Текст книги "Красная Армия против войск СС"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Рота тут же пришла в движение и рассредоточилась по склону, словно на учениях. Развертывание было проведено так четко, что мое сердце учащенно забилось. Осознание того, что я веду в бой этих молодых, но опытных солдат, окрыляло.

Достигнув гребня холма, мы увидели еще один невысокий гребень метрах в двухстах, на другой стороне небольшой низины, на котором, судя по всему, занимала позиции наша пехота.

По радио я приказал роте занять позиции на новом гребне и принять бой там. Низинка уходила влево, и, спускаясь по переднему скату, мы заметили первые русские Т-34. Они, судя по всему, пытались обойти нас слева.

Мы остановились на склоне и открыли огонь, подбив несколько вражеских машин. Несколько русских танков остались догорать. Для хорошего наводчика дистанция 800 метров была идеальной.

Пока мы ждали, не появятся ли еще танки, я по привычке осмотрелся. То, что я увидел, лишило меня дара речи, Из-за невысокого пригорка шириной метров 150–200 появилось пятнадцать, потом тридцать, потом сорок танков. Наконец я сбился со счета. Т-34 двигались к нам на большой скорости с пехотинцами на броне.

Мой механик-водитель Шюле сообщил по внутренней связи: «Командир, справа! Справа! Вы их видите?»

Я их видел очень даже хорошо. В этот момент мелькнула мысль: «Воттеперь – крышка!» Механику-водителю показалось, что я сказал: «Покинуть танк!», и он начал открывать люк. Я довольно грубо схватил его и втащил обратно в танк. Одновременно я ткнул наводчика ногой в правый бок – это был сигнал развернуть башню вправо.

Вскоре первый снаряд отправился к цели, и после попадания Т-34 вспыхнул. Он был от нас всего метрах в 50–70. В тот же миг соседний с моим танк получил попадание и загорелся. Я видел, какунтершарфюрер Парке покинул машину, но больше мы его так никогда и не увидели. Его сосед справа также был подбит и вскоре тоже был объят пламенем.

Лавина вражеских танков катилась прямо на нас. Танк за танком! Волна за волной! Такое их количество было просто невероятным, и все они двигались на большой скорости.

Времени занять позицию для обороны у нас не было. Все, что мы могли, – это стрелять. С такой дистанции каждый выстрел попадал в цель. Когда же нам суждено получить прямое попадание? Где-то в подсознании я понимал, что шансов на спасение нет. Как всегда в подобных ситуациях, мы могли лишь позаботиться о самом неотложном. И вот мы подбили третий, потом четвертый Т-34 с дистанций меньше тридцати метров.

В наших Т-4 под рукой у заряжающего было примерно 18–20 снарядов, из которых большинство были осколочно-фугасными и лишь часть – бронебойными.

Вскоре мой заряжающий крикнул: «Бронебойные кончились!»

Весь наш боезапас, готовый к немедленному использованию, был израсходован. Дальше снаряды заряжающему должны были подавать наводчик, радист и механик-водитель. Остаться без движения в этот момент наверняка означало обнаружение и уничтожение русскими танками. Единственная надежда для нас – перебраться через гребень, хотя русские его уже преодолели. Там наши шансы на спасение были повыше, чем здесь, где мы были как на ладони.

Мы развернулись посреди массы русских танков и отъехали назад метров на пятьдесят, на обратный скат первого гребня. Здесь, оказавшись в чуть более надежном укрытии, мы снова развернулись лицом к вражеским танкам.

И в этот миг метрах в тридцати справа от нас остановился Т-34. Я видел, как танк слегка качнулся на подвеске и развернул башню в нашем направлении.

Я смотрел прямо в ствол его орудия. Выстрелить немедленно мы не могли, потому что наводчик только что передал заряжающему новый снаряд.

«Жми! Давай!» – крикнул я в микрофон. Мой механик-водитель Шюле был лучшим в батальоне. Он тут же включил передачу, и неуклюжий Т-4 тронулся с места. Мы прошли мимо Т-34 в каких-то пяти метрах. Русский попытался развернуть башню следом за нами, но у него не получилось. Мы остановились в десяти метрах позади неподвижного Т-34 и развернулись. Мой наводчик попал прямо в башню русского танка. Т-34 взорвался, а его башня подлетела в воздух метра на три, едва не ударившись о ствол моего орудия. Все это время вокруг нас один за другим проносились новые Т-34 с десантом на броне.

