Текст книги "Наука побеждать. Авантюра (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

   – Венгры и румыны с границы с Портой, – сказал де Брасиль. – Да и оружие у них, как говорят, почти у всех нарезное. Бьёт дальше обычных ружей и намного точнее. В моей роте такие ружья только у лучшего взвода, а у коричневых, как говорят, через одного. Они со своими ружьями приходят на службу, с теми же, с какими на охоту ходят.

   – Это не новость, – отмахнулся я. – У нас, в егерских полках, особенно из сибирских губерний, это обычная практика. Охотники приходят на службу со своим оружием.

   – Так и у нас стрелковые полки есть, – с гордостью за страну заявил суб-лейтенант Маржело. – Они ничуть не хуже ваших прославленных егерей и цесарских граничар.

   – Вот только ни тех, ни других с нами нет, – оборвал ему, как-то не слишком вежливо, де Брасиль, – а вот пограничники – есть. И завтра-послезавтра начнётся перестрелка.

   – К тому времени, де Брасиль, – сказал ему я, – у нас уже будут две пушки. Конечно, пара шестифунтовок не остановят врага, но и стрелков заставят быть осторожней.

   Перестрелка началась на следующее утро. С самого рассвета, как только мы заняли места на позициях, вдали замелькали мундиры граничар. И засвистели пули. Наши артиллеристы палили по ним, но больше для острастки, небольшие шестифутовые ядра на таком расстоянии не причиняли особого время солдатам. Только когда шрапнельный снаряд попадал в самый центр вражьего построения, он наносил изрядный урон, а в остальном по большей части они пропадали втуне. Не совсем, конечно, зря, они тревожили пограничников, сложновато сосредоточиться на прицельной стрельбе, когда по тебе палят из пушек, а рядом взрываются гранаты, тысячами кусочков свинцовой смерти. Мы стреляли в ответ, но без особого результата. Гладкоствольные мушкеты не могли сравниться в дальности и точности стрельбы со штуцерами пограничников.

   – Нет у нас штуцерных, просто нет, – сказал мне в ответ на просьбу передать хотя бы полвзвода солдат "третьей линии". – И штуцеров нет. У нас и так с запасным оружием скверно. Солдат-то после Трафальгара дирижаблями прислали, а вот оружие – нет. Последние резервы распотрошили, чтобы всех вооружить. Я из своего жалования штуцера стрелкам твоей роты покупал.

   – Вот только вооружены они гладкоствольными мушкетами французского образца, – сказал я. – Куда же подевались ваши штуцера?

   – Видимо, твой предшественник, Серёжа, – ответил Губанов, – успел подсуетиться. Он, вообще, был человек крайне шустрый, любил казённое имущество налево пускать. Жаль, погиб, как герой, а то я его за штуцера под трибунал бы отдал, сволочь этакую. Теперь эту историю придётся замять – и плакали мои денежки.

   – А что же, – несколько уязвлено поинтересовался я, – его имущество между офицерами делить не будут? Как моё.

   – Нет, не будут, – сказал майор. – У него семья в Тверской губернии, жена, дети. Им всё и отойдёт, как положено. А ты у нас, как говориться, один, как перст.

   – Какие-то дальние родственники есть, – задумался я, – но я их видел очень давно. На похоронах деда, тогда почти всё наше семейство собралось.

   – На похоронах нынче семьи только и собираются, – заметил майор Губанов, – чтоб наследство поделить. У вас всё? – спросил он. Я кивнул. – Тогда свободны.

   Первый штурм состоялся на следующее утро. Едва солнце осветило крыши окрестных домов, как в окулярах зрительных труб замелькали коричневые мундиры.

   – Стрелки на позиции, – приказал я. – Ефимов, без приказа не стрелять. Кмит, Фрезэр, берите гренадеров и занимайте позиции по домам. Ваша цель – военные инженеры. Они придут, я уверен, попытаются растащить рогатки, расчистить дорогу кавалерии. Переколите их штыками, не считаясь с потерями.

   – Стоит ли, – спросил у меня командир бывшей моей роты капитан Антоненко, – стоит ли так рисковать людьми, ради этих рогаток, штабс-капитан?

