Текст книги "Наука побеждать. Авантюра (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

   Наполеон с самого начала попросил его обращаться к нему именно так и никак иначе.

   – Здесь я военный, – объяснил он, – а не император и обращаться ко мне надо соответственно.

   – Оставьте, генерал, – отмахнулся Бонапарт, – мы, действительно, справимся без них. Кто стоит против нас? Колониальные войска из Индии, что воевали до того только с раджами, не знающие, что такое настоящая дисциплина.

   – Но солдаты Священной Римской империи одни из лучших в Европе, – сказал Барклай де Толли.

   – Вот только вооружены отвратительно и, пари держу, генерал, со снабжением у них очень плохо. Как бы ни был гениален ваш Суворов, однако, на дворе век девятнадцатый – одним штыком много не навоюешь.

   – Зато у сипаев Ост-индской компании с порохом и пулями всё в порядке. Они вполне могут поделиться со цесарцами. И поделятся.

   – Да никуда эти пруссаки не денутся! – вскричал явно раздражённый доводами Барклая Бонапарт. – Они же сюда воевать пришли, а не стоять!

   Возражать ему дальше генерал-лейтенант не стал. Я был свидетелем этого исторического разговора, как и все штаб-офицеры, старавшиеся держаться поближе к командирам.

   – Войска построены, – сказал генерал-лейтенант Барклай де Толли. – Пора начинать.

   – Вперёд! – воскликнул разом повеселевший Бонапарт. – Начинаем!

   Заиграли трубы, загремели барабаны, запели флейты. Наша линейная пехота центра и флангов пришла в движение. Немногим позже навстречу ей двинулась пехота противника. А вот в стане немцев было тихо. Не было слышно военной музыки, ни один солдат или лошадь не пошевелили ногой. Прав был наш генерал. Ох, прав. Но сейчас думать об этом было некогда.

   Я глядел на сближающуюся пехоту в зрительную трубу, также купленную у маркитанта. Поле боя затянуло сизым дымом, до холма донёсся гром артиллерийской канонады. На долгую артподготовку, какие очень любил Бонапарт, времени не было. Ему нужно было как можно скорее покончить с епископом-генералом фон Лихтенштейном, ведь ему шли на помощь войска из Восточной Европы, которыми командовал монсеньор-генерал Микаэль фон Кинмайер. И вот теперь войска сближались на дистанцию выстрела под интенсивным огнём артиллерии с обеих сторон. Немцы, что удивительно, оказали нам помощь, хотя бы в этом – их пушки стреляли наравне со всеми, изрядно потрепав правый фланг цесарцев.

   И вот длинные шеренги солдат в разноцветных мундирах (зелёных и синих, по преимуществу, с нашей стороны и белоснежных, лишь на флангах "разбавленные" коричневыми, цесарцев) замерли.

   – Подтянуть кавалерию! – скомандовал Барклай де Толли.

   – Сосредоточим драгун на правом фланге, – сказал Бонапарт, – для решающего удара их более чем достаточно. А кирасир и моих карабинеров отправим на левый. На всякий случай.

   Все отлично понимали, что доверять немцам нельзя. Этим манёвром тяжёлой кавалерии им давали понять, что не стоит предпринимать неожиданных действий.

   – Также стоит попробовать атаковать вражеские батареи силами нашей лёгкой кавалерии, – предложил Барклай.

   – Ваши уланы с казаками, – кивнул Бонапарт, – и мои шеволежеры и конные егеря отлично справятся с этой задачей. – Словно в подтверждение его слов прогремел оглушительный ружейный залп. Даже здесь на холме, нас едва не оглушило, а что твориться сейчас внизу и представить страшно. – Целью моих конников будет батарея на левом фланге, – как ни в чём не бывало, продолжал Бонапарт. – Ваших, генерал, та, что на правом.

   – Хорошо, – кивнул Барклай. – Суворов, отправляйтесь к драгунам. Пусть отправляются на правый фланг и подтянутся к пехоте на полсотни шагов, но в бой не вмешиваются. – Генерал-лейтенант даже не смотрел в мою сторону.

   – Есть, ваше превосходительство, – ответил я, разворачивая коня и толкая его пятками в бока.

