Текст книги "Синдром удава"

Автор книги: Борис Витман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

8. Заветный город Сумы

За время не длинного, но долгого и опасного пути все мои мысли были подчинены лишь одной цели: – дойти! – Теперь же, когда эта цель наконец была достигнута, возникла новая, не менее сложная задача.

Как ни мал был город Сумы, но искать в нем конспиративную квартиру, не зная ни адреса, ни явок, было делом, по всей видимости, безнадежным. Только теперь осознал я всю сложность своего положения. Идти дальше было некуда. Оставаться в чужом, незнакомом городе без документов, без денег и без пристанища, а главное, без всякой надежды установить связь с разведцентром, значило попусту тратить время, ежечасно подвергаясь смертельному риску.

Побродив по улицам, не зная, что же предпринять, я очутился на базаре, где по случаю воскресенья было много народу. Прислушивался к разговорам, но ни слова о подпольщиках или партизанах не услышал. Мысли неизбежно возвращались к еде, мешали сосредоточиться на чем-либо другом. Попросить кусок хлеба не решался, воровство презирал, а из-за своего подозрительного вида не мог найти даже временной работы.

Совершенно обессиленный, добрался до сквера и, чтобы не упасть, опустился на скамейку. Девушка, сидевшая на той же скамейке, поднялась и пересела на другую скамейку, как только попытался с нею заговорить. Не знаю сколько времени просидел в сквере, пока вечерняя прохлада не напомнила о том, что надо подумать о ночлеге.

На окраине города нашел пустое заброшенное здание. В нем и устроился на ночлег. Постель соорудил из старых досок. А поужинал яблоками-дичками из заброшенного сада.

Следующий день прошел также бесплодно. Я начинал осознавать безнадежность своих поисков, но все еще надеялся на невозможное.

В городе было довольно много военных. Офицеры и солдаты вермахта и фельджандармерии вечерами прогуливались по городским улицам и скверам. Сначала я избегал встреч с ними, но подумал о возможности узнать что-либо из их разговоров и стал держаться поближе к ним, особенно к военным в форме фельджандармерии.

Рискованность такого поведения была очевидна, но ничего лучшего в голову не приходило. Напрасно вслушивался в их разговоры, чего-либо существенного узнать не удалось. Судя по всему, в этом районе оккупантам пока еще жилось спокойно. Сначала я предположил, что база переведена в другой район, но, поразмыслив, пришел к иному выводу. Поскольку группа выполняла функции перевалочной базы для разведгрупп, направляемых в глубокий тыл противника, какие-либо активные действия в этом районе могли помешать выполнению более важных заданий. Получалось, что город Сумы в этот период был районом относительного затишья.

Как и следовало ожидать, хождение по пятам за жандармами не осталось незамеченным. Я ходил за ними, а они начали следить за мной.

На четвертый день пребывания в городе, при выходе утром из своего пристанища, я был схвачен, брошен в закрытый фургон и через несколько минут стоял перед гауптманом в его кабинете на втором этаже фельджандармерии.

Допрос начался необычно. Вместо вопросов: кто такой, откуда и т. п., гуаптман спросил по-немецки: сколько мне лет? Я сделал вид, что не понял вопроса. Тогда он повторил его по-русски, внимательно наблюдая за мной сквозь слегка прикрытые густые рыжие ресницы. Я уменьшил свой возраст на три года.

– Значит, ты имеет десять классов, – не то утверждая, не то спрашивая, произнес он. – О тогда ты есть образованный человек и должен понимать по-немецки. У вас ведь в городских школах учили немецкий язык, а ты, как я вижу, есть городской житель, – продолжал он в том же духе. – Мне как раз нужен образованный русский молодой человек. Ты, вероятно, голоден? – снова по-немецки произнес он и, не дожидаясь ответа, вынул из стола бутерброд и протянул мне. Отказываться не имело смысла, и я с жадностью принялся уничтожать его.

В этот момент в кабинет вошел посетитель. Он представился как бывший репрессированный Советской властью. Покосился на меня и передал жандарму листок бумаги, но тут же понял, что пришел не вовремя, попятился назад со словами: «Зайду потом», – вышел из кабинета. Гауптман повертел листок и протянул его мне.

