Текст книги "Синдром удава"

Автор книги: Борис Витман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

С этого момента он потерял всякую веру в доброту людей. И решил им мстить... Вскоре умерла мать. Сестренку и братишку забрали в детдом. Виктор стал беспризорным, и из таких же, как он, несовершеннолетних организовал шайку. Они грабили продуктовые палатки, магазины. Виктор был ловок и удачлив. Но сколько веревочке ни виться, а...

В лагере Виктор оказался среди осужденных по 58-й статье. Тут ему повезло – он встретил немало честных, образованных, а главное, порядочных людей; старался забыть прежние обиды и постепенно начал оттаивать. Я обратил на него внимание, когда работал прорабом. Он добросовестно относился ко всем поручениям, был находчив, смел и прямодушен. Тогда я и поставил его бригадиром.

Заниматься с Виктором было легко. Он обладал хорошей памятью, быстро постигал теоретические основы. Собеседование он прошел успешно и был принят на курсы. Завершил учебу и работал сначала старшим электриком цеха, а потом даже получил какое-то повышение. Думаю, и в дальнейшем у него все сложилось относительно хорошо... Хочу так думать.

Несколько раз я порывался съездить в Дудинку к Лене. Возможно, она еще задержалась там после окончания трехгодичного договора, но всякий раз что-то меня удерживало. Ведь у нее была возможность за эти годы навестить меня в Норильске. Видно, не хотела испортить свою комсомольскую биографию. Ну что ж, наверное, она была права.

Закончилось короткое норильское лето. Меня заждались дома. В моем распоряжении уже была необходимая сумма денег. Я приобрел кое-что из одежды, чтобы в приличном виде лететь в Москву. Купил билет на самолет, дал домой телеграмму, распростился с друзьями и отправился в аэропорт «Надежда». Долго, мучительно долго ждал я этого момента.

Все еще не верилось, что он наступил. Поверил только тогда, когда под крылом «Дугласа» мелькнули удаляющиеся огни Норильска, и, не знаю почему, ощутил грусть расставания. Прощай, столица Заполярья! Здесь я оставлял целый кусок жизни, наполненный безысходной тоской, годы, которые невозможно ни забыть, ни возместить.

В Красноярск прилетели ночью. Здесь появилась возможность пересесть на более быстроходный Ил-2, и к вечеру приземлились в Быково.

Встречали меня мама и ее сестра с мужем. Домой ехали на ЗИМе (служебной машине дяди).

Я смотрел на изменившиеся улицы, на высотные здания, которых раньше не было. Их тоже строили заключенные. Проехали по Кутузовскому проспекту, выехали на Минское шоссе (которое, кстати или некстати, тоже строили заключенные, еще до войны).

Несколько минут, и вот я дома... Отсюда ушел я шестнадцать лет тому назад... Возвращаюсь живым, на своих двоих – как предсказал самому себе накануне войны.

43. Воля по-советски

В Москве меня не прописали. Надо было уезжать за 101-й километр. Я объехал несколько городов в этом радиусе, но безуспешно. Отпугивала судимость. На очереди был Серпухов, там требовались строители.

В Серпухов приехал на исходе дня и сразу пошел в строительное управление. Там, действительно, требовались мастера, прорабы, инженеры. Иногородним предоставлялось общежитие. К сожалению, рабочий день уже закончился, завтра надо прийти с утра. Возвращаться в Москву не имело смысла. Нужно было куда-то устроиться на ночь. Начал накрапывать холодный дождь. В гостинице свободных мест не оказалось. Я решил обратиться к первому же прохожему. Им оказался хромой мужчина. Он увяз в грязи, и пришлось помочь ему выбраться на сухое место. Он крепко вцепился в мой рукав и стал требовать, чтобы я отвел его к какой-то Фроське, а сам даже не знал толком, где она живет. Я понял, что он не столько хромой, сколько пьяный. Он стал материть меня и потребовал «трояк» в качестве отступного. Видимо, спьяну принял меня за робкого «фраера». Сначала я хотел проучить его за «неджентльменское» поведение, но ограничился тем, что выдал ему порцию лагерного лексикона и оставил посреди улицы с хлопающими глазами и разинутым от удивления и неожиданности ртом. Ругая себя за потерянное время, я перешел на более освещенную улицу и решил обращаться только к женщинам. Долго никто не шел. Наконец показались две женщины.

