Текст книги "Синдром удава"

Автор книги: Борис Витман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

12. Уничтожение

Рокот тысячи моторов сливался в единый звенящий звук и с высоты спускался на землю всепоглощающим потоком. Но вот сквозь него пробился едва различимый шелест. В одно мгновение он перешел в сплошной вой и свист. Все бросились в небольшую траншею между бараками. Первая волна бомбардировщиков сбросила зажигательные бомбы – шестигранные стержни, длиной в метр, начиненные фосфорной, самовозгорающейся смесью. Их было такое множество, что они напоминали струи сплошного ливня или града. В нашей траншее прямыми попаданиями ранило несколько человек. Одному, рядом со мной, «зажигалка» угодила в плечо и почти оторвала руку. У другого застряла в пояснице. Горела одежда, горел асфальт, заполыхали бараки и заводские корпуса. Только начали перевязывать раненых, как снова послышался вой, и все кругом затряслось, закачалось и потонуло в страшном грохоте разрывов фугасных бомб и свисте осколков. Взрывом бомбы ближайшая к нам сторожевая вышка была превращена в груду щепы. На других вышках охранников как ветром сдуло. Едва затихли эти разрывы, как снова послышался вой, а точнее, рев, не похожий на обычный звук падавших бомб. Это были так называемые «воздушные мины». Взрывы сопровождались воздушной волной огромной силы. Этой волной были практически сметены остатки пылающих бараков. А в вышине надвигалась новая волна «летающих крепостей». Все кругом было охвачено пламенем. Нестерпимый жар и дым затрудняли дыхание, у людей изо рта и ушей текла кровь. Ничему живому в этом аду не оставалось места. Но это было еще не все. Над морем огня, бушующем на земле, в вышине вдруг появилось пламя. Казалось, теперь вспыхнуло само небо. Огненное покрывало из горящего голубым пламенем жидкого фосфора устремилось вниз, чтобы слиться с огнем на земле. Это было уже за пределом того, что может ощутить и вынести нормальный человек, а потому дальше воспринималось уже как что-то потустороннее, апокалиптическое. Теперь можно было бы сказать: «Я видел конец света».

Удалялся гул моторов, глухо молчали зенитки. Только ревело и неистовствовало вселенское пламя. Ночь и зимняя стужа растопились в этом море огня. Все смешалось – и время года, и время суток... Горели стены траншеи, тлела одежда на еще живых и на трупах.

Карабкаясь по обломкам и телам, я выбрался из траншеи и через догоравшую проходную побрел за пределы несуществующего больше лагеря. В ушах звенело, во рту стоял вкус крови, кашель раздирал грудь. Хотел бежать из этого ада, но вспомнил о товарищах из подрывных групп, об Эрнсте... И вместо того чтобы уйти, ноги сами повернули к горящим заводским цехам. Впереди стояла сплошная стена огня. Асфальт был покрыт слоем застывшего фосфора, который тут же воспламенялся снова, как только его касалась подошва ботинка. Стоило остановиться, и ноги охватывало синеватое пламя. Осторожно продвигаясь вперед, я старался держаться середины проезда, где жар от пылавших по обеим сторонам заводских зданий ощущался слабее.

Хотя бомбардировщики давно улетели, но все еще раздавались взрывы. Никто не боролся с огнем, не видно было ни одной струи воды, ни одного действующего брандспойта. Словно все пересохло в этом мире. Снова подумал об Эрнсте, и тревожное предчувствие захолонуло душу, я ускорил шаги, и вдруг лицо опалило нестерпимо ярким выбросом огня. Чем-то сильно резануло по голове. На левый глаз опустилась красная марлевая пелена – мешала смотреть. Хотел отвести ее в сторону, но понял, что это кровь...

Только под утро, сам не знаю как, дотащился я до дома Гюнтера. Здесь меня ждало ужасное известие... Вместе с подрывной группой погиб Эрнст.

Оборвалась жизнь товарища и друга. Оборвалась вместе с его жизнью моя ненадежная связь с Родиной.