Я тем временем пытался затащить внутрь флаг со свастикой, закрепленный сверху в кормовой части танка. Флаг нужен был для того, чтобы наши летчики видели, где мы. Мне удалось сделать это только наполовину, и теперь полотнище флага развевалось на ветру. Кто-то из русских командиров-наводчиков рано или поздно должен был обратить на него внимание. Смертельное попадание оставалось для нас лишь вопросом времени.

У нас был только один шанс: нужно было постоянно двигаться.

Неподвижный танк немедленно опознавался противником как вражеский, поскольку все русские танки двигались на большой скорости.

Вдобавок ко всему нас еще могли подбить и собственные танки, рассредоточенные по широкому фронту внизу, вдоль противотанкового рва у железнодорожной насыпи. Они открыли огонь по наступавшим вражеским танкам. На окутанном дымом и пылью поле боя, глядя против солнца, наш танк невозможно было отличить от русских. Я постоянно передавал в эфир наш позывной: «Внимание всем! Это Куниберт! Мы посреди русских танков! Не стреляйте по нас!»

Ответа не было. Тем временем русские подожгли несколько машин, пройдя сквозь батальон Пайпера и наш артиллерийский дивизион. Но к этому времени уже начал сказываться огонь наших двух оставшихся танковых рот. Дивизион штурмовых орудий и мотопехота Пайпера (последние – оружием ближнего боя) тоже наносили урон танкам и прижимали к земле русских пехотинцев, спрыгнувших с Т-34 и попытавшихся наступать в пешем строю. Над полем боя висела густая пелена дыма и пыли. Из этого ада продолжали выкатываться все новые и новые группы русских танков. На широком склоне их расстреливали наши танки.

Все поле представляло собой мешанину разбитых танков и машин. Вне всякого сомнения, отчасти мы обязаны нашим спасением именно этому обстоятельству – русские нас так и не заметили.

Вдруг впереди я увидел плотную массу русской пехоты и приказал механику-водителю: «Чуть-чуть доверни влево!»

Через несколько секунд он тоже их заметил. Стреляя из пулеметов, мы врезались в массу пехоты с тыла. Они даже не поняли, что их догоняет немецкий танк.

Наше спасение лежало в движении влево, в направлении дороги. Там мы должны были встретить свою пехоту и оторваться от русских танков.

Тем временем остальной экипаж – механик-водитель, радист и наводчик – собирал по всему танку бронебойные снаряды. Как только такой снаряд находился, мы тут же подбивали еще один из Т-34, нагнавших нас после того, как мы остановились. Невероятно, но по нас до сих пор не стреляли. Все специалисты уверены, что это произошло из-за отсутствия у русских отдельного командира танка – танками командовали наводчики, которые могли смотреть только в том направлении, куда было развернуто их орудие. Если бы не это, мы были бы обречены.

К нашему неудовольствию, русские тоже двинулись влево к дороге, чтобы там переправиться через противотанковый ров. Мы так и не поняли, почему русские направили свою атаку через район, перекрытый противотанковым рвом, о существовании которого им наверняка было известно. Из-за этого препятствия они должны были неминуемо потерять темп в наступлении, пройдя всего лишь какой-то километр. Поэтому русские повернули налево, чтобы выйти к дороге и переправиться через ров по мосту. Однако там разыгралась просто невероятная сцена.

У отремонтированного моста через противотанковый ров наступающего противника встретил огонь наших танков и противотанковых орудий. Мне удалось укрыть свой танк за

1 – Соколов подбитым Т-34. Оттуда мы вступили в бой с вражескими танками. Они двигались к мосту со всех направлений. Так нашему батальону и нам было даже легче выбирать цели.

Горящие Т-34 сталкивались друге другом. Повсюду были огонь и дым, удары снарядов и взрывы. Т-34 пылали, а раненые пытались отползти в сторону.

Вскоре весь склон был усеян горящими вражескими танками. Мы оставались за дымящимся остовом вражеской машины. И тут я услышал голос своего заряжающего: «Бронебойных больше нет!»

Мы израсходовали весь боекомплект бронебойных снарядов. Теперь у нас оставались только осколочно-фугасные снаряды, бесполезные против хорошо бронированных Т-34.