   – Стоит, капитан, – поддержав официальный тон, ответил я, – очень даже стоит. Фронт атаки достаточно широк. Без рогаток, вражеская тяжёлая конница несколькими атаками где-нибудь прорвёт нашу оборону. И тогда нам конец. Даже пушки не спасём.

   Антоненко пожал плечами с видом "наше дело сказать, а там хоть трава не расти". Я же повернулся к своим стрелкам.

   – Солдаты, – обратился я к ним, – вон там шагают венгерские стрелки. Они считают себя лучшими стрелками во всём мире. Даю целковый каждому, кто собьёт мадьяра с максимальной для ваших мушкетов дистанции.

   – Есть! – с воодушевлением ответили мои бойцы.

   – Стрелять без команды, – приказал я. И тут же загремели выстрелы.

   Я приложил окуляр зрительной трубы к глазу, следя за успехами моих солдат. Коричневые венгры падали довольно редко, но всё же куда чаще, чем я даже мог надеяться. Выучка стрелков гренадерской роты превосходила выучку обычных мушкетёров во много раз.

   – Молодцы, – ободряюще крикнул я солдатам, – будете так стрелять, весь взвод по целковому получит. Выискивайте синие мундиры, – продолжал я, – синих бить в первую очередь. За каждого синего по пятиалтынному накину.

   Выстрелы зазвучали несколько реже. Стрелки приняли высматривать в коричневых рядах синие мундиры военных инженеров врага.

   Несмотря на потери, противник медленно, но верно продвигался к рогаткам. Венгры ответного огня не вели. Похоже, коричневая масса солдат была нужна для того, чтобы телами прикрывать военных инженеров. Теперь всё зависит от Кмита с гренадерами, опоздает – и они успеют растащить или просто испортить рогатки, поспешит – только положит людей без толку, а враг своё дело всё равно сделает.

   – Переходить к залповой стрельбе? – спросил поручик Ефимов.

   – Рано, – покачал головой я. – Вот как только гренадеры Кмита выстрелят, так и мы следом.

   – А у половины солдат мушкеты будут разряжены, – буркнул Ефимов. – Кому стрелять тогда? Промедленье тут, как говорят древние, смерти подобно.

   – Мудрые люди во все времена говорили, – парировал я, – поспешишь – людей насмешишь. А смех у этого врага – скверный, свинцовый. – Я помедлил ещё несколько секунд и сказал: – Всему взводу по рублю с пятиалтынным. Тебе, Ефимов, пять – за отличную стрельбу. Прекратить стрельбу. Заряжай мушкеты. Командуй, Ефимов.

   – Взвод, – воскликнул поручик, – стрельбу прекратить! Мушкеты заряжай!

   Едва отзвенели последние шомпола, как гренадеры дали залп по врагу.

   – Залпом! – крикнул я. – Не целясь!

   – Пли! – скомандовал Ефимов.

   Уши заложило от ружейного треска. Баррикаду затянуло пороховым дымом. А затем с той стороны донеслось родное "Ура!". Первое время, пока не рассеялся дым, мы узнавали только по звукам. Вот зазвенели клинки, раздались крики и команды на русском и разных диалектах немецкого, а также, кажется, на венгерском. Наконец, дым рассеялся, и мы увидели, как коричневых солдат теснят от баррикад. Они совершенно не ожидали атаки не только с фронта, но и с флангов, не сумели дать ответного залпа ни по нам, ни по гренадерам Кмита и теперь их, буквально, вырезали мои солдаты, прорываясь к военным инженерам. Те пытались отбиваться мушкетами и тесаками, однако не особенно успешно, куда им было до наших гренадер. Самые умные успели попрятаться за спины венгерских солдат и тем спасли себе жизни.

   И вот враг отступил. Гренадеры Кмита отошли обратно к домам и вернулись на позиции. Когда он вернулся, в порванном, запятнанном кровью и порохом мундире, я обнял его за плечи и крикнул:

   – Молодец, подпоручик! Орёл! Доложи о потерях.

   – Двоих убили, – ответил он, – тела мы вынесли. Ещё пятеро ранены, пара – тяжело.

   – Убитых к священнику, – распорядился я. – Раненым – в лазарет. Тяжёлым – в госпиталь.

   – Может оставить легкораненых на позициях? – спросил Кмит.

