Текст книги "Наука побеждать. Авантюра (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

   – Товьсь! – снова командую я охрипшим голосом, руки сами собой цепляют флягу. – Целься! – делаю глоток и, не цепляя флягу, вскидываю пистолет. – Огонь!

   Я и не заметил, что мы опередили британцев на один залп. Выстрелы взводов с обеих сторон прозвучали практически одновременно. Свинцовый град осыпает ряды солдат, и они валятся одновременно, кивера катятся под ноги врагов.

   Наше положение изрядно мешало британцам. Те были вынуждены подойти к нам, чтобы не прогибать свой фланг назад. Однако и кидаться в рукопашную они не собирались, ограничиваясь перестрелкой.

   – Bayonets! – командуют британские офицеры, и я понимаю, что рукопашная всё же не за горами.

   Я заряжаю "Гастинн-Ренетт", вскидываю вместе с остальными солдатами. Они действуют без приказа, сейчас им это уже не нужно, движения дошли до автоматизма. Необходима лишь одна команда:

   – Огонь!

   Я разряжаю пистолет и протягиваю его Кмиту. Тот быстро забирает оружие и прячет в двойную кобуру. Я же тяну из ножен палаш и командую:

   – Штыки примкнуть! К отражению штыковой атаки, товьсь!

   Голоса почти нет. Мне кажется, что меня не слышат даже стоящие рядом унтера. Однако это не так. Они подхватывают мои слова, громко выкрикивают их лужёными глотками. И гренадеры перехватывают мушкеты, примыкают штыки, пока британские солдаты пробегают разделяющее нас расстояние. Успевают, черти, успевают не только примкнуть штыки, но и встать для отражения атаки противника.

   И вновь зазвенела сталь. Началась страшная рукопашная схватка. На нас обрушились пешие гвардейцы, хоть это и были стрелки лёгкой роты, но ростом и силой они не уступали моим гренадерам, иных в гвардию не набирали. Они, как я и думал, пытались оттеснить нас, смять, заставить отступить к остальным, и потому унтера постоянно кричали, подбадривая солдат:

   – Держись, ребяты! Стой на месте, орлы!

   – Умри, но с места не сойди! – добавлял красок Роговцев. – Не гни рядов! Штыком и прикладом победу добудем сегодня!

   Я рубился с британцами, отбивая палашом штыки вражьих мушкетов, раз за разом срубая то одного, то другого красномундирника. Между рядами уже громоздился настоящий вал из трупов и умирающих. Солдаты, часто сами того не замечая, топтали тела и раненых, те кричали или просто стенали в ответ, но их никто не слышал. Все были заняты иным – с азартом убивали друг друга.

   Я срубил голову дюжему британцу с сержантскими нашивками на рукаве мундира, та покатилась под ноги моим гренадерам. Её кто-то ненароком пнул, и она покатилась, словно жуткий мяч для детской игры. Отчего-то меня от вида её замутило, хотя рубил я врагам головы вполне нормально, без каких-либо колебаний.

   И вновь забили барабаны в британских рядах, и красномундирники отступили, давая дорогу лёгкой кавалерии. Под прикрытием пехоты американские конники подобрались к нам слишком близко и казаки уже не успевали перехватить их.

   – К отражению конной атаки! – крикнул я, вытирая клинок палаша о шапку гвардейца, которому отрубил голову. – Подровнять ряды! Первая шеренга, приклады в землю! Вторая шеренга, третья шеренга, мушкеты заряжай!

   – Торопись, торопись! – тут же подхватили унтера. – Плотней ряды! Тесней встать! Мушкеты заряжай! Скорее, скорее!

   – Пора конникам показать! – смеётся Роговцев, мундир на нём разорван, на теле несколько ран, однако он не обращает на них внимания. – Пехоту отогнали! Теперь за конницу примемся!

   Приказы выполняются чётко. Гренадеры сбиваются в плотные шеренги. Быстро заряжают мушкеты, хоть с примкнутым штыком делать несколько сложней. Я отказываюсь от предложенного Кмитом "Гастинн-Ренетта", заряжать его некогда. Бостонцы уже близко. Они вскидывают сабли, готовясь обрушить их на головы моих гренадеров. Первым мчится их командир – капитан или первый лейтенант, тот самый блондин с короткой бородой. Он рубит направленные на него штыки, походя, сбивает с одного шапку-митру, врубается глубоко в ряды моих солдат.

