Текст книги "Наука побеждать. Авантюра (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

   – Это было бы очень хорошо, – в тон мне ответил врач. – А ещё лучше, чтобы вовсе прекратили воевать и калечить друг друга.

   – Быть может, и так, – не стал я вступать в дискуссию. – Спасибо, господин доктор. Насколько смогу, буду следовать вашим рекомендациям. Остальное зависит от наших врагов. Разрешите откланяться?

   – Ступайте, молодой человек.

   За дверями госпиталя меня уже ждал Ахромеев. Он был одет в статское платье, то же, что и вчера, когда командовал отрядом солдат Могилёвского полка, только залатанное и очищенное. На поясе у него висела кавалерийская сабля и пара кобур с пистолетами. Похоже, он собирался не то в вылазку, не то на прорыв.

   – Славно тебя доктор обработал, – сказал он мне. – Похоже, ты теперь не боец.

   – Нет, ваше превосходительство, – ответил я, – не боец. Врач говорит, что у меня сильно повреждена левая рука. Малейшее напряжение – и я останусь без неё.

   – Жаль, – покачал головой Ахромеев. – И бросьте эту вашу официальность. Я майор в армии и старше вас всего на два чина, но даже этим предпочитаю пренебрегать. Вы, в конце концов, даже не мой подчинённый.

   – А отчего же жаль, что я – не боец? – поинтересовался я.

   – Дело в том, что я буду вместе с казаками прорываться через вражьи посты, – ответил он. – Пойдём навстречу армии Макдональда. Таких групп, как моя – несколько. И русские и французы. У кого-то должно выгореть. Доберёмся, поторопим маршала. Хотел взять тебя с собой, Суворов.

   – Сняли все подозрения? – не без лишнего ехидства поинтересовался я.

   – Давно, – кивнул Ахромеев. – Слишком уж героически вёл ты себя в бою. Не верю я в шпиона, который, рискуя жизнью, останавливает бегство солдат. Хотя есть в твоей истории, что-то мутное. Не всё мне в ней нравиться.

   – Тогда откуда такое доверие?

   – Ты мне только допрос тут не учиняй! – рявкнул Ахромеев. – Можно подумать, я у тебя на дознании! Вопросы он мне задаёт один за другим!

   – Прошу простить, ваше превосходительство, – козырнул я.

   – Оставь, штабс-капитан, я не хотел обижать тебя. Просто накипело. А взять тебя с собой хотел потому, что у тебя потрясающая способность выживать в любых условиях. Да и путешествовать с тобой одно удовольствие. – Он как-то вымученно улыбнулся. – Нет, правда, ты – славный попутчик. Везучий, умелый, хороший солдат и превосходный боец. Право же, очень жаль, что ты, Суворов, остаёшься в городе.

   – Осторожней с серыми немцами, – сказал я ему. – Я видел их в штабе фон Блюхера. Они стояли особняком. Видел их командира – майора Крига. Неприятный такой толстяк и взгляд у него, как у маниака.

   – А ты и маниаков видел?

   – Один раз, – не стал отпираться я. – Долгая история.

   – Эти серые давно уже многих в Европе взбаламутили, – сказал Ахромеев. – Их много где видели и всюду при странных обстоятельствах. Всюду какая-то чертовщина творится. Вот и тут мы с Берло ждали чего-то такого, и пока оно не начнётся... Ай, ладно.

   – Я не уверен, что прикончил фон Ляйхе, – добавил я, – какой-то он уж слишком живучий. Как собака.

   – А он жив, – сказал на это Ахромеев. – И чёрт его знает. Мне Берло рапорт своего агента показывал. Этот Ляйхе, кто бы он ни был, через четверть часа ушёл с поля боя на своих ногах.

   – Кто же он такой? – скрипнул зубами я.

   – Один чёрт это, наверное, и знает, – ответил майор тайной канцелярии.

   Он ушёл, а я вернулся к своим солдатам. От роты остались, как говорят в народе, слёзы. Пятеро гренадер, десяток стрелков, четыре офицера и фельдфебель. В других ротах батальона потери были столь же велики. Особенно много солдат и офицеров погибли во время уличных боёв. Враг занял нашу вторую линию, из-за этого были потеряны несколько пушечных взводов. Одно хорошо, что расчёты их успели, иногда ценою своих жизней, уничтожить все орудия. Теперь мы бились на последнем рубеже. Враг не спешил со штурмом, уже больше суток шла перестрелка. Мы поливали друг друга градом пуль и ядер.

