Текст книги "Синдром удава"

Автор книги: Борис Витман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

14. Экзамен на зрелость

Рассвет только начинался. Я зашел в привокзальный буфет, чтобы за чашкой кофе дождаться начала дня. Приглушенно звучал вальс Штрауса «На прекрасном Голубом Дунае». Захотелось взглянуть на эту прославленную реку. Я вышел на улицу и направился пешком в сторону Дуная. Улицы были еще пустынны. Озаренная первыми отблесками солнечных лучей, весенняя Вена показалась мне сказочно прекрасной. Город по-настоящему еще не ощутил войны. Я шел по бульвару, расположенному посредине очень широкой улицы. От проезжей части его отделяли ровные ряды деревьев и аккуратно подстриженные декоративные кустарники. По обеим сторонам возвышались неразрушенные дома. Причудливые формы барокко чередовались со строгой готикой. Пройдя несколько кварталов, я вышел к Дунаю. Дорога вела к мосту. Дошел до его середины и перегнулся через перила, чтобы с высоты посмотреть на воду.

Должен признаться, что к водной стихии у меня особое тяготение еще с детских лет. Возможно, в прошлой жизни я был дельфином. К ним питаю почти родственные чувства и даже пытаюсь подражать и в стиле плавания, и в нырянии на глубину. Очень завидую их способности не тратить время на сон, включая попеременно в работу оба полушария головного мозга, а также способности долгое время оставаться под водой.

...Много позже, вернувшись домой, я около тридцати лет состоял в спасательной службе Центрального плавательного бассейна «Москва». Зимой и летом, через день, до основной работы дежурил в ластах и в маске. Прошел подготовку в школе аквалангистов на Черном море. Спасение тонущих стало моим хобби. Правда, за всю жизнь спасенных наберется не более десяти человек, а двоих, хотя и вытащил на берег, но откачать не смог. Не помогли ни искусственное дыхание, ни массаж сердца.

Свой лицевой счет спасенным открыл, когда мне было тринадцать лет. А своеобразным моим рекордом стало спасение одновременно двух мужчин. Произошло это 8 марта на озере в подмосковной Балашихе. В воде оказался детский мяч. Отец ребенка, изрядно взбодренный вином по случаю праздника, разделся до трусов и поплыл за мячом, который ветром относило все дальше от берега. К тому же он упорно сопротивлялся и выскальзывал из рук. Приятель отца не удержался и поплыл помогать. От не очень слаженных усилий мяч еще дальше отдалился от берега. Оба пловца заметно устали. Ледяная вода сковывала движения. Им стали кричать, чтобы они возвращались. Но на обратный путь у них уже не хватило сил, и оба начали захлебываться... Из-за контуженного позвоночника мне не очень хотелось лезть в ледяную воду. Но ничего другого не оставалось... Когда подплыл к ним, оба едва держались на поверхности. К счастью, животного страха в глазах еще не было (возможно, потому, что были под «градусом»). Сказал им, чтобы легли на спину и не дергались. Стал поочередно толкать их к берегу. Надо отдать должное, они проявили выдержку. Вот только часть водки с праздничного стола пришлось употребить на растирание.

А еще курьезный случаи произошел в городе Иванове на реке Талка. В субботний день, свободный от командировочных дел, пришел на реку искупаться и позагорать. Вдруг слышу призыв о помощи. Мужчина барахтается в воде недалеко от берега и просит спасти. Как обычно, не раздумывая, бросился в воду, даже не сняв солнцезащитные очки. Подплыл, а он показывает в сторону середины реки, там женская голова то покажется на поверхности, то скроется... Вынырнул сзади и сразу взял ее голову обеими руками под подбородком, чтобы не мешала плыть. На берегу передал ее перепуганному насмерть мужу. Пока она плавала, муж играл в волейбол... Мужчина, позвавший на помощь; поступил разумно. Спасать человека, плохо плавая и не зная приемов – опасно. Вместо одной тонущей, могло оказаться двое.