Они хотели обойти меня, но я, опасаясь остаться на ночь на улице, не дал им пройти мимо и обратился как можно учтивее, с почти уже забытыми мною вежливыми словами. Видимо, это успокоило их, а просьба подсказать, где можно снять на ночь комнату или койку, даже настроила на шутливый лад. Та, что была постарше, сказала, что живет с мужем...

– Вот если Таиска, – она кивнула на спутницу, – полкойки уступит...

– Бессовестная, как тебе не стыдно! – взорвалась Таиска.

Я решил, что они меня неправильно поняли, и рассказал о своем затруднительном положении. Они посовещались, и старшая, Зинаида, сестра Таиски, сказала:

– Есть знакомая бабуля, с внучкой вдвоем живут. Свой дом у них. Да только вот не знаем, можно ли рекомендовать вас? Какой вы человек? Хороший или плохой?

Вопрос меня озадачил, и я неожиданно для себя ответил:

– Я... неважный.

Обе рассмеялись:

– Ладно уж, возьмем грех на душу. Идемте с нами, это недалеко. И постарайтесь бабуле понравиться. Она такого квартиранта ищет, чтобы внучке в женихи сгодился...

– Э-э нет, тогда не пойду! Мне сейчас жениться ни к чему.

Сестры снова прыснули со смеху:

– Ну и чудной же вы, еще невесты не видели, а уже отказываетесь. Да никто вас женить не станет. Переночуете и все. Не на улице же вам замерзать...

Бабуля оказалась недоверчивой и очень дотошной. Устроила мне допрос с пристрастием, прежде чем согласилась приютить. И опять мне повезло: внучки дома не оказалось, уехала в деревню. Угроза внезапной женитьбы миновала.

На следующий день меня взяли на работу в качестве инженера ПТО[27]27
  ПТО – производственно-технический отдел.


[Закрыть] и дали место в общежитии. Зинаида и Таиса стали моими первыми знакомыми в городе, а там постепенно и добрыми друзьями. Я часто заходил к ним посте работы. А летом вчетвером – Зина, ее муж, Таиса и я – ездили купаться на Оку.

В общежитии моим соседом по комнате был завскладом, молчаливый человек-отшельник. Вскоре его куда-то перевели. Вместо него поселили другого, разговорчивого, с волевым лицом и тяжелым подбородком. Представился он экспедитором. Вечерами, когда я измотанным возвращался с работы, он старался вовлечь меня в разговоры на политические темы. Все пытался выяснить «мою позицию».

Мне это показалось подозрительным... По субботам я обычно уезжал в Москву к родителям и приезжал либо в воскресенье вечером, либо рано утром в понедельник. Однажды он попросил меня сохранять и отдавать ему использованные мною в эти дни билеты на городской транспорт якобы для его служебных «экспедиторских» отчетов. Сомнений не было, МГБ продолжало опекать меня. По билетам можно было, не выходя из дома, проследить мои маршруты. Я притворился простачком и каждый раз по возвращении высыпал перед ним на стол горсть автобусных, трамвайных и троллейбусных билетов, не только своих, но и всех, какие мне попадались под руку.

В Серпухове я пробыл более года, и значился уже начальником строительного участка.

Однажды меня вызвали в паспортный стол, забрали паспорт и выдали новый: в нем не было пометки об ограничении местожительства. Сообщили, что судимость с меня снята... Вот так, буднично и как бы между прочим, завершился этот спектакль.

Я получил расчет, простился с Таисой, ее сестрой и выехал домой в Москву.

Когда я в назначенный мне день и час явился в Кунцевский райвоенкомат для получения военного билета, меня попросили зайти в соседний кабинет. Двое в штатском встретили меня, как хорошего знакомого. Сказали, что являются представителями Комитета государственной безопасности. Начали с того, что вручили мне медаль «За победу над фашистской Германией». Поздравили. Обещали отыскать награды, к которым я представлялся на фронте, но не успел получить. Сказали, что в военном билете время нахождения в тылу у немцев будет защитано как служба в рядах Советской Армии, а время пребывания в заключении – как трудовой стаж. А на вопросы в анкетах – был ли в плену, оккупации, имел ли судимость, привлекался к ответственности – отвечать: не был, не имел, не привлекался. Снова возник вопрос о моем воинском звании. Я изъявил желание остаться рядовым. Коснулись моей деятельности в Эссене и Вене.

