эскадроны кракуз и улан стоят на наших границах. Мы же дерёмся тут, в Испании, за французские, заметьте, интересы.

   В этот момент вошли мы. Ахромеев для театральности в ладоши похлопал и весёлым голосом сказал:

   – Мы вовремя, господа офицеры, что за разговоры вы тут ведёте. – А затем уже изменившимся до неузнаваемости голосом рявкнул: – Тайная канцелярия! Штабс-капитан Рыбаков, вы арестованы! За враждебную агитацию в военное время!

   – Что это значит?! – вскричал Рыбаков. Оказавшийся именно таким, каким описывал его Ахромеев. Не высокий и не низкий, с неприятными какими-то дряблыми чертами лица, выдающими пристрастие к вину и разврату, и бегающими пальцами карточного шулера. – Суворов, вот уж от кого не ожидал?! Прославленный офицер и вдруг из тайной канцелярии!

   – Окститесь, Рыбаков, – отмахнулся я. – Я офицер линейной пехоты, а тут просто помогаю друзьям. Как раз из тайной канцелярии.

   – Фи, Суворов, – усмехнулся Рыбаков,– такого я не ожидал от вас.

   И он ухватился за рукоять пистолета, но я опередил его, поймав ладонь и сжав в кулак. Рыбаков заскрипел зубами, пытаясь освободить руку, но не сумел. Слаб он был против меня, пристрастие к вину и женщинам в больших количествах, не приводят ни к чему хорошему. В общем, мы быстро разоружили штабс-капитана Рыбакова и с помощью вызвавшегося Фрезэра проводили через пол-лагеря к неприметной палатке из серого полотна. Ахромеев со штабс-капитаном зашли внутрь, мы же с Фрезэром остались снаружи.

   – Послушайте, – сам не знаю, зачем спросил я у него, – а откуда у вас такое странное отчество?

   – Моего отца звали Мэтчем, – ответил Фрезэр, – но здесь, в России, его имя переделали на Март, так проще произносить и вроде похоже. Так стал я по паспорту Марк Мартович. Кстати, я на правах соотечественника навестил капитана Мак-Бри, мы с ним даже некие дальние родственники по линии дома Ловат, к которому оба принадлежим. Ну да в нашей родословной чёрт ногу сломит, – усмехнулся он и продолжил: – Так вот, капитан Мак-Бри, вы взяли его в плен при Бургосе, если помните, хочет повидаться с вами. Когда узнал, что я ваш знакомец и бывший подчинённый, прямо-таки настаивал на встрече.

   – Хорошо, – сказал я. – Я поговорю с ним, если он настаивает. Почётных пленников надо уважать.

   Капитан Мак-Бри оставался с нами на протяжении всего марша. Его побоялись держать в Бургосе. Испанцы с французами могли выместить на нём всю злость за зверства британцев в этой войне. Так что он шагал с обозом нашей дивизии, выделяясь полинявшим красным мундиром и килтом вместо рейтуз. Его разоружили, но в цепи не заковывали, лишь взяв слово офицера и джентльмена не пытаться бежать и не устраивать никаких диверсий в нашем тылу. Не смотря на это, за ним постоянно, хоть и ненавязчиво, присматривал младший офицер или унтер.

   Я навестил его на следующий день. Красавец Мак-Бри сидел в палатке один и брился перед куском зеркала. Оружия у него не было, однако бритвенные принадлежности забирать у офицера никто не стал.

   – А, мой дальний родственник передал мою просьбу, – сказал он, оторвавшись от бритья и поздоровавшись со мной, – вы, надеюсь, простите меня, бритьё такой процесс, который прерывать не стоит.

   – Конечно, конечно, – кивнул я, устраиваясь на раскладном креслице, стоящем рядом с выходом из палатки. – Я вполне могу подождать.

   Надо сказать, он довольно долго провозился, выбривая себе фигурную бородку.

   – Итак, что вы хотели от меня? – спросил я, когда шотландец снял с лица горячее полотенце.

   – Я хотел поговорить о вашем палаше, – ответил он. – Тогда, на батарее, вы сказали, что он у вас с битвы под Броценами. Вы купили его после боя или захватили, как трофей?

   – Я убил офицера, вооружённого им, – честно сказал я, – и взял палаш с тела.

   – Вы воевали с корпусом Джона Хоупа, верно? – уточнил он, я кивнул. – В нём был только один шотландский батальон, Семьдесят девятого горского полка Камерона. Офицеров в нём было не так и много. Одним из них был мой родственник. Хэмфри Мак-Бри из Гленмора, первый лейтенант. У вас, сударь, его палаш.

