Текст книги "Синдром удава"

Автор книги: Борис Витман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

38. Мельпомена (Муза – покровительница театра)

Сравнительно сносной жизни в нашем лагпункте мы во многом были обязаны начальнику культурно-воспитательной части – КВЧ. Вот просто попался вполне приличный человек – бывает же такое? При его содействии в зоне был построен клуб-театр с балконом и даже гостевой ложей. Руководил артистической труппой опытный режиссер Константин Васильевич Крюков, тоже из заключенных. Участникам труппы разрешалось носить волосы (всех остальных стригли под машинку). Желающих попасть в артисты было, как всегда, куда больше, чем требовалось.

Меня Константин Васильевич тоже привлек к работе как художника спектаклей. А позже и как исполнителя ролей, даже сделал своим помощником в постановочном деле. Он заканчивал десятилетний срок заключения и готовил себе замену.

Он ушел на свободу – мы остались. После его ухода начальник КВЧ неожиданно предложил нам поставить пьесу Славина «Интервенция»! Странное это было предложение, ведь у нас в лагере не было заключенных женщин, а даже простое общение с вольнонаемными было строжайше запрещено. Мне пришлось основательно искалечить пьесу Славина: заменить почти все женские роли на мужские, кроме, разумеется, одной – банкирши и попутно бандерши мадам Ксидиас. Эта мадам должна была оставаться женщиной, иначе терялся весь смысл и шарм пьесы. Роль мадам Ксидиас я поручил очень талантливому парнишке, Леше, а одну из самых выигрышных ролей Фильки-анархиста – моему товарищу Славе Ивлеву.

Почти весь реквизит, костюмы, декорации, бутафорию мы делали сами. Репетировали каждый вечер после работы. Множество хозяйственных проблем, которые непрерывно приходилось решать, поглощали все свободное время, а ведь еще были и творческие – как-никак мы со своим дилетантским рылом вторгались в изящный огород Мельпомены, Музы – покровительницы театра.

Наконец настал день генеральной репетиции. Спектакль принимал сам начальник КВЧ. Все волновались, как первокурсники перед сессией, а больше всех, наверное, я. Но генералка прошла довольно успешно. Особенно хорош был Лешка в роли мадам.

Постановка была принята, и назначен день премьеры. Мой дебют в роли постановщика вроде бы удался. Возможно, об этом отрезке моей лагерной жизни я не стал бы рассказывать, если бы не следующий эпизод, связанный со спектаклем. По сценарию в конце пьесы Филька-анархист произносит такие слова: «Власти приходят, власти уходят, бандиты остаются». На одной из репетиций Слава Ивлев, исполнитель роли, произнося эту фразу, случайно повернулся к пустой ложе. Я мысленно представил, как бы это выглядело в день премьеры, когда в ложе будет восседать лагерное, а возможно, и более важное гулаговское начальство.

Я поделился своими соображениями со Славой. Мы понимали, что это нам может обойтись очень дорого, но отказаться от такой выигрышной, хотя и рискованной мизансцены уже не могли, сознавая, как это воодушевит и ободрит нашу зековскую публику, даст повод к размышлению. Очень хотелось, чтобы спектакль понравился именно им, хоть на время отвлек от мерзкой действительности, принес радость. В этом мы видели свою главную задачу, из-за этого шли на риск.

А если начальство рассердится или даже придет в негодование, а то и в неистовство, то ведь это тоже большая радость и полный праздник... Нет, что ни говори, – искусство со всех сторон обнаруживало свои манящие прелести и было сродни риску разведчика.

И вот наступил день премьеры. Через дырку в занавесе я заглянул в зал. Он был набит до отказа, заполнены даже проходы. Только гостевая ложа оставалась пустой, но с минуты на минуту ожидалось прибытие высокого гулаговского начальства. Наконец, оно появилось в сопровождении многочисленной свиты, все военные, в форме НКВД. Начальник КВЧ подал знак, и спектакль начался.

Первый акт прошел успешно. Зал бурно реагировал, взрывался аплодисментами. Не успел опуститься занавес, как за кулисами появились охранники во главе с одним из представителей свиты.

– Кто позволил использовать вольнонаемную женщину? – с таинственной угрозой обратился он прямо ко мне, как будто я публично изнасиловал его близкую родственницу. – Вам известно, что это категорически запрещено!

– Так точно, гражданин начальник! – бодро отрапортовал я и добавил, еле скрывая улыбку: – А мы ее и не использовали...

– И ты, и она будете наказаны. А теперь позови мне эту блядь.