   – Похоже, враг тоже обескровлен, – сказал спешно произведённый из суб-лейтенантов в первые лейтенанты Маржело. – Нет у него сил на решающий штурм.

   – У нас сил и солдат не больше, Маржело, – ответил я, – а скорее даже намного меньше. Просто, как говорят у нас: у страха глаза велики. Мы слишком сильно врезали немцам и цесарцам на первой линии, так что они и не заметили, что мы сдали вторую.

   – Думаете, они одумаются и пойдут на штурм? – с сомнением в голосе спросил Маржело.

   – Вряд ли, – покачал я головой. – Ждут подкреплений. Сейчас всё зависит уже не от нас.

   – А от кого? – поинтересовался Маржело.

   – От маршала Макдональда и какого-нибудь епископа, монсеньора, приора или каноника, который командует цесарцами.

   – А такой есть? – усомнился Кмит. – Священная Римская империя велика, но сколько ж войск они отправили в этот заграничный поход.

   – Мы не так и далеко от их границ, – вместо меня ответил ему Маржело, с которого слетела большая часть патриотического пафоса. – Они могут просто перебросить часть войск из Италии.

   – В отличие от нас, – добавил я, – Лихтенштейн и Кинмайер могли отправить – и отправили, я уверен – донесения о битве и боях в городе, а также с требованием подкреплений.

   – Значит, нам остаётся только ждать, – резюмировал Кмит, как будто и без него это не было ясно с самого начала.

   Перестрелка длилась и длилась. Патронов и пороху хватало с обеих сторон. Мы осыпали друг друга пулями и ядрами. Наша оборона теперь строилась вокруг нескольких редутов, а по сути одного большого четырёхугольного укрепления, непрерывно ведущего огонь. Зимний воздух, казалось, раскалился, наполнился противным пороховым дымом, от которого было трудно дышать, пороховая гарь въедалась в одежду и, кажется, в самоё тело. Артиллеристы ходили черные, как черти или арапы. Спали урывками, да и как уснуть при постоянной канонаде и треске мушкетных выстрелов. Но на третьи сутки привыкли. Как бывалые ветераны спали при любом грохоте. Еда, казалось, также была с привкусом пороха. Она не лезла в горло, даже думать о ней бывало просто противно.

   Дни шли за днями. Прошла неделя. Во Франции начиналась весна. То и дело заряжали дожди и весьма сильные. Тогда шла только орудийная перестрелка. Из мушкетов и ружей не палили, потому что вражеских позиций было просто не видно. В такие дни воздух хоть немного очищался, а струи дождя смывали пороховой нагар с шинелей и епанчей. Такие дни любили и мы, и французы, они означали недолгий отдых, и даже промозглость их не могла испортить хорошего настроения. С каждым днём становилось всё теплее, и уже мало кто носил тёплые шинели и епанчи, разве что только в сильный дождь.

   Прошла неделя перестрелки, и ветер унёс облака, теперь днями светило весеннее солнышко. Однако оно не радовало. Тёплая погода принесла длительные перестрелки, центр города снова затянуло дымом.

   Особенно сильно меня злило то, что я не мог принимать никакого участия в перестрелке. Кости левой руки ещё не срослись и, как сказал мне доктор, первый же выстрел из мушкета разнёс бы их, как китайскую вазу. Поэтому мне приходилось довольствоваться ролью наблюдателя и надоедать батальонному лекарю.

   И вот как-то ночью на позициях врага раздался какой-то шум. Артиллерия врага замолчала, а вслед за нею – и наша. В римском лагере явно шёл бой. Всю ночь трещали мушкетные залпы, до нас доносился звон стали. Мы ждали. Идти на подмогу тем, кто атаковал немцев и цесарцев, мы не могли. Если это хитрая провокация, то на защите орудий просто никого не останется, кроме самих бомбардиров. Можно голыми руками брать. И как бы ни хотелось нам броситься на врага, приходилось ждать. Мы простояли на позициях всю ночь, сжимая в руках оружие, однако взошедшее над горизонтом солнце осветило французский триколор с императорским орлом, реющий над вражескими батареями.