– Посмотри, что он там пишет?

С первых же строк стало ясно, что это донос на подпольщиков, случайно обнаруженных этим добровольным сыщиком. Хотя донос был написан по-украински, я успел разобрать адрес явочной квартиры.

От волнения у меня перехватило дыхание, и я не мог вымолвить ни слова. Это не ускользнуло от внимания жандарма.

– Что там написано? Отвечай! – Кое-как я унял волнение и ответил, что не понял содержания, сослался на незнание украинского языка и на неразборчивость почерка. Но жандарм был неглуп. Его добродушие мгновенно улетучилось. Он отобрал листок и сунул его в ящик стола. Смерив меня злобным взглядом, он подошел вплотную... «Сейчас ударит», – подумал я. Но в этот момент пронзительно зазвонил телефон.

По тому, как жандарм вытянулся и побледнел, несколько раз повторил одну и ту же фразу: «Iawohl!»[8]8
  Так точно! (нем.)


[Закрыть], я понял, что он говорит с высоким начальством и случилось что-то из ряда вон выходящее.

Была объявлена тревога. Гауптман покрикивал, отдавал распоряжения. Обо мне временно забыли. Чувствовалось, что здесь жандармы успели привыкнуть к сытой, спокойной жизни вдали от фронта, и эта тревога застала их врасплох. Гауптман со словами: «А с тобой я поговорю по возвращении!» велел запереть меня в карцер. Им оказался обыкновенный чулан здесь же, на втором этаже, с маленьким зарешеченным окошком под самым потолком.

С улицы донесся шум моторов и вскоре все стихло. Нужно было что-то предпринимать, пока жандармы не вернулись.

Но вот в коридоре послышались шаги. Я подпрыгнул, ухватился за решетку окошка, подтянулся и увидел охранника. За ним шла уборщица с ведром и шваброй. Охранник подошел к кабинету начальника, отпер дверь и впустил туда женщину.

Сказал ей, чтобы позвала его, когда закончит уборку. Потом он подошел к двери карцера, подергал ее, убедился, что она заперта, и удалился, стуча каблуками кованых сапог по лестнице. Я тихонько окликнул женщину и попросил напиться. Она подставила скамейку, встала на нее и просунула между прутками решетки кружку с водой. Женщина оказалась словоохотливой. От нее я узнал, что все жандармы вместе с начальником на машине и мотоциклах уехали кого-то ловить, оставили только часового снаружи здания и дежурного унтер-офицера на первом этаже. Женщина принесла кусок хлеба с сыром. В ее действиях и словах чувствовалось желание помочь мне.

Я наскоро подкрепился и принялся расшатывать решетку. Женщина все еще громыхала своей шваброй. Окошко было высоко и действовать приходилось, повиснув на одной руке. После долгих усилий мне удалось оторвать крепление решетки. Надо было спешить, жандармы могли вернуться.

Пока я возился с решеткой, снизу дважды поднимался дежурный проверить, как идет уборка. О его появлении меня предупреждал звук его же шагов.

Сознание того, что теперь смогу найти товарищей, предупредить их о грозящей опасности и даже, может быть, связаться с разведцентром, придавало решимости. Я понимал, что донос, пока его еще не прочли, необходимо уничтожить, а еще лучше захватить с собой.

В тот момент, когда уборщица вышла из кабинета вылить из ведра воду, я ухватился за низ проема, подтянулся, просунул в окошко сначала ноги, потом корпус, прислушался и вылез в коридор. В голове только одна мысль: поскорее выбраться отсюда, пока не вернулся гауптман со своей командой. Каждую минуту снизу мог подняться дежурный унтер-офицер. Внизу у входа – часовой с автоматом. Еще во время допроса я заметил, что окно в кабинете начальника выходит во двор. Дверь в кабинет все еще оставалась открытой. Не мешкая, кинулся к заветному окну. Приоткрыл створку и глянул вниз. Во дворе никого. Под самым окном крыша небольшой пристройки. С нее до земли не более двух метров. Уже хотел занести ногу на подоконник, но вспомнил о доносе. Заставил себя вернуться к письменному столу. Ящик оказался незапертым. Знакомый мне листок лежал сверху. Схватил его, сунул под рубашку и вылез на крышу пристройки. Еще раз убедился, что двор пуст, и соскочил на землю.

