Текст книги "Алые погоны. Книга вторая"
Автор книги: Борис Изюмский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА XII
КАМЕНЮКУ ПРИНИМАЮТ В КОМСОМОЛ
К дню вступления в комсомол Артем готовился как к большому празднику. Но временами возникали сомнения: а вдруг не сможет ответить на какой-нибудь политический вопрос? Позор! И Артем лихорадочно перечитывал газеты. Потом опасность мерещилась с другой стороны: – по уставу ВЛКСМ забудет что-нибудь. И Каменюка ночью, тайком, пристраивал батарейку под кроватью – перечитывал параграфы устава. Утром приставал к товарищу, протягивая книжицу:
– А ну, проверь! Все пункты проверь!
Приближение дня приема наполнило до предела Артема чувством ответственности, возбужденным ожиданием решающего события в жизни. Во время занятия химического кружка Каменюка шикнул на хихикающего Авилкина:
– Хватит, слышишь!
– А тебе больше всех надо! – огрызнулся тот, вертя бронзовой головой.
Артем ничего не сказал, только посмотрел на Авилкина так, что Павлик мгновенно умолк.
Если Артема спрашивали теперь: «Ты правду говоришь?» С уст его готово было сорваться: «Конечно. Я же готовлюсь в комсомол!» Но что-то сдерживало напоминать об этом. И в самом молчании, достоинстве, с которым он утвердительно кивал головой, заключалось больше, чем в горячих заверениях.
Подал заявление в комсомол и Павлик Авилкин, но у него это получилось, как и многое, что он делал, очень бездумно. Можно было даже заподозрить: не хочет ли Авилкин только погреться славой вступающего? И, что особенно не нравилось Каменюке, – больно много Авилкин хвастал вступлением: скромности у человека не хватало.
Наконец, наступил день приема. Заявления рассматривало бюро третьей роты, потому что в роте Тутукина было пока только два комсомольца.
Явились на бюро гурьбой ребята из класса Беседы. Глазея, ждали событий. Пришел майор Веденкин. Алексея Николаевича не было, – его вызвали в округ. Присели на скамью Гербов и Ковалев, давший рекомендацию Артему. За длинным столом, покрытым кумачом, расположились члены бюро. На задней стене комнаты висел старательно написанный лозунг: «ВЛКСМ – верный помощник партии. Примем в комсомол самых достойных».
«Молодцы! – мысленно похвалил Веденкин, одобряя торжественные приготовления. – А то мы незаметно для себя стали обеднять прием, превратили его в будничное дело! Молодцы!».
Первым рассматривалось заявление Авилкина. Он, семеня, подошел к столу. Яснее проступили веснушки на побледневшем лице, хитро забегали зеленоватые глаза – видно, и здесь собирался финтить.
Майор Веденкин, узнав, что Авилкина хотят принять в комсомол, очень удивился этому и решил обязательно быть на бюро – ребята могут допустить ошибку.
Виктор Николаевич сидел, опираясь на палочку.
Врачи установили у него ишиас, строго-настрого приказывали лечь в больницу, но Веденкин отмахивался: «Перележу дома».
Жене говорил:
– Чудаки! Разве имеет право болеть учитель, да еще в конце четверти? От одной мысли, что программа не пройдена, что Дадико остается еще без оценки, а Максим сам не сумеет подготовить доклад – мне станет хуже…
И Веденкин утром дома кое-как лечился – мешочками с горячим песком, а к полдню упрямо ковылял в училище. Сейчас, глядя на Авилкина, он думал: «Рановато вам, Павел Анатольевич, в комсомол, рановато». Припомнились недавние его штуки: перевязал голову бинтом, желая отпустить прическу, недозволенную в младшей роте; на уроке английского языка, симулируя вывихнутую шею, страдальчески объяснял Нине Осиповне – «Нервы развинтились»; у майора Тутукина просил умиленно: «Выпишите мне, пожалуйста, на каждое утро по два яйца – для командного голоса».
