Текст книги "Призвание"
Автор книги: Борис Изюмский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА XXII
Сергей Иванович не раз уже замечал, что «хождение в народ», как в шутку называл он посещения учеников на дому, открывало воспитателю глаза на многое: застенчивый Дружков оказался хорошим сыном и братом, ухаживал за тремя маленькими сестренками, но дома у него всегда был такой шум, что ему следовало бы заниматься в читальном зале школы; Виктор Долгополов, как выяснилось, делал выписки из педагогических книг и мечтал стать учителем, а Костя мастерил радиоприемник.
Правда, посещения учеников на дому приносили подчас и огорчения, – находились родители, которые встречали учителя холодно. Но все эти «издержки производства» не останавливали Сергея Ивановича, и если он не в состоянии был сам пойти к ученику, а это было необходимо, он просил активистов из родительского комитета помочь ему.
Пожалуй, больше всех помогала ему мать Леонида Богатырькова. Она тоже была у Балашовых, познакомилась с родителями Бориса и очень пришлась по сердцу Дмитрию Ивановичу своим простодушием, а главное – рассказами о том, как она воспитывает Леню.
Даже Валерия Семеновна растрогалась:
– Что ж я, не хочу моего Боричку воспитывать как следует? Я для него готова жизнь отдать…
– Я вам вот еще что скажу, Валерия Семеновна, – говорила Богатырькова, – если вы наказали – ни за что не отступайте! Пусть сердце разрывается, хочется простить, а вы все-таки будьте твердой! Я сначала тоже жалоблива была, а потом приучила себя.
Рассказывая Кремлеву об этом посещении, Богатырькова сокрушенно сказала:
– Не дошло, Сергей Иванович, до нее! К иному привыкла…
И потом горячо, с недоумением спросила:
– Я не пойму, почему у нас до сих пор не додумаются в загсе там, или где, вручать библиотечку молодым родителям, книги Макаренко, книги об удачном воспитании. Разве можно допускать в таком деле кустарщину?
На другой же день после посещения семьи Балашовых Сергей Иванович почувствовал, что между ним и Борисом возник какой-то мостик, словно бы произошло нечто важное, связавшее их, что юноша доверил ему личное, свое, о чем другие не должны знать.
К своим новым обязанностям редактора Борис отнесся с неожиданным для всех, кроме Сергея Ивановича, рвением и учителю ни разу не пришлось пожалеть, что он посоветовал Леониду дать юноше это поручение.
Балашов ввел в газете постоянный раздел «Хроника дня» и, собрав «собственных корреспондентов», говорил им веско:
– Вы в мелочах находите ростки нового. Скажем, – восьмой класс отремонтировал книги нашей библиотеки – немедленно дайте об этом информацию. Понимаете? В несколько строк! Но чтобы это было оперативно.
В разделе «Школьный крокодиленок» появились краткие заметки:
«Ученик пятого класса Лемешко, отвечая по истории, вместо „восстания в Сиракузах“, сказал „восстание серопузых“ – недослышал подсказку».
«Ученик седьмого класса Брагин, столкнувшись в дверях с Серафимой Михайловной, не догадался уступить ей дорогу, – пошел на таран».
Балашов организовал тринадцать сменных редколлегий и выпускал газету через день.
На «прессконференции» он спрашивал у читателей:
– Что вас не удовлетворяет в нашей газете?
– Да толк-то какой от заметок? – говорил скептически кто-то из старшеклассников.
– Вы имеете в виду действенность материалов? – осведомлялся редактор. – Мы на это обратим внимание.
И в конце каждой статьи начал теперь делать пометки: «Вызвали на учком», «помогло», а в газете появились отделы: «По следам наших выступлений» и «Как преодолеваются пережитки старого».
Изредка он сам выступал с хлесткими фельетонами, подписывая их «Каран д’Аш», а в передовице «В чем сила коллектива?» обрушился на отлынивающих от общественных поручений.
Только однажды ответственный редактор поскользнулся.
Приложением к стенной газете была газета световая. На стеклышках рисовали каррикатуры и по субботам показывали их в, зале через эпидиоскоп. Сергей Иванович посоветовал Богатырькову:
– Дайте-ка в светогазету материал о ее редакторе. Он на уроках французского языка по десять раз меняет место.