   Расстояние до позиций кавалерии я пролетел за считанные секунды. Застоявшийся конь мой сам рвался вскачь, так что и оглянуться не успел, как был на месте. Командовал драгунами седоусый полковник с хитрым взором. Выслушав меня, он кивнул и отправил меня обратно, а сам принялся командовать своими людьми. Генерал-майор французских драгун, получивший тот же приказ, уже двигался на соединение. Мне же оставалось лишь бросить взгляд через подзорную трубу туда, где дрался без меня мой полк, и разворачивать коня назад. К слову, ничего я в трубу не рассмотрел, на поле боя всё изрядно смешалось, к тому же, поле заволокло пороховым дымом.

   На холме царила обычная штабная суета. Адъютанты носились туда-сюда, по очереди докладывая Барклаю и Бонапарту.

   – Ваше превосходительство, – в свою очередь доложил я, – приказ передан.

   – Отлично, Суворов, – кивнул генерал-лейтенант, – из вас получился неплохой адъютант. – Он по-прежнему не отрывал глаз от зрительной трубы. И что он только видел через неё?

   Бой, тем временем, развивался. Линия пехоты гнулась в разных местах, где-то мы одерживали верх, где-то нас били. Французские гренадеры прорвались на правом фланге, их поддержали огнём вольтижёры и карабинеры. За ними в прорыв бросились и наши солдаты, стараясь расширить его и зайти во фланг и тыл врага. Однако на них налетела тяжёлая кавалерия цесарцев, своими палашами они изрубили множество наших и французских фузилёр и гренадер, ликвидировав прорыв. Пехота резерва быстро встала на место погибших, а конница отъехала обратно в тыл. Несколько минут спустя отважные и дикие сипаи Ост-индской компании проложили себе дорогу через наших пехотинцев к французским батареям. Защищавшие их фузилёры дали залп практически в упор, однако он не остановил яростных индусов, на батареях началась рукопашная схватка.

   – Могут и не устоять, – заметил один из генералов наполеоновского штаба. – Надо бы послать подкрепления на батарею Лероя.

   – Фузилёры двенадцатого полка удержат её и без нашей помощи, – отрезал Бонапарт. – А если нет, велю расстрелять шефа батальона, который обороняет батарею. Бюль, – сказал он одному из адъютантов, – сообщи ему об этом.

   – Есть, – ответил тот и умчался в направлении осаждённой батареи.

   Не знаю, действительно ли, эта угроза так подействовала на шефа батальона или же у сипаев попросту не хватило сил, чтобы отбить батарею, но, так или иначе, их разбили, и они были вынуждены отступить из-за угрозы окружения и полного уничтожения. Кто же станет брать в плен дикарей?

   Надо сказать, что и рейды лёгкой конницы на римскую артиллерию оказались безуспешны. Разноцветные гусары и зелёные уланы отразили атаки вовремя и после нескольких ожесточённых схваток наши кавалеристы отступили под прикрытие пехоты. Лишь донские казаки смогли добиться относительного успеха. Прорвавшись через пикет улан, они вырезали расчёты нескольких пушек, однако их было слишком мало, и они были изрядно обескровлены схваткой, и не смогли развить успех. Римские артиллеристы и пехотинцы, защищавшие батарею, организовали сопротивление им и заставили отступить, убив нескольких казаков и ранив многих.

   Бонапарт и Барклай были изрядно раздосадованы этой неудачей, да и бой складывался не в пользу союзников. Линия пехоты гнулась в нашу сторону, в ней то и дело образовывались прорывы, которые приходилось "латать" солдатами резерва, а часто и лёгкой пехотой или егерями.

   По моему мнению, было самое время для кавалерийской атаки, однако и генерал и император не спешили. Вместо этого, они отправили несколько человек к немцам с требованием объяснений. Все они вернулись ни с чем. Блюхер сообщал, что вступит в бой, когда сочтёт нужным.

   – Суворов, – бросил мне Барклай, – отправляйтесь к гусарам Ладожского. Он парень лихой. Пускай со своим эскадроном зайдёт в правый фланг врагу и нанесёт ему как можно больше урона. Пусть перебьёт как можно больше их лёгкой пехоты, но при первой же серьёзной опасности отступает.