Теперь мы занялись уничтожением советской пехоты. Это было непросто, поскольку русская пехота добралась до наших позиций, и мы могли случайно попасть в одну из наших собственных самоходок или в бронетранспортер из батальона Пайпера.

Поначалу я не стрелял. Потом я услышал вскрик наводчика. Он простонал: «Мой глаз! Мой глаз!»

Шальной снаряд попал в башню точнехонько в небольшое отверстие для прицела наводчика. Снаряд не пробил броню, но все же вошел достаточно глубоко, чтобы со страшной силой вогнать прицел внутрь. Мой наводчик, смотревший в этот момент в прицел, получил тяжелое ранение в голову.

Наш танк больше не мог вести бой. Я решил выйти из боя и, переправившись по мосту через противотанковый ров, уйти в тыл. Там я мог попытаться собрать те танки роты, которым удалось вырваться из этого хаоса.

Мы двинулись в тыл. Я отвел танк за небольшое возвышение, где мы смогли вытащить наводчика и перевязать его раны.

В этот момент появился фельдфебель – техник моей ротЫ – с отремонтированным Т-4. Нашему экипажу нужно было лишь забраться в него и вернуться в бой с полным боекомплектом.

Экипажу этого танка (кроме наводчика, который был нам нужен) пришлось вылезти из машины и передать ее моему экипажу. Однако мне как командиру роты требовался опытный экипаж, учитывая, сколько дел приходится делать одновременно. Командир роты должен был поддерживать радиосвязь с батальоном, вести свою роту и управлять танком. Кроме того, нужно было указывать цели наводчику.

В новом танке мы двинулись по мосту. К этому времени натиск русского наступления ослаб. По всему полю были рассыпаны горящие Т-34. От одного из оперативных офицеров батальона, подошедшего к танку, я узнал, что командир батальона собирается нанести контрудар, чтобы отбить высоту.

Мы быстро двинулись вверх по склону, с которого совсем недавно съехали в окружении русских. Незадолго до полудня высота снова была в наших руках.

Потери моей роты оказались на удивление невысокими. Полностью были потеряны лишь те две машины, гибель которых я видел в самом начале боя. В двух остальных ротах полностью потерянных машин не было.

Артиллерийскому дивизиону и батальону Пайпера также удалось обойтись минимальными потерями.

Допросы пленных показали, что у противника была наготове третья волна танков, но она так и не была брошена в бой. В нашей полосе обороны было больше сотни подбитых русских танков (из них 14 уничтожил экипаж фон Риббентропа. – Б. С.).

Днем на поле боя прибыл командующий генерал Хауссер, чтобы лично убедиться в том, что доклады об этом ошеломляющем успехе верны. Позднее говорили, что он помечал подбитые танки мелом и собственноручно их пересчитывал.

Мы внесли свой вклад в этот успешный оборонительный бой, поскольку нас не застал врасплох внезапный удар массы русских танков. Мы сумели вступить в бой с противником с вершины холма и сразу же подбить несколько Т-34, внеся замешательство в ряды противника.

Более того, шум боя и пламя горящих вражеских (и, к сожалению, двух наших) танков послужили своевременным предупреждением для батальона Пайпера и артиллерийского дивизиона.

Отважные пехотинцы, сумев сохранить самообладание при виде массы вражеских танков, остановили и уничтожили наступающую пехоту противника.

Русские вели наступление очень массированно и невероятно упорно.

Очевидно, русское командование собиралось ликвидировать угрозу, которую представляли наши войска, исключительно за счет грубой силы. При лучшем руководстве и использовании элемента внезапности противник, намного превосходивший нас в численности, неминуемо сумел бы отбросить боевую группу Пайпера и, возможно, полностью ее уничтожить.

Русское командование должно было понимать, что наступлению помешает вырытый ими же самими противотанковый ров».

20 июля 1943 года Рудольф фон Риббентроп был награжден Рыцарским крестом. При этом он отмечал: «Каждый член моего экипажа заслужил эту награду. Я ношу ее от имени всего экипажа». А спустя восемь дней обергруппенфюрер Хауссер стал 261-м немецким военнослужащим, получившим Дубовые листья к Рыцарскому кресту. 1 августа 1943 года Рудольф фон Риббентроп был переведен для участия в формировании 12-й танковой дивизии СС «Гитлерюгенд».