   Наши пришли раньше!

   Немолодой уже маршал Макдональд выглядел именно так, как должен был, по моему мнению, настоящий маршал. Синий мундир его был идеально чист, будто только что из прачечной, рубашка под ним сверкала белизной. Наверное, если подойти вплотную и втянуть воздух, можно учуять характерный запах чистоты. Как будто не он прошёл с армией несколько тысяч вёрст по зимней Франции, раскисшей от дождей. Даже на сапогах – ни пятнышка грязи. На его фоне наш командир выглядел сущим неряхой. Мундир в пороховой копоти, бриджи и сапоги в грязи, лицо выбрито скверно. Не лучше его был и Бонапарт, однако он был императором Франции, и смотрели на него совершенно иначе.

   – К нам в расположение прорвались двое, – докладывал маршал своему сюзерену, – русский майор и капитан конных егерей. Они были ранены, и егерь умер от ран, успев только сообщить о вашем, mon empereur, тяжком положении. Русский майор также сообщил нам об этом, он прибыл на полдня раньше егеря. Он также не назвал имени, мы оставили его поправляться в госпитале в Сансе. Врач уверил меня, что раны его хоть и тяжелы, но опасности для жизни не представляют.

   – Довольно об этих героях, – нетерпеливо перебил его Бонапарт. – Докладывайте итоги боя.

   Мы шагали по бывшими немецким позициям, мимо перевёрнутых пушек, ящиков с ядрами, разбросанных мушкетов и сабель, перешагивая через тела убитых. Меня лично, несколько коробило от такого отношения к павшим – трупы не убирали, покуда император лично не пройдётся по полю недавнего боя, словно инспектируя его. В этот раз его сопровождали штабы объединённой русско-французской армии и Макдональда. Однако из-за изрядных потерь в нашей армии, вместе со штабом, для представительности, так сказать, шагали все офицеры в чине, не ниже первого лейтенанта у французов и штабс-капитана – у нас.

   – Немцы не ждали нашей атаки, – сообщил Макдональд. – Гусары и уланы просто смели их тыловое охранение и огнём и мечом прошлись по позициям. Я решил атаковать ночью, чтобы внести как можно большую сумятицу

   – Вам это удалось, Макдональд, – сказал ему Бонапарт. – Учись, Ней, как надо командовать кавалерией.

   – Много ли надо умения, чтобы ударить в тыл, – пробурчал уязвлённый маршал.

   Бонапарт не стал продолжать издёвок, а жестом дал понять Макдональду, что внимательно слушает его.

   – Мы обратили врага в бегство очень быстро, – продолжал тот. – Конница вырезала артиллеристов, а пехота ударила на разворачивающиеся полки. Вы их изрядно потрепали, скажу я вам, господа. Римской пехоты почти не было – одни венгры. Немцев больше, но и у них очень большие потери. Но, что самое главное, они были вымотаны и попросту не хотели драться. Офицеры часто бежали впереди своих солдат, примером своим, вдохновляя их. – Макдональд усмехнулся.

   – Пленные? – поторопил его Бонапарт.

   – Мы взяли фон Лихтенштейна и фон Кинмайера, а в фон Блюхер вырвался. Этот старый чёрт даст фору иным молодым рубакам. С дивизионом чёрных гусар Приттвица он прорвался через наших солдат и умчался на северо-восток. Кавалерия была занята и догнать его не успели.

   – Очень жаль, – сказал Бонапарт. – Этот старый хрыч ещё попьёт у меня крови.

   – Я отправил за ним два эскадрона гусар, – сообщил Макдональд, – но не думаю, что они догонят Блюхера. След давно простыл.

   – Быть может, эта скачка его прикончит, – зло произнёс Бонапарт.

   – Маршал Бонапарт, – сказал генерал-лейтенант Барклай де Толли, – мой корпус возвращается в Россию. На переформирование.