Снова прислушался. Все тихо. Затем услышал звук закрываемого окна. Значит, все в порядке. Перелез в соседний двор и вышел на улицу. Смешался с прохожими, прошел еще несколько кварталов, прежде чем решился расспросить, как пройти на нужную улицу.

Указанный в доносе дом находился в глубине двора возле базарной площади. Это было небольшое одноэтажное строение. Мною овладело нетерпение. Цель, в достижение которой уже почти не верил, была рядом, но как ни велико было желание поскорее встретиться с теми, к кому пробирался два долгих месяца, мне все же пришлось осадить себя. Надо было дождаться темноты, а заодно постараться выяснить, нет ли засады или слежки за домом. Я нашел укромное место и стал наблюдать. Из дома несколько раз выходила и снова возвращалась пожилая женщина. Похоже, что в доме, кроме нее, никого не было. Вот женщина снова вышла и развесила сушиться белье. Среди прочего, появились две мужские рубашки. Теперь в сочетании с другими признаками, можно было составить приблизительное представление об обитателях дома.

Заканчивался день, люди возвращались с работы. Мимо меня прошел сравнительно молодой, среднего роста худощавый мужчина с поношенным портфелем. Каким-то внутренним чутьем угадал, что это тот, кто мне нужен. Мужчина вошел в дом. Теперь оставалось дождаться темноты, чтобы незаметно выбраться из укрытия и пересечь двор. Солнце уже скрылось за домами, но высветленное за день небо слишком медленно, как мне казалось, наполнялось вечерней синевой. Но вот тени стали заметно длиннее и начали сливаться с общим фоном сумерек. Стирались последние грани между ними и светом. Я уже собрался выйти из укрытия, но к дому подошел второй мужчина. Он незаметно осмотрелся и вошел в ту же дверь. Я выждал немного и направился за ним, но дверь оказалась уже запертой. На стук сначала никто не отозвался. Пришлось постучать снова.

– Кто там? – спросил женский голос.

– У меня записка к хозяину, – тихо отозвался я.

Послышались шаги и уже мужской голос спросил:

– Какая записка, от кого?

– В записке все сказано.

Дверь открылась, передо мной стоял мужчина, который пришел в дом первым. Ему было лет тридцать. Взгляд внимательный и настороженный. Я молча протянул листок. Он начал тут же читать. Лицо его нахмурилось. Он предложил пройти в комнату и сесть.

– Кто ты, и откуда у тебя это?

– Взял из ящика стола начальника фельджандармерии.

– Что-то я ничего не понимаю. Давай-ка лучше все по порядку.

Я вкратце рассказал Николаю – так представился мужчина – свою историю. Во время рассказа появился и его товарищ, Сергей. Он был примерно того же возраста, что и Николай, только повыше ростом. Вдвоем они долго расспрашивали меня. Их недоверие было понятно. Пока единственным подтверждением могло быть свидетельство уборщицы из фельджандармерии, в какой-то степени соучастницы моего побега. Было уже за полночь, когда Николай сказал:

– Возможно, все, что ты рассказал, правда. Но мы должны проверить. Поэтому не обижайся, но придется тебе еще раз посидеть взаперти. И не вздумай дурить. А сейчас пойдешь с Сергеем.

Дворами и глухими переулками он привел меня к какому-то зданию и запер в полуподвале. У стены стояла железная кровать. Время было позднее, и я тут же уснул. Теперь это может показаться странным, но тогда я мог сразу засыпать при любых обстоятельствах и мог спать везде, но постоянный внутренний сторож всегда работал безотказно и поднимал при первых признаках опасности.

На следующий день пришел Николай и сказал, что со мной все в порядке. Он принес еду и одежду, но предупредил, чтобы не выходил. Жандармы ищут меня по всему городу.