Но Авилкина «раскусили» сразу и без вмешательства Виктора Николаевича, тем более, что усердно помогали этому товарищи Павлика по отделению, принявшие самое живое участие в событиях, как лично их касающихся.
– А почему ты на подсказках живёшь? – изобличающе спросил с места Сенька Самсонов, часто помаргивая белыми ресницами. Авилкин не нашелся, что ответить.
– Я думаю, – высказал твердую уверенность Сенька, – лучше своя тройка, чем чужая пятерка!
Члены бюро с ним согласились, но уточнили – самое лучшее все же своя пятерка.
– А у вас тройки есть? – корректно спросил Авилкина председательствующий, – широкоплечий, с красноватым лицом, комсомолец Толя Бирюков, из третьей роты, – отличник учебы, недавно получивший грамоту ЦК ВЛКСМ.
– Раньше были, – неопределенно ответил Павлик.
«Ну зачем юлит?» – возмущенно думал Ковалев. Он считал себя ответственным и за Авилкина, хотя и не дал ему рекомендацию, как тот ни упрашивал.
Кто-то из членов бюро, просматривая небольшую ведомость, сказал:
– Да у него и двойка, оказывается, есть…
– Я хочу быть, как Мересьев, а домашние задания выполнять скучно! – выпалил Авилкин, полагая, что этим он заранее снимает с себя какие бы то ни было обвинения.
Все рассмеялись.
Майор Веденкин счел необходимым вмешаться.
– А как вы думаете, – обратился он к Авилкину, – почему Мересьев совершил свой подвиг?
– Ну, ясно, – герой! – не задумываясь, ответил тот и победно посмотрел на учителя, – мол, получили? Засы́пать хотели!
– А что толкало его на геройство? – настойчиво продолжал спрашивать Виктор Николаевич.
Павлик растерянно молчал. Странный вопрос: ну, герой – герой и есть.
– Этого вы не понимаете, – сожалея, сказал майор и, обведя присутствующих глазами, объяснил: – Истекающий кровью Мересьев полз восемнадцать суток к своим потому, что у него развито было чувство долга. Он решил: каких бы усилий ему это ни стоило, возвратиться в строй, продолжать борьбу!.. Значит, кто хочет быть похожим на Мересьева, должен уметь преодолевать любые трудности для блага нашей родины. В училище у нас тот проявляет героизм, кто настойчиво, не жалея сил, учится. Такой человек готовит себя к будущим подвигам, закаляет свою волю.
Авилкин мотнул головой: «Ясно, мол… И я так думал…»
Председательствующий обратился к нему:
– Вы можете дать бюро твердое обещание учиться только на четыре и пять?
– Не могу! – зашнырял глазами по сторонам Павлик.
– Почему? Ведь берут же стахановцы на производстве обязательства.
– Ну да, сравнили! Наша же работа умственная! – заюлил Авилкин. – Если б мне станок дали, я бы, ого, показал! А в нашей работе разве можно точно сказать, что двойку не схватишь… Нет гарантии!
Председательствующий не выдержал, осуждающе сказал:
– Надо, товарищ Авилкин, быть серьезнее, чаще думать о чести своего училища!
Предложение поступило одно, и его приняли единогласно: «Как недозревшего, Авилкина пока не принимать. Воздержаться».
Павлик воспринял решение безболезненно. И можно было даже заметить тень удовлетворенности на его лице: «Ну, не удалось, гак не удалось. Зато на бюро был! Люди специально ради меня собирались».
Садясь на место, он уверенно пообещал:
– Дозрею!
Секретарь бюро Анатолий Бирюков настоял записать в протокол: «Комсомольцам, давшим рекомендации воспитаннику Авилкину, указать на несерьезный подход к делу».