   – Понимаю вас, – кивнул ему Бонапарт, остановившись, чтобы осмотреть батарею, буквально, заваленную телами. Венгры обороняли её отчаянно, не щадя себя, в то время как артиллеристы разворачивали орудия на обрушившегося на них с тылу врага. – Вы помогли мне, генерал-лейтенант, можно сказать, спасли меня и Францию. Я велю отчеканить в честь битвы и обороны Труа памятные медали. Их получат все, кто сражался в эти дни.

   Мы шагали по сожжённому пригороду Труа, переступая через трупы и сломанное оружие, солнце освещало всю эту жуткую картину, но на душе, не смотря на всё это, было как-то легко. Одна мысль сидела в голове – домой, мы возвращаемся домой.

Глава 19,

В которой герой так и не находит мира, даже на родной земле.

   Бонапарт выделил нашему корпусу большой десантный дирижабль, на котором мы вернулись в Вильно. Помню, меня очень сильно удивило, что мы летим не на аэростатах Гершеля, однако я не придал этому значения. Сразу по прибытии всех офицеров отправили в отпуск, чем я воспользовался, взяв билет на дилижанс до родного города. Однако отправиться домой в тот день мне было не суждено.

   Я шагал по станции дилижансов мимо паперти дорожной церкви с нищими, просящими милостыню у "добрых господ". Моё внимание привлекли знакомые цвета одежды одного из них. Очень уж похожи на наши полковые. Я остановился, приглядевшись к однорукому нищему – и точно он носил грязный и штопаный мундир Полоцкого полка. Пригляделся внимательнее – и выругался сквозь зубы, кажется, по-немецки.

   – Жильцов, – сказал я ему, – что вы тут делаете?!

   – Вашбродь, – почти прошептал мой бывший денщик.

   – Встать! – скомандовал я. – Смирно!

   Тело бывалого солдата среагировало быстрей разума. Он вскочил и коротко махнул рукой, отдавая честь.

   – Ваше благородие, господин штабс-капитан, – гаркнул он былым фельдфебельским голосом, – прошу простить неуважение к вашей персоне! Бывший фельдфебель Жильцов Василий, к несению службы вашим денщиком готов!

   – Эй, офицер, чё творишь? – к нам направлялись три человека явно преступного вида. – Эт наш солдатик.

   – Солдат более ничьим крепостным быть не может, – сказал им я, как бы невзначай кладя руку на кобуру с пистолетом. – А, тем более, находящийся на действительной службе.

   – Не въезжаешь, офицер, – продолжал невысокий парень, явно верховодивший в этой шайке. – Этот солдатик наш.

   – Пистоль не мацай! – рявкнул один из громил, сопровождавших невысокого.

   – Я успею всадить тебе пулю в лоб раньше, чем ты шаг сделаешь, – спокойно сказал я.

   Громила, похоже, был изрядно оконфужен тем фактом, что не понял и половины из сказанного мной. Это было написано у него на лице.

   – Палить на станции, – усмехнулся невысокий. – Не станешь, офицер. Тут псы кругом, и все наши, прикормленные.

   – Нападение на офицера во время войны, – покачал головой я, – это компетенция не станционных полицейских. Вами займутся военные аудиторы. Если будет кем заниматься.

   – Лады, – пошёл на попятный парень. – Забирай солдатика, но он нам звона стоил. Кто вернёт?

   – Ты чего-то не понимаешь, – сказал ему я. – Сейчас мы с Жильцовым уходим.

   – Эт ты не въезжаешь, офицер, – окрысился парень, став похож на зверька. – Я сейчас кликну своих лбов, и они из тя калеку сделают. Рядом со своим солдатиком сядешь.

   – Вторую руку перешибём, – заржал как конь второй громила.

   Я выхватил из кобуры пистолет и, без колебаний, всадил пулю ему в голову. Громила дёрнулся, покачнулся и осел на мостовую. Собравшаяся вокруг нас толпа зевак, раздалась в стороны с совокупным охом.

   – И чё терь делать будешь? – по-крысиному оскалился коротышка. – Без пистоля?

   Я спокойно вложил пистолет в кобуру и погладил корзину палаша.

   – Прекратить безобразия! – прогремел зычный голос городового. Во главе небольшого отрядика из троих станционных стражей он прокладывал себе дорогу через толпу. Люди просто расступались перед ним. – Расходитесь! Разойтись! Нечего тут стоять!