– Дадим! – охотно, согласился Леонид. – Заметку можно озаглавить «Тушинские перелеты». Только поместит ли? – усомнился он.
На подученной каррикатуре Борис размашистым почерком начертал:
«Ввиду нехватки стекла материал не может быть опубликован».
Сергей Иванович раздобыл у Савелова большой кусок стекла, и принес редактору:
– Вот вам запасец, – как ни в чем не бывало протянул он Балашову стекло.
Редактор испытующе посмотрел на Сергея Ивановича, улыбнулся и пропустил каррикатуру.
* * *
Рядом с расписанием в учительской Волин прикрепил кнопками свежий номер заводской многотиражки. И сразу около этой газеты оказались и Капитолина Игнатьевна, и Сергей Иванович, и химик Багаров. Передовица называлась «Наша школа». Целая страница отведена была письмам родителей, учителям. Мать Толи Плотникова писала:
«Примите наше рабочее спасибо… Для нас и Серафима Михайловна, и Яков Яковлевич, и все вы – родные, близкие люди».
– Это очень трогательно, – тихо сказал химик Багаров и задумчиво отошел к окну. – Очень трогательно и дорого…
Сергей Иванович, прочитав газету, подошел к «француженке», сел рядом с ней на диван. Она зябко куталась в платок, черные жесткие волосы беспорядочно обрамляли ее длинное унылое лицо.
– Капитолина Игнатьевна, категорически настаиваю на том, чтобы вы больше требовали от моих девятиклассников, – как можно мягче, но решительно сказал Кремлев. – Если ученик того заслужил, вы не бойтесь его «обидеть», обострить отношения. Не прощайте ничего нарушителям порядка, а мы, все остальные, вас поддержим. Что толку в том, что они, скажем, на моих уроках хорошо себя ведут? У всех должны хорошо сидеть! Вы думаете, почему они безупречно ведут себя у Анны Васильевны? Она не боится быть требовательной. Не обижайтесь на резкое слово, но у вас, Капитолина Игнатьевна, какие-то крайности: то на многое смотрите сквозь пальцы, думаете снисходительностью добиться авторитета, то начинаете выгонять из класса.
– Ищу метод, – смутилась учительница и, помолчав, меланхолично, словно перечисляя какие-то скучные цифры, сказала: – Янович читал на моем уроке учебник истории, потом шлепнул соседа линейкой, я его послала к директору…
– Сема? – поразился классный руководитель. – Ну, не завидую я ему, он меня не минует! А к директору отсылать не советую, это значит – расписываться в своем бессилии.
Дверь в учительскую приоткрыл завхоз Савелов.
– Сергей Иванович, вас спрашивают.
– Сейчас, – откликнулся Кремлев, вставая, – Капитолина Игнатьевна, завтра я на полчаса собираю всех, кто преподает в моем классе, поговорим о нашем общем плане воспитательной работы… Вы сможете быть в пять часов?
– Смогу…
Оказалось, пришел отец Балашова и сидел в кабинете у Бориса Петровича.
Когда Кремлев открыл дверь кабинета, Волин заканчивал разговор:
– Я вас прошу, Дмитрий Иванович, взять под свое влияние и вашу уважаемую супругу. Простите, но ведь портит она парня…
Балашов неловко поеживался и как-то виновато посмотрел на Сергея Ивановича. «Не получается. Стараюсь, но не получается».
Кремлев крепко пожал его руку.
– Ну, я вас оставлю для семейного разговора, – поднялся директор, – располагайтесь, как вам удобно…
– Вы нам нисколько не помешаете.
– Да у меня своих дел полно, – лукаво прищурился Волин и вышел из комнаты.
– Как у Бориса сейчас с успеваемостью? – спросил Дмитрий Иванович.
– Дело поправляется, – успокоил Кремлев, – думаю, пробудили мы в нем ученическое самолюбие, и ему теперь стыдно тройки получать.
Дмитрий Иванович улыбнулся.
– А дома не все гладко, – признался он. – Вчера нагрубил матери. Не знаю, как вы посмотрите? Я его за это вечером никуда не пустил – категорически! Так он, знаете, Сергей Иванович, стал в позу оскорбленного.