   – Есть, – ответил я, разворачивая коня.

   Промчавшись от холма до позиций кавалерии, я подъехал к пёстрому сообществу наших и французских гусар, живо обсуждавшему творившееся на поле, и поинтересовался, где мне найти Ладожского.

   – Подполковник Ладожский, к вашим услугам, – ответил немолодой офицер с седеющими усами колоссального размера. – С кем имею честь?

   – Штабс-капитан Суворов, – отдал честь я. – Генерал-лейтенант приказывает вашему эскадрону зайти в правый фланг врагу и уничтожить как можно больше лёгкой пехоты. В бой с кавалерий не ввязываться, при первой опасности – отступать.

   – Ясно, – кивнул подполковник. – Гусары, за мной! Сабли к бою!

   Отдав честь офицерам, я повернул коня обратно к холму. Однако не проехал я и половины пути, как увидел страшную картину. Вольтижёры правого фланга, вступившие в рукопашную с римскими гренадерами, не выдержали и побежали, увлекая за собою и несколько мушкетёрских рот, стоявших рядом с ними. Пулей подо мной убило коня, и я едва успел скатиться с его спины в ледяную грязь.

   Вскочив на ноги, я, не раздумывая, бросился наперерез бегущим французским и нашим солдатам.

   – Стоять! – кричал я, отчаянно размахивая руками. – Стоять! Вернуться в строй! S'arrЙter! ю ordre! Sur ses pas!

   Я бежал через солдат, не слышавших меня, бросающих оружие, срывающих с себя мундиры. Мне было чудовищно стыдно за них, особенно из-за того, что это проделывали не только вольтижёры, но и наши, русские, солдаты, поддавшиеся общей панике. А офицеры с унтерами даже не пытались навести порядок. И тут я едва не упал, споткнувшись о древко брошенного знамени. Я подхватил его, вынув из рук мёртвого знаменосца, и отчаянно замахал им.

   – Назад! – кричал я. – К знамени! В бой!

   И так, со знаменем в левой руке и палашом в правой, бросился я вперёд, увлекая за собой ещё не совсем обезумевших солдат. Первым на меня выскочил римский офицер со шпагой в гребнистом шлеме. Он сделал выпад, но я отпарировал его, тяжёлым клинком шотландского палаша переломив узкое лезвие шпаги, и прикончил офицера, не успевшего опамятоваться, ударом в грудь. Вторым был рослый гренадер, попытавшийся врезать мне прикладом мушкета. Это его и сгубило – он слишком близко подошёл ко мне. Я вонзил широкий клинок палаша его в живот и провернул его в ране. Кровь пропитала белый мундир, и гренадер упал ничком. Третий противник оказался умней, он ударил меня штыком, я едва успел парировать его, отведя пол-аршина трёхгранной смерти от моей груди. И тут выскочивший из-за моей спины вольтижёр свалили цесарца ударом приклада в голову.

   Я воткнул древко знамени прямо в кровавую грязь у себя под ногами. Оглянулся. Многие солдаты возвращались на свои позиции, офицеры и унтера наводили порядок. Паническое бегство было остановлено, цесарцы не успели воспользоваться им, чтобы развить наступление, кровавая рукопашная схватка продолжалась.

   Передав знамя какому-то солдату, я поспешил бегом вернуться на холм.

   – Что вы там вытворяли, Суворов? – сурово спросил у меня генерал-лейтенант.

   – Подо мной убили коня, – ответил я, – и я несколько задержался при возвращении.

   – А что вы делали на правом краю нашей центральной позиции? – поинтересовался Барклай де Толли.

   – Цесарцы прорвались и отрезали меня от холма, – глазом не моргнув, ответил я.

   – Научились лгать в лицо командованию, Суворов, – усмехнулся генерал-лейтенант. – Но лжёте изобретательно. Молодец.

   Я почувствовал, что покраснел до корней волос.

   – Первый лейтенант, – обратился ко мне Бонапарт, – за вашу отвагу дарю вам своего коня. Эй, Рыжий, отдай лейтенанту одного из своих красавцев!