Несколько суток после налета пламя уничтожало то, что не разрушили бомбы. Наш лагерь был также полностью уничтожен. Большая часть людей, запертых в деревянных бараках, погибла. Остальные разбежались. В городе, недавно еще почти не тронутом войной, теперь превращенном в руины, воцарились ужас и хаос. Спасательные команды не успевали откапывать заживо погребенных. Особенно сильными были разрушения от воздушных мин. В отличие от обычных фугасных бомб, эта смертоносная новинка не крошила стены и перекрытия, а опрокидывала целые кварталы многоэтажных домов. И чтобы извлечь людей из подвалов, сначала надо было подорвать огромные куски стен. Чаще всего в подвалах мало кто оставался в живых. Воздушной волной огромной силы разрывало легкие, и люди умирали, захлебываясь собственной кровью.

По городу бродили непривычно растерянные гестаповцы. Искали разбежавшихся из лагерей, допрашивали рабочих, пытались найти виновников вывода из строя противопожарной системы. Оставаться в Эссене значило подвергать риску тех, кто помогал мне. Да и делать здесь больше было нечего. Военная промышленность Круппа практически прекратила свое существование.

В штабе подпольщиков решали куда меня лучше перебросить, во Францию или Австрию[9]9
  Писатель-историк из ГДР Курт Финкер в книге «Заговор 20 июля 1944 года» свидетельствует: «Подлинные зачатки настоящих действий имелись только в Вене и Париже». Стр. 308, «Прогресс», Москва, 1975.


[Закрыть].

Сначала я скрывался в доме Гюнтера, потом меня переправили к его знакомой, фрау Тишлер. Эта пожилая женщина потеряла на войне и мужа, и сына.

Благодаря ее материнской заботе я начал быстро поправляться, затягивалась рана на голове, да и нормальное питание восстанавливало силы. Не принимая возражений, фрау Тишлер предоставила в полное мое распоряжение комнату сына и его обширный гардероб. Многие из вещей были ни разу не надеваны. Судя по размеру, рост ее сына и комплекция совпадали с моими. Я оказался полностью экипирован. Такого количества рубашек, галстуков, обуви у меня еще никогда не было. А после трех лет почти не сменяемого, а на фронте и не снимаемого военного, обмундирования, а потом и одинаковой для всех лагерной униформы, к такому обилию и разнообразию одежды надо было еще привыкнуть. Иногда по просьбе фрау Тишлер я сопровождал ее на прогулках. В добротном костюме, шляпе, в солнцезащитных очках, с перекинутым через плечо плащом и с тростью я бы и сам себя не узнал. Прохожие, очевидно, принимали меня за ее сына. Впрочем, как утверждала фрау Тишлер и свидетельствовали фотографии, сходство действительно было.

Я написал его портрет. Это очень растрогали фрау Тишлер. Она стала называть меня «маин зон» (мой сын). Портрет был помещен в рамку и повешен на самом почетном месте.

От фрау Тишлер я узнал, что на одном из здешних кладбищ похоронены русские военнопленные Первой мировой войны. Мне захотелось посетить их могилы. Незадолго перед моим отъездом мы с фрау Тишлер отправились на это кладбище. По иронии судьбы, оно находилось рядом с загородной резиденцией династии Круппов, известной, как «вилла Хюгель». Сам основатель династии уже давно отбыл в «лучший мир», и его преемником стал зять, фон Боллен. Вилла, трехэтажное здание старинной постройки, была огорожена невысокой легкой оградой. А рядом – недлинный ряд могил – фамильное кладбище. В конце его я увидел то, что искал. На надгробных каменных досках четырех или пяти крайних могил можно было разобрать наполовину стертые имена и фамилии русских, похороненных здесь в 1915—1916 годах. К сожалению, запомнилось лишь одно из них – Иван Хоробров.

Трудно было поверить, что такое почтение к усопшим врагам могло быть в Германии всего лишь четверть века назад. В эту войну от сотен тысяч пленных, умерших в фашистских лагерях, оставался лишь пепел. И больше ничего.

Прежде чем покинуть поверженный в руины промышленный Эссен, я решил еще раз взглянуть на это гигантское пепелище. И, конечно, на то место, где находился наш лагерь, где я чудом уцелел во время январской бомбежки. Поскольку трамвайное движение не было восстановлено, я рискнул отправиться туда на велосипеде.