Свидетельства Хауссера и Риббентропа доказывают, что атака армии Ротмистрова в целом оказалась неожиданной, хотя пехота в последний момент и заметила продвижение танков. Хауссер если и ожидал контрудара, то против дивизии «Райх», на Яковлево, что вывело бы советские танки в тыл корпуса СС. Наступление лейбштандарта на Прохоровку было отложено отнюдь не потому, что именно в этот день Хауссер ожидал советский контрудар. Просто он опасался за фланги далеко выдвинувшегося по направлению к Прохоровке лейбштандарта. Поэтому наступление этой дивизии и «Райха» было отложено до того, как на устойчивости советской обороны скажется наступление «Тотенкопфа» на плацдарме за Псёлом и будет устранена угроза лейбштандарту с левого фланга. Если Хауссер и опасался советского контрудара, то, повторю, только на фронте «Райха». Может быть, поэтому наступление этой дивизии 12 июля началось довольно поздно. Так что, если бы контрудар 5-й гвардейской танковой армии состоялся бы по первоначальному замыслу Ватутина с вводом основных сил на Яковлево, он бы закончился столь же катастрофически. Немцы этого удара ожидали, да и местность там была труднее для действий танков. Командование лейбштандарта все-таки решило провести местную атаку силами роты Риббентропа и батальона Пайпера для захвата советских передовых противотанковых позиций. Вероятно, о наличии таких позиций танкисты Ротмистрова даже не подозревали и не пытались наладить взаимодействие с занимавшими их пехотинцами и артиллеристами. Скорее всего, эта немецкая атака началась около 9.00 по московскому времени или даже немного раньше, поскольку Риббентроп перед атакой слышал сильную артиллерийскую стрельбу. Это была артподготовка перед наступлением армии Ротмистрова, которая была настолько слабой по своей интенсивности и результатам, что немцы приняли ее за обычный беспокоящий артналет. Затем, когда рота Риббентропа уже выдвигалась к линии атаки, ее попытались вернуть назад, за железнодорожную насыпь. По всей видимости, в этот момент командир лейбштандарта бригадефюрер Теодор Виш, которому год спустя в Нормандии суждено было потерять обе ноги и приобрести Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами, получив донесения, что пехота слышит шум советских танков, и решил отвести танковую роту Риббентропа обратно за насыпь, чтобы она могла встретить врага с закрытых позиций. Но, поскольку в этот момент батальон Пайпера, скорее всего, уже начал наступление и возвращать его было поздно, Риббентроп самостоятельно решил поддержать его огнем, вопреки приказу. Остальные танковые роты в это утро не наступали. Возможно, их собирались бросить в бой позже для развития успеха. Если бы два наступающих советских танковых корпуса столкнулись с наступающим танковым полком или хотя бы одним танковым батальоном лейбштандарта на открытой местности и в ближнем бою, результаты могли бы быть гораздо благоприятнее для советской стороны. Немцам вообще повезло, что 12 июля лейб-штандарт и «Райх» собирались начать наступление значительно позже, чем накануне. Рано утром начал наступать только «Тотенкопф», но против этой дивизии армия Ротмистрова вообще в тот день не действовала. Отметим, что время начала наступления в корпусе СС значительно разнилось по дням «Цитадели». Как свидетельствует бывший член Военного совета 1-й танковой армии Н.К. Попель, немцы «9 июля начали атаки в полдень, а 10-го – в четыре часа утра (8 июля, как сообщает Попель в другом месте своих мемуаров, немцы атаковали тоже рано утром, хотя и не в четыре утра, и сумели упредить готовившуюся контратаку бригад армии Катукова. – Б. С.). Их штаб был изворотлив и гибок. Части, не боясь потерь, стремились выполнять приказы. То здесь то там они врывались на наши рубежи, теснили наши боевые порядки. Но добиться осязаемых успехов им не удавалось: оборона наша для них была столь же труднопреодолимой, как и 5 июля. И хотя они несколько приблизились к Обояни, захват этого маленького городка оставался для них неосуществимой мечтой». Вместе с тем Николай Кириллович признает, что «именно 10 июля, в предпоследний день наступления на обоянском направлении, немцы нанесли наибольший урон двум нашим танковым бригадам». Кстати сказать, в этот день против 1-й танковой армии сражался именно II танковый корпус СС.