   Только когда один из адъютантов маршала Нея, командовавшего кавалерией Бонапарта в этом сражении, подвёл мне великолепного жеребца, я понял к кому так фамильярно обратился Наполеон. Я был настолько шокирован, что даже забыл поблагодарить или отдать честь адъютанту, который был изрядно старше меня и по возрасту и по званию. Тот, однако, никак не отреагировал на эту вопиющую невежливость и с достоинством удалился обратно к штабу маршала, видимо, посчитав меня barbare russe.

   Вскочив в седло, я вновь достал зрительную трубу и стал оглядывать поле боя.

   Положение складывалось отчаянное. Барклай и Бонапарт были вынуждены вводить в бой всё новые резервы пехоты, медля, однако, с ударом кавалерии. По этому поводу у командующих возникло серьёзное разногласие.

   – Пришло время кавалерийской атаки, маршал Бонапарт! – настаивал Барклай де Толли. – Промедление стоит жизней десяткам солдат!

   – Пускай лёгкая кавалерия по-прежнему тревожит фланги врага, – отвечал на это Бонапарт. – Тяжёлую в бой пускать ещё рано. Её время ещё не пришло.

   – И когда же, по-вашему, маршал Бонапарт, придёт её время? – поинтересовался генерал-лейтенант.

   – Когда враг будет достаточно обескровлен, – сказал Бонапарт. – Удар драгун решит исход боя.

   – Одними драгунами битвы не выиграть, маршал! – вспылил, что было на него совершенно непохоже, Барклай. – Для удара нам понадобятся кирасиры и остальная тяжёлая кавалерия, что стоит напротив немцев.

   – Значит, генерал, – Бонапарт особенно тоном выделил слово "генерал", – пора прояснить ситуацию. Надо отправить к Блюхеру адъютанта с вопросом: на чьей он стороне?

   – Нас скоро отрежут от немцев, – мрачно бросил генерал-лейтенант. – Адъютант может и не успеть.

   – Тогда пускай гусары прикроют его, – пожал плечами Бонапарт, – а если надо проложат дорогу к немцам.

   – Конь, Суворов, – вновь обратился ко мне Барклай, – у вас отличный и не уставший ещё. Так что вам и ехать.

   Я не успел ответить, мои слова заглушил топот копыт. На холм взлетел гусар в знакомом мундире Белорусского полка. Лицо его пересекала свежая рана, вражья сабля разрубила щёку, кровь текла по шее, пятнала красный воротник доломана. Гусару явно было очень больно разговаривать, однако, не смотря на это, он радостно выкрикнул командующим:

   – Легкая пехота врага рассеяна! – От того, что он заговорил, рана расширилась и кровь полилась быстрей. – Венгров-граничар разогнали и стрелков тоже. На левом фланге врага – хаос и смятенье! Казачки Смолокурова вышли в тыл цесарцам, собрались в леске и готовы атаковать в любой момент.

   – И для чего нам теперь немчура? – рассмеялся Бонапарт, когда ему перевели слова гусара. Тот от избытка чувств то и дело перескакивал с русского на французский, из-за чего даже нам, офицерам, знающим оба языка понимать его было довольно сложно. – Командуйте драгунам атаковать!

   – И всё же стоило бы отправить адъютанта к фон Блюхеру, – настаивал Барклай. – Успех на правом фланге может обернуться поражением на левом.

   – Там стоит вся тяжёлая конница, – отмахнулся Бонапарт. – Кирасиры втопчут в грязь цесарцев, если они прорвут фланг.

   – Но мы должны знать, чего ждать от немцев, – резонно заметил Барклай. – Суворов, отправляйтесь с ротмистром к Ладожскому. С его эскадроном будете пробиваться к немцам, если понадобиться.

   Не тратя времени на слова, я отдал честь и помчался вслед за лихим гусаром, даже не глянувшим в сторону полевого лазарета. Подполковник Ладожский также был ранен – левая рука его была наскоро перемотана, из-под перевязки сочилась кровь. Меня он встретил как старого знакомца, с силой врезав здоровой рукой по плечу.

   – Ты отправил нас в бой! – рассмеялся он в ответ на мой недоумённый взгляд. – И этот бой принёс нам славу! Мне есть за что быть тебе благодарным! С чем теперь прискакал?