– Это не страшно.
– Да и я так думаю! – воскликнул Дмитрий Иванович, ободренный ответом учителя, – но как лучше снять с него этот ореол «оскорбленного»?
Балашов пытливо смотрел на учителя, в глазах его было напряженное ожидание.
Помолчав несколько секунд, Сергей Иванович, наконец, сказал:
– Попробуем вот что… сегодня же скажите ему: «Я напишу в вашу школьную газету статью о твоем двуличии: как редактор, ты поучаешь других, а сам»… Понимаете?
– Хорошо, – сразу уловив замысел, с готовностью ухватился за этот план отец. – Хорошо! Мы его с двух концов зажмем, Бориса-то Дмитриевича!
Он открыл портсигар, протянул его Кремлеву и, раскурив папиросу, признался:
– Тут, Сергей Иванович, вот какая сложность… Валерия Семеновна, – он неловко помялся, но решил быть откровенным до конца, – донимает Бориса пустяковой опекой. Скажем, читает он учебник, откинулся на спинку стула, обдумывает. И начинается: «Зачем отвлекаешься? Барышни в голове! Я тебе добра хочу». Вечером возвратится домой немного позже – на час упреков: «После одиннадцати пускать не буду». Так он, негодник, что делает? Просидит во дворе на крылечке до одиннадцати, потом еще пять минут – специально для мамы, – и только тогда домой возвращается. У нас сейчас баталия за баталией. Я требую, чтобы он дров наколол, а жена жалеет… Потом она вспоминает, что рассказывала Ксения Петровна, спохватывается, но запаздывает…
– Я, Дмитрий Иванович, на этой неделе к вам загляну, с Валерией Семеновной поговорю, – пообещал Кремлев.
– Вот спасибо, – я ее предупрежу. Да, Сергей Иванович, мне как-то неудобно, что я ничего не делаю для нашей школы… Я мог бы доклад подготовить, что ли, ну, скажем, о международном положении или по медицинской части.
– Мы вам будем очень благодарны, – живо откликнулся Кремлев. – Я хотел вас просить – вы депутат горсовета… не могли бы прийти к нам в кружок Конституции и рассказать о работе горсовета?
– С удовольствием!
Они условились о дне.
Сергей Иванович решил порадовать отца.
– Я Бориса попросил, чтобы он опекал одного малыша в четвертом классе… Есть там такой сорванец – Толя Плотников. Так мне вчера учительница этого класса говорит: «Ваш опекун хорошо влияет. Даже на комитете его отметили».
Отец довольно рассмеялся:
– Это для меня ново – Борька в роли воспитателя!
* * *
Попрощавшись с Балашовым, Сергей Иванович возвратился в учительскую. У него было два свободных часа. Решил никуда не уходить. Достав из полевой сумки последний номер журнала «Вопросы истории», он сел на диван и углубился в чтение.
Из соседней комнаты – там была бухгалтерия – доносилось пощелкивание счетов да кто-то одним пальцем однообразно и негромко выстукивал на пишущей машинке, – казалось, дятел долбил клювом кору.
Прочитав статью, Сергей Иванович отложил в сторону журнал, оперся локтем о валик дивана и задумчиво стал смотреть в окно. Густой снег падал на землю. Сквозь белую пелену неясными очертаниями проступали заводские трубы. Мысли текли неторопливо, как этот падающий за окном снег. «Надо будет зайти в партбюро завода, спросить, чем мы можем быть им полезны… Интересно, как прошла беседа Анны Васильевны в токарном цехе?..» Кремлев стал думать своем классе, о Борисе Балашове. То, что он услышал о Борисе от его отца и Богатырькова, не удивило учителя. Борис, собственно, был неплохим юношей, и судя по рассказам учителей, «испортился», перейдя в девятый класс, стал разыгрывать эдакого Печорина XX века. Сергей Иванович уверен был, что Борис станет иным, уже становится иным, и в этом нет никакого педагогического чуда. «Просто внимание, во-время обращенное на него нами и комсомольцами, снимает с Бориса всю эту накипь… Я сегодня напрасно повысил голос, разговаривая с ним. Можно было обойтись без этого».