Можно предположить, атака роты Риббентропа и батальона Пайпера завершилась около 11.00, когда танки советских 18-го и 29-го танковых корпусов приблизились к немецким позициям. В результате в момент, когда советские танки оказались у самых советских позиций и пехотинцы послали сигналы тревоги, рота Риббентропа оказалась между насыпью и советскими атакующими корпусами. Ее командир решил не возвращаться за насыпь, а занять позицию на гребне близлежащего холма, и там почти в упор столкнулся с советскими танками, заставив их преждевременно принять бой и предупредив об опасности батальон Пайпера. Собственно, это столкновение одного немецкого танкового взвода из трех танков с массой советской бронетехники и стало единственным примером встречного танкового боя в Прохоровском сражении. А ведь Ротмистров, а вслед за ним многие советские историки многократно писали, что 5-я гвардейская танковая армия и 11 танковый корпус СС как раз вели друг с другом встречное сражение. Ромистров оставил красочное описание Прохоровского сражения в собственных мемуарах: «Смотрю в бинокль и вижу, как справа и слева выходят из укрытий и, набирая скорость, устремляются вперед наши славные «тридцатьчетверки». И тут же обнаруживаю массу танков противника. Оказалось, что немцы и мы одновременно перешли в наступление. Я удивился, насколько близко друг от друга скапливались наши и вражеские танки. Навстречу двигалисьдве громадные танковые лавины. Поднявшееся на востоке солнце слепило глаза немецких танкистов и ярко освещало нашим контуры фашистских танков.

Через несколько минут танки первого эшелона наших 29-го и 18-го корпусов, стреляя на ходу, лобовым ударом врезались в боевые порядки немецко-фашистских войск, стремительной сквозной атакой буквально пронзив боевой порядок противника. Гитлеровцы, очевидно, не ожидали встретить такую большую массу наших боевых машин и такую решительную их атаку. Управление в передовых частях и подразделениях врага было явно нарушено. Его «тигры» и «пантеры/, лишенные в ближнем бою своего огневого преимущества, которым они в начале наступления пользовались в столкновении с другими нашими танковыми соединениями, теперь успешно поражались советскими танками Т-34 и даже Т-70 с коротких дистанций. Поле сражения клубилось дымом и пылью, земля содрогалась от мощных взрывов. Танки наскакивали друг на друга и, сцепившись, уже не могли разойтись, бились насмерть, пока один из них не вспыхивал факелом или не останавливался с перебитыми гусеницами. Но и подбитые танки, если у них не выходило из строя вооружение, продолжали вести огонь.

Это было первое за время войны крупное встречное танковое сражение: танки дрались с танками. В связи с тем, что боевые порядки перемешались, артиллерия обеих сторон огонь прекратила. По той же причине не бомбила поле боя ни наша, ни вражеская авиация, хотя в воздухе продолжались яростные схватки и вой сбитых, объятых пламенем самолетов смешивался с грохотом танковой битвы на земле. Отдельных выстрелов не было слышно: все слилось в единый грозный гул.

Напряжение сражения нарастало с потрясающей яростью и силой. Из-за огня, дыма и пыли становилось все труднее разобрать, где свои и где чужие. Однако, имея даже ограниченную возможность наблюдать за полем боя и зная решения командиров корпусов, получая их донесения по радио, я представлял, как действуют войска армии. Что там происходит, можно было определить и по улавливаемым моей радиостанцией приказаниям командиров наших и немецких частей и подразделений, отдаваемым открытым текстом: «Вперед!», «Орлов, заходи с фланга!», «Шнеллер!», «Ткаченко, прорывайся в тыл!», «Форвертс!», «Действуй как я!», «Шнеллер!», «Вперед!», «Форвертс!». Доносились и злые, ядреные выражения, не публикуемые ни в русских, ни в немецких словарях.

Танки кружили, словно подхваченные гигантским водоворотом. «Тридцатьчетверки», маневрируя, изворачиваясь, расстреливали «тигров» и «пантер», но и сами, попадая под прямые выстрелы тяжелых вражеских танков и самоходных орудий, замирали, горели, гибли. Ударяясь о броню, рикошетили снаряды, на куски рвались гусеницы, вылетали катки, взрывы боеприпасов внутри машин срывали и отбрасывали в сторону танковые башни.