– У вас большой опыт. Хотим предложить вам продолжить эту деятельность...

Я усмехнулся, вытянул вперед руки и прикрыл веки. Растопыренные пальцы заходили ходуном. Первое время дома я ел деревянной ложкой. Она не так громко барабанила по зубам и по тарелке.

– С такой нервной системой в разведке нечего делать, – сказал я полномочным представителям...

Они все-таки назвали номер телефона, который предложили запомнить и позвонить в случае необходимости... Номер этот запоминать я не стал: звонить к ним у меня не было ни желания, ни необходимости. На том и расстались.

Вот таким странным образом была оформлена моя вторая реабилитация. Но, как выяснилось позже, она прошла по внутренним, закрытым каналам гебистского ведомства. Третья, официальная, – свершилась в апреле 1990 года. Меня вызвали в Военный трибунал и вручили справку о реабилитации. В ней сообщалось, что Постановление Особого совещания при МТБ СССР от 6 марта 1948 года в отношении меня отменено за отсутствием состава преступления. Денежная компенсация в размере двухмесячного заработка мне не полагалась. В деле я значился человеком «без определенных занятий»... (!) Но вернемся к моей второй реабилитации.

Вместе с военным билетом мне дали еще бесплатную путевку в Сочи.

Морская вода, Мацеста, ванны, санаторное лечение заметно поправили мое здоровье. Стала проходить боль в позвоночнике. Дома по утрам я делал холодные обтирания, а позже стал регулярно посещать плавательный бассейн. Постепенно прекратилось тремоло в пальцах. Нервная система приходила в норму. Я даже вроде бы помолодел...

Но сразу по возвращении из санатория на меня обрушился град больших и малых жизненных неурядиц. Оказалось, что жить мне в Москве негде. Квартирка в деревянном доме, в которой я с родителями проживал почти с рождения и до призыва в армию, нам не принадлежала, мы ее арендовали у частного владельца. Хозяева дома не пожелали прописать меня на площадь, занимаемую мамой после смерти отца, а без прописки нельзя было поступить на работу. Как не имеющий московской прописки и не работающий, я подлежал высылке из Москвы за нарушение паспортного режима и за так называемое тунеядство... Вот такой заколдованный круг был обусловлен нашими законами.

Жить негде, да и не на что. Из маминой мизерной пенсии в двадцать три рубля ежемесячно надо было отдавать хозяевам дома двадцать. На жизнь вдвоем оставалась трешница. На такую «могучую» сумму даже порядочной веревки, чтоб повеситься, не купишь.

Начались нудные, унизительные, а главное, совершенно бесполезные хождения по государственным учреждениям. Хорошо, умные люди надоумили: «Надо поставить участковому милиционеру пол-литра водки».

И действительно! Обманным путем он тут же забрал у хозяев домовую книгу и оформил мою прописку. Хозяева подали в суд. Но суд судом, а я все же успел поступить на работу.

Многие месяцы продолжалась судебная тяжба. Один суд выносил постановление об аннулировании моей прописки, и я должен был скрываться от милиции до тех пор, пока более высокая судебная инстанция, по ходатайству организации, в которой я работал, не отменяла это решение. Потом все начиналось сначала. Пришлось дойти до главного прокурора Москвы, небезызвестного тогда Малькова. Он изобразил хорошо отрепетированное негодование в адрес волокитчиков, сказал, что берет дело под личный контроль и что все будет в порядке... Как и следовало ожидать, ничего не изменилось. Мои мытарства продолжались многие годы.

Вариант решения проблемы женитьбой на женщине с жилплощадью мне не подходил. Я сделал свой выбор – женился на девушке, у которой, так же, как и у меня, ничего не было. До этого она жила с родителями в крохотной комнатенке, где и без меня ютились четверо.

Несколько дней Ира жила у нас. Но явился милиционер и потребовал, чтобы жена здесь не находилась, а жила по месту своей прописки, у родителей... Тут и водка не помогла.

– А в гости ко мне она имеет право прийти?

– Если б не была женой, то имела бы право, а жёны к мужьям в гости не ходят...

– А если мы расторгнем брак?

– Тогда другое дело...

Неоднократно после одиннадцати ночи являлась милиция и – если заставали Ирину – требовала, угрожая штрафом, удалиться.