   Подойдя к нам, попутно практически разогнав толпу, он спросил, вроде бы ни к кому не обращаясь:

   – Что тут твориться? Кто стрелял?

   – Я стрелял, – ответил я. – Штабс-капитан Суворов, командир гренадерской роты Полоцкого пехотного полка. Нахожусь в отпуске.

   – По какому поводу стреляли? – не дал сбить себя с толку и ошарашить званиями городовой.

   – Эти трое, – я указал на невысокого и двух – живого и мёртвого – громил, – напали на меня, наверное, с целью грабежа.

   – Федька! – крикнул на коротышку городовой. – Совсем страх потерял?! В арестантские роты захотел?!

   – Да вы что, Иннокентий Феофилактович, – голос невысокого Федьки разительно изменился (и как он только выговаривал отчество городового?), – ничего такого. Они к нашему солдату прибодались, мы ему, того, объяснить хотели, что к чему. А они сразу за пистоль, сразу – бах! – и Копыту голову прошибли.

   – Правильно сделал, – одобрил мои действия городовой. – Копыто твой, Федька, совсем с головою не дружил, вот и потерял её.

   Он рассмеялся своей неказистой шутке. Федька поддержал его.

   – В общем, иди отсюда, Федька, с глаз моих долой, – отсмеявшись, сказал ему городовой. – И Копыту забирай. Нечего ему тут валяться.

   А когда уголовники покинули поле боя, городовой обратился ко мне:

   – Забирайте своего солдата, господин штабс-капитан, и проваливайте как можно скорей. Федька – мелочь, малёк, но верховодит у нищих человек страшный. Ему надо имя своё, renommИe, сохранить, а за ради этого он, на что угодно пойдёт. В уголовной среде имя – это всё, потеряешь имя, потеряешь и власть.

   – Для чего вы мне всё это говорите? – поинтересовался я у городового. – Могу вас уверить, что мне это совершенно неинтересно.

   – Понимаю, господин штабс-капитан, – кивнул городовой. – А говорю вам всё это не для того, чтобы, Боже упаси, напугать вас. Нет. Я к тому, что они ни перед чем не остановятся. И на убийство пойдут.

   – Я вполне могу за себя постоять, – ответил я.

   – Ничуть не сомневаюсь в этом. Но, я вижу, у вас рука на перевязи, а солдат ваш и вовсе не боец уже. Трудненько вам будет совладать с Грачём и его бандой.

   – На помощь полиции рассчитывать не стоит? – усмехнулся я.

   – Ну, это как сказать, – пожал плечами городовой.

   – Да никак, – отмахнулся я. – Жильцов, за мной!

   Из-за происшествия на станции, на дилижанс я, конечно, опоздал. Поэтому, передав Жильцову часть своего нехитрого багажа, направился в первый же, более-менее приличный, трактир. Половой попытался было не пустить Жильцова, крича, что нищим в приличное заведение ходу нет.

   – Это не нищий, – ответил я, – а заслуженный солдат и мой денщик. Вопросы?

   – Знаем мы этого заслуженного, – буркнул половой, низко кланяясь мне. – Он тут гулять начинал.

   Мне захотелось врезать ему по холёной физиономии, но опускаться до мордобоя, да ещё и на трезвую голову – mauvais ton. Мы с Жильцовым прошли через всё заведение к дальнему столу, сопровождаемые взглядами посетителей, по большей части, неприязненными, а то и откровенно презрительными.

   – Ты когда в последний раз нормально ел? – спросил я у Жильцова, когда мы сели за стол.

   – Не помню уж, – пожал плечами тот. Нищенские привычки снова взяли верх, сидел он, сильно сгорбившись и опустив глаза. – Давно.

   – Человек! – щёлкнул я пальцами. – Человек!

   Половой подошёл к нам с явной неохотой, но куда денешься – работа такая.

   – Чего изволите-с?

   – Еды простой, главное, побольше, – заказал я. – И пива. Некрепкого.

   – Понял вас, – кивнул половой, делая вид, что записывает в свой блокнот.

   – Ну, рассказывай, Жильцов, – сказал я, – как дошёл ты до жизни такой?