   – Огонь! – командую я, видя, что большинство гренадер уже зарядили мушкеты, но пули, будто стороной обходят бостонца. Офицер рубит направо и налево, теснит гренадер конём, шляпа слетела с его головы и теперь болтается за спиной на шнуре.

   На меня налетает всадник с занесённой для удара саблей, считает меня лёгкой жертвой. Без жалости рублю коня по ногам, тяжёлый клинок перерубает одну, животное спотыкается и падает через голову, копыта свистят рядом с моим виском. Кавалерист вылетает из седла, падает неудачно и уже не встаёт. Конь бьётся в конвульсиях рядом со мной. Я трачу несколько секунд на то, чтобы добить несчастное животное, и тут же оборачиваюсь к врагам. Но всё же успеваю заметить мундиры конных егерей, скачущих к нам.

   Значит, помощь близка. Я парирую удар вражеского штыка, отбиваю его далеко в сторону и, воспользовавшись заминкой противника, вгоняю клинок ему в живот. Едва успеваю освободить, как за спиной стучат копыта. Я уже не оборачиваюсь, знаю, кто это и зачем они здесь. Правда, инстинктивно дёрнулся, когда за спиной прозвучал слитный залп конно-егерских ружей. Стреляли они с предельно малого расстояния, над киверами моих гренадер. Убийственная дистанция. Бостонцы посыпались с сёдел, однако командир их, как заговорённый, пули миновали его. Однако, продолжать бой он не захотел. Конные егеря перезаряжали ружья, и второй их залп грозил стать столь же убийственным, как и первый.

   Блондин вскинул руку с саблей и тут же трубачи в его эскадроне заиграли отступление. Бостонцы развернули коней и помчались к своим позициям. Егеря всё же дали залп им в спину, но особого эффекта он не дал. Резвые были лошадки у бостонцев.

   – Спасибо вам, – обратился я к гарцующему рядом со мной командиру эскадрона. – Честь имею представиться, штабс-капитан Суворов.

   – Наслышан о вас, сударь, – козырнул конный егерь. – Честь имею, ротмистр Золотников. Рад был помочь. – Он козырнул снова и увёл своих людей обратно.

   Ко мне снова подбежал портупей-прапорщик. Его левая рука теперь покоилась на перевязи, он весьма гордился пятнами крови, проступающими на мундире, то и дело косил на них глазом.

   – Господин штабс-капитан, – сказал он мне, – господин майор сообщает, что через три минуты полк идёт в штыковую на батарею вражеского левого фланга. Они разворачивают орудия в нашу сторону, – добавил он.

   – Ясно, – кивнул я. – Свободны.

   Портупей-прапорщик козырнул здоровой рукой и бросился обратно.

   – Слышали? – обратился я к гренадерам. – Подровнять ряды! Становись теснее! Мушкеты зарядить! У кого неисправны или повреждены, заменить!

   Не успели мои гренадеры закончить всё, что я им приказал, как заиграли барабаны.

   – Гренадеры, – скомандовал я, – вперёд! Бегом марш!

   Барабаны мелко пересыпали дробь марша батальона, идущего в атаку. Солдаты быстро перешли на бег, наклонив штыки к атаке. Стрелять, скорее всего, не придётся, однако, по моему мнению, лучше держать мушкеты заряженными, на всякий случай. Вовсе необязательно сразу идти в штыковую, можно сначала и залп по врагу дать.

   Разворачивает ли противник орудия на нас или нет, понять было нельзя. Британские редуты окутывало настолько плотное облако дыма, что разглядеть что-либо было просто невозможно. И как только их бомбардиры стреляют по нам?