   – Не надо, – покачал я. – Немчура вряд ли сегодня ещё сунется. Мы им славно всыпали, нескоро опомнятся. Так что о раненых лучше позаботиться, как следует.

Дорогой отец.

   Я знаю, что это письмо придёт к тебе, когда я, скорее всего, или буду лежать в сырой земле или, даст Бог, вернусь домой. Мой друг и командир, капитан Антоненко, недавно рассказал мне историю про своё письмо, написанное в сходных обстоятельствах, во время войны со шведами. Он прибыл домой раньше этого письма. Мы посмеялись над этой историей, и тогда я решил написать Вам это письмо.

   Не смотря на героическую стойкость наших солдат, поддержку французов и умелые действия кавалерии, мы проиграли. Сначала нам удалось рассеять римские войска, обратить их в бегство, однако предательский удар пруссаков и рейнцев решил исход боя. Теперь мы вынуждены отступить к городу Труа, неподалёку от которого, и происходило сражение. На наше счастье, враг не спешит со штурмом, и мы успеваем укрепить его в достаточной мере. Сооружены три линии обороны и сейчас мы дерёмся с врагом на первой из них.

   Немцы попытались растащить рогатки, которые должны защитить нас от кавалерии. И в некоторых местах им это удалось. Пионеры, приданные нам, настаивают на том, чтобы выставить новые рогатки этой ночью, но солдаты слишком устали и командиры отказали им. Мне, кажется, что это большая ошибка. Быть может, завтра нам придётся сражаться с вражеской кавалерией, а без рогаток это будет очень тяжело и приведёт к большим, потерям, которых можно было бы избежать. А у нас и без того каждый человек на счету.

   Не смотря ни на что, мы будем драться завтра так, чтобы враг запомнил нас. Даже если мне суждено погибнуть, то знайте, дорогой отец, что я не посрамил высокого звания русского офицера.

   За сим дозвольте откланяться, навеки Ваш покорный сын, поручик, командир 1-го взвода 3-й роты 3-го батальона Полоцкого пехотного полка, Пётр Большаков.

12 числа февраля месяца 18.. года.

   – Сегодня кавалерией ударят, – уверенно сказал де Брасиль. – Даже у нас рогаток почти не осталось. Почти все растащили и порубили.

   – Скорее всего, – не стал спорить я, – слишком долго они топчутся на нашей первой линии. Наверное, думали, что к третьему дню боёв уже из города нас выбьют.

   – Нас выбьешь, – усмехнулся первый лейтенант. – Как же. Мы им уже надавали по рогам. И ещё надаём.

   – Каждая атака стоит врагу нескольких десятков человек, – поддакнул ему суб-лейтенант Маржело. – И это только на нашем направлении.

   – Нам они тоже стоят недёшево, – сказал Кмит. – В моём взводе очень большие потери. Легкораненых некогда в лазарет отправлять, а тяжёлых выписывают не долечившихся.

   – Мы должны продержаться ещё несколько дней, – настойчиво произнёс Маржело. – Придёт Макдональд с Северной армией, придут Ожеро и Ланн. Маршалы не бросят своего императора.

   – Прийти-то они придут, – согласился я, – вопрос только: когда? Доживём ли мы до этого момента.

   – А это, по большому счёту, не так важно, первый лейтенант, – сказал мне де Брасиль. – Главное, чтобы город продержался. Только это имеет значение.

   Кавалерия ударила на рассвете. Ещё в сумерках, когда солнце только показалось из-за горизонта, мы услышали топот сотен копыт. Первыми мчались знакомые мне кирасиры Священной Римской империи. В зрительную трубу я видел латки на полукирасах. За ними маячили кирасиры прусские в двуугольных шляпах и драгуны рейнцев с карабинами наперевес.

   Тот карабин, что дал мне Ахромеев, так и остался у меня, и я активно пользовался им во время перестрелок с венграми. Ему не хватало дальности и точности стрельбы – всё же оружие всадника, однако когда коричневые солдаты и инженеры подходили к рогаткам, он собирал свою кровавую жатву в полной мере. Теперь уже мои стрелки били точно без каких-либо материальных мотиваций, а гренадеры старались от них не отстать. Теперь уже заключались пари между стрелками и гренадерами, к которым вскоре присоединились и вольтижёры первого лейтенанта де Брасиля. Спорили на выданные мною премиальные за первый бой, на прошлые и будущие жалования, на доли в трофеях, на патроны, сапоги, обмундирование и прочее. На что угодно, кроме оружия и наград – есть для солдата вещи не просто чтимые, но святые.