Сергей Иванович считал, что для учителя очень важно владеть своим лицом, голосом, жестом. Он научился с десятком тончайших оттенков произносить: «Я вас слушаю», быть холодно вежливым, тонкой репликой сражать провинившегося и питал отвращение к длительному морализированию. Он был уверен, что подчас большее сделает лукавая усмешка, скучное выстукивание дроби пальцами – «надоело», «надоело», ироническая улыбка или поощрительный взгляд, чем долгая душеспасительная беседа.
Кремлев прошелся по комнате, остановился у длинного стола. Здесь была «выставка» портфелей учителей: желтых и черных, старых и новых. «Только тощих нет», – усмехнулся он.
В учительскую вошел директор.
– Смотрите, зимища-то какая нагрянула! – с удовольствием глядя на падающий снег, воскликнул Волин. Они вместе подошли к окну..
– А знаете, я вчера имел разговор с вашим лидером печати, – сообщил Борис Петрович.
– С Балашовым?
– С тезкой, с тезкой… Похвалил за ценную инициативу. Вы видели, он номер газеты посвятил теме: «Подсказка друга – медвежья услуга». Материал подобрал великолепный. И статья «Комсомольский комитет требует от пионера Плотникова учиться без троек» – хороша. Между прочим, я обещал Балашову дать несколько книг для награждения активных корреспондентов. И дам. Обязательно. А в конце разговора поинтересовался: думает ли он вступать в комсомол?
– И что же? – живо спросил Кремлев.
– Очень, – говорит, много думаю об этом… Но чувствую: пока недостоин.
* * *
…В этот же день в классе Анны Васильевны разыгрались такие события.
Дима Федюшкин не выучил правила по русскому языку. И когда Анна Васильевна после уроков спокойно приказали ему: «Останьтесь выучить», – Федюшкин возмущенно сжал в комок губы и пошел из класса, независимо откинув назад белобрысую голову.
– Федюшкин! – строго повысила голос учительница.
Дима на секунду остановился в дверях, строптиво сверкнул угольками глаз:
– Не хочется здесь учить! – и вышел.
В первую секунду Анна Васильевна растерялась. Что делать? Догнать? Привести за руку? – Нельзя. Серафима Михайловна учила: «Помните золотое правило педагогики – руками к ребенку не притрагивайся – и не гладь, и не тяни. Так-то вернее будет».
Не придать значения этому случаю? – Ни за что! Против такого решения в учительнице все восставало. Надо было придумать способ, чтобы и маленького ослушника проучить и других на этом воспитать. Вызвать его к директору? – Нет, это тоже ей претило. Может быть, настоять на исключении из пионерской организации, на время снять галстук? Сказать ему: «Вы не понимаете, что галстук – это частица нашею славного советского знамени!» Или вызвать Диму Федюшкина на родительский комитет, чтобы его там пробрали? Были бы в классе комсомольцы – другое дело. Но они появятся только в третьей четверти.
Дома она не находила себе места. Что же предпринять? Наконец снова отправилась в школу.
Около пионерской комнаты она встретила Алешу Пронина в лыжном костюме с нашитыми на рукаве лычками председателя совета отряда. Лоб Алеши был перевязан широким белым бинтом и от этого волосы его казались особенно черными.
– Есть очень важное дело… – обратилась к нему учительница.
– Важное? – подтянулся Пронин и выжидающе посмотрел на Анну Васильевну.
Она рассказала о происшествии.
– Нужна ваша помощь. Давай соберем актив класса. Я буду ждать вас в учительской.
Не прошло и получаса, как перед Анной Васильевной сидели: классный организатор, члены редколлегии во главе с редактором Игорем Афанасьевым и еще три пионера.
– Ребята, – сказала учительница с такой тревогой в голосе, что все насторожились, – два часа тому назад у нас в школе произошел позорный случай.
Ребята сидели серьезные, притихшие.
– Представьте себе, – сурово говорила она, – станет наш Федюшкин работать на заводе, даст ему мастер задание, а он ответит: «Не хочется делать» – и уйдет домой. Вот, скажут, воспитала школа! Какая? Восемнадцатая имени Героя Советского Союза Василия Светова. Приятно нам будет? Думает ли Федюшкин о чести нашей школы? Нет, конечно! И нам надо напомнить ему об этом.