Наиболее тяжелый, крайне ожесточенный бой вел 29-й танковый корпус генерала И. Ф. Кириченко, наступавший вдоль железной и шоссейной дорог. Враг бросил против него основные силы танковых дивизий СС «Адольф Гитлер» и «Мертвая голова», упрямо предпринимая одну задругой настойчивые попытки прорваться к Прохоровке. Однако войска корпуса дрались с исключительным упорством и не уступали достигнутых рубежей….

Наступила ночь, тревожная и душная. Боевые действия прекратились на всем фронте. Я вышел из блиндажа поразмяться, стряхнуть усталость. Пахло гарью и пороховым дымом. В безбрежном космическом океане мерцали далекие звезды. Луна бросала холодный, тусклый свет на изуродованную сражением землю. На западе и юго-западе трепетало зарево пожаров. Горели нескошенные нивы, леса, деревни.

Противник вел себя как-то странно. В его расположении раздавались взрывы. Потом выяснилось, что немцы подрывали свои подбитые танки, которые нельзя было эвакуировать».

Похоже, единственным случаем перемешивания боевых порядков советских и немецких танков, о котором Ротмистров пишет как о явлении массовом, на самом деле была только история с Риббентропом, который со своим танком вынужден был влиться в волну наступающих советских танков и довольно удачно воспользовался неожиданно представившейся возможностью, уничтожив 14 советских танков. Поврежден же его танкбыл родным немецким снарядом. Советские танкисты врага в своих рядах так и не обнаружили. Наступление, повторяю, для немцев оказалось внезапным, но они сумели быстро перестроиться, и остатки роты Риббентропа и другие подразделения встретили наступающие советские танки с дистанции и из-за укрытий. Взрывали же немцы, конечно же, не собственные поврежденные машины, как пытался уверить простодушных читателей милейший Павел Алексеевич, свои-то танки они благополучно эвакуировали. Взрывали они оставшиеся на поле боя поврежденные советские танки. Ведь, согласно боевому уставу вермахта, старший командир был обязан ночью после боя организовать уничтожение оставленной противником поврежденной техники и эвакуацию техники своей. Именно поэтому, когда утром 13 июля советская сторона начала подсчитывать потери, выяснилось, что все поврежденные советские танки на Прохоровском поле подорваны немцами, а немецких танков на нем нет вовсе.

За два дня боев, 12 и 13 июля, число боеспособных «тигров» в лейбштандарте уменьшилось на одну единицу. Вечером 13 июля в дивизии было в строю на 16 Т-4 меньше, чем вечером 11 июля. Зато число боеготовых штурмовых орудий увеличилось на 10 благодаря тому, что были отремонтированы машины, подбитые в предыдущие дни боев. Не исключено, что 13 июля основная масса потерянных Т-4 вышла из строя по техническим причинам, либо на 13 июля была записана часть потерь, понесенных в Прохоровском сражении накануне, поскольку 13 июля больших боев лейбштандарт не имел. 12 июля дивизия потеряла 39 убитых, 5 пропавших без вести и 235 раненых.

По документальным советским данным, опубликованным В. Н. Замулиным и Л. Н. Лопуховским, 18-й и 29-й танковые корпуса потеряли 12 июля 1943 года 256 танков и САУ, или 72 % от числа тех, что имелись к началу сражения. Из этого числа 152 машины были потеряны безвозвратно. Людские потери двух корпусов составили не менее 1304 убитых и пропавших без вести и около 1100 раненых, т. е. превышали общие потери лейбштандарта в 8,6 раза, а безвозвратные потери—в 29,6 раза. С учетом же потерь 9-й гвардейской воздушно-десантной дивизии реальное соотношение как общих, так и безвозвратных потерь будет еще больше в пользу немцев.

В это же время дивизия «Райх», имевшая 61 боеготовый танк (1 «тигр», 8 Т-34, 18 Т-4, 34 Т-3), 27 штурмовых орудий «Штуг» и 12 противотанковых САУ «Мардер», сражалась к югу от Прохоровки против двух советских танковых корпусов – 2-го танкового и 2-го гвардейского танкового. 2-й танковый корпус находился в боях с 5 июля. К 12 июля в нем осталось в строю 35 Т-34, 4 «Черчилля» и 46 Т-70. Несколько лучше было состояние 2-го гвардейского танкового корпуса, насчитывавшего к 12 июля боеготовыми 84 Т-34, 3 «Черчилля» и 52 Т-70. Однако одна танковая бригада этого корпуса с 44 танками (26 Т-34, 18 Т-70) действовала в полосе 69-й армии. Кроме того, «Райху» противостояла 183-я стрелковая дивизия 69-й армии. Всего танковой дивизии СС противостояло 180 танков, в том числе 93 Т-34. На равных с ними у немцев могли сражаться только 27 машин.