Всякие бывали случаи. Словно нарочно я оказывался там, где пытались тонуть. Чтобы не потерять форму, я и сейчас, на закате жизни, продолжаю регулярно плавать...

Мои размышления прервал полицейский. Его тяжелая рука опустилась на мое плечо...

– Криминальная полиция, ваши документы!..

Первой реакцией было броситься вниз, в реку. Прыжок с моста, может быть, и давал какой-то шанс на спасение, но полностью исключал возможность остаться в Вене. Мысли с лихорадочной быстротой проносились в голове, когда внимание сконцентрировалось на слове «криминальная»... Ведь моим противником было гестапо. И, уже протягивая документы, догадался: полицейский, по-видимому, принял меня в этот ранний час за самоубийцу, решившего утопиться. Полицейский просмотрел документы, извинился. Расспросил о бомбежках Эссена и о ранении. Пожелал доброго здоровья и даже объяснил, как добраться до управления учебными заведениями.

Хотя эта первая венская встреча доставила мне несколько весьма неприятных секунд и могла стать роковой, но в то же время она явилась проверкой годности моих документов, да и нервной системы тоже.

В управлении высшими учебными заведениями, куда я обратился, начальником отдела оказалась элегантная женщина лет тридцати. Она ознакомилась с документами, мило улыбнулась, но пристальный взгляд ее серых проницательных глаз оставался холодным, и мне даже показалось, что под модным жакетом скрываются нашивки штандартенфюрера. Позже выяснилось, что ее отдел, ведавший иногородними и иностранными студентами, был связан со службой безопасности. А сама фрау доктор помимо ученой степени действительно имела эсэсовское звание. Она устроила мне настоящий допрос, выясняя степень чистоты моего арийского происхождения, а также политической благонадежности.

Этот первый экзамен я выдержал благодаря тщательно подготовленной и выученной легенде. Однако сам факт моего появления в Вене и кое-какие другие детали, связанные с эссенскими событиями, все же вызвали подозрения у проницательной фрау доктор. За мной был установлен негласный надзор.

Эссенские подпольщики по договоренности с австрийскими коллегами из соображений безопасности не дали мне никаких адресов или явок. Гюнтер предупредил, чтобы я ничего не предпринимал и что контакт со мной венские товарищи установят сами, как только сочтут это возможным. Такая предосторожность показалась тогда перестраховкой, но время подтвердило их правоту и предусмотрительность.

Получив направление в студенческое общежитие, отправился по указанному адресу в IX район города, на Порцеллангассе. Меня поместили в комнату, где жили еще двое студентов.

Отправляясь в Вену, я отказался от денег, собранных эссенскими товарищами. Взял только небольшую сумму на дорогу. Теперь мне нужен был постоянный заработок для оплаты общежития, на питание и зимнюю одежду. Уже на следующий день пошел устраиваться на работу по объявлению в газете. Выбор остановил на керамической мастерской неподалеку от общежития, куда требовалась неквалифицированная рабочая сила. Мастерская принадлежала молодым супругам, выпускникам художественного училища. В мастерской изготавливалась керамическая посуда, а также недорогие украшения. Разработку эскизов, изготовление опытных образцов и роспись изделий выполняли сами хозяева. Мне поручили заполнять глиняной массой гипсовые формы для изготовления керамических пепельниц. Работа была не сложной, но утомляла однообразием. Стоять девять часов у верстака, вминая большими пальцами рук глину в полость форм – не такое уж приятное занятие. В первую получку я расплатился за общежитие и за посещение платных общеобразовательных курсов. Для поступления в высшее учебное заведение требовался аттестат зрелости. Оставшихся денег едва хватило на самое скромное существование. К счастью, при общежитии имелась небольшая кухня, где можно было готовить себе пищу. Здесь я познакомился со студентом-че-хом по фамилии Видличка. Он старался обратить меня в свою вегетарианскую веру и научил готовить овощные блюда. Кроме мяса, он был противником табака и вина. Вегетарианский рацион в финансовом плане оказался для меня весьма подходящим. Мы подружились и поочередно готовили пищу.