Подойдя к столу, она взяла карандаш, хмурясь, постучала им беззвучно по ладони.
– Хуже всего то, что так недостойно поступил человек, изучающий Сталинскую Конституцию. Что же это получается? Отвечает по Конституции на пять, а что делает?..
Она умолкла. После недолгой паузы спросила:
– Могу я рассчитывать на вашу помощь?
За всех ответил Пронин:
– Будьте спокойны, Анна Васильевна!
И, став смирно, скомандовал:
– Сбор по цепочке!
Они все мгновенно исчезли, только Пронин остался и, озабоченно расхаживая по учительской, что-то сосредоточенно обдумывал.
– Надо, чтобы цепочка не ржавела, – наконец сказал он.
– Верно! Когда все соберутся, председательствовать, конечно, будешь ты, – заметила Анна Васильевна, словно иначе и быть не могло.
– А о Федюшкине вы расскажете?
– Нет, зачем же, ты председатель совета отряда… тебе доверено руководство…
– Ясно! – решительно сказал он.
В это время из двора во двор мчались пионеры.
– Сбор по цепочке!
– Сбор по цепочке!
И маленькие фигуры, запахивая на ходу пальто, надвигая поглубже на головы шапки, бежали в школу.
Отряд собрался в пионерской комнате. Пронин поднялся, оперся пальцами о стол.
– Товарищи, знаете, что у нас произошло?
Федюшкин сидел у двери, виновато опустив голову. Он и сам уже не рад был, что «проявил характер».
Пронин рассказал о поведении товарища.
– Желающие выступить есть?
Поднялось несколько рук. К столу подошел Игорь, не торопясь достал из кармана куртки блокнот и, постучав по его обложке карандашом, – точно так, как это делала недавно учительница, – спросил у класса:
– Если нам учителей не слушаться, так кого тогда слушаться? Он спрятал блокнот и, повернувшись к Федюшкину, воскликнул, требовательно глядя на него карими, с золотой искринкой глазами.
– Называется человек Конституцию изучает! – У него сорвался голос, он «пустил петуха», но ничуть не смутился, прокашлялся и продолжал: – А ты о чести отряда подумал? О школе подумал? Это если у тебя личные переживания, или фантазия, так что взбрело на ум, то и делай? А сила воли где? Галстук с него надо снять! – заключил Игорь энергично. – И учителя Конституции попросить, чтобы оценку снизил. Вот!
Афанасьев пошел к своему месту, Брагин шепнул ему в догонку: «Правильно!»
– Ребята, – поднялся было Федюшкин; голос его жалобно дрогнул, лицо приняло виноватое выражение.
Ему не дали договорить.
– Четырнадцать лет ребята!
– Раньше надо было думать!
– Он и учится спустя рукава!
– Садись уж!
Но Федюшкин все же выкрикнул:
– Анна Васильевна, я дома выучу… и еще дополнительно!
Его маленькое личико с невысоким лбом и несколько вытянутыми вперед губами стало растерянным, всем видом своим он умолял забыть этот прискорбный случай.
Алеша Пронин поднял руку, призывая к тишине, с возмущением посмотрел на Федюшкина.
– Нет, не дома! – и повернулся к Рудиной, сидевшей в стороне: – Анна Васильевна, пусть завтра здесь останется… и подольше.
– И останусь, а чего же, и останусь! – решительно сказал Федюшкин.
– Ясно, что останешься, – неумолимо подтвердил Афанасьев. А галстук мы с тебя все-таки снимем…
– Товарищи пионеры, – обратился ко всем Пронин и поправил марлевую повязку на голове, – кто за то, чтобы с Федюшкина снять на неделю галстук?
Все подняли руки. Сбор кончился.
По дороге домой Федюшкин обиженно говорил Алеше:
– Друг называется! «Кто за то…»
Пронин обнял сопротивляющегося Диму и задушевно сказал:
– Ты, Димка, неправ… Если все будут грубить, не подчиняться, что же это за отряд имени Фрунзе? Ну скажи по-честному, верно?
– Самый честный нашелся, – пробурчал Федюшкин, кладя руку на плечо друга.
ГЛАВА XXIII
На следующий день, после первой перемены, на стене лестничного пролета, так что все сразу в школе заметили, появилось на большом листе бумаги таинственное слово:
СКОРО!