– Ну и задал ты им хлопот, – положив мне руку на плечо, сказал он, – долго тебя не забудут. Гауптман до сих пор в себя прийти не может. Уборщицу, тетю Шуру, допрашивал. Она, конечно, сказала, что ничего не видела и не знает. А нам рассказала, что солдата-часового чуть не избил, дежурного унтер-офицера посадил в тот же карцер, пообещал разжаловать в рядовые и отправить на фронт. Да, вот еще что, тетя Шура видела и узнала человека, приходившего с доносом. Пока он не появился вторично, его надо убрать. Ты знаешь его в лицо и мог бы помочь нам. Сделать это нужно сегодня же вечером. Пока отдыхай, набирайся сил. Вечером, как стемнеет, мы с Сергеем зайдем за тобой.

Как было условлено, вечером, втроем, мы отправились по подсказанному тетей Шурой адресу. Пока мы шли, Николай объяснил план действий. Я только должен был вызвать доносчика из дома, остальное они брали на себя. Я предложил разыграть роль связного жандармерии: скажу, что его вызывают. Ведь в жандармерии он видел меня беседующим с гауптманом, даже жующим бутерброд в его присутствии.

Николай и Сергей согласились с моим предложением.

Не знаю почему, но у меня отлегло от сердца. Вся ночь и следующий день ушли на перебазирование. Нужно было срочно съезжать из дома, выслеженного доносчиком. Только вечером, и то ненадолго, появился Николай. Он принес еду и несколько немецких документов для перевода, а также захватил фотоснимки базарной площади с виселицей. Снимки запечатлели момент казни советских граждан в первые дни оккупации. Фотографировал Николай сам из окна дома.

В связи с перебазированием, связь с центром у подпольщиков временно нарушилась. Надо было подождать, когда она будет восстановлена, и определится моя дальнейшая участь.

9. Облава и снова побег

Уже на следующий день, во время кратковременной вылазки мы с Сергеем попали в облаву. Уйти не удалось. Началась поголовная проверка документов. Сергея отпустили, а таких, как я, без документов, задержали. Сергей ничем не мог мне помочь. Больше всего я боялся, что меня опознают жандармы. Нас заперли в большом сарае возле железной дороги. Все уже знали о предстоящей отправке на работу в неметчину. Некоторые не скрывали своего намерения бежать. Это совпадало с моим желанием. Решили держаться вместе. На вторые сутки ворота открыли, и нас привели на вокзал, где уже стоял товарный состав. Большая часть вагонов была заполнена людьми, забранными, как выяснилось, из прилегающих к городу сел и деревень. Многие имели при себе кое-какие вещи и продукты на дорогу, и только мы, взятые при облаве, были налегке.

Кругом стоял шум. Одни плакали и причитали, другие пришли с узелками, чтобы передать их отъезжающим. Толпу провожающих сдерживала цепочка солдат и полицаев. В последний момент, перед тем как началась погрузка, в толпе провожающих появился Сергей. Он подал знак. Я приблизился к цепочке и поймал брошенный им небольшой сверток. Развернуть его не успел. Началась посадка. Прежде чем запустить нас в вагоны, каждого обыскали. Пришлось развернуть сверток. В нем были продукты на дорогу и коротенькая записка. Хотел спрятать ее, но не успел. Полицай прочел и, к моему удивлению, вернул. В записке пожелание доброго пути и привет от незнакомой девушки. Ничего не поняв, я сунул записку в карман.