Однажды я принес из мастерской ком глины и, покорпев несколько часов, вылепил настенную маску Мефистофеля. Показал ее шефу. Маска понравилась, и меня тут же перевели в разряд лепщиков. Вскоре, когда маски получили хороший сбыт, со мной заключили контракт.

Это решило сразу несколько проблем. Теперь можно было работать дома. Я снял небольшую комнату с отдельным входом в одноэтажном особняке на Вальрисштрассе в XVIII районе.

В конце лета закончил подготовительные курсы. На очереди были экзамены. Чтобы подготовиться, сократил время сна до трех часов в сутки. Сейчас даже не верится, что организм мог выдержать такое издевательство. Как ни странно, экзамены сдал, и был зачислен заочным студентом первого курса архитектурного факультета Высшей технической школы.

Участие в экскурсиях, организуемых деканатом, давало возможность в оставшиеся до начала занятий дни лучше ознакомиться с Веной и ее окрестностями.

Одна из них – поездка на теплоходе по реке – имела для меня немаловажные последствия...

Утром небольшой прогулочный теплоход отошел от причала и медленно поплыл вниз по течению. День выдался пасмурный, и экскурсантов набралось немного. Я вышел на палубу. Здесь никого не было, и только на корме спиной ко мне стояла девушка. Она опиралась на поручень и смотрела на пенящийся за кормой след. Мне подумалось, что она, может быть, так же одинока. Я подошел ближе и стал тоже созерцать воду, украдкой наблюдая за незнакомкой. Наконец наши взгляды встретились, и мне показалось, что она чем-то опечалена. Девушка не проявляла никаких признаков расположенности к знакомству. Именно это и дало повод заговорить с ней.

Дело в том, что с некоторых пор я стал замечать «опеку». Кое-кто из студентов усердно старались войти ко мне в доверие и вызвать на откровенность за стаканом вина. Приходилось делать вид, что охотно пью с ними, но чтобы оставаться трезвым, отлучался время от времени в туалет, применяя доступный мне наипростейший способ... Разыгрывая опьянение, подливал им вина, настаивая, чтобы они непременно выпили до дна, пользуясь известным и почти международным принципом: «Ты меня уважаешь?» Кончалось тем, что опьянев, они изливали мне душу, выбалтывая то, что должны были держать за зубами. После таких «товарищеских встреч» незадачливые кандидаты в друзья больше не появлялись.

Нетрудно было догадаться, что эта опека явилась препятствием для установления контакта со мной венскими антифашистами.

Позже выяснилось, что венская служба безопасности послала запрос обо мне в Эссен. К счастью, оправдался наш расчет на полный паралич всех служб после январской бомбежки, от которой Эссен долго не мог оправиться. На запрос из Вены не смогли сообщить ничего вразумительного и порекомендовали обратиться в Берлин, который к тому времени сам стал объектом непрерывных массированных бомбардировок. Из Берлина запрос переадресовали снова в Эссен. На том счастливый для меня треугольник пока замкнулся. Пока...

Путешествия на воде обычно располагают к лирическому общению, – по крайней мере тогда мне так казалось. Постепенно между девушкой и мной завязался разговор. Беседовали на отвлеченные темы, преимущественно об искусстве. Интерес к ней еще более возрос, когда по окончании прогулки она не позволила проводить себя и не дала номер телефона, что меня, конечно, огорчило. В многолюдном городе я чувствовал себя чужим и одиноким. Место работы девушка также отказалась назвать. Оставалась лишь слабая надежда на случайную встречу. Каковы же были мои удивление и радость, когда однажды встретил ее в кафе. Мне показалось, что и она рада этой встрече. У нее оказался свободный день, и мы отправились побродить по аллее венского леса. Я пока ничего не знал о ней. Кроме разве того, что ее зовут Мария. Причем мне и не хотелось ни о чем ее расспрашивать, чтобы не получить встречных вопросов. С этого дня мы стали встречаться довольно часто. Жизнь становилась не столь безрадостной.