   – Господин подполковник, – сказал я, – теперь надо проехаться на противоположный фланг и сопроводить меня к немцам.

   – Это сулит мало славы, штабс-капитан, – усмехнулся Ладожский, – но для тебя – всё, что угодно! Эскадрон, за мной! Галопом!

   Мне выделили место в самой середине построения, как объяснил мне ротмистр, это самое безопасное место в строю. Конь, подаренный мне Бонапартом, оказался отлично выезжен и легко подстраивался под темп скачки гусарских лошадей. Хотя был свеж и, скорее всего, изрядно резвее их. За спинами, скачущих впереди гусар, я и не заметил, что впереди бой. Римские гренадеры прорвались и строились на нашем пути в шеренги, отрезая нас от немецких позиций.

   – Сабли к бою! – вскричал подполковник Ладожский. – К чёрту ружья! В сабли их!

   Мы налетели на гренадеров, не успевших, к счастью, зарядить мушкеты. Рукопашная схватка была яростной, но короткой. Памятуя свой первый бой, я думал, что нам не удастся прорваться через врага, как и британским гусарам под Броценами. Но то ли наши гусары были не чета островитянам, то ли гренадеры были слишком измучены долгой битвой, однако мы пробились через их строй. Я не успел и палашом взмахнуть.

   А когда я думал, что всё уже кончилось, и впереди замаячили знамёна немецких полков, на нас налетели римские кирасиры. Они должны были поддержать пехоту и не дать растоптать её союзной тяжёлой кавалерии, вместо этого кирасиры превосходящими силами, атаковали нас.

   – Ходу, штабс, – рявкнул мне подполковник, – ходу! Дай шпор своему замечательному коню! Мы прикроем тебя! Но надолго нас не хватит! – И уже обращаясь к своим людям: – Гусары! Бей в спины!

   Я ударил каблуками коня, посылая его в бешеный галоп, а эскадрон Ладожского развернулся навстречу кирасирам, готовясь нанести им встречный удар. Это было чистое самоубийство и гусары были готовы пожертвовать собой ради того, чтобы я выполнил своё задание. Я пригнулся к самой шее жеребца и снова подтолкнул его каблуками. За спиной раздался звон стали и надсадные крики людей и лошадей. Времени у меня оставалось смертельно мало.

   Дорогу мне преградили несколько рослых кирасир с палашами в руках. Конечно, глупо было бы думать, что вражеский командир не заметил отделившегося от эскадрона всадника, нещадно погоняющего своего коня. Левой рукой я выхватил пистолет и выстрелил в лошадь ближайшего ко мне кирасира. Бедное животное вскричало и рухнуло, едва не подмяв всадника. Я едва успел сунуть пистолет обратно и перехватить поводья, не умел я управлять лошадью одними коленями.

   Новая схватка была ещё более короткой. Я прорвался через кирасир, отмахиваясь от них палашом, надо сказать, не слишком умело, полагаясь более на резвые ноги жеребца, нежели на сталь клинка. За спиной у меня раздалось несколько пистолетных выстрелов, но, на моё счастье, особой меткостью цесарцы не отличались. Лишь одна пуля попала мне в кивер. Однако от преследования кирасиры не отказались. Копыта их коней тяжёло стучали позади меня. Обернувшись, я увидел, что они отстают – мощные кирасирские кони не могли тягаться в резвости с подарком Бонапарта.

   – Halt! – услышал я окрик. – Schießen!

   Я натянул поводья коня, остановив его перед самыми штыками немецкого охранения.

   – Адъютант генерал-лейтенанта Барклая де Толли, – ответил я. – К вашему командующему.

   – Vorbeifahren! – бросил мне младший лейтенант, командующий охранением. – Hauptquartier dort. – И указал куда-то себе за спину.

   Я проехал через позиции немцев. Мимо выстроившихся и готовых к бою прусских мушкетёров в двуугольных шапках, знаменитых на всю Европу стрелков, чёрных брауншвейгцев, разноцветных саксонцев, светло-синих баденцев и тёмно-синих уроженцев Гессен-Дармштадта, сине-красных баварцев и сине-чёрных вюртембергцев. Конница стояла на своих позициях, лошади храпели и танцевали, их сильно нервировала пороховая вонь и запах крови, заставляющие бедных животных раздувать ноздри. И вся эта масса войск не двигалась с места. Лишь артиллеристы работали, казалось, за всех, давно уже расставшись с мундирами, оставшись в одних только свободных рубахах.