Я отворил дверь в гримерную и крикнул:

– Мадам Ксидиас, на выход! Вас хочет видеть гражданин начальник!

Лешка пулей вылетел из гримерной, шурша юбками, виляя подкладными бедрами, играя бюстом – он уже хватил первую порцию успеха и жаждал второй, – был раскован и нагл: остановился на почтительном расстоянии и учтиво поклонился, сделав на всякий случай еще и глубокий реверанс.

– Как фамилия, где работаешь? – рявкнул начальник.

– Содержу в порту бардак, ваше благоро... – Тут он сообразил, что переборщил, и, запинаясь, поправился: – Гражданин начальник!

– Номер! Статья!

– Заключенный номер... (такой-то), статья... (такая-то), – промямлил Леша под хохот всей труппы.

Только теперь сообразил начальник, в чем дело, и припечатал:

– Десять суток ШИЗО. После спектакля!

Когда он ушел, мы начали кататься по сцене от смеха, а потом стали качать нашу «мадам», нарушив при этом бутафорию женской фигуры. В результате одна подкладная грудь оказалась на спине...

Понадобилось время, чтобы привести все в порядок. Зал выкриками и аплодисментами выказывал свое нетерпение, требуя продолжения спектакля. К счастью Лешу, не обескуражило обещанное наказание, и с появлением его на сцене зал застонал от восторга. Безупречен был и Филька-анархист. Ивлев отлично справился с ролью. Приближался момент, когда ему нужно будет произнести фразу о бандитах. Он вопросительно взглянул на меня, как бы спрашивая – стоит или нет? – Стоит! Утвердительным кивком ответил я, подхлестнутый инцидентом с «мадам Ксидиас».

И вот настал, как пел Филька в своих куплетах, «критический момент». Он обратился к зрителям и громко произнес:

– Власти приходят, власти уходят... – и, повернувшись к ложе, как бы с сожалением, завершил: – Бандиты остаются!

Что тут поднялось в зале, трудно себе представить. Зрители ревели от восторга. Все что угодно, но такой бурной реакции я не ожидал. Спектакль приостановился, его просто невозможно было продолжать, – это была овация...

В тот же вечер меня вызвали в КВЧ. Начальник был необычайно холоден. Я понимал, что ему из-за нас здорово досталось. Мне и Ивлеву запретили участвовать в самодеятельности и обоих остригли. Труппу немедленно распустили. Правда, Леша отсидел в ШИЗО только одни сутки, но его тоже остригли. Признаться, я ожидал более суровых репрессий, особенно в собственный адрес. Оно так бы и случилось, если бы не вступился за нас все тот же начальник КВЧ. Как же это я забыл его имя-отчество и фамилию – нехорошо. Такого следует помнить.

Так оборвалась моя режиссерско-артистическая карьера, едва-едва успев начаться. «Значит, не судьба», – подумал я.

Молва о нашем спектакле распространилась за пределы 6-го лагпункта, а фраза «Бандиты остаются!» стала своеобразным знаком солидарности не только среди заключенных, но и среди вольняшек.

Мой переход на работу в контору не нарушил дружбы с эстонцем Альбертом Трууссом, с которым мы вместе работали в ОМЦ. Чтобы не оставаться в лагерном бараке в свободные воскресные дни, мы выходили на работу – пользовались тем, что ОМЦ и моя контора находились в одной зоне оцепления.

Однажды Альберт пришел ко мне бледным и очень расстроенным. Его только что ограбили. Остановили трое с пиками...

Денег было немного, но забрали портсигар, памятный подарок из дома. Мы немного посидели, а потом я пошел проводить его. Надел поверх телогрейки свой самодельный черный плащ и сунул в карман бутафорский пистолет. Его изготовили в нашем столярном цехе для вновь воскресающей клубной самодеятельности. Мне как раз надо было отнести его в лагерь. Хотя пистолет был деревянный, но, покрытый черным лаком, выглядел, как настоящий. Еще мелькнула мысль: «А вдруг пригодится!». И как накаркал – в одном глухом месте, из-за укрытия вышли четверо и перегородили нам дорогу. Я шепнул Альберту:

– Иди прямо на них. Не сворачивай и не оборачивайся.

Сам пошел чуть сзади на расстоянии двух метров, делая вид, будто конвоирую. Правая моя рука была засунута в карман плаща, там я сжимал рукоятку деревянного пистолета. Когда подошли почти вплотную, я прикрикнул:

– Не останавливаться! Вперед!

Четверка нехотя расступилась, дав нам дорогу.