Но вскоре моему лирическому настрою пришел конец. Как-то вечером на улице я увидел Марию. Она шла впереди метрах в пятидесяти. Ускорив шаг, я почти догнал ее, но меня опередил мужчина в форме офицера службы безопасности. Совершенно неожиданно он вышел с боковой улицы. Они поздоровались и пошли рядом, оживленно беседуя. Я продолжал идти сзади и по обрывкам фраз догадался, что стал свидетелем случайной встречи сослуживцев... Хотя разговор ничего особенного, тем более секретного, не содержал, он мог вестись только между сотрудниками одной организации.

Я замедлили шаг и отстал, ругая себя, как последнего дурака, за непростительную оплошность. Только теперь мне стало ясно, что наше знакомство на теплоходе не было случайным. С другой стороны, я успокаивал себя тем, что ни слова не сказал лишнего. Все взвесив, я решил пока ничего не говорить Марии. Мы продолжали встречаться. Но теперь от моего внимания не ускользало ни одно се движение, ни одно слово. Увы, сомнений не осталось: я имел дело с квалифицированным агентом, направляемым опытной рукой.

Все эти дни я находился во власти недобрых предчувствий и тревожных ожиданий. И вот, придя домой, увидел повестку. Меня вызывали в здание парламента. Указывался номер комнаты. Парламентом называлось великолепное по своей архитектуре беломраморное здание на самой широкой улице Вены – Рингш-трассе. Прежде в этом здании находилось правительство республики. Теперь здесь размещались какие-то нацистские службы. Я терялся в догадках о конкретной причине вызова.

15. Поединок с венской службой безопасности

На следующий день в указанное время я поднялся по мраморным ступеням наружной парадной лестницы мимо огромных скульптур античных богов, лошадей и золоченых колесниц. Предъявил повестку охране и вошел в здание. Мелькнуло: удастся ли так же беспрепятственно выйти обратно?

В конце длинного коридора постучал в массивную дверь. Ответа не последовало. Надавил на ручку – дверь легко и бесшумно отворилась. Я оказался в просторной полутемной прихожей с тяжелыми портьерами. Стал искать дверь, запутался в складках ткани и уже хотел вернуться обратно, но чей-то голос назвал меня по фамилии и пригласил войти в дверь, которая оказалась за портьерой. Похоже, что за мной и здесь скрытно наблюдали.

Кабинет, куда я вошел, был огромен, и человек за массивным письменным столом показался маленьким и тщедушным. Кроме него, в кабинете никого не было. Дневной свет почти не проникал сквозь зашторенные окна, и только на столе ярко светила настольная лампа. Я сел в указанное мне кресло, свет лампы, отраженный рефлектором, ударил в лицо. И обстановка, и человек со сверлящим взглядом, его непринужденные манеры, холодная улыбка и вкрадчивый голос подсказали, что на этот раз предо мной был серьезный противник.

Вероятность такой встречи не была неожиданностью, особенно когда заметил за собой слежку.

Внешне хозяин кабинета скорее напоминал чиновника, чем военного. Он был в несколько старомодном черном костюме. В свете настольной лампы его совершенно лысый череп тускло отсвечивал желтизной. Задавая вопрос, чиновник слегка привставал с кресла, опирался о крышку стола длинными костлявыми руками с разведенными в стороны локтями и очень напоминал паука, готового ринуться на свою жертву.

– Для начала, господин Витвер, расскажите подробно о себе.