   – Один залп, – командовал я. – Только один залп. Времени зарядить мушкеты враг нам не даст. В рукопашную пойдут все. Гренадеры и стрелки.

   – Мы также дадим только один залп, – сообщил командир артиллерийского взвода поручик Сергеев. – Картечью. Потом потащим пушки в тыл. Ко второй линии.

   – Ясно, – кивнул я.

   Правильное решение. Если погибнут бомбардиры и фейерверкеры, пушки придётся тащить солдатам. Да и много ли толку будет от двух пушек, даже с картечью, когда прямо перед ними идёт рукопашная. Нет. Орудия своё дело сделали за эти три дня, уничтожив изрядное число врагов шрапнельными снарядами. Теперь им осталось сказать последнее слово – и удались в тыл со всей возможной скоростью.

   – Враг приблизился на двадцать шагов! – крикнул Ефимов. – Готовятся к стрельбе.

   Действительно, кирасиры вынимали из кобур короткоствольные пистолеты, взводили курки.

   – Ждать, – протянул я. – Ждать. На пистолетный выстрел пускай подойдут.

   Но кирасиры не сделали этого. Натянув поводья коней рядом с редкой линией рогаток, они выпалили по нам из пистолетов, а затем, споро выхватив палаши, обрушили на них тяжёлые клинки.

   – Провоцировали, гады, – прошипел сквозь зубы Ефимов.

   – Верно, – ответил я. – А мы на их провокацию не поддались.

   В отличие от многих других. Слева и справа воздух разорвал треск мушкетных выстрелов.

   – А вот теперь, – улыбнулся я, – когда они остановились. Командуйте огонь, господа офицеры.

   – Стрелки, огонь! – скомандовал Ефимов.

   – Гренадеры, огонь! – не отстал от него Кмит.

   Остановившиеся у рогаток кирасиры были идеальной мишенью. Пули косили их десятками. Кричали люди. Ржали лошади. Падали на изрядно уже окроплённую кровью мостовую и те и другие. Они бились в конвульсиях, хрипели, умирали в страшных муках. Многих раненых просто затоптали.

   – Мушкеты заряжай! – скомандовал я, вопреки своим же инструкциям. Я решил рискнуть, очень уж велик оказался ущерб, нанесённый нами врагу. – Господа офицеры, поторопите солдат!

   – Поспешай, ребята! – закричали унтера и фельдфебель. – Поспешай! Надо поспеть снова врагу вмазать!

   И мы успели. Враги ещё возились с рогатками, когда мои люди зарядили мушкеты.

   – Может ещё раз дать залп? – предложил Ефимов.

   – Поздно, – покачал головой я. – На третий времени не будет. А я хочу нанести им максимально возможный вред.

   И вот озверевшие кирасиры и драгуны рванулись к нам, вскидывая палаши и ружья. Сейчас они готовы были разорвать нас на куски. Я знал, что пощады нам от них не будет.

   – Товьсь! – скомандовал я – и солдаты вскинули мушкеты к плечам. – Целься! – Вражеские всадники всё ближе, можно уже разглядеть заклёпки на латаных кирасах и выщербины на медных бляхах на шлемах. – Теперь пора, – сказал я и скомандовал: – Пли!

   Пули вышибали из сёдел всадников, кирасы не спасали. Перед самой баррикадой образовалась жуткая давка. Драгуны дали по нам ответный залп, однако он был весьма неточным и не принёс моим людям вреда.

   А потом началась рукопашная. Штыки против палашей. Кирасиры и драгуны гарцевали перед баррикадой, рубя нас сверху вниз. От широких клинков не спасали кивера. К тому же, многие враги наносили ловкие колющие удары, целя в лица и плечи рослых гренадер. После таких выпадов редко кто поднимался. В ответ мои люди работали штыками, всаживая длинные острия в горло врагу. Некоторые особенно сильные гренадеры мощными ударами пробивали латаные кирасы. Особенно мне запомнился фельдфебель Роговцев. Могучим выпадом он проткнул кирасира и рывком выдернул его из седла, подняв в воздух и перекинув на нашу сторону баррикады. Нам несчастного быстро прикончили несколькими быстрыми ударами штыков.