   До габионов, корзин с землёй, защищающих орудия от огня противника, мы добрались довольно быстро. Но там нас встретил плотный огонь. Засевшие в редуте солдаты чувствовали себя в полной безопасности, расстреливая нас как мишени в стрелковом тире. Не одни мои гренадеры зарядили мушкеты. Весь батальон дал слитный залп, остановившись перед редутом, однако, не став тратить время на равнение. Пороховой дым стал ещё гуще, отчаянно запершило в горле, и я машинально потянулся левой рукой за фляжкой. Пальцы наткнулись на рукоятку драгунского пистолета. Я про них совершенно позабыл. Выдернув один левой рукой, я бросился вслед за гренадерами на редут.

   Британские пушки охраняли шотландцы, гренадерского росту ребятки в красных мундирах и клетчатых юбках-килтах. Дрались они славно и стояли насмерть, несколько раз сбрасывали мушкетёров с редута, и лишь моим солдатам удалось закрепиться. Вот только если нас не поддержат остальные, придётся отступать. Не класть же всех гренадер ни за грош ломанный. Но пока дрались, удерживая часть редута.

   Я вскарабкался на габион одним из последних, пробежал переступая через тела в зелёных и красных мундирах, и сходу включался в драку. Отбив мушкет шотландца ударом по стволу, я ткнул его в живот. Его товарищ попытался врезать мне в висок прикладом, я вскинул руку с пистолетом и всадил ему пулю в грудь. Красномундирник покачнулся, уставившись на дыру, словно не понимая, откуда она взялась, и рухнул ничком. Сунув пистолет в кобуру, я вынул второй и устремился вперёд.

   Офицера я заметил очень быстро. Он ловко орудовал тяжёлым палашом, словно тот весил не более обычной шпаги. Вот падает один гренадер, пронзённый в грудь, вот второй с разрубленной головой, кивер, бедняга, на свою беду где-то потерял. Я бросился к нему, на ходу вскидывая пистолет. Жал на спусковой крючок я без особой надежды попасть – расстояние великовато, да и с левой руки я стреляю не так хорошо, не смотря на уроки, которые брал, будучи ещё адъютантом и после того, как вернулся в полк. Однако, как не странно, попал – и не заслони офицера на мгновенье какой-то бомбардир, с банником наперевес кинувшийся защищать свои орудия, пуля без сомненья угодила бы ему в грудь. А так она досталась незадачливому пушкарю, я даже не мог сказать офицер он, унтер или же рядовой, мундира на нём не было.

   Я спрятал в кобуру и второй пистолет, и, подбежав, наконец, к шотландскому офицеру, вступил с ним в бой. Этот шотландец словно сошёл с гравюры из учебника по образцам мундиров различных полков стран мира. Шотландцы на них были неизменно коренастыми, широкоплечими, с бородками или бакенбардами, но что более всего впечатляло, так это их ноги. Ноги шотландцев на этих гравюрах были мощными и чрезвычайно мускулистыми, совершенно не такими, как ноги других солдат и офицеров, изображённых на них. Именно таким, коренастым и широкоплечим был этот шотландец, а главное, ноги прямо как на тех картинках.

   Я налетел на него, зазвенела сталь, сверкая в тусклом свете солнца, которого было практически не видно из-за висящего в воздухе порохового дыма. Как назло не было ни единого ветерка, чтобы разогнать его. Обменявшись парой выпадов, мы остановились на секунду и, совершенно неожиданно шотландец спросил у меня:

   – Where do you take this sword?

   – Je ne parle pas l'anglais, – покачал головой я.

   – Зато я говорю по-французски, – ответил шотландский офицер совершенно спокойно, будто в двух шагах от нас солдаты не убивали и не калечили друг друга. – Так откуда у вас этот палаш?

   – Взял в бою, – сказал я, перехватывая оружие поудобней, – под Броценами.

   – Это шотландский меч, – заявил офицер, – и я верну его домой.

   – Попробуйте, – сказал на это я.

   И снова зазвенела сталь.