Владимир молча корил себя: «Я недостаточно над ним поработал… Надо будет заняться основательнее»…
Пока разбирали заявление Павлика, Артем сидел ни жив, ни мертв. «И меня так, и меня!» Волнение усилилось еще и от того, что перед самым собранием Каменюке рассказали, как недавно исключили из комсомола Пашкова «за индивидуализм»… Артем спросил с тревогой: «А что это?». «Ну, это когда с товарищами не считаются и только о себе мнят», – объяснили ему. «Может, и я такой, – напряженно думал Артем. – О товарищах мало заботился, Авилкину не помогал»…
Когда Каменюка встал и почувствовал на себе десятки внимательных глаз – сочувственных и дружелюбных – на душе его сразу стало легче.
Виктор Николаевич с удовольствием посмотрел на Артема. Как вырос парень за последние два года! Сколько ему? Пятнадцать, кажется. Высокого роста, ладно сложенный, со смелым взглядом темносиних с «отчаянкой» глаз – такие трудно представить испуганными. У правого виска – память о давней уличной схватке – шрам, похожий на продолжение темной брови.
«Чудеса мгновенного перевоспитания!» – насмешливо вспомнил чьи-то слова Виктор Николаевич и усмехнулся этой выдумке досужих умов. Только упорством, неунывающей настойчивостью, твердой верой добьешься успеха в этом деле.
Были, конечно, и у Каменюки новые вывихи в поведении и, возможно, будут еще, – незачем обольщать себя и незачем идеализировать.
В прошлом году Каменюка создал у себя в роте ТОГВ и ЦСР. ТОГВ это «Тайная организация – гроза вселенной», а ЦСР – «центральный склад разведчика».
ЦСР – это была узкая, в руку длиной, дыра под печкой, заложенная ловко кирпичом. В дыре хранились: электрический фонарь, компас, фара от автомобиля и веревка, грешно добытая в прачешной.
На стенах, классных досках, тетрадях, книгах появились таинственные буквы «ТОГВ» и «ЦСР». Артем тогда бредил разведкой, упоенно читал книги о ней, выдумывал пароли, планы, шифры, даже написал письмо в школу разведчиков – спрашивал, какие условия приема? Он мечтал о подвиге в тылу врага, о том, как в неприятельской форме проникает в штаб к врагам и похищает документы огромной важности.: Вот он сидит среди врагов, а они и не подозревают ничего!.. Какая выдержка нужна, храбрость, преданность своей родине!
Тутукии, узнав о «ТОГВ» и «ЦСР», взвился, загремел о «политической подкладке дела», о «корнях», забил в набат на партийном собрании, на педагогическом совете.
Зорин, вызвав к себе Тутукина, вразумлял его терпеливо:
– Чего ты, Владимир Иванович, крик поднял? Не проще ли было бы тому же Беседе организовать кружок разведчиков, назвать его скажем… «КСВ» – кружок смелых воинов, короче, это дело выдумки – и пусть у них будет «тайный склад» (только бы мы о нем знали), да еще и сам помоги веревку достать – зачем же из прачешной тянуть?..
После раскрытия злополучных «ТОГВ» и «ЦСР», встречая Артема, – полковник каждый раз добродушно спрашивал: – Как дела, гроза вселенной?
И Каменюке хотелось провалиться сквозь землю – такими глупыми казались теперь придуманные им названия.
– Расскажите автобиографию, – обратился к Артему секретарь бюро.
Каменюка готов был к этому вопросу и все же не сразу начал. Мысли беспорядочно заметались: «Нечего рассказывать… О чем?»
– Родился – в 1932-м году… Три класса окончил… Тут война… Папа и мама учителя – их фашисты повесили за то, что прокламации писали… Наши пришли… я в Суворовское поступил…
Помолчал, выискивая что-нибудь значительное в своей биографии, и, не найдя, виновато закончил.
– Все.
А в голове неотступно звучало: «Недозрел… недозрел…»
– Вопросы к товарищу Каменюке есть?
– Есть, – поднялся маленький, крутолобый член бюро – Горкин, любитель задавать вопросы большой жизненной важности и принципиальности.
– Скажите, а вы лично участвуете в строительстве коммунизма?