Я стал рассказывать биографию по заученной легенде, слегка растягивая слова. Делал паузы между фразами и морщил лоб. При этом, как бы по привычке, иногда касался пальцами шрама на го-і лове. Этот жест, как я и рассчитывал, не остался незамеченным. Чиновник осведомился о ранении и поинтересовался, не отразилось ли оно на памяти? Я ответил, что некоторые, особенно фронтовые, моменты совершенно выпали из памяти и что раньше таких провалов не было. Чиновник часто прерывал меня, уточнял детали. Иногда он просил повторить уже рассказанные места биографии, требовал новых уточнений. Сами по себе повторения, в пределах заученной легенды, меня не затрудняли, но уточнения, не предусмотренные ею, таили в себе двойную опасность. Во-первых, они не были увязаны с действительностью, во-вторых, возвращаясь к ранее рассказанному, я мог запутаться в придуманных уже во время рассказа данных. Сам допрашивающий, судя по всему, обладал отличной памятью. Сначала его корректный, спокойный тон и то, что он был австрийцем, о чем свидетельствовал его венский диалект, несколько приободрили меня, но вскоре стало ясно, что этому неказистому на вид человеку незачем было повышать голос и прибегать к угрозам. Его сила была в уме и опыте. Чиновник был уверен в своей победе как профессионал над любителем. Чтобы не попасть в западню, я старался все, что не входило в легенду, отнести к провалам в памяти. Но объем придуманного становился все больше и больше. Все это уже трудно было удержать в голове. У меня действительно начало стучать в висках и было такое ощущение, что голова переполнилась всеми этими подробностями и уточнениями. Я должен был одновременно мыслить в двух направлениях. Придумывать ответы на вопросы чиновника и в то же время предугадывать очередной выпад, чтобы не дать застигнуть себя врасплох. Сперва эта раздвоенность мешала мне сосредоточиться, но вскоре я как бы заставил раздельно работать полушария мозга. В то время как одно вело смысловой бой, другое – анализировало ситуацию, помогало избегать расставленные ловушки. Позже, как ни старался, так и не смог восстановить в себе эту способность, возникшую в минуту крайней опасности. Именно это второе мышление подсказало мне, что у контрразведки нет конкретных улик, и весь расчет строился на том, что если я не тот, за кого себя выдаю, то при умелом допросе допущу оплошность.

Такое открытие меня несколько ободрило, и я даже позволил себе немного поиграть со своим собеседником. Увел беседу в сторону, в область архитектуры и искусства. Этим дал себе некоторую передышку, но, видимо, переборщил. Чиновник прервал меня и заявил, что хотя рассказанная мною биография выглядит складно, но в произношении отдельных слов и построении фраз проглядывает иностранный акцент...

– Чем вы, господин Витвер, объясните это? Может быть, немецкий не является вашим родным языком, а свободное владение им – заслуга умелых наставников в Лондоне или Москве? – спросил чиновник.

Я не отреагировал на вопрос и высказал неудовольствие тем, что меня все время перебивают и не дают рассказать все по порядку.

Возможность такого вопроса была предусмотрена легендой, и мне не пришлось импровизировать. Согласно этой легенде, мой отец еще до войны уехал вместе с семьей работать по контракту в Польшу, в город Львов (в этом городе до войны я проходил службу в Красной Армии). Моя мать, по этой же версии, вскоре умерла, и мое воспитание было поручено гувернантке русского происхождения. Отец часто отлучался в командировки, и я значительную часть времени проводил вместе с ее сыновьями. А после вторичной женитьбы отца остался в семье гувернантки. Вместе с ее сыновьями посещал русскую частную школу. В течение нескольких лет дома и в школе я говорил только по-русски и даже начал забывать свой «родной» немецкий язык. Только с началом войны, после присоединения Польши к рейху, почувствовал зов родины, вернулся домой и был призван в вермахт. После демобилизации по ранению вернулся в Эссен, откуда и прибыл сюда, в Вену, для поступления в Высшую техническую школу по ходатайству гауляйтера Рура.