   Мы обменивались сильными и быстрыми ударами, широкими выпадами и короткими уколами, хотя последние было сложновато проделывать тяжёлыми палашами. К нам старались не приближаться, толи блюли святость дворянского поединка, толи, что более вероятно, не хотели попасть под шальной удар баскетсворда. Бой наш продлился недолго. Пускай шотландец и превосходил меня мастерством фехтования, однако мои гренадеры одержали верх на этом редуте, да и остальных уже подходили мушкетёры и стрелки Ефимова. Однако шотландцы держались до последнего, среди них никто не бросил оружия и не попросил милости. Не смалодушничал и мой противник, он продолжал теснить меня к краю редута, обрушивая мощные удары, от которых рукоять палаша едва не выворачивалась из пальцев. Спасала только корзинчатая гарда, однако ладонь и запястье отчаянно болели. В конце концов, именно бесшабашность шотландского офицера и спасла меня. Он не заметил, что к нему за спину зашёл гренадер и ударил его прикладом мушкета по затылку. Шотландец неловко качнулся вперёд, медленно потянулся левой рукой к затылку, но упал раньше, чем прикоснулся пальцами к ране. Гренадер занёс над ним мушкет, чтобы без пощады добить поверженного врага, однако я успел остановить его.

   – Разоружить и связать, – сказал я. – Надо же и пленных брать, верно?

   – Так точно, – не слишком радостно ответил гренадер, похоже, его совершенно не прельщала перспектива возиться с пленным врагом, пока остальные будут воевать.

   – Поспеши, солдат, – сказал я. – Войны ещё на всех хватит.

   – Есть, – кивнул гренадер и, сняв с оглушённого шотландца пояс и отшвырнув подальше палаш, взвалил его на плечо и понёс в сторону наших позиций.

   Бой на редутах закончился довольно быстро. Подошедшие остальные роты нашего батальона заняли их, перебив шотландцев и бомбардиров. За ними последовали наши артиллеристы, быстро взявшие в обороты британские пушки.

   – Большая часть заряжена, – доложил майору Губанову их командир – пожилой капитан в наспех застёгнутом мундире, как и большинство артиллеристов, он сбрасывал его, когда начиналась канонада. Сейчас у нас под ногами валялось множество синих мундиров: солдатских, унтерских, офицерских; их пинали ногами, чтобы не мешались. – Хотя многие не до конца. Где только картузы с порохом забиты, где уже и ядра на месте, но таких меньше.

   – Разворачивайте их на врага, – приказал майор. – Дадим по британцам залп, а потом вы их подорвёте.

   – Это опасно, – покачал головой капитан артиллерист. – Господин майор, можем и не успеть подорвать.

   – Разворачивайте, я сказал! – рявкнул потерявший терпение Губанов. – Я выделю вам для этого роту солдат в помощь. Остальное, не ваша забота!

   – Я вас предупредил, – пожал плечами бомбардир и, развернувшись к своим принялся командовать: – Разворачивай пушки! Наводи на британцев! Дадим им прикурить!

   – Антоненко, – скомандовал Губанов, – со своими людьми поступаете в распоряжение бомбардиров.

   – Есть, – ответил мой бывший командир и повёл своих солдат к пушкам.

   – Суворов, Острожанин, Зенцов, – обратился к нам майор, – стройте людей. Наша задача защищать редут, пока не подорвут пушки.

   – Есть, – ответили мы, и батальон в усечённом составе вскоре выстроился между пушками и позициями британцев, откуда уже выступали солдаты. Судя по килтам, это снова были шотландцы, а значит, нам придётся тяжко, ведь эти дети северных гор сейчас, наверное, горят жаждой мести за своих павших товарищей.

   – Зарядить мушкеты! – приказал я, когда солдаты заняли свои места. – После залпа сразу готовиться к штыковой!

   – Думаете, они не станут вести перестрелку, – сказа мне Кмит, снова протягивая пистолет.

   – Именно, – сказал я, принимая оружие и вынимая шомпол, – шотландцы всегда были особенно сильны в рукопашной, а теперь, когда они горят жаждой мести, вряд ли станут долго вести огонь по нам. Для этого голова должна быть холодной.

   Грянули пушки, развёрнутые в сторону врага. Через наши головы полетели ядра, врезавшиеся в ряды красномундирной пехоты, оставляя за собой длинные кровавые просеки.

   Шотландцы подходили к нам и, судя по уже примкнутым штыкам, я был прав. Бой будет очень быстрым. Залп, а потом штыковая атака.

   – Stop! – раздалась команда в рядах шотландцев. – Shoulder arms!