– Готовлюсь стать строителем, – страстно воскликнул Артем, поворачиваясь к Горкину, – пятерку получишь, – значит уже немного подготовился… У нас всех и радость одна. На Урале домну пустили – мы все радуемся, мы тоже растем, а там узнают – суворовец хорошо учится и тоже радуются.
– Верно! – удовлетворенно, словно иного ответа и не ждал, кивнул головой – вопрошатель и сел.
Поднялась рука со скамей присутствующих. Впечатлительный Дадико, расширив большие черные глаза, спросил, замирая:
– А если ты в руки врагам попадешь и тебя, как Смирнова, пытать будут – ты что-нибудь расскажешь?
– Ни за что! – как клятву, произнес Артем. – Когда отец печатал прокламации, я их на воротах расклеивал… И если бы меня поймали, ничего не сказал бы, – стиснул он зубы.
Выступлений было немного и все такие хорошие, что Артему даже неловко стало. Только Ковалев сказал:
– Я дал товарищу Каменюке рекомендацию, – значит, ручаюсь за него… Но хочу указать ему на один его недостаток: надо, товарищ Каменюка, быть более воспитанным. Вы можете еще нагрубить товарищу, выругаться, руки в карманах держите, сплевываете на каждом шагу. Это следует прекратить.
– Прекращу, – тихо пообещал Артем, поднимая на Владимира преданные глаза.
Потом Артему жали руки, поздравляли – майор, Дадико, Сенька, какие-то ребята из других рот. Он был как во сне, выскочил в коридор. Побежал в любимый дальний угол на третьем этаже. Наедине подумать о свершившемся… Член Ленинского Союза молодежи… Всесоюзного!.. Коммунистического! Комсомольцами были Корчагин и Кошевой, Матросов, и Зоя, и Сережа Тюленин, любимый герой Артема, и когда-то отец… А теперь он тоже… Комсомолец Артем Каменюка! Когда вдумаешься в это – дух захватывает… Вот был бы папа жив!.. Жаль нашего капитана сейчас нет… Надо сделать для билета кармашек в гимнастерке, около сердца… Другу Толе Бунчикову в Горловку написать – стал членом ВЛКСМ. Эх, красота! – он оглянулся, в коридоре никого не было – прошелся колесом.
Минутой позже, серьезный и сдержанный, степенно опускался по лестнице. Теперь ведь нельзя, чтобы говорили «Каменюка недисциплинирован, Каменюка невоспитан» – нельзя.
Повстречался математик Гаршев из первой роты. Чудеса, уже знает!
– А-а, комсомолец, поздравляю! – и руку пожал. Приятно! Капитан-то Алексей Николаевич больше всех будет радоваться. Одну рекомендацию он дал…
* * *
… Майор Веденкин, опершись о палку, остановился у окна актового зала. Всматриваясь в шустрые фигурки конькобежцев на катке, пытался определить, какие роты играют? Игра называлась: «Борьба за знамя».
– Наверно, самые младшие, – решил, наконец, Виктор Николаевич. В это время фигурки на катке прекратили игру, стали поспешно снимать коньки. «Сбор по тревоге», – догадался майор.
Лучи заходящего солнца окрашивали небо причудливыми цветами. Казалось, по синему водянистому листу бумаги неумелая детская рука провела беспорядочно яркие мазки, переходящие в нежные тона от светлозеленого до оранжевого. Солнце ушло за реку. На горизонте засеребрилась узкая полоса.
«Хорошая будет погода», – подумал Виктор Николаевич, глядя на эту полосу, а краем глаза заметил рядом Артема. Знал, чего ждет Артем и сказал именно то, что нужно было в эту минуту мальчику!
– Жаль, нет сегодня Алексея Николаевича, – он бы тоже с нами порадовался…
Артем доверчиво приблизился. Обычно, в присутствии Алексея Николаевича Каменюка щепетильно сдерживал проявление своих чувств к нему, старался не выдавать их. Но сейчас при упоминании воспитателя он весь загорелся, ему очень хотелось поговорить о нем, рассказать что-нибудь такое, что возвысило бы капитана, показало его с самой хорошей стороны.