   – Как списали меня с ваших денщиков, – начал он, – на дирижабле, значит, в Вильно доставили. Выдали, честь по чести, выходное жалование. А куда мне идти? Ни дома, ни семьи, един, как перст. Вот и покатился. Покуда деньги были – пил, гулял. Друзей завёл по всему Вильну. Как деньга кончилась, друзья пропали, почти все. За деньги тех, что остались – пил дальше. Уже по-чёрному. Потом оказалось, что я всем должен и много должен. И усадили меня эти друзья на паперти, христарадничать. Сказали, нынче время военное, солдат – в цене, много подавать станут.

   Посреди рассказа принесли еду, однако Жильцов, не смотря на плотоядные взгляды на дымящиеся тарелки и горшки, сначала рассказал обо всём по порядку, и только после этого приступил к еде.

   Пока он рассказывал, а потом ел, в трактир прибыла весьма внушительная делегация местного уголовного элемента. Как только они вошли в трактир, большая часть посетителей нашла неотложные дела, и поспешила расплатиться и уйти. Остались только завсегдатаи и какие-то горькие пьяницы, не отвлекающиеся от своих стаканов со скверной водкой.

   Возглавлял делегацию, видимо, сам Грач – броско одетый человек с зализанными волосами и напомаженными, как у завзятого модника усами. Сопровождали его пятеро, в одежде и манере поведения старавшихся копировать своего главаря. Усач прошёл через трактир, скрипя сапогами и плюхнулся на стул, так что тот затрещал и, казалось, готов развалиться под его весом. Пятёрка сопровождающих остановилась за его спиной, встав полукругом, взяв в полукольцо наш стол.

   – С кем имею честь? – поинтересовался я.

   – Грач, – представился усатый, протягивая мне руку. Я сделал вид, что не заметил этого жеста. Грач нахмурился – беседа начиналась не так, как ему бы хотелось.

   – И что у вас за дело ко мне, господин... Грач?

   – За хрустами, – ответил бандит, – или звоном. Как хошь.

   – Вы, Грач, не у себя, а в приличном обществе, – сказал ему я. – Так что извольте разговаривать на русском, хотя бы на том, каким владеете, а не на том языке, на котором говорите сейчас.

   – Я, кивер, базлаю так, как хочу, – сквозь напускной лоск пробился хищный зверь. – И не учи меня, не дохтур. – Связи между учёбой и докторами я, лично, не видел, однако для моего собеседника она, похоже, была вполне очевидна. – Мне солдат хрустов должен, две тыщи. На паперти отрабатывает.

   – Вы, Грач, никогда не видели двух тысяч рублей, – усмехнулся я такой откровенной наглости уголовника. – Не стоит начинать знакомство со столь наглой лжи.

   – Не мне должен, – решил уточнить Грач, – а обчеству нашему. Я от него, обчества, и пришёл. Солдат наш. Он нам должен.

   – Подите прочь со своим обществом, – я не мог столь чудовищно коверкать русский язык и потому произносил слова правильно, – или я приду к вам.

   – Пугать нас вздумал, кивер! – заорал Грач, окончательно теряя терпение и вскакивая на ноги. – Пуганые! Не таких, как ты, кивер, жрали! И тебя сожрём!

   – Я, господин Грач, не съедобен, – усмехнулся я. – А, кроме того, у меня в подчинении рота гренадер. Как вы думаете, что с вами будет, когда они придут к вам? Много ли от вас останется?

   Похоже, эта перспектива весьма впечатлила Грача, и даже изрядно напугала. Он замер, сжимая кулаками край стола, ответить ему на это было нечего.

   – Раз вам более нечего сказать мне, – сказал я ему, – я вас более не задерживаю. Жильцов, идём. Нам ещё квартиру в городе искать. Человек, счёт.

   Руки у полового, когда он принимал у меня ассигнации, явственно дрожали. Его пробил холодный пот, он боялся стоявшего в полушаге от него Грача и всего его уголовного общества, но, кажется, ещё больше он боялся меня. Офицера, открыто бросившего вызов преступникам.

   Мы прошли мимо замерших уголовников, не смевших пошевелиться, пока главарь их стоит, как истукан. Лишь один из них тронул его за плечо и сказал:

   – Грач, а кивер при хрустах. Потрошим?