   За этим со своих позиций наблюдали командующие. Немецкий штаб по количеству офицеров превосходил наш в несколько раз. Оно и понятно. Кроме фон Блюхера здесь присутствовали многие курфюрсты Рейнской конфедерации со своими дворами. В общем, от количества ярких мундиров просто рябило в глазах. И лишь на одних мой взгляд задержался дольше нескольких мгновений. В толпе прусских штаб-офицеров мне попались знакомые серые мундиры.

   Спешившись, я перекинул поводья какому-то конюху.

   – Кто такой? – обратился ко мне строгим голосом пожилой полковник в прусском пехотном мундире.

   – Адъютант генерал-лейтенанта Барклая де Толли, – снова представился я, отдавая честь, – к генералу фон Блюхеру.

   – Я – генерал фон Блюхер, – сказал мне седовласый генерал с чёрными усами в шляпе-двууголке и синем мундире. – Что у вас?

   – Генерал-лейтенант и его величество Наполеон Бонапарт, – сказал ему я, – интересуются у вас, когда вы намерены вступить в битву. А если быть точным, на чьей стороне вы будете сражаться?

   – Ваши командиры считают, что мы не сохраним верность союзническому долгу? – поинтересовался Блюхер. – Это можно расценить как оскорбление.

   И тут меня прорвало. Слишком ещё свежи были воспоминания о гусарах Ладожского, мчащихся наперерез римским кирасирам. И эти люди, стоящие тут и наблюдающие за битвой, как в театре, из ложи, говорят мне об оскорблениях.

   – А не является оскорблением то, – ледяным голосом произнёс я, – что вы стоите тут, когда мы, ваши союзники, сражаемся в десятке вёрст и гибнем у вас на глазах?

   – Адъютант Бонапарта, – усмехнулся на это Блюхер, – сообщил мне, что французский император, считает, что может управиться с цесарцами и британцами и без нас. Вот теперь я смотрю, как это у него получается.

   Сказать на это было нечего. Я забрал у конюха поводья коня и, отдав честь, направился обратно. В немецком лагере мне нечего было делать. Но и назад прорываться будет очень тяжело. Пользуясь разладом в стане врага, цесарцы и британцы отрезали нас, вклинив между позициями несколько батальоном гренадеров и два полка гвардейских кирасир. Не смотря на атаки нашей тяжёлой кавалерии, оттеснить их не удалось. К тому же, немцы намеренно, как будто бы не замечали этой группировки, их пушки стреляли куда угодно, но только не по ней.

   В общем, я был в относительной безопасности только у немцев, ведь и в их сторону не прилетела ни одна пуля, да и возвращаться к своим было не с чем. Я остановился в стороне от штаба фон Блюхера, на небольшой возвышенности, и принялся осматривать битву в зрительную трубу, выжидая удобного момента, чтобы всё же рвануть к своим.

   Как оказалось, место я выбрал самое неудачное, какое только мог. Всего в двух шагах от меня расположился за небольшим походным столиком невысокий толстый молодой человек в мундире знакомого мне цвета и покроя и очках в роговой оправе. На столике перед ним стояло такое количество снеди, что сразу становилось понятно, отчего он такой толстый. За спиной его стояли двое. Первый уже виденный мною дважды – фон Ляйхе, всё в том же кожаном плаще-пальто, фуражной шапке и маске с окулярами. Второго же я не знал, на такого раз поглядишь – никогда не забудешь. Гренадерского роста, косая сажень в плечах, каменное лицо с красными, будто у альбиноса, глазами, белыми волосами. Поверх мундира он носил плащ-пальто столь же странного покроя, хоть и отличного от иных, какие носили серые офицеры, и суконное, а не кожаное, а на голове не фуражную шапку, а матерчатое кепи с козырьком и серебряной эмблемой в виде германского орла, держащего что-то в лапах. Чуть дальше стоял целый взвод серых солдат.

   – Молодой человек, – обратился ко мне толстяк, – вы по-немецки говорите?