Картина, которая представилась мне, напоминала мертвую зону. Справа и слева, там, где в ту ночь все горело и взрывалось, теперь возвышались горы битого кирпича, обломки бетона и искореженного металла. Не видно было ни одного уцелевшего здания. И никого, кто пытался бы расчистить завалы. Все как будто бы вымерло. Лавируя между развалинами и обломками, я добрался до места, где был наш лагерь, и не увидел ничего, кроме тех же руин и торчащих из них обугленных досок. Такие же руины виднелись на месте, где стояли заводские корпуса и где меня ранило в голову. Немного отдохнув, я отправился в обратный путь. Проезжая перекресток, неожиданно для себя свернул налево (будто кто-то за меня повернул руль). Проехал немного и сообразил, что надо было двигаться прямо, никуда не сворачивая. Едва успел развернуться и поехать обратно, как услышал сильный взрыв. Подкатил к перекрестку и увидел, что улица, по которой должен был ехать, заполнена дымом и пылью – взорвался «блиндгенгер» (авиационная бомба замедленного действия). Неизвестно откуда возникший полицейский устанавливал ограждение вокруг огромной воронки... Кто дернул меня за руку? Почему я повернул влево и не поехал прямо на взрыв?..

Иногда меня навещал Гюнтер. Во время одной из встреч он сообщил, что решено направить меня в Вену. У товарищей из эссенского подполья установились контакты с одной из групп австрийского движения Сопротивления.

Я не стал расспрашивать Гюнтера, было ли это решение согласовано с нашим разведцентром, связь с которым прервалась после гибели Эрнста. Здесь, в условиях жесточайшей конспирации, задавать вопросы было не принято.

Гюнтер передал мне документы на имя Вальдемара Витвера, демобилизованного из вермахта по ранению, и письмо на бланке гауляйтера Рура в управление высшими учебными заведениями Вены с ходатайством о поступлении на архитектурный факультет Высшей технической школы. При этом он пояснил, что версия о переезде в Вену для учебы представлялась моим товарищам достаточно правдоподобной, а положение студента давало некоторую свободу действий. Справка о демобилизации из вермахта подтверждалась действительными ранениями, а заметный шрам на голове позволял затягивать паузы при разговоре, как это бывает у контуженных, давала возможность в случае необходимости ссылаться на провалы в памяти.

Кроме документов и железнодорожного билета Эсен—Вена, Гюнтер устно передал содержание моей легенды, которую я должен был хорошо запомнить.

Фрау Тишлер и слышать не хотела о моем отъезде, но война продолжалась и я не принадлежал себе.

Апрельским утром 1943 года, с небольшим чемоданом в одной руке и тростью в другой, я подошел к железнодорожному вокзалу. Он чудом уцелел и выглядел довольно странно среди сплошных руин. Прежде чем пройти на перрон, я внимательно осмотрел пространство позади себя, отраженное, как в зеркале, на внутренней стороне плоских стекол моих темных очков. Этот прием давал возможность, почти не поворачивая головы, видеть все, что происходило вокруг. Ничего, похожего на слежку, не обнаружил. Неразрушенное здание вокзала и кусты цветущей сирени казались неестественными среди нагромождений обломков прилегающих зданий. Слабый аромат сирени тонул в отвратительном запахе смеси светильного газа и разлагающихся под руинами трупов.

Поезд Эссен—Вена подошел к платформе точно по расписанию. Немцы по-прежнему были пунктуальны при любых условиях и в любых обстоятельствах. Когда до отправления оставалась минута, еще раз внимательно осмотревшись, я быстро вошел в вагон. В купе двое пассажиров – пожилые супруги. Прошло несколько минут. Они показались бесконечно долгими, а поезд почему-то не отправляли. Задержка заставила насторожиться. От мысли, что дверь купе вот-вот откроется, и явятся гестаповцы, мне стало не по себе. И дверь действительно открылась... В купе вошла миловидная девушка и села на свободное место напротив меня. Наконец поезд тронулся. Я вздохнул с облегчением.

13. Размышления под стук колес

Набирая скорость, экспресс миновал разрушенные городские кварталы, но еще долго не мог выбраться из предместья. Но вот унылый серый пейзаж за окном сменился зеленеющими полями, залитыми утренним солнцем. В купе стало светлее, и на душе тоже. Немолодые супруги тихо переговаривались, не проявляя интереса к попутчикам, девушка нет-нет да поглядывала на меня. Наверное, ей было скучно и она была не прочь скоротать время в беседе. Мне же сейчас больше всего хотелось побыть наедине со своими мыслями, я прикрыл глаза... и вскоре задремал...