Нашей, сговорившейся бежать, пятерке, удалось попасть в один вагон и занять места на верхних нарах у люка. Как только двери вагона закрылись, я достал записку. Еще раз перечитал ее и тут вспомнил о приеме тайнописи, с которым меня ознакомил Николай. Этот простой способ не требовал специальных составов. Нужны только два листка бумаги, зеркало или кусок стекла и карандаш. Один из листов смачиваешь в воде, накладываешь на зеркало (или стекло), сверху кладешь сухой лист и на нем карандашом пишешь с нажимом нужный текст. На нижнем влажном листе остается оттиск написанного. Верхний лист уничтожаешь, а нижнему даешь просохнуть. Оттиск делается невидимым. На высохшем листке пишешь любой, ничего не значащий текст. Для прочтения скрытого текста достаточно увлажнить листок. Что я незамедлительно и сделал – провел языком по строчкам. Из записки следовало, что я должен проникнуть в центр военной промышленности Германии, в город Эссен. Обосноваться там и дать о себе знать любым способом по указанному в записке адресу. Я воспринял содержание текста как задание Центра, полученное подпольщиками в последний момент. Хотя не уверен, что именно все так и было. Впрочем, риск для Центра невелик, а перспектива получения разведданных в случае, если мне удастся проникнуть на военные заводы Круппа, – весьма заманчива. Так или иначе, начиналась настоящая работа.

Итак, надо было сделать выбор: бежать из эшелона и добираться в Эссен самостоятельно или остаться и ехать вместе со всеми в Германию, а там постараться попасть в нужный мне город. В пользу второго варианта была надежная и быстрая доставка за «казенный счет». Но при этом можно было угодить и в концлагерь при шахте или руднике, в противоположной от Эссена части Германии. А оттуда уже дороги назад не будет. Решил бежать вместе с товарищами, тем более что отказ от побега был бы расценен как малодушие и предательство. А это было, пожалуй, самым веским аргументом. За чтением записки и размышлениями даже не заметил, как поезд тронулся.

Мы обсудили с товарищами возможные варианты побега и решили: лучше всего бежать через люк. Но для того чтобы открыть его изнутри, нужно прорезать дощатую обшивку вокруг двух болтов, удерживающих стальную крышку люка. К счастью, одному из нас удалось припрятать обломок ножовочного полотна.

Как только все уснули, мы принялись за работу. Обломок ножовки обернули тряпкой, чтобы не резало руку. Работали, лежа на спине или на боку, и только во время движения поезда.

К исходу первой ночи, сменяя друг друга, едва осилили половину толщины обшивки, а на ладонях уже вздулись волдыри. Только к середине второй ночи образовалась небольшая щель вокруг болта. Днем работу прекращали и только с наступлением ночи снова брались за дело. Лишь на третью ночь наконец одолели обшивку вокруг второго болта. Люк свободно открылся.

Сборы были недолгими. Обитатели вагона спали крепким предутренним сном. Из открытого люка потянуло сыростью. Моросил дождь. На еще темном небе не видно ни луны, ни звезд. Это было нам на руку. Вот только поезд шел слишком быстро. Было бы совсем некстати после стольких стараний сломать себе шею. Ведь люк находился у самой крыши вагона. Но медлить нельзя. Ночь подходила к концу.

Мы сгрудились у люка в нерешительности. И вот тогда быстрый и смелый Керим, тот, что сумел пронести обломок ножовки, снял с шеи шарф, привязал его к крышке люка и ловким движением скользнул в проем. Он спускался вниз, перебирая руками по шарфу. Еще мгновение и, оттолкнувшись от вагона, исчез в темноте. Вслед за Керимом в люк пролез я. Встречный поток воздуха обрушился на меня, стараясь оторвать от шарфа. Я повис, не в силах разжать пальцы. Вверху из люка выглядывали напряженные лица товарищей, внизу громыхали колеса. Захотелось вернуться обратно на нары, в обжитое тепло вагона. Но это состояние безволия продолжалось недолго. Я спустился ниже. Уже можно было различить мелькание шпал соседнего пути, они сливались в сплошную серую дорожку, разрезанную двумя уходящими вдаль рельсами. Вот и конец шарфа. Ноги оказались на уровне колес. Движением воздуха меня развернуло спиной вперед и тянуло под колеса. Пришлось подтянуться немного обратно, вверх. Только теперь, получив опору для ног, смог развернуться. С силой оттолкнулся от вагона и разжал пальцы...

На земле несколько раз перевернулся и ударился обо что-то твердое. Первое, что увидел, придя в себя, были удаляющиеся красные огни последнего вагона. Я лежал на рельсах возле стрелки и не мог пошевельнуться от боли. Начинало светать.