   Ещё в самом начале рукопашной схватки я разрядил оба своих пистолета и теперь дрался палашом. Отражать выпады кирасир и драгун, наносимые с седла, было очень тяжело, поэтому я предпочитал уходить от их клинков, отвечая короткими выпадами. Целил обычно в бедро врагу, не защищённое кирасой или же и вовсе в лошадиную грудь или шею.

   – Баррикада трещит! – крикнул Кмит. – Долго не простоит! Пора отходить!

   – Ефимов, – скомандовал я, – уводи стрелков! Де Брасиль! – постарался я докричаться до командира вольтижёров. – Де Брасиль! Emmener soldats!

   – Первый лейтенант убит! – крикнул в ответ Маржело. – Я принял командование!

   – Уводите людей, Маржело! Мои гренадеры прикроют вас!

   – Понял!

   – Кмит! Роговцев! Держимся! Прикрываем стрелков и вольтижёров!

   Баррикада трещала под напором тяжёлой кавалерии врага, но держалась. Мои гренадеры дрались отчаянно, падали один за другим, но держались. И вот, когда нас осталось всего восемь человек, включая офицеров и фельдфебеля, я приказал отступать от баррикады. Надеюсь, она продержится достаточно долго, чтобы мы успели добежать до второй линии обороны.

Глава 17,

В которой продолжается осада Труа.

   До второй линии мы так и не добрались. Из-за того, что отступление было нескоординированным, из-за того, что многие французские – да что греха таить, и русские – солдаты попросту позорно бежали. Из-за того, что большая часть офицеров не справились со своими солдатами. Из-за того, что вслед за кавалерией, проложившей путь через баррикады, шагала венгерская, прусская и рейнская пехота, быстро отрезавшая отдельные подразделения и уничтожавшая их.

   Я со своими гренадерами как раз и оказался отрезан от артиллерии и даже стрелков Ефимова и вольтижёров Маржело. Мы петляли по переулкам, отбиваясь от мелких групп начавших уже потихоньку мародерствовать венгров и скрываясь от более крупных подразделений, занимавшихся поисками как раз таких вот отбившихся от основных сил солдат.

   – Долго не пробегаем, – сказал мне Кмит. – Скоро наткнёмся на какой-нибудь взвод и нам конец.

   – Было б нас побольше, – вздохнул прапорщик Фрезэр, – могли бы закрепиться в каком-нибудь доме...

   – У нас на каждого по десятку патронов, – отмахнулся я. – Сейчас на дворе век девятнадцатый, а не шестнадцатый, когда выбить из дома засевших солдат было очень тяжело.

   – Надо прорываться к своим, господин штабс-капитан, – тяжело дыша, произнёс фельдфебель Роговцев. – Пока ещё неразбериха царит.

   – Верно, – кивнул я. – Времени отдыхать нет. Будем прорываться, не смотря на количество солдата врага. Идём по самым узким улочкам, где преимущество в количестве перестанет быть таковым. Вперёд!

   Несмотря на усталость, я отдал команду: "Бегом марш"; надо было как можно скорее прорываться к своим. Первыми мы налетели на коричных венгров, занимавшихся выносом ценностей из богатого дома. Они были столь беспечны, что даже мушкеты составили в пирамиду, оставив лишь одного часового. Это был совсем ещё молодой парень, к чести его, скажу, он успел поднять тревогу, но мародёров это не спасло. Мы перекололи их штыками и тесаками, быстрее, чем они успели добраться до пирамиды, побросав награбленное.

   – Кмит, осмотрите оружие врага, – коротко скомандовал я, очищая клинок палаша о форму убитого венгра. – Солдаты, собрать патроны. Поторопитесь!

   – Это штуцера, – сказал Кмит, заглянувший в стволы нескольких ружей. – Отличные штуцера римского производства.

   – Разобрать штуцера, – приказал я солдатам. – Роговцев, сколько у нас патронов на солдата?