– Наш капитан в университете марксизма-ленинизма учится! – с гордостью сообщил он.
– Откуда ты знаешь? – с любопытством спросил Веденкин.
Беседа, действительно, учился в вечернем университете, но вряд ли говорил об этом ребятам.
– Он книгу Иосифа Виссарионовича Сталина, том третий, на столе в классе оставил, а сам вышел. Я смотрю – на корешке написано «Институт Маркса-Энгельса-Ленина», открыл, а там зачетная книжка нашего капитана. Все пятерки! Только одна четверка! Вот учится! Забыл, как называется тот предмет, за который четверка – диа… как-то диа…
– Диамат, – подсказал майор.
– Верно! Вы все знаете! И история ваша есть, – сообщил Артем, – ребята все понабежали, обступили меня… Всем понравилось, что история есть… Значит, наш капитан тоже учит… Ему, как и нам, даты зубрить приходится… А в книжке зачетной благодарность «За отличную учебу». Он потому и с нас так требует…
– Имеет право, – сказал Виктор Николаевич.
– Имеет, – с гордостью подтвердил Артем.
ГЛАВА XIII
НЕПРИЯТНОСТИ
Зорину долго не удавалось найти такого библиотекаря, который был бы не только знатоком книг, но и опытным воспитателем. Наконец, ему повезло. На работу в училище приняли Марию Семеновну Гриневу – маленькую, белоголовую старушку, в больших роговых очках, вечно белоснежной шелковой кофточке и черной юбке с широкими бретельками.
Неутомимая, богатая на выдумки, Мария Семеновна то устраивала выставки, то проводила читательские конференции об образах советских офицеров в книгах лауреатов; мастерила с ребятами монтажи: о пятилетке, о родном городе, о героях труда; затеивала переписку с автором новой интересной повести, а если была возможность, приглашала его в училище.
То ли потому, что была она какая-то домашняя, сердечная – с темными щелочками глаз, пухлыми проворными руками, то ли огромной была потребность детей в материнском теплом взгляде, участливом слове, но к Гриневой льнули все ребята.
К ней приходили с письмами, поверяли немудреные секреты, прибегали спросить значение того или иного слова, рассказать о споре в классе, о своих обидах и радостях. И она никого не оставляла без внимания и участия. У нее была крохотная комната, примыкающая к читальному залу, где среди каталогов, вырезок, списков она выслушивала самые ответственные тайны.
Это не было добреньким всепрощением. Мария Семеновна умела и пробрать кого следовало, и непритворно рассердиться, – но все это у нее получалось как-то по-матерински, она быстра отходила и не забывала потом заступиться, посоветовать.
Она была близка ребятам еще и потому, что потеряла на войне своего единственного сына Федю – героя-артиллериста, и ребята чувствовали, что теперь в каждом из них Мария Семеновна видит своего Федю, старается сделать их похожими на него.
… В последнее время Артем читал запоем: на ходу, пристроившись где-нибудь на подоконнике, если удавалось – на уроках, проявляя при этом редкостное умение распределять внимание между книгой под крышкой парты и объяснением учителя. Книги отнимали, Артема наказывали, но страсть углублялась и, правду говоря, к ней относились все же терпимо.
Всего два дня назад взял Каменюка «Как закалялась сталь», а сегодня уже возвращал. Читал книгу лихорадочно, с пересохшим от волнения горлом.
– Ну как? – пытливо спросила Артема Мария Семеновна.
– Замечательная! А Корчагин… Вот это человек! Всем нам пример. Трудностей никаких не боится… Наоборот… – и Каменюка, захлебываясь, стал передавать содержание книги.
– А ты заметил, как Павел боролся с дурными привычками – бросил курить и ругаться? – спросила Гринева.