   – Целься! – с опережением выкрикиваю я приказ и, когда гренадеры вскидывают к плечу приклады мушкетов: – Огонь!

   Пули проходят по плотным рядам шотландской пехоты. Иные падают, роняя оружие, но остальные дают ответный залп. Треск мушкетных выстрелов, пули с характерным звуком врезаются в тела гренадеров.

   – Go! Go! Go! – кричал офицеры и унтера в рядах британцев. – Beat them! Kill the bastards!

   И шотландцы устремились к нам с мушкетами наперевес. Сталь ударила в сталь. Мои гренадеры уже очень устали и толком не успели даже дух перевести после атаки на редут, но стояли они крепко. Шотландцы навалились на нас всей массой, попытались задавить, смять, растоптать. Но гренадеры стояли, как скала. Я дрался с шотландцами, рубя палашом направо и налево, меня пытались достать штыками или бить прикладами. Тяжёлый клинок легко щепил дерево, оставлял изрядные зарубки на стволах, ломал штыки. Несколько раз схватывался с офицерами, вооружёнными такими же, как мой, палашами, но все они были не чета тому, что командовал охранением редута. Я справился со всеми ими, обменявшись несколькими быстрыми ударами.

   Шотландцы продолжали давить, и линия нашей пехоты гнулась, не смотря на подошедшую роту Антоненки. Мы слишком устали, слишком много было раненых, пошедших в бой, слишком яростно атаковали нас шотландцы. Правая рука онемела от ударов, обрушившихся на мой клинок, ныли мелкие раны, которые я и не помнил, когда получил Бог ты мой, если бомбардиры не подорвут британские пушки, мои гренадеры не сдюжат. Слишком много падает солдат каждую минуту, слишком медленно орудуют они штыками, а горцы будто и не знают усталости, продолжают давить, не считаясь с потерями.

   – Назад! – раздалось, наконец, у нас из-за спин. – Поджигаем фитили!

   – Отступаем! – скомандовал я. – Отходим за габионы! Кмит, Роговцев, держать строй! Не давать строю распасться!

   – Есть! – ответили они.

   И мы пошли назад. Попятились вперёд спиной. Отступать, сдерживая при этом атаки противника, очень нелегко, вдвойне сложно это, когда солдаты твои смертельно устали, и втройне, когда враг твой разъярённые шотландцы, у которых их добыча уходит, буквально, из самых зубов.

   – Бегом за габионы! – закричал командир канониров. – Сейчас пушки рванут!

   – Бегом марш! – командую я, и строй рассыпается, теперь уже не до того, надо полагаться на свои ноги. Вынесут – спасёшься, не успеешь добежать до края редута – покойник. Я видел однажды, как взрывают пушки. После битвы под Броценами наши канониры взрывали повреждённые орудия. Это произвело на меня громадное впечатление. Жуткий грохот и орудие, буквально, разрывает изнутри, во все стороны летят осколки чугуна и бронзы. Даже до нас, стоящих на безопасном расстоянии в полверсты, долетели несколько, упав к самым нашим ногам. Находиться же почти в самом центре подобного взрыва я не хотел совершенно.

   Пробежав несколько саженей до края редута, я перепрыгнул, будто и не было долгой рукопашной схватки, через него, укрывшись за габионом. Рядом вскоре приземлился Кмит, в двух шагах от нас – Роговцев. Гренадеры, мушкетёры и стрелки посыпались с габионов, как горох.

   А потом грянул гром. Осколки свистели над головой, будто нас картечью обстреляли. Не завидую я тем, кто остался на редуте, от них, наверное, и памяти не осталось. Как говорят поляки, в порох разнесло.

   – Подъём! – приказал я, когда в ушах более-менее перестало звенеть. – Стройся! Бой ещё не закончился! Вставай, орлы! Враг ждать не будет! – Кажется, я подхватил что-то от Роговцева.

   Гренадеры поднимались с земли, тряся головами, будто пытались вытрясти из них звон.

   – Поспешай, ребяты! – подгонял их Роговцев. – Поспешай! Поспешай! Торопись! Весь бой проваляетесь!