Год на фронте, почти в непрерывных боях, выработал привычку крепко спать, не реагируя на канонаду, громкий разговор и шум, но мгновенно просыпаться от звука крадущихся шагов или шепота. Не раз это спасало жизнь.

Забегая вперед расскажу, как однажды – это было уже в 1944 году – я оказался в польском городе Кракове. Сюда, в Краковское воеводство, в местечко Близна, гитлеровцы перебазировали испытательный полигон нового секретного оружия – реактивных снарядов «фау-2», после того как был уничтожен с воздуха полигон в Пенемюнде. По имеющимся данным, эти снаряды Гитлер собирался применить и против нас.

Я имел задание связаться с краковским подпольем и с его помощью собрать сведения об этом сверхсекретном объекте.

Поезд в Краков прибыл утром, а на конспиративную квартиру следовало явиться только вечером. Решил осмотреть город. Случайно разговорился с местной жительницей. Она немного знала немецкий язык, а я столько же польский. Женщина согласилась показать достопримечательности Кракова. День прошел незаметно.

Расставаясь, она объяснила, как добраться в нужный мне окраинный район города, но предупредила, что появление там, особенно вечером, небезопасно. Мне долго пришлось пробираться по узким пустынным улицам, отыскивая нужный адрес. Обращаться с расспросами к редким прохожим не хотелось, да и они, завидя меня, куда-то исчезали. Только к полуночи нашел нужный мне дом. Довольно долго на стук никто не реагировал, а когда мужской голос отозвался, и я назвал пароль по-немецки, дверь долго не открывали и слышно было, как внутри шепчутся. Впустил меня мужчина и тут же закрыл за мной дверь. Я повторил пароль по-польски: «У вас сдается комната для приезжего?» Но ответного пароля: «Сдается, но только на одну ночь», не последовало... Либо не точен был адрес, либо я оказался в ловушке. Мужчина подозрительно меня разглядывал, а затем по требовал паспорт. Его он сунул в карман, а меня молча провел в крохотную каморку с кроватью и исчез, ни слова не говоря. Расстроенный вконец, я прилег на кровать, ломая голову, как выйти из столь затруднительного положения. Ничего не придумал и заснул.

Проснулся от приглушенного шепота за дверью. Было еще темно. Разговаривали двое мужчин. Один говорил по-польски, другой на смеси польского с украинским. Мне сразу все стало ясно: они явились, чтобы прикончить меня и шушукались, как сделать это бесшумно и желательно без крови... Тоже мне «конспираторы», не могли раньше договориться!.. Дверь начала медленно открываться, и, как только в проеме возникли два силуэта, я сказал чисто по-русски:

– Доброе утро, панове! Вы хотели мне что-то сообщить?.. Этого они никак не ожидали. По разговору вечером и по документу они были уверены, что я немец. К тому же приняли меня за гестаповского провокатора, назвавшего старый, не действующий пароль (Вену, как потом выяснилось, не успели предупредить об изменении пароля). Теперь я знал, что не ошибся адресом и мог раскрыть цель своего приезда.

Но все это случилось позже, а сейчас в поезде, по пути в Вену, я проснулся от легкого прикосновения пальцев, поглаживающих мои волосы. Не сразу сообразил, что сижу едва не уткнувшись в колени девушки. В купе мы были одни. Семейная пара, очевидно, вышла раньше. Я поднял голову и извинился за непреднамеренную вольность, объяснив ее усталостью.

– Mir scheint, Sie haben eine Stiirmische Nacht verbracht und ich vollte Sie nicht storen[10]10
  Мне подумалось, вы провели бурную ночь, и я не хотела вас беспокоить (нем.).


[Закрыть], – сказала девушка и сложила ладошки, шутливо изображая монашеское смирение. Это развеселило нас обоих и всю оставшуюся дорогу мы проболтали. Я узнал, что Гертруда ехала домой в Пёльтен, небольшой австрийский город западнее Вены. Путь поезда пролегал вдоль берега Рейна. Затем, словно устав повторять извилины реки, экспресс повернул на юго-восток в Баварию. Он то нырял в тоннели, то преодолевал ущелья на головокружительной высоте по ажурным, не похожим один на другой, почти сказочным виадукам.