   – Штук по тридцать примерно, – ответил фельдфебель.

   – Теперь можно побеседовать с латинянами нормально, – хищно усмехнулся Фрезэр.

   – Вперёд! – скомандовал я. – Бегом!

   Потом были ещё несколько стычек, мы уничтожили два взвода врага. Ещё один венгерский и один, кажется, из Гессен-Дармштадта, судя по тёмно-синим мундирам. На крупном перекрёстке пропустили разъезд прусских гусар. А потом наткнулись на серых солдат. Руководил ими не кто иной, как фон Ляйхе. Они расстреливали засевших в доме не наших, не то французов, этого было не понять – из окон торчали только мушкетные стволы.

   – У немцев обычные мушкеты, – сказал мне Кмит. – Иначе не подошли бы к дому так близко.

   – Предлагаешь пострелять по ним? – задумчиво спросил я. – Рискованно. Но иного выхода, похоже, нет.

   – Взвод, – скомандовал я, – к бою. Бьём залпом. Кмит, командуй.

   Мы вскинули ружья – я также временно забросил карабин за спину и вооружился штуцером – и по тихой команде "Пли!" дали залп по серым. Семь немцев рухнули, только фон Ляйхе, которому я всадил пулю в спину, всего лишь дёрнулся и повернул к нам свою жуткую маску с окулярами. Проклятье, будто бы сам Сатана на меня поглядел.

   – Ружья бери! – скомандовал Кмит, и я, отдавшись привычным действиям, отмахнулся от дьявольского взгляда чёрного немца. – Целься! – Мы все вскинули приклады к плечу. – Пли! – Вместе со всеми жму на спусковой крючок.

   Фон Ляйхе, единственный из немцев, не искал укрытия от перекрёстного огня. Теперь моя пуля угодила ему в грудь. Он снова лишь покачнулся. Крови на кожаном плаще пальто я не заметил. Ляйхе встряхнул руками – и в ладонях его, как и когда-то в Париже, у входа в магазин "Граф Ди", возникли два кинжала с широкими клинками. Он кинулся на нас.

   – В рукопашную! – скомандовал я.

   – В штыки его! – крикнул Кмит. – На штыки поднять, немчуру!

   Я отбросил свой штуцер – девать его было, всё равно, некуда – и выхватил палаш. Немец оказался ловок, как кошка, и быстр, как сам чёрт. Он отбивал выпады штыков и палаша своими кинжалами, крутился, словно угорь, между нами, так что мы не успевали его достать. А между тем, к нам уже бежали с десяток серых немцев. Остальные плотным огнём не давали осаждённым в доме вырваться и прийти нам на помощь.

   – Кмит! – крикнул я, на секунду отвлекаясь от схватки. – Я схвачусь с ним один на один. Не дайте серым помешать нам!

   – Есть! – ответил подпоручик. – Солдаты, за мной!

   – Geteiltes Leid ist halbes Leid? – проскрипел из-под маски фон Ляйхе, не препятствовавший моим людям. – Хочешь умереть смертью героя?

   – Попробуй убить меня, герр труп, – ответил я в той же мрачно шутливой манере.

   И перешли от слов к делу. Зазвенели клинки. Меня спасала только длина и вес шотландского палаша, немцу приходилось парировать его, подставляя под него сразу оба кинжала. Ляйхе был быстрее меня и чертовски лихо управлялся со своим оружием. Мне стоило огромных усилий, увёртываться от его искусных выпадов и держать дистанцию. Однако был в его мастерстве серьёзный изъян – фон Ляйхе совершенно не думал о защите, весь с головой уходя в нападение. Именно поэтому я сумел достать его – полоснул палашом по груди, распарывая кожаное плащ-пальто и чёрный мундир под ним. И снова ни капли крови. Из разрезов на теле посыпался мелкий рыжеватого цвета песок.

   В ответ на это фон Ляйхе издал жутковатый скрипящий звук, который только при очень большой фантазии можно было принять за смех. Я замер на мгновение, ошарашенный этим зрелищем и звуком. И это едва не стоило мне жизни. Выпад левого кинжала я отбил корзиной гарды палаша, недаром же их зовут баскетсвордами, она защитила мою ладонь от клинка. А вот от правого пришлось защищаться предплечьем левой руки – клинок распорол мне мундир и руку, по пальцам обильно потекла кровь.