Пришлось нам перебраться в дровяной сарай ее родителей, где каждую ночь приходилось отражать атаки обнаглевших крыс.

Чтобы как-то решить этот вечный жилищный вопрос, я перешел на работу прорабом в строительную организацию, с письменной гарантией получения жилья в течение двух-трех лет. Спустя два года, эта организация была слита с другими, более мощными организациями, и, само собой разумеется, гарантийное письмо, подписанное дирекцией, парткомом и профкомом, потеряло свою силу... Я перешел на работу в другое учреждение. Но наши мытарства продолжались, им не было видно конца.

Правда, ведь невыразимо тоскливо читать про все эти коммунально-хлопотные, нудные перипетии нашей жизни?.. А жить вот так изо дня в день?.. Без малейшего просвета?.. И не мне одному, а миллионам людей?..

Возможно, все это явилось причиной того, что мы с Ирой разошлись. Расстались без ссор, без взаимных обид, просто разуверились во всем, и все нам надоело...

А мне надо было решать еще одну насущную проблему: завершить образование. Подал заявление в институт с просьбой о восстановлении и получил согласие без вступительных экзаменов продолжить учебу. Но за месяц до начала занятий пришло уведомление из Главного управления высшими учебными заведениями о том, что я должен сдавать экзамены в полном объеме... На подготовку оставалось всего ничего. А ведь окончил я десятилетку более двадцати лет тому назад! Понимал, что это почти нереально, и все же решил попытаться. Занимался днем и ночью. На удивление самому себе, экзамены по всем предметам выдержал и был зачислен на первый курс.

В течение пяти лет учился и работал. А в 1963 году окончил институт и получил диплом инженера-строителя. Но на этом «грызение» гранита науки не прекратил. Окончил двухгодичный вечерний институт повышения квалификации. Работая в Центральном научно-исследовательском и проектном институте (ЦНИИЭПжилища), получил несколько грамот и дипломов за лучшие научные работы в области строительной технологии. Опубликовал более десяти научных работ. Имею несколько авторских свидетельств. В 1985 году награжден нагрудным знаком «Изобретатель СССР». Мои изобретения внедрены во многих городах страны, на различных предприятиях (только по официальным статистическим данным ЦНИИ патентной информации на 1990 год таких внедрений более двадцати, не считая рацпредложений). В 1996 году избран действительным членом Международной Академии информатизации при ООН. Продолжаю научную работу в области информатики и биоэнергетики.

О пережитом во время и после войны я почти никому не рассказывал. К освободившимся из заключения многие тогда относились с недоверием и страхом, да и у меня, видно, не прошла еще оскомина, набитая в подвале СМЕРШа, ссылке, Лефортовской тюрьме, норильских лагерях...

И все же прошлое временами будоражило воспоминаниями. Я все отчетливее осознавал, что оказался участником или свидетелем ключевых событий, которые по тем или иным причинам замалчивались или преподносились в искаженном виде.

44. Предначертание должно быть выполнено

Потребность рассказать правду о событиях, имевших существенное влияние на ход войны и на судьбы миллионов людей, с каждым годом становилось все настоятельней. Видно, самой судьбой было мне предназначено пройти все испытания и уцелеть, для того чтобы выполнить это главное предначертание.

Подчиняясь ему, в 1984 году я приступил к работе над книгой воспоминаний, правда, без большой уверенности, что из этого что-нибудь получится... Слишком многое уже стерлось в памяти, некоторые события и эпизоды затоптаны, получили стойкую заскорузлую, искаженную трактовку. Требовались основательные документальные подтверждения. Не исключалась возможность открытых и тайных баталий с могущественными заинтересованными ведомствами, их противодействия опубликованию книги, что в действительности и случилось...

Чтобы не загромождать содержание пересказом всех событий, в которых мне довелось участвовать, я сконцентрировал внимание на вскрытии «белых пятен» нашей сравнительно недавней истории. Напомню еще раз, каких именно.

Прежде всего это ряд событий, ставших непосредственной причиной возникновения войны. Основываясь на известных мне достоверных фактах, тщательно скрываемых до сих пор, я попытался приподнять завесу неправды вокруг этого главного, не выясненного до конца вопроса истории Великой Отечественной войны. Насколько мне это удалось – судить читателям. Полагаю, к выяснению этого вопроса придется еще не раз вернуться в связи с поступлением все новых и новых фактов.