До ОМЦ мы дошли благополучно. К себе я возвращался один, готовый при встрече с грабителями пугануїь их бутафорским пистолетом. Но вместо грабителей был остановлен оперативником. Теперь уже мне предложили идти впереди и не оборачиваться. Я спокойно шел, знал, что меня все равно отпустят, но вдруг вспомнил про пистолет в кармане и почувствовал, как спина покрылась холодным потом. Дело в том, что в последнее время было совершено несколько дерзких ограблений. Грабитель, до сих пор не пойманный, всегда угрожал пистолетом, но ни разу не пустил его в ход. Скорее всего, пистолет был тоже ненастоящий. Как я смогу доказать, что грабил не я. За такое преступление могли запросто дать «вышку». Надо было во что бы то ни стало избавиться от пистолета. Пришлось тряхнуть стариной и вспомнить фронтовые навыки. Я мысленно прорепетировал все движения. Надо надежно отвлечь внимание конвоира, опустить руку в карман, вытащить пистолет и сунуть его в сугроб. На все не более двух секунд. Ошибка может стоить жизни. Оперативник наверняка вооружен, и у него-то пистолет, извините, настоящий, на боевом взводе, и снят с предохранителя. Все это я понимал, но выхода не было. Выбрал момент, поскользнулся, вскинул вверх левую руку и, падая, успел правой вытащить пистолет из кармана и сунуть его в снег. Все получилось, как задумал. Оперработник выругался, но ничего не заметил. Пистолет надежно спрятан в сугроб, место я запомнил. В комендатуре меня тщательно обыскали, выяснили, кто я, и отпустили. На обратном пути я подобрал пистолет и отправился в лагерь.

При возвращении из промзоны в зону лагеря всех заключенных всегда обыскивали. Мне следовало сразу отдать пистолет охране для передачи его в клуб. Но под впечатлением только что происшедшего эпизода решил проверить бдительность охраны. Переложил пистолет во внутренний карман плаща и при обыске на вахте широко распахнул пилы телогрейки вместе с полами плаща. Дал проверить карманы брюк, внутренний нашитый карман телогрейки. Потом быстро запахнул полы, подставил рукава для прощупывания снаружи и стал выворачивать боковые карманы, показывая, что они пусты. Пистолета охранник так и не обнаружил. А я понял – таким образом можно было бы и автомат в зону пронести...

После моего изгнания из храма Мельпомены клубной самодеятельностью стал руководить профессиональный актер Сергей Абрамов. Его перевели к нам из какого-то другого лагпункта. Это был исключительно одаренный, необычный и даже загадочный человек. Он талантливо исполнял драматические роли, хорошо пел, аккомпанируя себе на гитаре.

Когда он исполнял старинные романсы или баллады, зал слушал, затаив дыхание, и подолгу не отпускал его со сцены. Я видел, как под воздействием его пения травленные, непрошибаемые зеки плакали. Иногда он вдруг тайно исчезал, и никто не мог сказать, где он находится. И его ни разу не наказали. Кто-то видел его даже в городе. Поговаривали, что он владеет особой техникой гипноза или внушения и может пройти через любую вахту. О нем ходили всякие легенды, даже небылицы, но я ничему не верил, пока не познакомился с ним поближе.

Как-то в разговоре я высказал ему сомнение по поводу этой его способности. Он посмотрел на меня, как удав на кролика, и сказал:

– Если хочешь, можем часок-другой прогуляться по городу. Посидим в ресторане.

Я подумал, что он шутит, и, приняв его игру, сказал:

– С удовольствием!

– Тогда идем.

Не оглядываясь, он двинулся в направлении вахты.

Мы подходили к проходной, пересекать которую в обе стороны могли только вольнонаемные. Сергей легко и без всякого напора сказал охраннику:

– Мы скоро вернемся. – Не сбавил шаг, не приостановился, мне даже показалось, что он смотрел мимо охранника.

Невиданный случай – мы беспрепятственно вышли из зоны. Я шел как по раскаленной плите и ждал, что охранник вот-вот опомнится и выстрелит или гаркнет: «А ну, вертайсь!» Я уже видел себя в штрафном изоляторе – самом строгом... И Сергея рядом... Но все было спокойно. Никто не стрелял, никто ничего не кричал. Мы шли по неохраняемой городской земле. И тут догадка ударила, как хлестнула: «Раззява, да это же сексот – секретный сотрудник ГУЛАГа. Вот тебе и вся легенда. А я-то уши развесил!». Однако виду не подал и свое открытие решил придержать пока при себе.