Говорят, путешествие по железной дороге отвлекает и успокаивает. Это действительно так. Несколько часов пути позволили освободиться от постоянного ощущения скрытой опасности. Оно не покидало меня с того дня, когда я оказался в тылу врага. На фронте противник перед тобой. Здесь, на чужой земле, кто враг, кто друг сразу не распознаешь и неизвестно, откуда и от кого ждать удара. Даже ночь не приносила покоя. Снились преследования, погони, перестрелки. Иногда, отбиваясь во сне, наносил кому-то удары, и просыпался от боли в ушибленных пальцах. Еще долго после войны повторялись эти сны.

С Гертрудой мы расстались ночью, когда поезд сделал последнюю остановку перед Веной, в Пёльтене. Девушка оставила свой адрес и пригласила навестить ее, как только представится такая возможность. В дальнейшем пришлось воспользоваться этим любезным приглашением, и она оказала немалую помощь австрийскому движению Сопротивления.

Экспресс приближался к конечной точке пути, к столице Австрии Вене. Теперь в купе я был один, мысли вновь и вновь возвращались к войне.

Еще за год до ее начала между двумя моими товарищами-однополчанами и мной произошел разговор, запомнившийся на всю жизнь. Несмотря на только что заключенный с Германией договор, мы, все трое, сошлись на том, что в ближайшем будущем нам с Гитлером все равно воевать придется (да это в армии и не очень-то скрывалось). Размышляя вслух, каждый из нас попытался предопределить свою судьбу в предстоящей войне. Миша Дадонов сказал, что, вероятно, погибнет, Анатолий Харчев – что вернется невредимым, а я – что буду ранен, но вернусь живым. Невероятно, но эти предсказания в точности сбылись! Через год началась война. Миша, предсказавший себе гибель, умер в результате тяжелого ранения еще в начале войны. Я был трижды ранен и контужен, не раз оказывался на грани гибели и необъяснимо, как остался жив. А Анатолий, участвовавший во многих боях, вернулся без единой царапины...

Да, мы знали, что война будет, и все годы готовились к ней – а почему же она застала нас неподготовленными и мы понесли такие огромные потери?

Вспомнились предвоенные годы. Бравые лозунги и песни: «Наш паровоз вперед лети. В коммуне остановка. Иного нет у нас пути, в руках в нас винтовка!» Вот и приехали, только не к коммуне, а к войне!..

То ли путь выбрали не тот, то ли «стрелочник» стрелку не туда перевел.

Не зря Станиславский говорил: «Если в начале спектакля на стене висит ружье, то в конце оно обязательно должно выстрелить». Сразу после заключения с нами договора Гитлер разгромил Польшу. За 42 дня поглотил Францию, с ее 110 боеспособными дивизиями и неприступной линией Мажино. Так же быстро он расправился и с другими западноевропейскими государствами.

Мы тоже не зевали: забрали часть Польши, отобрали у Румынии Бессарабию и Северную Буковину (в этих двух кампаниях мне довелось участвовать), сунулись к финнам (правда, получили по морде), присоединили Прибалтийские государства – Литву, Латвию и Эстонию... Да и от азиатских соседей нам кое-что перепало.

У Гитлера на очереди была Англия – главная цель его притязаний, как он сам неоднократно заявлял. А на самом деле – даже не Британские острова, а богатейшие английские колонии.

Захват Великобритании – главной виновницы несправедливого, как считал Гитлер, передела мира, давал Германии возможность почти даром получить огромные колониальные земли в Африке и Азии, принадлежащие Англии, с несметными природными богатствами и дешевой рабсилой. Такая перспектива была куда более заманчивой и доступной, чем покорение заснеженных российских просторов, с непонятным и плохо управляемым народом. Не случайно поэтому Гитлер вложил значительную часть государственного бюджета не в производство вездеходов и танков повышенной проходимости, а в создание самого мощного в мире подводного флота, способного заблокировать британский флот и установить господство на всем водном пространстве. И эго, как известно, в определенной степени, ему удалось.

В те дни в нашей печати сообщалось, что Гитлер сосредоточил все свои вооруженные силы на побережье пролива Ла-Манш, для вторжения.