Через час к нему прибавилось:
У НАС В ШКОЛЕ…
Прошел еще один урок, и чья-то невидимая рука дописала:
СИЛАМИ СЕДЬМОГО И ДЕВЯТОГО КЛАССОВ…
И наконец, на последней перемене появилось окончание фразы:
БУДЕТ ПОСТАВЛЕНА ПЬЕСА ЧЕХОВА «СВАДЬБА».
В объявлении не было указано, что художественный руководитель, режиссер, костюмер, гример спектакля – Анна Васильевна. Но достаточно было посмотреть в эти дни на ее лицо, чтобы понять, сколько хлопот принес ей этот спектакль. Она волновалась больше всех потому, что волновалась за каждого в отдельности и за всех вместе взятых.
Вечер для родителей учеников седьмого класса был почти подготовлен, подарки сложены в шкафу у Якова Яковлевича. Решено было, что первый спектакль дадут для семиклассников и их родителей в воскресный день, а позже – всей школе, платный, и деньги вручат родительскому комитету для подарков школьникам-сиротам.
В субботу была генеральная уборка. Два назначенных директором класса мыли полы, убирали двор. Школа украсилась портретами вождей, праздничным кумачом, живой зеленью, гирляндами цветных лампочек.
Волнения начались задолго до вечера. Выяснилось, что несколько пригласительных билетов еще не разослано, что в зале мало цветов, что нет самовара, необходимого по ходу пьесы, а добытый в театре костюм моряка слишком широк.
Наконец, стали собираться родители, их торжественно встречали на лестнице дежурные с повязками на рукавах, вели в зал, в комнату выставки работ семиклассников. Здесь были коллекций, стенгазеты, фотоальбомы, рисунки и далее яблоки из школьного сада, сбереженные на этот случай.
Над всем этим добром висел большой лозунг:
ДОРОЖИ ЧЕСТЬЮ СВОЕЙ ШКОЛЫ!
К выставке подошел дедушка Димы Федюшкина, старик с седой окладистой бородой, перелистал несколько тетрадей с домашними сочинениями: «Ишь, красота какая!» Подумал с сожалением: «Димка-то наш меньше их старается».
Но главные, самые главные сюрпризы, о которых никто из родителей и не помышлял, были впереди, и семиклассники таинственно перемигивались, мчась по лестнице. «Затея! Ну и затея! Ну и Анна Васильевна!» Развевались алые галстуки, то там, то здесь мелькали отутюженные, с безукоризненной складкой, брюки.
Леня Богатырьков только взглянул осуждающе на нечищенную обувь Димы Федюшкина и того как ветром сдуло. Через несколько минут Федюшкин появился в ослепительно блестевших ботинках.
Толя Плотников сунулся было в актовый зал, но его деликатно выпроводили:
– Для вас – завтра.
Выйдя на улицу, Толя встретился с Балашовым. После отказа участвовать в пьесе Борису неловко было зайти сейчас школу, хотя ему очень хотелось это сделать.
– Ты чего здесь? – строго спросил он у Толи, критически оглядев его с ног до головы. На Плотникове – отцовские валенки, длинный шарф, несколько, раз обмотанный вокруг шеи, на голове шапка-ушанка. Один наушник ее настороженно вздернут, на другом, опущенном, развевается тесемка.
– Понимаешь, Борь, хотел посмотреть, но мне говорят – нельзя, – объяснил он, ища поддержки.
– И правильно, – отказал в сочувствии Балашов. – Ты свои фокусы бросил?
– Бросил! Меня сам Борис Петрович хвалил!
Плотников восхищенно щёлкнул языком, звук при этом получился такой, будто откупорили бутылку.
– Прогресс, прогресс, – недоверчиво усмехнулся Балашов.
– Не веришь? Честное пионерское под салютом, – Плотников для большей убедительности даже приподнялся на цыпочках и надвинул шапку на лоб. Физиономия его так подкупайте засияла, что Борис с мягкой снисходительностью похлопал его по плечу. – Нет, почему же, юный друг, верю. Покажи мне свои отметки, и я скажу тебе, кто ты.