Я понимал, что даже не очень тщательная проверка вскроет много погрешностей в «моей» биографии, но сейчас важно было не дать себя запутать, чтобы избежать немедленного ареста и передачи в гестапо.

Чиновник дослушал биографию до конца и сделал вид, что удовлетворен рассказом. Он сделал паузу, и я подумал, что допрос окончен, но чиновник потребовал, чтобы я рассказал о своей службе в вермахте. Это было самым уязвимым местом моей легенды. Чтобы не обнаружить незнание, я старался избегать деталей, поддающихся быстрой проверке, ссылался на провалы в памяти. И, к своему огорчению, обнаружил, что из памяти действительно выпали даже некоторые заученные детали. Вероятно, ранение головы не прошло бесследно, а возможно, сказалась чрезмерная нагрузка на память в последнее время в связи с поступлением в институт. Об этом я не преминул сообщить допрашивающему, как и о том, что продолжал работать в керамической мастерской, чтобы заработать на жизнь. Для сна оставалось не более трех часов в сутки, а иногда и того меньше.

Сейчас, под ярким светом лампы и сверлящим взглядом чиновника, нужно было называть фамилии командиров части, роты, отделения, соседей по госпиталю, свидетелей ранения и массу других подробностей. А допрашивающий задавал все новые вопросы, не давая передышки.

– У вас ведь были друзья, с которыми вы хотели бы встретиться? – спросил чиновник, и в его голосе снова послышалась ирония. Показалось, что кто-то, доставленный для очной ставки, уже находится здесь и ждет сигнала, чтобы выйти из-за портьеры. Я подумал, что сейчас передо мной может предстать кто-либо из товарищей по побегу из эшелона или из лагеря в Эссене. Встреча с ними в этой обстановке могла стать гибельной.

В этот момент за спиной действительно послышались приглушенные ковром шаги. Кто-то приблизился и стал сзади. Мне даже померещилось, что это гауптман из сумской фельджандармерии явился, чтобы учинить обещанную тогда расправу. Теперь он стоит у меня за спиной и целится в затылок. Я ощутил холодок в том месте головы, куда было направлено дуло пистолета. Вспомнил, что подобное ощущение уже испытал, когда по дороге в Сумы меня схватили каратели и повели расстреливать. Сейчас мне неудержимо хотелось обернуться, чтобы увидеть того, кто стоял сзади, но глаза чиновника впились в меня и не отпускали. Я сделал вид, будто вошедший меня совсем не интересует. Наконец он вышел вперед и стал сбоку. К счастью, он не был мне знаком. Я с трудом сдержал вздох облегчения... В отличие от чиновника, в этом чувствовался кадровый военный, резкий и бесцеремонный. Скорее всего, он был из гестапо. По тому, как он сразу же подключился к допросу, стало ясно, что он слышал все с самого начала. Теперь под перекрестным допросом я едва успевал поворачивать голову то к одному, то к другому, отвечая на вопросы. Силы мои были на исходе. Оба допрашивающие понимали это и вошли в азарт. Чиновник тоже, видимо, утомился и уже дважды вытирал платком свой взмокший череп.

От мысли, что отсюда меня отправят за Морцинплатц, в гестапо, все тело пронизал леденящий холод. Почувствовал, что мышцы лица вдруг ослабли, и челюсть вот-вот начнет выбивать судорожную дробь. Чтобы как-то предотвратить это, хотел придержать подбородок рукой... И тут пришла спасительная мысль. Прикрыв уже открывшийся рот рукой, сделал вид, будто от скучной и неинтересной беседы меня одолела зевота. Слегка похлопывая себя ладонью по губам, как это делают некоторые люди, я извинился за непреднамеренную неучтивость. Эффект этого простого жеста превзошел все ожидания. Оба чиновника как-то сразу утратили интерес к продолжению допроса. Лица их поскучнели, погас азартный блеск глаз. Мне сказали, что вопросов больше нет, и я могу идти.