   Ляйхе усилил напор, совершенно позабыв о защите. Я отбивал его молниеносные выпады – клинки кинжалов звенели о клинок палаша, высекая снопы искр. Я понимал, что долго в таком темпе не выдержу, особенно при такой кровопотере. Значит, надо сделать что-нибудь такое, чего противник не ждёт, что серьёзно повредит ему, позволит мне хотя бы перевести дыхание.

   Когда противник мой сделал сдвоенный выпад кинжалами, целя мне в лицо, я вместо того, чтобы парировать их, рухнул в сторону, немеющими пальцами левой руки выхватывая из кобуры пистолет. Будь это не драгунский короткоствол, а "Гастинн-Ренетт" я бы не сумел сделать этого. Взведя большим пальцем курок, я вскинул его и нажал на спусковой крючок. Пуля угодила Ляйхе в его маску, точно между окуляров. Немец откинул голову под страшным углом, позвоночник его не должен был выдержать. Но Ляйхе на это было наплевать. С головы его даже фуражка не слетела. Однако он замер на несколько секунд. Мне их вполне хватило. Я вонзил палаш в живот немцу по самую корзинчатую гарду и, положив на неё левую руку – пистолет пришлось уронить под ноги, рядом со штуцером – рванул его вверх. Левую руку пронзила дикая боль, кровь, кажется, потекла быстрее и обильнее, однако клинок с треском и с хрустом, ломая кости, пошёл вверх, через живот к груди. Застрял, упершись в грудину. Ляйхе оказался очень лёгким, я приподнял его над землёй на пол-аршина. Он словно чудовищная чёрная бабочка висел на моём палаше, судорожно дёргая руками и суча ногами в сапогах. Кровь, льющаяся из раны на моей руке, мешалась на камнях мостовой с песком, сыплющимся из живота фон Ляйхе.

   Но тварь эта умирать не желала. Он отшвырнул свои кинжалы и, ухватившись за гарду, изогнувшись всем телом, сорвался с клинка. Рухнул мне под ноги. Я несколько раз неловко рубанул гадину по плечам, по корпусу, по голове, и всё равно, фон Ляйхе был жив. Он дёргался, даже встать пытался. Тогда я приставил конец клинка к левой стороне груди его и, навалившись всем весом, пришпилил его к мостовой. Я давил до тех пор, пока сталь не заскрежетала по камню. Ляйхе заскрежетал в ответ, будто бы отзываясь на каком-то дьявольском языке. Подёргался пару секунд и затих. Я хотел было ещё и голову ему отрубить, для надёжности, но времени на это не было.

   Мои гренадеры, ведомые Кмитом, Фрезэром и Роговцевым, расправились с серыми солдатами, бросившимся им наперерез, и теперь дрались с теми, кто обстреливал дом. На нашей стороне была отвага, на стороне противника – число. Стрелками серые были отличными, а вот в рукопашной – весьма слабы. Семеро гренадер не просто успешно противостояли им, но уже успели уложить троих.

   – В штыки их! – кричал фельдфебель Роговцев. – Бей немчуру!

   Серые солдаты дрались молча. Лишь изредка их командиры, одетые в чёрные мундиры, отдавали короткие команды, приказывая своим людям брать моих гренадер в кольцо.

   Я кинулся на помощь своим солдатам. Двумя ударами срубил двух немцев, явно не ожидавших моего появления. Видимо, записали меня в покойники после схватки с фон Ляйхе. Однако к чести их, скажу, опомнились быстро. Мне не дали прорваться к своим, пришлось рубиться и вертеться, едва ли не быстрей, чем в поединке с Ляйхе. Я отбивал палашом мушкетные штыки, рубил по длинным стволам, но с каждым мгновением боя слабел всё сильней. Сказывались и общая усталость, и потеря крови от ран и мелких царапин, полученных мною сегодня. Я понимал, что долго мне не продержаться.