Артем с недоумением посмотрел на нее, – вот уж на это не обратил внимания, но вдруг вспомнил:
– Верно! Ну, так он же все мог! Пустой болтовни не любил. Сказал – брошу курить и бросил… А как ловко Жухрая выручил! – Артем готов был уже снова предаться воспоминаниям о прочитанном, но Мария Семеновна опросила, строго глядя сквозь стекла очков:
– Говорят, ты ругаешься?
Каменюка неловко замялся, но правдиво ответил:
– Иногда, Мария Семеновна… Бывает, – просто невозможно выдержать!
– Мне это очень неприятно, – огорченно сказала она, – мой Федя никогда не ругался. Постарайся, Тема, и ты не делать этого.
«Мой Федя», «постарайся и ты» – это звучало, как «мои сыновья».
– Постараюсь, – искренне сказал Артем и твердо добавил – Слово мое верное – ругаться не буду.
– Какую же тебе книгу дать? – словно они только об этом и говорили, в раздумье произнесла Мария Семеновна. – Есть хорошая – о Фрунзе Михаиле Васильевиче.
– Дайте, пожалуйста!
Она отошла к полке и – Артему показалось – наощупь достала книгу в коричневом переплете. Протягивая ее, посоветовала:
– Ты особенно обрати внимание на твердость Арсения – так рабочие звали молодого Фрунзе. Царские судьи заранее подготовили ему смертный приговор… Во время суда, в перерыв, подбегает к Арсению защитник и предлагает: «Выступите, в последнем слове отрекитесь, молодой человек, от своих идей, скажите „заблуждался по молодости“, – вас и помилуют». Арсений очень рассердился на такое подлое предложение и возмущенно ответил: «Я убеждениями не торгую. Такой „защитник“, как вы, мне не нужен!»
Мария Семеновна умолкла.
– Что же дальше было? – весь потянулся к ней Артем.
– Приговорили Арсения к смертной казни, а он, сидя в одиночке, спокойно стал изучать иностранный язык. Потом выбрал момент и бежал.
– Здорово! Вот это герой, это я понимаю!
– Опять ты, Тема, руку в кармане держишь, – укоризненно заметила Гринева.
Каменюка виновато выдернул руку из кармана.
– Я пошел, до свиданья, Мария Семеновна, – сказал он и, нетерпеливо перелистывая на ходу книгу, скрылся в дверях.
Авилкин принес сдавать «Руководство для постройки авиамоделей». Залихватски шлепнул книгой о стойку:
– Все изучено! Теперь для прогресса надо мне книжечку потолще…
Мария Семеновна посмотрела на возвращенную книгу и нахмурилась:
– Ты не умеешь обращаться с книгами. Смотри – обложка стала грязной, надорвана. Подклей, оберни – тогда получишь следующую…
Авилкин помялся, но делать было нечего, – и с напускной готовностью сказал:
– Есть подклеить и обернуть! – Он ушел.
Володя Ковалев, здороваясь, приветливо улыбнулся Марии Семеновне:
– Я к вам с просьбой, – мне нужен материал по истории наших советских орденов… Капитан Беседа попросил альбом выпустить в его отделении… Я набросал приблизительно, посоветовался с майором Веденкиным…
Получив нужные журналы и книги, Володя ушел. Его место занял Кирюша Голиков, с мрачным, расстроенным лицом. Его пришлось увести в «комнату признаний».
В последние три месяца Кирилл настолько увлекся устройством радиоприемника в классе, радиофицированием училища, что запустил учебу. Мария Семеновна, как только Голиков подошел к ней, сразу догадалась:
– Получил письмо из дома?
– Да, – уныло кивнул головой Кирилл, – отец недоволен. Вот, – он протянул письмо.
«Здравствуй, сынок! Шлю тебе свой привет и желаю здоровья. Вчера мы получили письмо уважаемого воспитателя Алексея Николаевича – он рассказал о твоей успеваемости… Должен признаться – утешительного мало. Хотя двоек и нет, но ты типичный троечник… Какое ты имеешь право отставать от всех вас, от меня?..» Дальше отец Голикова писал об успехах того завода, которым он руководил, и с недоумением спрашивал: «Или ты в жизнь не вдумываешься? Или о чести забыл?»