Следующим немаловажным событием являлось Изюм-Барвенковское наступление весной 1942 года, окончившееся окружением нескольких наших армий под Харьковом, их разгромом и почти полным уничтожением. За весь послевоенный период предпринятого мной поиска, пока откликнулись только трое случайно уцелевших. Истинные масштабы харьковской трагедии, позволившей гитлеровцам совершить гигантский скачок до Сталинграда в результате образовавшейся бреши в нашей обороне, до сих пор утаиваются.

В числе так же утаиваемых событий – уничтожение центра германской военной промышленности в городе Эссене и других городах Рурской области авиацией наших союзников в январе 1943 года. Этот акт, изменивший соотношение сил в нашу пользу, широко известен на Западе. И только у нас о нем ни строчки. Годы и годы утверждалось, что крупповские заводы союзники вообще не бомбили... (!) Что же после этого о нас подумают люди, пережившие этот ад на земле, а также экипажи более тысячи «летающих крепостей», участвовавшие в этих бомбардировках. И что делать мне, пережившему эту бомбежку в заводском районе Эссена? Как быть со шрамом на голове, полученным там?..

Еще одно событие, представленное в преднамеренно искаженном виде – операция по освобождению Вены. Подготовку и участие в ее успешном осуществлении приписала себе абакумовская контрразведка – СМЕРШ. В действительности, как свидетельствуют факты, приведенные мною, и многочисленные документы и живые свидетели, эта смершевская версия никакого отношения в реальности не имеет.

К счастью, уцелели, и к моменту, когда писались эти строки, еще здравствуют руководитель Сопротивления Карль Сцоколль и его ближайший помощник Фердинанд Кез. Так же живы и мои друзья по Сопротивлению Рудольф Кралль и Вальпурга Шмидингер.

Наверное, еще живы и некоторые из тех, кто с нашей стороны прямо или косвенно участвовал в многолетнем внедрении версии освобождения Вены с серьезными недосказанностями и искажениями.

Здравствуют поныне и те, кто по заданию Ставки Верховного Главнокомандования посадил в президентское кресло весьма сомнительную фигуру – престарелого Реннера. А ведь это кресло, как считали тогда многие, по праву должен был занять Карл Сокол.

С отъездом из Вены в июле 1945 года моя связь с австрийскими товарищами оборвалась.

Узнав, что Карл Сокол жив, я пытался через Советский Комитет ветеранов войны и Общество советско-австрийской дружбы восстановить с ним и другими моими товарищами по Сопротивлению связь, пригласить их в Москву, познакомить с ними нашу общественность. Но никакой поддержки не встретил. Обратился с просьбой ознакомиться с имеющимися в Комитете ветеранов войны документами об австрийском движении Сопротивления. Состоялся разговор с полковником в отставке Старчевским Я. Л. (это он по заданию Ставки в 45-м году доставил в Вену президента Реннера). Старчевский сначала пообещал показать мне эти документы, но вскоре сослался на туманные возражения начальства и отказал...

И все же мне опять повезло. Говорят: везет тем, кто что-то делает... Нужные материалы по австрийскому движению Сопротивления я нашел в Российской государственной библиотеке. Для этого пришлось просмотреть довольно большое количество книг и фотокопий сначала на русском языке, выпущенных у нас, а затем на немецком, изданных за рубежом. К этому времени председателем Комитета ветеранов войны стал генерал-полковник Желтов А. С. – тот, кто в апреле сорок пятого сам вел переговоры с посланцем майора Сокола, Фердинандом Кезом. Казалось, блеснул луч надежды. Кто же как не Желтов, мог посодействовать в установлении истины? Но, к сожалению, с этим генералом мне переговорить не удалось. Вроде бы он уже никого не принимал (как мне сказали: по причине весьма преклонного возраста и слабого здоровья, или это была хорошо организованная блокада). Пришлось изложить письменно суть дела и передать секретарю.