Сергей хорошо ориентировался в городе, видно, бывал здесь не раз. Мы уже прошли мимо одного ресторана; он вел меня в другой, сказал, что тот лучше. Чтобы проверить свое подозрение, я предложил посетить тот ресторан, который мы уже прошли. Он не стал упорствовать, и мы вернулись. Я еще вначале предупредил его, что денег у меня всего один рубль, а он сказал, что у него и того меньше. Интересно было посмотреть, на что же он рассчитывал? Мы разделись и прошли в зал. Две официантки беседовали между собой, не обращая на нас внимания. Лишь после второго призыва одна из них нехотя подошла к столику.

– Девушка, нам бы чего-нибудь перекусить.

– Меню перед вами.

– Оно нас не устраивает, позовите, пожалуйста, директора.

Появилась сравнительно молодая женщина. Представилась заместителем директора ресторана. На лице недовольное выражение – зачем побеспокоили... И тут на моих глазах стало происходить непонятное превращение.

На лице появилась улыбка, взгляд потеплел. Она ловила каждое слово Сергея и была готова выполнить любое его желание. Он сказал, что случайно встретил своего давнишнего друге и хотел бы отметить это событие несколько торжественнее, чем позволяет меню. Он будет весьма признателен, если она поможет нам в этом... Через минуту на столе появился коньяк, хорошая закуска. Сергей с аппетитом ел, а у меня кусок застревал в горле. Я понял, что мое подозрение было напрасным. Если бы он был сексотом, зачем тогда ему было демонстрировать все это. Теперь я с тревогой ждал момента, когда придется расплачиваться. Сергей же, судя по всему, не испытывал никакого беспокойства, и когда замдиректора подошла к нам осведомиться, довольны ли мы угощением, усадил ее за стол, и мы выпили за ее здоровье. Потом Сергей поблагодарил за гостеприимство, сказал какой-то комплимент и, сделав жест, будто достает бумажник, спросил, сколько мы должны за угощение. Она наотрез отказалась получить с нас деньги...

Присутствуя при всем этом, я плохо понимал, что происходит, словно сам находился под гипнозом. Выходя из ресторана, я боялся обернуться, ожидал, что раздастся возглас: «Вернитесь!» Но и здесь, так же, как на вахте, все обошлось благополучно. Мы беспрепятственно вернулись в зону.

Вот так, в который уже раз, передо мной приоткрылся край занавеса, скрывающего необъятный мир человеческих возможностей.

39. Анна К.

В нашей ремстройконторе работала нормировщицей вольнонаемная молодая женщина Анна К. Мне довольно часто приходилось обращаться к ней по работе. Иногда она заходила просто поболтать. По отрывочным и случайным фразам можно было предположить, что в Норильске она оказалась из-за какой-то сердечной драмы. В меру привлекательна и стройна. На ухаживания вольнонаемных мужчин почти не реагировала. На левой руке носила обручальное кольцо, хотя ни мужа, ни жениха, как я знаю, у нее не было. К особо ретивым поклонникам относилась холодно и даже с некоторым презрением.

Однажды она появилась в помещении почти в невменяемом состоянии и еле выговорила:

– Только что... меня ограбили. Вот тут вот – возле самой конторы... Их двое... Молодые ребята с ножами...

У нее выпотрошили сумочку, сняла часы. Я спросил, как выглядели грабители и в какую сторону пошли. Забежал в столярный цех, сунул в карман молоток, крикнул нашим ребятам, что побежал догонять грабителей и что нужна их помощь. На мой призыв тут же откликнулся кузнец Пашка. Вдвоем мы побежали в указанном Анной направлении. Полярная ночь в преддверии весны немного потеснилась, появились утренние сумерки. Вскоре я различил шагающего широким шагом человека. Приметы совпадали с описанием Анны. Я побежал быстрее, сзади чуть поотстал Пашка. Человек шел, размахивая руками, и не оборачивался. Расстояние между нами сокращалось. Улучив момент, когда его правая рука в махе оказалась сзади, я схватил его за запястье и заломил. Парень рухнул на колени. Подбежал Пашка – в кармане задержанного мы обнаружили нож. Сомнений не осталось – это был один из грабителей. На вопрос, где его напарник, отвечать отказался. Мы повели его в направлении нашей конторы. Не успели пройти и сотни метров, как из сумрака появилось несколько силуэтов. Сначала мы решили, что это наши ребята идут к нам на помощь. Но это были не они... Еще мгновение, и мы с Пашей оказались в плотном кольце. Их было человек пять, в темных бушлатах, с поднятыми воротниками и надвинутыми на глаза ушанками. Лица почти не видны, только свирепые взгляды, ничего хорошего не обещая, устремлены на нас. Медленно подступая, они на ходу вытаскивали из рукавов и карманов кто нож, кто пику. Не знаю, кого из родных и близких вспомнил я в этот момент... Было ясно – это конец! Руки и ноги ослабели. Пойманный грабитель почувствовал, что его нс держат, и отскочил в сторону. Я вспомнил про молоток и отобранный нож, но понял, что любое движение только ускорит конец. Заточенной пикой вмиг пропорят насквозь... Дальше все было как во сне. Кольцо вдруг отпрянуло и исчезло. А из мрака уже появилась фигура в распахнутом полушубке и черном кителе. Это был вольнонаемный мастер столярного цеха Гусев и с ним еще несколько наших зеков. Появись они всего на две-три секунды позже – и опоздали бы... Но вместо того чтобы радоваться избавлению, мне вдруг стало обидно, что мы упустили грабителя. Он не мог уйти далеко, и я действительно увидел его. Он поднимался по насыпи железнодорожного полотна. Еще немного, и он скроется из виду.