Оставаться на рельсах было нельзя, и это заставило отползти в сторону. Здесь и нашел меня путевой обходчик. Сказал ему, что сорвался случайно с подножки поезда. Пока он возился со мной, помогал подняться на ноги, возле нас остановилась дрезина, с двумя немецкими солдатами. Они, ни о чем не спрашивая, посадили меня на дрезину и отвезли в лагерь недалеко от вокзала. Это был город Перемышль.

На большой территории за колючей оградой было собрано много мужчин и женщин. Здесь, на утрамбованной тысячами ног голой земле, я проспал до вечера. Боль немного утихла, и я смог подняться. С радостью убедился, что кости целы. До темноты бродил по лагерю, заглядывал во все уголки в надежде увидеть кого-либо из товарищей по побегу, но тщетно. Подошел какой-то парень и заговорил с сильным нерусским акцентом. Он рассказал, что вчера отсюда несколько партий фашисты отправили в душегубку, а затем сожгли в крематории. Ни одному человеку не удалось спастись. Он предлагал этой ночью совершить побег всем лагерем. Его план был явно нереальным и мог привести только к гибели многих людей. Да и сам он не внушал доверия. Кроме того, к чему бы немцам, нуждающимся в рабочей силе, уничтожать здоровых людей.

Рано утром все были разбужены криками полицаев. Они уже успели отделить большую группу мужчин. Раздалась команда:

– С вещами, становись!

Тех, кто пытался вырваться из оцепления и скрыться в общей массе, охранники тут же отбрасывали обратно, награждали ударами палок. Видимо, слух о душегубке успел распространиться по лагерю. За воротами конвой отсчитывал пятерки. Оказавшись в группе отобранных, мне ничего не оставалось, как стать в строй. Нас повели в сопровождении конвоя с овчарками. Люди шли, обреченно понурив головы. У некоторых подкашивались ноги. Одни вспоминали молитвы, другие плакали или проклинали фашистов.

Впереди показалось мрачное одноэтажное здание. Над ним возвышалась кирпичная труба. Из нее шел густой дым. По колонне пробежал ропот. Люди замедлили шаг. Конвою стоило больших усилий с помощью овчарок загнать всех внутрь. Мы оказались в довольно просторном помещении. Посредине стояли два решетчатых контейнера на колесах. Всем приказали раздеться догола и сложить одежду в контейнеры. Затем нас перегнали в другое помещение с бетонными скамьями. Над головами несколько рядов труб. Все замерли в ожидании, что вот-вот послышится шипение газа... Действительно, в трубах что-то зашипело, но вместо газа Из множества мелких отверстий полились струи теплой воды...

Из бани нас повели на вокзал и сразу же погрузили в товарные вагоны с решетками на открытых люках и конвоем в каждом вагоне.

Поезд шел всю ночь, а утром, когда мы проснулись, сразу почувствовали, что едем уже по территории Германии. Мы проезжали мимо селений с аккуратными домиками. Их красные черепичные крыши среди зелени деревьев торчали, словно подосиновики в траве. Поля четко расчерчены на аккуратные прямоугольники разных размеров и оттенков. Часто встречались многочисленные стада коров и овец. Все здесь говорило о благополучии, ничем не напоминая о войне. Мы были в пути уже вторые сутки. Останавливались редко и только на перегонах, минуя станции. Но вот поезд подошел к вокзалу небольшого городка. Заметно было, что здесь нас ждали. На платформе, на равных расстояниях по ее длине, были расставлены столы с множеством бумажных кулечков. Возле каждого стола суетились девочки-подростки в форме гитлерюгенда. На перроне столпилось довольно много любопытных. Здесь же стояли несколько человек в коричневой униформе. На рукавах красные повязки с черной свастикой в белом кружке.

Как только поезд остановился, девочки начали подносить к вагонам кулечки. В них оказался вареный картофель. В моем кулечке были три неочищенные холодные картофелины. Я обратил внимание, как девочки передавали кулечки. Они делали это со смесью брезгливости и испуга – боялись, чтобы наши руки не коснулись их рук, словно они имели дело с прокаженными. Протягивали кулек и тут же поспешно отдергивали руку, едва наши пальцы касались кулька. Так с опаской кормят голодных зверей. Если кулек падал на землю, девочки начальственно покрикивали.