   – Говорю, – ответил я, подходя к ним, ведя коня в поводу. – С кем имею честь?

   – Майор Криг, – не вставая, представился он, – а вас как звать?

   – Штабс-капитан Суворов, – сказал я. – Я вам вид не закрываю?

   Этот человек с первого мгновения произвёл на меня не просто скверное, а откровенно отталкивающее впечатление. Вроде бы и не урод, разве что толст уж очень, однако все манеры его и прочее... Разговаривать с ним не хотелось совершенно.

   – Ничуть, – усмехнулся майор Криг, – ничуть. Отличный вид отсюда открывается на битву. По мне, нет ничего лучше, нежели смотреть на сражение с удобной точки. Как вы считаете, штабс-капитан?

   – Я считаю, герр майор, – грубее, чем стоило бы, ответил я, – что любой настоящий мужчина должен участвовать в сражении, а не наблюдать за ним.

   – Для чего вы сразу же пытаетесь меня оскорбить? – поинтересовался майор.

   – Отнюдь, герр майор, – покачал головой я. – Я просто высказываю своё мнение, как вы – своё.

   – Ну, вот опять, – вздохнул майор Криг. – Все вы так себя ведёте, а после жутко обижаетесь, что я на вас гауптмана Вольфа натравливаю. Те, кто жив остаётся. Хотя таких не было ещё ни разу. – Он от души рассмеялся своей неказистой шутке.

   Я предпочёл промолчать.

   – Поймите, – сказал он, – я человек очень любящий войну. Всей душой. Искренне. Вот только воевать, ходить в атаки, стрелять из мушкета, скакать на лошади, я всего этого не умею. Зато у меня неплохо получается штабная работа, если это можно так назвать. – Майор снова усмехнулся, на сей раз, совершенно непонятно чему.

   – Не знаю как вы, герр майор, – ответил на это я, – но я предпочитаю обратное. Я считаю, что стоять и наблюдать за битвой, будучи военным, способным, к тому же, самому принять в ней участие, это либо трусость, либо элементарная подлость! А, скорее всего, оба эти качества разом!

   – Großer Gott! – вскричал майор Криг. – Все вы, молодые офицеры, всех армий одинаковы! Вам бы только в атаку кидаться! Да что бы вы делали без нас, штабных офицеров?! Вы б даже не знали, кто ваш враг и где он!

   – У каждого свой род занятий, – не слишком-то вежливо перебил его я. – Позвольте откланяться! Мне надо возвращаться в штаб наших войск.

   Я вскочил в седло и поскакал в облако порохового дыма, накрывшего левый фланг нашего войска, под прикрытием которого решил проскочить до нашего холма.

   – GlЭckliche Reise! – донеслось мне в спину.

   – Danke schЖn! – обернувшись через плечо, бросил я, коротко отдав честь майору.

   Я нырнул в зловонное облако и едва не задохнулся. Глаза наполнились слезами, так что я почти ослеп. И теперь ехал практически не разбирая дороги и молясь, чтобы меня вынесло к своим, а не к врагу. Зря надеялся на божью помощь и удачу, не прошло и минуты, как я налетел на знакомых римских кирасир. Они мчались прямо на меня – встречи было не избежать. Вскинув палаш, я устремился на них. Теперь надежды мои были лишь на то, чтобы прикончить хоть пару цесарцев, прежде чем удар вражьего палаша оборвёт мою жизнь.

   Перезарядить пистолет я позабыл, а выдёргивать левой рукой второй было очень уж неудобно, потому я полагался только на сталь. Первого кирасира я срубил ударом по голове, лишённой гребнистой каски. Следующие обрушили на меня град ударов, которые я, как успевал, отбивал, однако очень скоро меня достали в правый бок, несколько раз ранили в левую руку, а потом и по голове. Слава Богу, вскользь. Кровь хлынула рекой, попала даже в рот, и я ощутил её металлический привкус. В глазах потемнело, я покачнулся в седле и рухнул во мрак.