Я догнал его, когда он уже спускался с противоположной стороны, снова применил прием – чуть не сломал ему руку. Он пытался вырваться, а когда не удалось, вцепился зубами в кисть моей руки (шрам на пальце остался на память). Потом мы привели грабителя в контору, обыскали еще раз и нашли часы, снятые у Анны. Гусев позвонил в спецкомендатуру и бандита забрали.

После этого происшествия Анна поглядывала на меня с удивлением и даже с любопытством. А в ближайший воскресный рaбочий день пригласила на свою территорию в конторском бараке и устроила маленький благодарственный банкет: на столе были бутерброды, в стаканах горячий чай. Для меня было очень дорого это проявление доброты и участия. Простое человеческое общение между зеками и вольными приобретало особенную ценность. Оно отодвигало кошмарную реальность, в которой подозрения, доносы, стукачество и слежка специально культивировались и поощрялись, где ненависть, подобно грязевой лавине, старалась поглотить случайно уцелевшие островки доброты и милосердия. Эта искусственно разжигаемая ненависть разлагала души, заставляла в каждом видеть врага, словно все вокруг было заполнено одними недругами.

В лагерных условиях выяснение отношений приобретало свои уродливые формы. С ними приходилось сталкиваться почти ежедневно. Ведь это и была сама действительность. Но об одном случае все же стоит рассказать.

Это произошло у меня на глазах. В плавильном цехе работала ремонтная бригада заключенных. Что-то не поделили. Трое погнались за одним по рабочим площадкам и трапам, загоняя его все выше и выше. По тому, как они за ним гнались, и по тому, как он от них убегал, было видно, что тут пощады не будет. Они загнали его на самую верхнюю площадку под перекрытием. Дальше уходить было некуда, оставалась только ферма, и он полез по ней, рискуя каждый миг сорваться. Но преследователей и это не остановило. С противоположных концов они так же полезли по ферме. Приближалась развязка. Преследуемый понял, что ему не уйти, посмотрел вниз, где как раз под ним остановился огромный ковш с расплавленным металлом, и, не раздумывая, с высоты прыгнул «солдатиком» вниз, прямо в ковш... И не промахнулся.

Причины этой трагедии мне не известны. Да и другие, кто был свидетелями, не проявили интереса. Слишком дешевой была там человеческая жизнь, и случаи жестокой расправы происходили довольно часто.

С Анной мы встречались почти каждое воскресенье. Конечно, это было очень рискованно для обоих. Даже обычное чаепитие могло окончиться расправой. Я как-то ее спросил:

– Зачем тебе этот постоянный риск?

Она ответила:

– К сожалению, нормальные люди здесь чаще встречаются і;рсди политических заключенных И ссыльных, а этих борзых, как и уголовников, мне не надо.

В один из дней Анна не вышла на работу. Я не на шутку встревожился... Оказалось, она сильно простыла и заболела. Прошло несколько дней. Я знал, что она живет одна. Может быть, ей нужна помощь... Не мог придумать, как помочь ей. Выручил снова легендарный Сергей Абрамов. Он решительно произнес: «Пошли!»

Опять, как тогда в ресторанном походе, мы беспрепятственно проплыли через вахту и вместе заявились к Анне домой. Она обомлела от неожиданности – уж больно испугалась, что нас отправят в штрафной лагерь за побег из зоны. К счастью, и на этот раз все обошлось. Вот бывает так, даже в полной безысходности, в лагерном мире случаются чудеса.