   За гренадерами последовали и остальные солдаты батальона. Мушкетёры и стрелки строились поротно в колонну.

   – Возвращаемся на позиции! – приказал Губанов. – Скорый марш!

   Оставшиеся барабанщики ударили скорый марш, и уставшие солдаты зашагали на наше место в баталии. Но дойти не успели. От центральных позиций пришла страшная весть. Дрогнул Королевский иностранный полк линейной пехоты, побежал, увлекая за собой Кастильский и Толедский полки, дивизионный генерал Друэ попытался заткнуть дыру резервом из Второго Нассауского полка, но фронт был прорван и порядок пока восстановить не удавалось. Воспользовавшись этим, Уэлсли ввёл в бой кавалерийский резерв, и наш батальон оказался под угрозой окружения. На нас снова мчалась американская лёгкая кавалерия.

   – Батальон! – вскинул шпагу Губанов. – В каре!

   Забили барабаны, и батальон выстроился в плотное каре для отражения кавалерийской атаки. Этакая небольшая крепость, со стенами из людей, ощетинившаяся штыками на все стороны, на манер злого ежа со стальными иглами.

   – Первая шеренга, на колено! – скомандовал я. – Вторая и третья, заряжай мушкеты!

   Те же команды отдавали и остальные командиры рот и взводов. Солдаты опускались на колено, остальные принялись заряжать оружие.

   – Третья шеренга! – раздался голос Губанова. – В бой не вступать! Вести огонь! Штыки отомкнуть!

   Я так и не отдал Кмиту "Гастинн-Ренетт", сжимал его в левой руке в бою с шотландцами, во время бегства с редута, а теперь он придётся как нельзя кстати. В рукопашную с врагом мне не сойтись, остаётся стрелять через головы солдат. Пистолет для этого годится в самый раз. Я зарядил его и положил на сгиб локтя. Палаш давно уже покоился в ножнах, он славно потрудился сегодня, пора и отдохнуть. Надо бы и драгунскую пару зарядить, на всякий случай. Ну да, некогда. Сейчас у меня одна забота – заряжай и стреляй. Раз за разом.

   Всадники налетели на нас, обрушив сабли и всю накопленную ярость. Они осыпали каре градом ударов, солдаты отвечали штыками и свинцом. Командовать ими не требовалось, и мне оставалось только заряжать и стрелять. Во рту быстро пересохло, меня мутило от порохового привкуса во рту, рука, уставшая ещё в рукопашной, дрожала, и я слишком часто мазал. Отчаянно хотелось сделать глоток из фляжки, однако воду надо было экономить, водоносов здесь нет, и не предвидится. Поэтому я делал очень маленькие глотки, только когда становилось совсем тяжело и при каждом вдохе воздух врывался в горло, словно сквозь наждачную бумагу. И всё равно, вода во фляжке таяла куда быстрей, чем мне бы хотелось.

   Порывшись в очередной раз в лядунке, в отделении, куда сложил взятые у Кмита патроны для "Гастинн-Ренетта", я понял, что их больше не осталось. Я обернулся к поручику, но тот в ответ на просьбу лишь развёл руками.

   – Последний сам выстрелил только что, – сказал он.

   Долго же идёт этот бой.

   Я вернул Кмиту дуэльный пистолет и предложил драгунский вместе с половиной патронов к нему.

   – Благодарю, – кивнул он, торопливо заряжая оружие.

   Каре оборонялось отчаянно, солдаты сбивались плотнее, занимая места погибших. Чувствуя, что батальон держится из последних сил, бостонцы наседали на нас, окружив со всех сторон и обрушивая на голову солдат удары сабель. Это полностью исключало возможность рассыпания каре, все знали, что бежать из этой людской крепости некуда, только под американские сабли. Мушкетёры, стрелки, гренадеры дрались, падали, умирали, но держались, стояли насмерть.

   А потом спустились сумерки и в британском лагере заиграли горны и забили барабаны. Сражение завершилось. Как бы ни хотел американский кавалерист покончить с нами, но ослушаться приказа он не мог. Он вскинул над головой саблю и махнул, командуя отступление.