В ответ на обращение была назначена встреча... опять с тем же самым Старчевским, по поручению того же самого больного генерала. Полковник на этот раз в принципе согласился с моей оценкой участия австрийских патриотов в Венской операции, с тем, что Сокол и его сподвижники – участники движения Сопротивления – незаслуженно забыты, и о них у нас почти никто не знает. Он также высказал категорическое несогласие с трактовкой венских событий и роли Сокола, Кеза и других в книге Виталия Чернова «Сокрушение тьмы» (Москва, 1984.), которая фактически отражала версию СМЕРШа. В этой книге Сокол и Кез погибают от рук фашистов. Кеза короткой очередью в спин} срезает автоматчик, а Сокол, схваченный эсэсовцами накануне вступления наших войск в Вену и приговоренный к смертной казни, уже с петлей на шее даже успевает кое-что выкрикнуть:

«Нас предали!.. – прохрипел Сокол, нервно ломая плечи... – А план я все-таки передал... через Райфа. Прощай! – Сокол сам выбил под собой табуретку...» (Ну и ну! – выбил все-таки...)

У меня было большое желание посмотреть в глаза этому «писателю-правдолюбцу», но ни мне, ни знакомому журналисту не удалось разыскать его. Зато довелось узнать, что В. Чернов был солдатом похоронной команды при СМЕРШе и, видимо, к казням имел непосредственное отношение. Уж больно образно он описал «казнь» Сокола:

«Их вешали наспех, торопливо изменяя нацистской образцовости и продуманному порядку. К выступавшим из стены стальным балкам привязали по пеньковой петле, которые хранились где-то в тюремной каптерке и были, видимо, уже не раз использованы – старые, с размочаленными концами и жесткими от засохшей слюны ранее повешенных. Рядом с Соколом стояли еще пятнадцать человек из 17-го мобилизационного корпуса – все офицеры»... (Может быть, солдат смершевской похоронной команды Чернов вспомнил и так красочно описал совсем другую казнь, в которой сам участвовал?..) И это было написано почти через сорок лет после окончания войны!.. Наверное, Сокол и Кез живут по сей день (дай Бог им здоровья!) потому, что «человеколюбивый» В. Чернов умудрился так лихо расправиться с ними в своем творении. К сожалению, благодаря таким, как он, многие фальшивые версии обретали видимость исторической правдоподобности.

Итогом моего разговора со Старчевским стало его заверение, что он обо всем доложит генерал-полковнику Желтову, а также будет настаивать на изъятии книги «Сокрушение тьмы» из продажи и библиотек. Возможно, он так и поступил, но никаких реальных действий со стороны Комитета ветеранов не последовало. Еще дважды направлял я генералу Желтову письменные обращения, и все осталось без ответа. Стало ясно, что поддержки от Комитета ветеранов я не добьюсь. Тогда, чтобы восстановить контакт с австрийскими друзьями, я отправил по почте запрос в адресный стол Вены. Ответ с адресами пришел довольно быстро, и я тут же отправил несколько писем.

Когда рукопись первой части была уже почти закончена, пришло письмо от Рудольфа Кралля – руководителя одной из групп Сопротивления.

К глубокому прискорбию, в письме сообщалось о кончине в августе 1962 года его брата, моего верного друга и соратника – Вилли Кралля. Оказывается австрийские друзья пытались меня найти. Строчки из письма цитирую в русском переводе:

«Дорогой Вальдемар!

Конечно, твое письмо явилось большой неожиданностью, но еще большей то, откуда оно пришло. После твоего внезапного (конечно, не зависимого от тебя) исчезновения, я безуспешно пытался найти тебя через генерала Соколова и советскую комендатуру, а также через моего друга, командира 1-й Интернациональной бригады в Югославии. Мне почему-то казалось, что ты должен быть в Югославии – родине настоящих борцов-антифашистов. Хотелось бы посетить Москву, снова увидеть тебя, а так же встретиться с твоими товарищами, ветеранами войны.

Твой друг

Вена, 3.06.88 Рудольф Кралль».

В одном из следующих писем Рудольф писал:

«В настоящее время я имею контакт с австрийско-советским предприятием, могущим оказать вам помощь и прежде всего тем, кто боролся за нашу свободу – бывшим солдатам и борцам против фашизма. Я предложил подготовить продовольственные посылки и отправлять их в организации типа обществ ветеранов войны и обществ советско-австрийской дружбы для распределения среди нуждающихся.

Первое время после войны мы тоже голодали, и нам помогали ваши солдаты. Наш долг проявить солидарность.

Здесь, в Вене, я осуществляю добровольную безвозмездную работу по оказанию такой помощи. Лично я собрал 100 кг риса. Все это я делаю в знак нашей старой дружбы и надежды, что фашистско-националистическая суматоха у вас будет побеждена и единство сохранится.