Был создан и запущен в серийное производство огромный планер небывалой грузоподъемности для высадки десантных войск. Собран многочисленный десантный флот, вплоть до частных катеров, моторных лодок и самоходных барж. Газеты приводили высказывания авторитетных генералов, считавших, что Англия из-за малочисленности сухопутных войск у себя на островах не в состоянии противиться вторжению. Ее основная сила – флот, заблокирован немецкими подводными лодками. В воздухе полное господство «люфтваффе». Лондон и другие города непрерывно бомбили. Захват Англии, по их мнению, вопрос нескольких дней...

Я все время спрашивал себя, что заставило Гитлера отказаться от вторжения, когда столько было сделано для его успешного осуществления? Что вынудило его так резко повернуть на Восток? (Бомбили Англию, а войной пошли на нас...)

Вспомнилось, как уже в ноябре 1940 года, когда все германские армии были перебазированы на Запад для вторжения в Англию, к границе, в район Львова, начали прибывать наши бронетанковые и мотострелковые дивизии. Это не могло остаться незамеченным для германской разведки. Именно тогда, а точнее, 18 декабря 1940 года, директивой № 21 Гитлер задействовал план «Барбаросса», разработанный ранее на случай военных действий против СССР (подобные планы имелись и у нас... и не только в отношении Германии...) Видимо, это было сделано для того, чтобы у Сталина не возникло искушения нанести Германии удар в спину со стороны оголенной границы. '

Нас, вместе с кавалерийской дивизией, переместили из-под Львова на границу с Румынией, в Бессарабию где уже было полно наших войск. Незадолго до Первомайского праздника 1941 года наша и соседние части были приведены в полную боевую готовность. Подвезли боевые снаряды, указали азимут, расстояние до целей, расположенных на чужой территории. Спали тут же в окопах, возле орудий, готовые в любой момент по приказу открыть огонь. Даже 1 Мая было приказано от орудий не отходить. В такой же боевой готовности находились и соседние части. Недалеко от нас проложили железнодорожную ветку. По ней непрерывно прибывали все новые и новые воинские части и снаряжение.

В один из этих дней на позицию принесли свежие газеты с заявлением ТАСС. В нем говорилось, что слухи о концентрации советских войск на германо-советской границе являются злым вымыслом, рассчитанным на то, чтобы поссорить Советский Союз с его другом Германией.

Естественно, такое заявление вызвало у нас в дивизионе недоумение. Во время политинформации, на вопрос: «Как связать опровержение с действительностью?» – политрук, как сейчас помню, дословно, ответил: «Все эти заявления и пакты пишутся для цивильных, но мы-то должны понимать, что нас сюда послали не к теще на блины. Мы знаем, кто наш враг, и с честью выполним любую поставленную партией перед нами задачу».

Однако вскоре боевую готовность неожиданно отменили. Последовал приказ, по которому вся техника приводилась в небоеспособное состояние. Командный состав – в отпуск, остальным – в летние лагеря на учения. Мы окончательно перестали что-либо понимать в этой странной и страшной военно-политической игре.

Наш летний лагерь разместился недалеко он румынской границы рядом с Аккерманским заливом. По соседству оказались танкисты и летчики. Самолеты и танки стояли разобранными, как и наши пушечные тягачи «Коммунары».

Основой боевой подготовки сделались строевые занятия. Слова нового наркома Обороны, маршала Тимошенко: «Каждый солдат должен владеть строевым шагом так же, как он владеет ложкой» – стали основным лозунгом армейской подготовки. С утра до вечера, до отупения, войска отрабатывали строевой парадный шаг. Даже в баню шли строевым шагом, окутанные облаком пыли. Из бани шли тоже строевым. Тех, кто протестовал против бессмысленной шагистики, отправляли в штрафные рабочие батальоны, созданные по приказу наркома. В них не разрешалось ходить простым шагом, только строевым или бегом.

В памяти всплыл первый день войны. Нас подняли по тревоге, когда рассвет воскресного дня 22 июня еще только начинался. Мы бросились к своим пушкам, хотя сделать все равно ничего бы не смогли. Снарядов не было. Тягачи стояли разобранными, Командиры были в отпуске. Позже, из встреч в госпитале с участниками первых боев, выяснилось, что в таком же положении оказались и другие части. И это тогда, когда командованию были точно известны день и час нападения...

Мои воспоминания прервало объявление о прибытии экспресса в конечный пункт, город Вену, столицу Австрии.