   Эти слова вывели Грача из ступора. Он резко крутнулся на каблуках и врезал кулаком в лицо сопровождавшему. А силы ему было не занимать. Крупный мужчина от его удара рухнул на пол, по подбородку его текла кровь. Поднявшись на четвереньки, громила тряхнул головой и выплюнул несколько зубов.

   Под аккомпанемент его ругательств мы с Жильцовым вышли из трактира.

   – Уголовные так этого не оставят, – сказал мне денщик, когда мы отошли от дверей трактира на несколько кварталов. – Они люди страшные, я по опыту знаю, хоть и недолго с ними жил.

   – Что все меня ими стращают? – усмехнулся я. – В конце концов, не страшней немецких гусар в тылу.

   Мы прошли какое-то время молча, а потом я спросил:

   – А ты ведь знаешь, где обитает Грач сотоварищи?

   – Конечно, знаю, – кивнул Жильцов. – В том конце города одни только уголовные и трутся. Все городовые у них на жаловании.

   – Смотрят в любом случае в другую сторону, – задумчиво протянул я. – Это хорошо. Значит, мы нанесём Грачу небольшой визит вежливости. Как обещал.

КРОВАВАЯ ДРАМА В БАНДИТСКОМ ЛОГОВЕ

   Жуткой картины стали свидетелями полицейские, прибывшие на место преступления, имевшее быть третьего дня. Оно произошло в небезызвестном районе нашего города, имеющем весьма скверную репутацию. За что и был прозван жителями Нашей (иначе Виленской) Хитровкой. Чем, как говорят, весьма гордятся тамошние обыватели.

   Но даже для них то, что произошло третьего дня, оказалось слишком страшно. В большой комнате, где, по всей видимости, жили несколько десятков человек, творилось нечто неописуемое. Картины Дантова ада меркнут в сравнении с этим. Я сам был свидетелем того, как из комнаты выносили трупы. Внутренности же её были, в буквальном смысле, залиты кровью. Внутри творилась подлинная резня.

   Надо сказать, что в этой комнате обитал известный полиции и моим читателям roi du mendiant, по прозванию Грач. Имени его точно никто не знает, однако, как мне стало известно из источников в Полицейском управлении под этим непрезентабельным прозвищем скрывается некто Сорокин Василий, Иванов сын, трижды судимый за грабежи и налёты, дважды бежавший с каторги, однако в последний раз отбывший своё наказание полностью и заживший вроде бы вполне мирной жизнью в лабиринтах Нашей Хитровки. Со временем он взял под свою опеку почти всех городских нищих. Они платили ему ежедневно за право жить и работать на папертях. Грач же распределял места нищих в городе и занимался защитой их от налётчиков и грабителей.

   И вот теперь Грач и вся его банда, а также изрядное число нищих, мертвы, умерщвлены с чрезвычайной жестокостью. Встаёт вопрос, кто и зачем так страшно расправился с ним и его людьми? Обычная ли это, как говорят на Нашей Хитровке, разборка или же Грач сотоварищи – жертвы кровавого маниака, взявшего себе целью очистить город от нищих. Слухи о таком маниаке упорно ходили некоторое время назад, однако сами собой сошли на нет, не получив реального подтверждения. Так что же, нам пришлось встретиться с этими подтверждениями?

   – Это про нас? – удивился Кмит, кладя на стол свежий номер «Виленского курьера». – Мы же вроде не устраивали никакой «кровавой резни».

   – Не устраивали, – кивнул я, – однако журналистской братии свойственно изрядно преувеличивать, к тому же, с людьми Грача и его нищими могли расправиться свои же, так сказать, братья по цеху.

   – Ну да, – поддержал меня прапорщик Фрезэр, – в любом случае сначала других нищих подозревать будут. Вот и перерезали остальных.

   Мы втроём сидели в отдельном номере трактира в центре Вильно, празднуя победу над Грачом и его нищими. Рядом, в общем зале, пили мои гренадеры под присмотром фельдфебеля Роговцева, и с ними Жильцов. Гуляли по случаю освобождения боевого товарища из нищенского плена.