22 ноября 1990 г. Вена Твой друг Кралль».

Рудольф Кралль не упомянул о том, как рискуя жизнью он и его брат Вилли в течение нескольких лет боролись против нацизма. Распространяли листовки, укрывали бежавших из концлагерей, поддерживали связь с югославскими партизанами и помогали им, участвовали в операции по освобождению Вены. Это далеко не полный перечень их добрых дел. К сожалению, Советский Комитет ветеранов войны не прореагировал на мое предложение пригласить в Москву Карла Сокола и Рудольфа Кралля или хотя бы выразить им свою признательность. Было бы неплохо, чтобы слова «Никто не забыт, ничто не забыто», высеченные на мраморе и граните над могилами павших, так же относились бы и к еще оставшимся в живых.

Вслед за письмом Рудольфа, вскоре пришло письмо и от Сокола. Строки из письма также привожу в русском переводе:

«Дорогой друг!

Вернувшись из Греции, я, к огромному изумлению, нашел дорогую мне весточку от тебя...

Очень хотелось бы подробнее узнать о том, как сложилась твоя дальнейшая судьба. Помимо личного интересен также чисто исторический аспект всего нами пережитого, поскольку в дополнение к уже вышедшей моей первой книге «Der gebrochene Eid»[28]28
  «Нарушенная присяга». В книге рассказывается о событиях, связанных с оккупацией Австрии и борьбой за ее освобождение (книгу с дарственной надписью Сокол подарил мне при встрече в Москве в 1988 году).


[Закрыть], я собираюсь начать работу над второй книгой.

Мой ранее состоявшийся визит в Москву был отмечен заметкой в газете «Известия». Я охотно вышлю копию, если тебе не удастся найти этот номер.

С самым сердечным приветом Вена 4.07.1988 твой Карл Сцоколль».

Работу над первой частью книги я закончил в 1986 году и отнес ее в редакцию журнала «Новый мир» – как-то по традиции с большим уважением относился к этому журналу-борцу... С положительной рецензией меня ознакомили сразу. Это было как глоток свежего воздуха... Рецензент писал:

«Яркая и талантливая повесть воспоминаний восполняет пробел в литературе такого рода и приоткрывает многолетнюю позу умалчивания целого пласта военной деятельности советских людей в плену, в рабочих командах, в активном участии в движении Сопротивления Германии и Австрии – в самые тяжелые годы.

Убежден, что повесть «Ближний бой»[29]29
  Первоначальный вариант названия книги.


[Закрыть], после определенной редакторской работы будет готова к публикации. Она этого трижды заслуживает и будет малой толикой оплаты нашего непомерного долга перед теми, кто нес свою ношу на войне беззаветно и до конца. Нравственные долги тоже следует оплачивать, даже с любым запозданием.

Верю и, кажется, знаю, – читатели встретят эту публикацию с большим интересом как у нас, так и за рубежом, потому что очень много людей на земле ждут восстановления элементарной правды тех событий».

Рукопись была принята к публикации и включена в план издания на 1987 год, но в связи с изменениями в руководстве начались проволочки. Предложили издать отдельные главы к концу года в общем сборнике.

Я забрал рукопись и отнес ее в редакцию журнала «Дружба народов».

К этому времени была уже готова и вторая часть повести. Обе части получили положительные рецензии литературных консультантов. Сокращенный вариант был намечен к опубликованию в 1989 году. Но произошла смена руководства отделом... И все то же самое!.. Заведующим стал другой человек, вернувшийся из долгосрочной загранкомандировки... У него тоже были горячие актуальные планы, и публикацию моей повести он отодвинул на 1990 год... В начале 90-го года журнал сообщил мне, что рукопись опубликована не будет.

Истинная причина отказа выяснилась в разговоре с руководством редакции. Они больше всего боялись, что кто-нибудь из военных (а возможно, из бывшего ведомства Абакумова) посчитает себя оскорбленным...

Следующим издательством был «Московский рабочий». Снова положительная рецензия и включение в план издания. И опять, как и в двух предыдущих редакциях – проволочки, ссылки на финансовые затруднения...

И вдруг телефонный звонок моего первого рецензента в «Новом мире»: «Срочно забирайте рукопись. Встречаемся в издательстве «ПИК»! Оказалось, директор издательства согласился издать книгу в этом же году.