Борису, привыкшему дома к тому, что все внимание родителей сосредоточивалось на нем, их единственном сыне, было теперь даже приятно заботиться о Плотникове. Естественное стремление как-то удовлетворить братские чувства, нашло выход, и Борис сначала снисходительно принимал от Плотникова его преклонение, а потом и сам искренне привязался к Толе.
– Борь, у некоторых людей сложились ложные предоставление обо мне.
– Надо говорить – представления. А именно?
– Они, например, по некоторым отрывочным случаям заключили, будто я к людям отношусь с высокой колокольни!
– О боги! Ну и язычок ты усвоил. Но кто эти «некоторые люди», эти «они»?
– Француженка!
– Наконец-то выяснилось!
– На французском я баловался… немножко… Капитолина спрашивает – почему? Я говорю: мне скучно. А люди по этому случаю рассудили, что я к ним отношусь свысока.
– О человеческая несправедливость!
– Да! А потом Женька Тешев у меня линейку взял.
– Это на французском-то?
– Да на французском же! Взял и сидит, как святой, мол, «я не я и корова не моя», а я его щелкнул, а Женька назвал меня мелким собственником.
– Ну вот что, друг, – остановил Плотникова Борис, – ты, конечно, не мелкий собственник, это для меня совершенно ясно, но я жду от тебя прежде всего пятерок. Тебе ж говорили на комитете: ты должен стать первым помощником Серафимы Михайловны.
– Это я могу! Это я могу! – воскликнул Толя. – Меня уже выдвинули в отряде барабанщиком! – Он взглянул на друга с торжеством.
– Ого, ответственность!
– Борь, ты обещал, если все будет в порядке, научить делать фигуры на коньках, – скороговоркой напомнил Плотников и просительно посмотрел снизу вверх: – Нет, ты скажи, скажи – обещал?
– Запомни, парень, – торжественно произнес Борис, – Балашов никогда в жизни не нарушал своего слова. Скажу больше: я и Сергей Иванович организуем отряд лыжников, можешь рассчитывать. Ясно? А теперь – айда домой! – дружески подтолкнул он Плотникова.
– Ты туда? – с завистью кивнул на окна школьного зала Толя.
– Туда, – решительно сказал Балашов и направился к двери.
* * *
Родители, придя в школу, прежде всего начинали разыскивать Анну Васильевну. Постороннему человеку странным показалось бы, что к этой девушке, почти девочке, то и дело подходили отцы, бабушки, и матери, о чем-то доверительно советовались, что-то рассказывали.
Борис Петрович старался держаться в стороне. Ему хотелось, чтобы Анна Васильевна чувствовала себя полной хозяйкой вечера, поэтому он ушел в учительскую со своим старым знакомым мастером Федюшкиным.
– С дисциплиной-то, Борис Петрович, еще не все ладно у нас в школе, – говорил мастер, сидя в кресле против Волина и раскуривая трубку. – Вчера иду по улице, гляжу – мальчата, один с царапиной через всю щеку… – «Плотников», – догадался Борис Петрович. – На деньги играют. Ну, пристыдил. В чем тут дело, Борис Петрович? В чем корень? – Мастер приподнял густые мохнатые брови, вопрошающе посмотрел на Волина.
– Я думаю, Терентий Петрович, – вместе с креслом пододвинулся Волин к собеседнику, – мы еще недостаточно занимаем в школе детей интересными делами. Я до войны в «Артеке» был, в гостях. Две тысячи пятьсот пионеров отдыхало там тогда, и ни одного «чрезвычайного происшествия» – мечта учителя! А почему? Да потому, что сидит мальчонка в фотолаборатории, или управляет моторной лодкой, или лобзиком что-то выпиливает. Здесь же и воспитатель-инструктор… Какой же смысл на деньги играть или хулиганить, когда есть дела интереснее? Значит, все зависит от организованности детей, от коллектива воспитателей. Мы, Терентий Петрович, к воспитателям и вас, родителей, конечно, причисляем.
– А куда же нас денешь? – с достоинством соглашается мастер. – Мы недавно на партийном собрании потребовали от одного папаши, – вы его знаете – диспетчера Афанасьева, – чтобы он вместо амурных дел сыном занялся… Повлияло, кажется…
«Повлияло?» – едва не вырвалось у Бориса Петровича, но он сдержался. «Рассказать о нашем разговоре с Леонидом Михайловичем? Нет, не надо!» – решил он.