   – Скажи, Суворов, – в номере мы обходились без чинов, – для чего ты вообще затеял эту эскападу с нищими. – Кмит недоумённо развёл руками. – Можно же было просто забрать Жильцова.

   – Грач бы мне этого не простил, – покачал головой я. – Мне с Жильцовым не было бы жизни в Вильно. А узнай нищие, что я собираюсь уехать из города, они бы, наверное, настоящую охоту за нами устроили. Я решил несколько предвосхитить их действия.

   – Лезть в бандитское логово с неполным десятком гренадер, – усмехнулся Кмит. – Чёрт побери, Суворов, только ты на такое способен!

   – И через свою лихость и угробится, – сказал майор Ахромеев, раздвигая шторки, которыми наш номер был отделён от общей залы.

   На сей раз, он сменил статское платье на мундир Лейб-гвардии Литовского полка. От одного взгляда на него мне захотелось вскочить и отдать честь. Кажется, Фрезэр или Кмит даже дёрнулся. Ахромеев только усмехнулся и присел рядом с нами, положив кивер на лавку.

   – Без чинов, господа офицеры, – сказал он, – без чинов.

   – С чем пожаловали? – поинтересовался я у него.

   – Вскоре к вам возникнут вопросы у полиции, – ответил Ахромеев. – Вас с гренадерами видело очень много народу, когда вы входили в здешнюю Хитровку. Нищие использовали вас, чтобы решить свои дела, а вы теперь получились настоящими кровавыми маниаками. Хоть вы и герои войны со Священной Римской империей, но подобной резни вам не простят. Солдат по-тихому сошлют в арестантские роты, а вам, господа офицеры, чтобы не позорить честь полка, придётся пустить себе пулю в лоб.

   – Хорошенькая перспектива, – протянул Кмит.

   – Воистину, правы были древние, – добавил Фрезэр, – ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным.

   – И что же, Ахромеев, – обратился я к майору, – говорите уже, вы ведь не просто так к нам пришли. У вас есть ко мне какое-то дело. Излагайте.

   – Не к вам одному, – сказал Ахромеев, – а ко всем вам, включая фельдфебеля и гренадер.

   – Ну, так излагайте уже, Ахромеев, – поторопил его я. – А то ещё полиция заявится.

   – Суворов, вы, видно, позабыли о нашем путешествии из Парижа в Шербур, – вздохнул тот. – Снова мой мундир застит вам взгляд. Что до дела, оно просто. Я отправляюсь в небольшое путешествие на сопредельную территорию, под Кенигсберг. Детали сообщу уже в дороге.

   – А если я откажусь ехать? Мои люди без меня тоже никуда не пойдут. Верно, господа офицеры?

   – Именно так, – подтвердили Кмит с Фрезэром.

   – Вы сами, Суворов, о полиции говорили, – напомнил Ахромеев.

   – Не мундир глаза застит, – покачал головой я, – но подлость ваша.

   – Не я нищих штыками колол, – никак не отреагировал на почти неприкрытое оскорбление Ахромеев. – Вам, Суворов, надо сначала думать побольше и подольше, а потом уже что-то предпринимать. Вы мыслите фронтовыми категориями, Суворов, ваши с одной стороны – враги с другой. А вы забыли, что даже нищие Грача, такие же люди, подданные его императорского величества, и смерть их не должна остаться безнаказанной. Особенно в таких количествах.

   – А как же, сам погибай, а товарища выручай? – мрачно протянул Фрезэр.

   – И при этом громозди трупы на трупы, – в тон ему сказал Ахромеев. – В общем, господа офицеры, решайте, вы идёте со мной или ждёте полицию. Они уже идут сюда.

   Я вынул из кобуры свой пистолет и кивнул Кмиту, тот положил перед собой "Гастинн-Ренетт", у Фрезэра личного огнестрельного оружия не было, и подпоручик передал ему свой второй пистолет.

   – Вы что делать собираетесь? – удивился Ахромеев. – Драться с полицией?

   – Отчего же, – покачал головой я, – стреляться. Чтобы репутацию полка не портить. Как говорил один городовой, имя – это всё.

   – Вы что, господа офицеры, с ума посходили?! – вскричал Ахромеев, как на пружине вскакивая с лавки.