   – Отчего вы думаете, что это именно его палаш? – удивился я. – Офицеров в батальоне, конечно, не так и много, однако палашей было не один и не два.

   – Дайте мне ваш, – попросил Мак-Бри – Я скован словом лучше кандалов и не причиню вам вреда.

   – Этого не стоило говорить, сударь, – заявил я. – Я вам вполне доверяю. Вы человек достойный, как вы любите говорить, officer and gentleman.

   – Highland gentleman, – с улыбкой поправил меня Мак-Бри, хотя я не понял смысла поправки, но переспрашивать не стал. Он взял у меня и палаш, наполовину вынул из ножен и продемонстрировал небольшое клеймо у самого основания клинка. – Вереск и сердце, знаки клана Мак-Бри. Эту эмблему носил на щите Робин Бри, основатель нашего клана. Конечно, я не буду врать, что разглядел её на вашем клинке, тогда на батарее. Просто я узнал этот палаш. С самого детства я, когда бывал в гостях у родичей из Гленмора, вместе с кузеном Хэмфри бегал поглядеть на этот палаш. Он висел на ковре у отца Хэмфри, моего дядюшки, когда тот был дома, не на очередной войне. Я знаю каждую трещинку на его ножнах и baskets. – Он защёлкал пальцами, ища подходящее слово на французском.

   – Corbeille, – наудачу подсказал я.

   – Именно, – кивнул Мак-Бри, возвращая мне палаш. – В общем, я его узнал в ваших руках, сударь, с первого взгляда.

   – И что же вы хотели от меня, сударь? – поинтересовался я.

   – Это шотландский палаш, – ответил горец, – и должен вернуться в Гленмор, к наследнику бедняги Хэмфри. Я не очень богатый человек, но уверен, если кину клич по знакомым офицерам-горцам, и мы соберём любую сумму, которую вы назовёте.

   – Не хотелось бы обижать вас, сударь, называя нереальную сумму, вроде ста миллионов фунтов стерлингов, – покачал головой я, – поэтому честно скажу, что расставаться пока с этим палашом не хотел бы.

   – Жаль, – тяжко вздохнул Мак-Бри, – очень жаль. Правда, я ждал скорее такого ответа. Этот палаш был выкован около семидесяти лет назад. Предание нашей семьи гласит, что его подарил деду бедняги Хэмфри, Алистеру Мак-Бри, полковник Камерон перед битвой при Куллодене. Клинок этот был рождён, чтобы убивать красномундирников, и, как видите, сударь, отлично справляется со своей задачей. Однако если ты всё же решите изменить решение, найдите меня или иного офицера-горца моей фамилии, таких немало, и сообщите ему. Палаш у вас выкупят.

   После слов о предназначении палаша мне вспомнился разговор с паладином, и захотелось тут же отдать меч шотландцу. Без каких-либо требований. Однако сделать это, не потеряв лица, я уже не мог. К сожалению.

   – Вот уж что-что, – через силу усмехнулся я, – а продавать его я не стану.

   – Достойный ответ, – кивнул шотландец, – однако обстоятельства иногда вынуждают нас поступать иначе.

   – Возможно, – кивнул я. – С вашего позволения я откланяюсь.

   – Прощайте, первый лейтенант Суворов.

   – Прощайте и вы, капитан Мак-Бри.

   Когда я выходил из палатки шотландского капитана, мне показалось, что палаш одержал победу надо мной. Быть может, попытавшись сохранить свою гордость, я сделал первый шаг на пути к кровавому безумию резни, о котором рассказывал гроссмейстер Томазо?

   – Свои соображения относительно передвижений британцев доложит нам штабс-капитан Суворов, – произнёс полковник Браун, чем поверг меня в немалый шок. – Он впервые за несколько прошедших недель встретился с ними. И это был не рейд американской лёгкой кавалерии, а столкновение с разведывательным отрядом стрелков. Прошу вас, штабс-капитан.

   Я поднялся со своего места и окинул взглядом собравшихся в штабной палатке офицеров и генералов. Обер-офицеры ниже майора на таких собраниях присутствовали исключительно в целях общего ознакомления с работой штаба. Открывать рта нам не полагалось. И тут доложить свои соображения, вот это да.

   – Мы столкнулись с британскими стрелками в городе под названием Дуэльс, – начал я. – Эта группа была больше похожа на разведывательный отряд, отправленный проверять местность для будущей битвы. Отсюда следует, что к Уэлсли, скорее всего, подошли подкрепления из Португалии, либо он в самом скором времени ждёт их. В противном случае, виконт Веллингтон не стал бы готовиться к битве.