– Я так понимаю, Борис Петрович, вот, скажем, пионеры: в барабан бить, в горн трубить – дело хорошее, но главное для них: опять же – высокая успеваемость, а мой Димка несколько троек имеет…
– Парень-то он хороший, – сказал Волин, и перед ним на мгновенье возник белобрысый Дима, – только горяч, своеволен… А с учебой – комсомольцы примутся за него, да он сам поднажмет, гляди, и все выправится.
– Ласки ему нехватает, – сокрушенно сказал Федюшкин. – Родители то в экспедициях, то на зимовках, а я тоже человек занятой, суровый, вот он и ершится… Гляжу я, Борис Петрович, есть у нас еще такие семейства, что не поймешь: не то это ресторан, не то читальный зал… Или база туристская…
– Вот именно!.. Терентий Петрович, – Волин кончиками пальцев слегка прикоснулся к колену собеседника, – а не взялись бы вы, ну, разок в десять дней – на большее я не замахиваюсь – кружок у нас слесарный вести?
Мастер помедлил с ответом, что-то прикидывая в уме. Хитрил: не хотел сказать, что об этом же его недавно просили и Богатырьков с Яковом Яковлевичем.
– Инструменты у нас есть, – продолжал директор, – Прошу вас, как нашего активиста… Знаю – заняты вы очень, но – надо!
– Можно, – сказал, наконец, мастер, – я с собой помощников приведу, из трудовых резервов… Одного кружка, я думаю, мало. Надо обмозговать и при школе техническую станцию открыть.
* * *
Анна Васильевна старалась с каждым из родителей поговорить отдельно.
– А как мой-то шалопай? Сладу с ним нету, – сетовала молодая светлоглазая женщина, но по тону ее Рудина чувствовала, что матери очень хочется услышать опровержение. И так как опровержение можно было сделать, Анна Васильевна успокаивающе сказала:
– Напрасно вы так! Ваня стал лучше…
Мать просияла.
– Неужели?
– Да. Мы его сейчас в комсомол готовим. Знаете, как он старается? Вы не внушайте Ване, что он плохой. Почаще обращайтесь к тому хорошему, что есть в нем.
В первое время, когда Рудину назначили старшей пионервожатой, ей казалось, что это станет помехой в ее труде педагогическом. Но очень скоро Анна Васильевна сделала для себя чрезвычайно важное открытие: близкое общение с пионерами, знание их интересов, мальчишеских взаимоотношений только обогащало ее, как учительницу, помогало порой развязывать самые запутанные узелки.
К Рудиной неторопливой походкой, несколько в развалочку, подошел низенький, представительный мужчина с двойным подбородком и старательно расчесанными волосами.
«Отец Левы Брагина. Очень приятно, обычно приходит мать», – подумала учительница.
– Доброго здоровья, Анна Васильевна, – густым басом, деликатно произнес он.
– Здравствуйте…
– Вы имейте в виду, Анна Васильевна, он приглушил голос до шопота, – у меня с Левой был оч-ч-чень неприятный разговор после известного инцидента. Я ему прямо вопрос поставил: «А если бы меня так оскорбили?» Лева извинялся перед Игорем.
Сообщив это, Брагин посмотрел на учительницу так, словно это он сам извинялся и теперь ждал поощрения. Не дождавшись его, он, точь-в-точь, как Лева, поднялся на цыпочках и потянулся к уху Анны Васильевны:.
– Так вы представляете, что ответил моему сыну Игорь?
Он сделал многозначительную паузу.
– «Ты извини меня».
И без того круглые глаза Брагина еще больше округлились под стеклышками очков.
– Каковы наши дети? Мы все думаем: они не видят, они не понимают! А они чувствуют сильнее нас!
Рудина заметила выходящего из учительской дедушку Димы и подвела к нему Брагина.
– Познакомьтесь.
Они знакомятся, но Брагина скоро уводит инженер Пронин.
– Терентий Петрович, – обращается учительница к старику, – двенадцатого у нас занятие родительского лектория – придете? Яков Яковлевич лекцию прочтет: «Как воспитывать у подростков скромность». Приходите!