   – В колонну, – скомандовал майор Губанов, когда кавалеристы отъехали к линии бывших редутов. – Возвращаемся в лагерь.

   И батальон, подобрав раненных и убитых, направился к лагерю объединённой армии.

Глава 24,

В которой герой принимает самое деятельное участие в Полуостровной войне.

   Бьют барабаны. Их гром отдаётся в ушах. Кажется, что снова вернулся на поле боя. Сейчас тоже прозвучат выстрелы, но врага не будет. Британцы отступили ещё ночью. Не смотря на то, что его солдаты устали, не меньше наших, Уэлсли увёл их на юго-запад, к Вальядолиду. Продолжать осаду Бургоса имеющимися силами он посчитал бессмысленным. Сегодня будут стрелять в своих. По скорому решению трибунала будут расстреляны все обер-офицеры бежавших с поля боя полков испанской армии. Сами полки будут расформированы, солдаты и унтера будут распределены по другим полкам рядовыми с лишением всех наград и знаков отличия, не смотря на былые заслуги и выслугу лет. И сейчас я, как и все офицеры объединённой армии присутствовал на казни.

   Это было жуткое зрелище. Сначала на городскую площадь Бургоса вывели всех обер-офицеров Королевского иностранного, Кастильского и Толедского полков в парадной форме, при оружии и наградах. Сам Жозеф Бонапарт лично сорвал с них все знаки отличия и швырнул на мостовую, за ними последовали пояса с оружием. Дюжие гвардейские гренадеры в белых мундирах переломили их шпаги. Я видел слёзы на лицах бывалых офицеров, они были готовы искупить вину своих полков кровью, пусть даже снова пойти рядовыми, но трибунал лишил их такого права. Но самым страшным испытанием для них оказалось сожжение полковых знамён. В центре площади, где ещё не так давно жгли еретиков и ведьм, развели большой костёр, куда и швырнули знамёна под барабанную дробь. Теперь уже многие офицеры плакали, ничуть не стесняясь слёз. Оно и понятно, кто же вынесет такое зрелище. После этого и жить не захочется. Хотя жить им осталось всего ничего.

   – A la pared! – скомандовал гренадерский офицер, командующий мрачными солдатами расстрельной команды.

   Офицеры в изорванных мундирах строевым шагом прошли к стене ближайшего дома. Гренадер развернул вслед за ними своих солдат и вскинул шпагу:

   – Parar! – Гремят барабаны. – Al hombro, mar! – Командир расстрельной команды делает паузу, набирая побольше воздуху в грудь – Apuntar! – И, наконец, короткая команда: – Fuego!

   Воздух разрывает треск мушкетов, заглушая барабанный бой. Бывших офицеров отбрасывает на стену, кровь пачкает белые рубашки, на камнях остаются тёмные пятна. Это особенно сильно врезалось мне в память.

   – Зря с ними так поступили, – говорил капитан Эстевес, командир роты гвардейских вольтижёров графа Ги. – Крепкие были ребята, настоящие вояки, а умерли, как собаки.

   Мы сидели в кабачке, расположившемся в подвальчике неказистого дома. Возвращаться сразу после казни в полковые казармы не хотелось отчаянно, особенно трезвым, поэтому я отправился гулять по городу в поисках питейного заведения. В офицерское собрание идти не хотелось тоже, там, верно, и вовсе царила зелёная тоска. Неподалёку от площади, где свершилась казнь, меня перехватили знакомые французские офицеры – капитан Жильбер и Эжен Люка, чей Двадцать четвёртый линейный полк дрался в составе дивизии генерала Леваля и понёс большие потери. С ними были и несколько испанских гвардейских офицеров, пребывавших в крайне мрачном расположении духа. Они направлялись в кабачок "Крокодил" и я присоединился к ним.

   – Решил устроить показательную казнь в стиле своего младшего брата, – сказал я. – Для поддержания, так сказать, морального духа армии. Показать, что станет с теми, кто покинет строй в бою.

   – Бред это всё! – вскричал мой знакомец ещё с Уэльвы Энрике Фернандес де Камбра, кавалер де Овандо, командир батальона гвардейских гренадер. – В чистом виде бред! Расстрелами моральный дух армии не поднимешь! Его можно только опустить ниже нижнего предела! Но где это видано, чтоб испанцы с поля боя бежали, даже ещё и от паршивых inglИs?! Этого не бывало раньше, испанская пехота с поля боя не бегала! Куда катится этот мир!