Конечным пунктом оказался город Вупперталь. Здесь находился распределительный лагерь, а вернее, базар невольников. Сюда за дармовой рабочей силой съезжались «купцы» – представители фирм, концернов, ведомств. Отсюда людей, вывезенных с оккупированных территорий, развозили в различные районы Германии.

Лагерь состоял из нескольких десятков сборно-щитовых бараков, огороженных колючей проволокой. Бараки были переполнены, и вновь прибывшим пришлось разместиться прямо на асфальте возле бараков. Наступила ночь, угомонились заключенные...

Неожиданно тишину разорвал рев сирен и грохот зениток. Охранники в черной униформе стали палками поднимать нас с асфальта и загонять в набитые до отказа бараки. Им помогали овчарки.

Сирены в эту ночь не умолкали. Едва успевал отзвучать сигнал отбоя, как тишину снова взламывала очередная воздушная тревога, и где-то не очень далеко рвались бомбы. Сам лагерь в эту ночь не бомбили, но я представил, каково должно быть там, в Эссене, в самом центре германской военной промышленности.

С наступлением дня началась распродажа живого товара. Среди покупателей были и бауэры, так здесь называли фермеров. Эти выбирали особенно тщательно. Щупали мускулы, заглядывали в рот. Попасть на ферму к бауэру, где нет ни колючей проволоки, ни жестокого лагерного режима, ни бомбежек, считалось большой удачей. Жизнь на ферме не грозила голодной смертью и имелась реальная возможность для побега. И если пробиться на родину через всю Германию и Польшу представлялось маловероятным, то пробраться, например, во Францию или Бельгию было хотя и сложно, но осуществимо. Словом, жизнь на ферме по сравнению с лагерем казалась почти райской. Когда выяснилось, что бауэры отдают предпочтение семейным парам, многие парни и девушки тут же стали заключать словесные брачные союзы. Но больше всего шансов попасть на ферму давало хотя бы небольшое знание немецкого языка. Владение им предоставляло мне возможность выбора. Соблазн был велик. Но меня интересовал только Эссен и я надеялся, что будут «покупатели» и от Круппа. Чтобы попасть туда, я вслушивался в разговоры охранников между собой. Так я узнал, что на днях ожидается отправка большой партии рабочих-специалистов на заводы Круппа в Эссен. Это было как раз то, что мне требовалось. Чтобы не угодить куда-нибудь еще, забрался в самый дальний угол барака и решил не попадаться никому на глаза. Но вскоре меня разыскали мать и дочь из нашего эшелона. Они знали, что в пути мне пришлось обратиться к охранникам по-немецки, когда потребовалась помощь больному из нашего вагона. Мать предложила «пожениться» с ее дочерью, чтобы всей «семьей» втроем попасть к бауэру на ферму. Женщина вкратце рассказала их историю. Они ленинградки, война застала их на Украине. Эвакуироваться не успели и вот попали под отправку в Германию.

Ферма представлялась им единственным спасением. Мать не сомневалась, что и для меня такой вариант был бы наилучшим. Во время нашего разговора я видел только смущенные глаза девушки. Ее лицо и фигуру скрывал большой старушечий платок. Такой наряд не по сезону показался мне весьма странным, но когда мать сняла с нее платок, стало видно, что маскировка была оправданной. Девушка была очень хороша собой. Она не могла не заметить, какое впечатление произвела на меня, и ответила доброй, застенчивой улыбкой. Она совсем смутилась, когда мать сказала, что не против иметь меня зятем и по-настоящему.

Да, это была ирония судьбы. Я вынужден был отказаться от этого доброго и столь заманчивого предложения и даже не мог объяснить им истинную причину отказа.

Крупповские представители не заставили себя долго ждать. Я назвался электриком, и с сотней токарей, металлургов, химиков, энергетиков был отправлен в Эссен, главный город промышленного Рура и конечную цель моего долгого пути.