   (из воспоминаний диакона-гауптмана Коло фон Строззи, командира 2-го дивизиона 3-го Кирасирского полка, о битве при Труа)

   Атака по флангу под прикрытием провалилась только Диаволовым – прости меня Господи! – наущением. Сначала мы встретили бесноватого русского офицера, бросившегося на нас с палашом. Надо отдать ему должное, сражался он как мужчина и, скорее всего, ничего не ведал о подлости, которую учинили эти самаэлевы дети, бородатые варвары, казаки. Однако именно он отвлёк нас, из-за него мы не заметили этих проклятых Богом всадников с пиками и лёгкими саблями. Они поражали нас в незащищённые спины выстрелами из ружей и пистолетов, а также разнообразным холодным оружием. Прежде чем наш дивизион успел развернуться для отражения атаки, многие были убиты, ещё больше – ранены. Я выжил лишь промыслом Божиим. Получив несколько ран, я, совершенно обессиленный, рухнул на шею своего коня, который и вынес меня из боя.

   – Живой он, Петро Иваныч, как есть живой.

   Это было первое, что я услышал, придя в себя. Оказывается, я всё ещё сидел в седле, однако держался в нём исключительно благодаря паре верёвок, которыми был привязан к седлу, и тому, что меня прислонили спиной к холодному стволу дерева. Конь подо мной нервно переступал, отзываясь на грохот пушечных залпов. Меня окружали донские казаки, видимо, те самые, войскового старшины Смолокурова, что зашли цесарцам в тыл.

   – Верно, – сказал седоусый казак в летах в мундире с офицерскими витыми погонами, видимо, тот самый войсковой старшина. – А ты, Макарыч, не хотел на него корпию переводить.

   – И сейчас скажу, – пробурчал ещё более пожилой казак с сивой бородой, – что зря. Не вытянет он. Вижу. Слишком тяжко ранен. Если его сразу к фершелам отправить, то – да, а так... Помрёт.

   От таких слов мне стало весьма не по себе. Быть может, именно из-за них я решил жить. Жить, во что бы то ни стало. Назло всем и вся. Цесарцам, кирасирам, серым немцам и этому сивобородому казаку-пессимисту.

   – Ваше благородие, – обратился ко мне войсковой старшина, – ехать можете?

   – Могу, ваше высокоблагородие, – усмехнулся я, морщась от боли в раненом боку. Он, кстати, был изрядно перемотан полотном и залеплен корпией, на левой руке также красовались несколько вполне профессионально наложенных повязок. – Я не слишком хороший наездник, но в седле удержусь, не смотря на раны.

   – Хорошо бы ещё драться смог, – буркнул сивобородый казак, – а то толку с тебя.

   – Хватит ворчать, Макарыч. А тебе, штабс-капитан, я никакое не благородие и не высокоблагородие. Я – войсковой старшина Смолокуров.

   – Ясно, войсковой старшина. Я вполне могу и держаться в седле и драться.

   – Вот и отлично, – кивнул командир казаков. – Драгуны атаку с минуты на минуту затрубят.

   И действительно, не прошло и пары минут, как звонко запели эскадронные трубы. Драгуны пошли в новую атаку на римские порядки.

   – Казачки! – вскричал тут же Смолокуров. – Не посрамим Дону родимого! В пики их! В шашки! Бей врага! Руби! За мной!

   И казачий дивизион устремился через давно вытоптанный подлесок на сбившихся в тесные каре священных цесарцев и венгров. Их обстреляли драгуны с фронта и казаки с тыла. А после устремились в рукопашную.

   – Ходу! – кричал войсковой старшина Смолокуров. – В намёт! Ходу! Бей их пока не очухались!

   Я отбил палашом ствол, направленного в грудь моему коню мушкета, и выстрел его пропал втуне. Второй удар я обрушил на голову гренадера, целившего в меня. Гребнистая каска не спасла его. Тяжёлый клинок баскетсворда развалил её на две половины, вместе с головой цесарца.

   Казаки насаживали врагов на длинные пики, рубили шашками, расширяя брешь в их построении. Не смотря на это, людская крепость стойко держалась. Гренадеры Священной Римской империи вполне оправдывали всё, что о них говорили. Стойкостью и крепостью они превосходили аналогичные части иных армий Европы. Нам пришлось отступить от их каре, а в спину нам грянул слаженный, хоть и не слишком точный залп.