   Он одним глотком осушил стакан местной граппы, обжигающей не хуже нашего хлебного вина. Поставив его на стол перед собой с громким стуком, что было сигналом хозяину кабачка повторить. Пожилой и полный кабатчик качал головой, осуждая столь неуёмное пьянство, но спорить с саженного роста гренадером не решался. Как говориться, кости свои каждому милы.

   – Враги превозмогали нас и прежде, Овандо, – покачал головой Эстевес, – даже во времена Филиппа Второго, когда наша пехота, действительно, была непобедимой и о ней слагали легенды.

   – Превозмогали, не спорю, – сжал в могучей ладони, вновь наполненный стакан с граппой майор де Камбра, – на всякую силу всегда найдётся большая, война, в конце концов, переменчивая девка. Я не о том! – Он снова проглотил граппу и стукнул стаканом о столешницу, кабатчик уже и не отходил далеко. – Я про то, что не видело ещё солнце Испании, чтобы кастильцы и толедцы бежали, чтобы строй их рассыпался! VАlgame Dios! За что ты покарал нас, верных детей своих, espaЯol?! Отчего не лишил меня глаз, чтобы они не видели этого позора?!

   – Многие бегали с поля боя прежде, – сказал я. – Многие побегут и впредь. Войска не побегами мерить надо. – От выпитого речь моя на не родном мне французском языке стала несколько невнятной, и строить фразы было сложновато. – Под Нарвой русскую регулярную армию шведы разгромили наголову, по некоторым свидетельствам побежали, поддавшись общей панике, даже преображенцы и семёновцы. Сейчас это лейб-гвардейские полки, – зачем-то уточнил я, – лучшие солдаты всей Российской империи.

   – Ты не понимаешь, Суворов! – ещё громче закричал де Камбра. – Я уважаю тебя, ты сделал из уэльвских лавочников и ремесленников настоящих солдат, которые прославили твоё имя на всю Испанию. – Дело в том, что полк уэльвских ополченцев носил моё имя. – Но всё равно, ни один иностранец не сможет понять, что такое испанская пехота! Мы наводили ужас на всю Европу!

   – Так говорили о себе и швейцарцы, которые сейчас охраняют Папу Римского, – мрачно сказал Эстевес, – и шотландцы, служившие во французской гвардии при Бурбонах...

   – Они говорили, а мы – были лучшими!

   – Вот именно, что были! – отрезал Эстевес. – А кто мы сейчас. Нами правили немцы из Священной Римской империи, а теперь, стоило только Бонапарту захотеть, и король наш идёт к чёрту вместе с Годоем, а на трон садится августейшая задница его старшего братца!

   – С такими речами можно и жандармам загреметь, – заметил Люка.

   – Лучше сразу к Уэлсли податься! – закричал Овандо. – К этому виконту Веллингтону, или как его там! Звать нашего короля и французского императора, а заодно и всех французских солдат, Бони!

   – В дезертиры меня записываешь?! – вскочил Эстевес, хватаясь за рукоять шпаги.

   Развиться ссоре не дали мы. Люка повис на плечах у Эстевеса. А я и Жильбер одновременно бросились на поднимающегося Овандо. И хоть мы с гусаром были люди немаленькие, и силой нас Бог не обделил, однако гренадерский майор продолжал подниматься. И даже выхватить шпагу хотел, не смотря на то, что в его предплечье вцепился обеими руками капитан Жильбер.

   – Дуэль! – кричал Эстевес, которого взял в борцовский захват коренастый Люка. – Немедленно! Шпагу из ножен, bastardo!

   – Я прикончу тебя! – ревел в ответ густым от гнева басом майор Овандо. – Да отпустите же руки, monstruos! Hidalgos желают драться! Это наше исконное право!

   – Под трибунал захотели?! – орал на них капитан Жильбер.

   – Вопите громче, idiots, чтобы сюда вся жандармерия собралась! – поддерживал его Люка.