Прочитав письмо, Мария Семеновна сняла очки и внимательно посмотрела на Кирюшу.
– Неприятная история, – через силу скривил губы в улыбке Кирилл.
– Да… Но не безнадежная, – старалась успокоить его Гринева. – Ты сегодня же напиши отцу, что краснеть ему за тебя не придется. А главное – подумай о чести своего училища… Лучшие люди страны за первенство борются, вот смотри, – она протянула лежащий на столе свежий номер газеты с портретами героев труда. – Разве вы можете стоять в стороне от всенародного дела, учиться кое-как?
– Пойду – капитану письмо покажу! – решительно качнул головой Голиков. – Вы за меня будьте спокойны, Мария Семеновна…
Гринева возвратилась в библиотеку.
Пришли за книгами Дадико Мамуашвили и Геннадий Пашков…
* * *
Алексей Николаевич во дворе училища подозвал Володю:
– Ну, как с альбомом? – поинтересовался он.
– Подбираю материал, – деловито сообщил Ковалев и показал то, что достал в библиотеке, – вот не знаю, где достать текст Указа о награждении товарища Сталина первым орденом.
Капитан обещал принести необходимую книгу. Спросил об Авилкине:
– Поддается?
Владимир недовольно нахмурился:
– Слабо.
– Не сразу, не сразу, – подбодрил воспитатель. – Да, я вот о чем хотел с вами поговорить: поскольку вы, так сказать, опекаете его, прошу обратить особое внимание на воспитание у него смелости… Кое-какие успехи в этом отношении есть… Надо их закрепить и развить.
Беседа рассказал о том, что сделано и дал несколько советов Володе.
Вечером Володя предполагал быть у Галинки, но оставалось еще часа два свободного времени и он предложил Павлику пойти за город на лыжах. Авилкин с готовностью согласился. Они заскользили вниз, по Кутузовской улице. Снег то валил пухом, то неожиданно переставал падать, будто огромная заслонка время от времени закрывала ему выход из гигантской горловины и снова отодвигалась. Когда лыжники остановились у крутого обрыва к реке, Ковалев предложил:
– Давай спустимся!
Павлик боязливо посмотрел вниз. Люди, проходившие по узкому полотну железной дороги, казались отсюда крохотными.
– Д-давай, – выдавил из себя Авилкин, все еще надеясь, что Володя раздумает.
– Вперед! За мной! – крикнул Ковалев и ринулся вниз, вздымая буруны снега.
Павлик тоскливыми глазами проследил за Володей, пока тот не достиг подножия горы. «Он взрослый, – искал лазейку Авилкин. – Уйду!.. Скажу: ремешок лопнул…» Но взгляд снова проследил проложенный Ковалевым след на крутом спуске. Володя внизу махал рукой. Опять повалил снег.
Авилкин надвинул шапку на лоб, тоненько крикнул: «Е-ех!..» и с отчаянной решимостью в глазах, оттолкнувшись, помчался вниз. На половине спуска он растерялся, лыжи скрестились и Павлик врезался головой в сугроб. Шапка свалилась, и красноватая голова выделялась на снегу, как помидор. Но Авилкин тотчас поднялся, быстро приладил лыжи и доехал до Володи.
– Ушибся? – обеспокоенно спросил Ковалев.
– Пустяки! – небрежно бросил Авилкин. Щеки у него раскраснелись, глаза горели, а шапка, осыпанная снегом, съехала набекрень. Вид у него был воинственный.
– Давай еще раз! – задорно предложил Павлик. – Теперь полный порядочек будет! Вот посмотришь!
Они снова полезли наверх.