   Один ловкий малый в сером мундире подставил под мой палаш свой мушкет, увёл его в сторону. Я не успел среагировать, сталь клинка заскрежетала по железу ствола, сняла стружку с ложа. А немец, извернувшись, врезал мне прикладом по рёбрам. Я задохнулся от боли и рухнул на колени, хватая ртом воздух. Подняться мне дали. Мне врезали сапогом по рёбрам, добавили в живот, потом в лицо, так что с головы слетел кивер. От последнего удара я откинулся на спину и рухнул навзничь. Кто-то пинком выбил из ослабевших пальцев палаш.

   Надо мной уже занесли штыки. Я уже с жизнью прощался. Но тут залп десятка мушкетов просто смёл моих возможных убийц. Они попадали, как колосья под серпом. Один рухнул прямо на меня, вызвав новую волну боли, прокатившуюся по всему телу. Но вот надо мной замелькали знакомые зелёные мундиры, мои гренадеры и, кажется, могилёвцы. С меня стащили труп немца, помогли встать, но идти сам я уже не мог – ноги не держали. Поэтому меня поддерживали двое гренадер, я, буквально, висел на их плечах.

   – Палаш, – только и смог прохрипеть я, – и другое оружие моё... Заберите...

   – Заберём, заберём, – сказал знакомый голос. – Ничего из твоего арсенала не пропадёт.

   – Ахромеев? – удивился я. – Как вы... тут?

   – Граф Черкасов прикомандировал меня к корпусу Барклая де Толли, – ответил майор, он же действительный статский советник тайной канцелярии. – Шпионов, вместе с майором Берло ловим.

   (рапорт агента французской контрразведки условная кличка Сержант)

   Господин майор, можете не верить мне, счесть безумцем, место которого в лечебнице, но я излагаю то, что видел своими глазами.

   По вашему приказу я следил за солдатами в серых мундирах, которыми командует некто оберлейтенант фон Ляйхе. Я был свидетелем их схватки с гренадерами штабс-капитана Суворова и мушкетёрами из Могилёвского полка, среди которых был ваш коллега по ремеслу майор Ахромеев. В ходе этого сражения штабс-капитан Суворов сражался с оберлейтенантом фон Ляйхе. Первое моё наблюдение: убить фон Ляйхе практически невозможно, в него несколько раз попадали из мушкета и нанесли несколько рубленных и колотых ран, но это не принесло ему никакого видимого вреда. Второе: фон Ляйхе совершённо лишён крови, из ран его сыпался песок, образцы которого я прилагаю к данному рапорту. И третье, самое невероятное, наблюдение. Едва я успел взять образцы песка, как труп фон Ляйхе судорожно задёргался. Я принял это за конвульсии, отнёс на счёт странной природы данного существа, назвать которое человеком, язык не поворачивается. Однако не прошло и нескольких минут, как он поднялся на ноги, подобрал свои кинжалы и ушёл, покачиваясь и теряя песок, сыплющийся из многочисленных ран на теле, нанесённых штабс-капитаном Суворовым. Это страшное зрелище настолько впечатлило меня, что я долго ещё не мог шевельнуться от ужаса, объявшего меня, а после поспешил к себе, чтобы как можно скорее приступить к написанию сего рапорта.

   – В общем так, молодой человек, – сказал мне врач, осматривающий мою руку, – либо вы временно прекращаете все эти безобразия, либо – можете попрощаться с левой рукой. Она была изрядно повреждена, как я думаю, в недавней битве, а теперь – новое ранение.

   – Идёт война, господин доктор, – вздохнул я. – Безобразия, от которых вы мне советуете воздержаться, творятся повсюду.

   – Молодой человек, – вздохнул доктор, – вы уже и без того пожинаете плоды своих приключений. На левой руке у вас не работают два пальца. Пока мизинец и безымянный, и, скорее всего, их работоспособность вскоре восстановится – организм у вас молодой и крепкий. Пока. Кроме того, у вас повреждены сухожилия и несколько трещин в костях предплечья и плеча – пока они не срастутся, вам нельзя снимать шины и напрягать руку. В общем, любое повреждение может стоить вам руки. Не хотите остаться одноруким инвалидом? Думаю, нет. Так что слушайте меня.

   – Объясните это ещё немцам и цесарцам, – с горькой иронией в голосе – откуда только взялась? – сказал я, – чтобы прекратили войну до моего выздоровления.