* * *
Вволю накатавшись, возвратились в училище. Павлик был возбужден и радостен. Захлебываясь, он рассказывал Владимиру о своих ощущениях при спуске с горы и не замечал, что друг его стал молчаливым и сосредоточенным. Ковалев, в какой уже раз, задавал себе вопрос; «Идти или не идти?»
…Вот уже две недели, как Владимир был в ссоре с Галинкой. Это его очень мучило. И ссора-то получилась какая-то ребяческая, точно и не поймешь из-за чего.
Началось с того, что он опоздал. Они до этого условились пойти вместе послушать концерт московского скрипача, но Володя пришел к Богачевым не в шесть тридцать вечера, а в половине восьмого. Галинка, словно бы вскользь, поинтересовалась;
– Помешало что-нибудь важное?
И раньше бывало, что он опаздывал – задерживали комсомольские или училищные дела, но Галинка никогда не упрекала, понимая несправедливость обид в таких случаях. Сегодня Ковалев задержался потому, что увлекся шахматной партией. Не умея кривить душой, он прямо признался в этом. Девушка сразу помрачнела, и по сведенным на переносице бровям, по сухому тону ее односложных ответов Владимир понял, что она всерьез обиделась. Он стал было шутить, стараясь этим смягчить свою вину:
– Посыпаю голову пеплом… и отправляюсь на поклон в Каноссу…
Но Галя только чуть повела непримиримо плечом. Идти на концерт она сначала отказалась и только после долгих убеждений – неохотно согласилась. Она молчала всю дорогу до театра, молчала и в фойе во время антрактов. Но прекрасная игра скрипача смягчила ее, и, очевидно, считая, что урок дан достаточный, она стала отвечать на вопросы Володи. Он воспрянул духом, но ненадолго, – оказывается это была лишь видимость «амнистии». И стоило ему заговорить о книге Эренбурга – «Буря», сказать, что ему эта книга очень понравилась, как Галинка решительно высказалась против.
– Автор не имел права убивать главного героя – Сергея и оставлять в живых таких подлецов, как Рихтер! – категорически заявила она.
– Разве мало наших прекрасных людей погибло в войну? – возразил Владимир и подумал об отце. – Нельзя так огульно отзываться обо всей книге, только потому, что тебе не понравилось, как писатель поступил с героем. Поспешно и нелогично!
– Именно жизненная логика не дает ему права убивать Сергея! – возмущенно настаивала девушка. – Сергей – это все мы, и, победив, он должен был жить! А насчет логики – это еще вопрос, у кого из нас она сильнее. Я, например, последовательна и дорожу своим словом, – неожиданно заключила она.
– И я дорожу своим! – вспылил Володя.
– Что-то не видно! – вздернула голову Галинка.
– Плохо смотришь! – оскорбленно ответил Володя.
Они дошли до перекрестка улиц и, холодно кивнув друг другу, расстались.
… За эти две недели Владимир несколько раз порывался Написать письмо Галинке, но удерживало ложное самолюбие.
Еще немного поколебавшись, Ковалев все же отправился к Богачевым.
Дверь ему открыла Галинка. Видно, его приход застал ее врасплох. Она и обрадовалась и не хотела показать этого. Володя начал с главного:
– Я считаю себя виноватым, – сказал он, остановившись в коридоре и решив не идти дальше, пока не скажет всего. – Я был груб…
– Да ты иди, иди сюда, – обрадовалась, потянула его за рукав Галинка. – Это я виновата, вот и мама мне выговаривала…
– А как же тебе, гордячке, не выговаривать, – отозвалась Ольга Тимофеевна, выглянув из другой комнаты, – если ты иногда сначала скажешь, а только потом подумаешь. Она даже письмо извинительное писать тебе собиралась, – сообщила Ольга Тимофеевна.
– И вовсе нет! – возмутилась этим предательством дочь.
– Да я рассоветовала, – невозмутимо продолжала Ольга Тимофеевна. – Говорю: если он дружбу ценит, – подумает, да и придет. Вот теперь и ясно, у кого логика больше развита… Ну, мне не до вас…
И она скрылась за дверью.