2-й гвардейский танковый корпус имел задачу вместе со 183-й стрелковой дивизией 69-й армии отрезать путь отступления танковому корпусу СС, который, по замыслу Ротмистрова, должны были вытеснить с занимаемых позиций 29-й и 18-й танковые корпуса. Он действовал слева от наступавшего 29-го танкового корпуса и остававшегося на своих позициях сильно ослабленного в предыдущих боях 2-го танкового корпуса. В 10.00 25-я и 4-я гвардейские танковые бригады 2-го гвардейского танкового корпуса пошли в атаку в первом эшелоне, а 4-я гвардейская мотострелковая бригада – во втором на фронте в 3,5 км. Стрелковые части и танкисты почти не взаимодействовали друг с другом. К полудню наступление было остановлено немецкими реактивными шестиствольными минометами и пикировщиками. 25-я гвардейская танковая бригада к 14.00 сумела пройти 3,5 км от своих исходных позиций и занять лесной массив севернее хутора Озеровский. Передовые танки 4-й гвардейской танковой бригады к 15.00 продвинулись на 2 км к юго-восточной окраине хутора Калинин, где были уничтожены. Остальные танки бригады остановились в 1,5 км от исходных позиций. В свою очередь дивизия «Райх» своим левым флангом начала продвигаться к хутору Сторожевое в промежутке между 29-м танковым и 2-м гвардейским танковым корпусами, тесня 169-ю танковую бригаду 2-го танкового корпуса на восток. На помощь 169-й танковой бригаде пришла 25-я танковая бригада 29-го танкового корпуса, от которой к тому времени остался один танковый батальон, но ее контратака была отбита. В 16.00 «Райх» захватил хутор Сторожевое и, продвинувшись на 2 км, подошел к хутору Виноградовка. В 17.00 25-я гвардейская танковая бригада начала отступать к этому хутору. В 18.00 4-я гвардейская танковая бригада, а в 20.00 4-я гвардейская мотострелковая бригада отошли на исходные позиции. В 18.00 Ротмистров приказал 2-му танковому корпусу в 20.00 главными силами нанести удар из хутора Ивановка в направлении хутора Тетеревино. Корпус начал атаку в 19.20, но через два часа был остановлен й отошел на исходные позиции. Дальше всех удалось продвинуться 99-й танковой бригаде, потерявшей 8 танков из имевшихся у нее 19.

В этих боях дивизия «Райх» понесла незначительные потери. Вечером 12 июля дополнительно вошли в строй из числа отремонтированных 8 Т-3 и 1 «тигр», а число Т-4, Т-34 и штурмовых орудий не изменилось. Людские потери «Райха» оказались почти такими же, как у лейбштандарта, – 41 убитый, 12 пропавших без вести, 190 раненых. Вечером 13 июля в этой дивизии насчитывалось уже 75 танков, включая 11 Т-34. Число последних возросло натри единицы то ли за счет отремонтированных машин, то ли за счет новых трофеев. Безвозвратных потерь танков «Райх» не имел. Похоже, у него также не было танков, надолго выведенных из строя и требовавших долгосрочного ремонта.

А как обстояло дело с потерями на советской стороне? 12 июля 2-й танковый и 2-й гвардейский танковый корпуса (без одной танковой бригады) потеряли 85 танков, или 47 % от числа находившихся в строю утром 12 июля. Из них 44 танка были потеряны безвозвратно. В одном только 2-м гвардейском танковом корпусе было 154 убитых и пропавших без вести и 510 раненых, что уже превышало общие потери «Райха» в 2,7 раза, а безвозвратные потери – в 2,9 раза. С учетом же людских потерь 2-го танкового корпуса и 183-й стрелковой дивизии общие потери противостоявших «Райху» советских соединений должны были быть, по крайней мере, в 2–3 раза выше, чем потери одного 2-го гвардейского танкового корпуса, и, очевидно, превосходили людские потери немецкой дивизии в 6–9 раз.

Дивизия «Тотенкопф» имела к вечеру 11 июля в строю 94 танка (10 «тигров», 30 Т-4, 54 Т-3), 20 штурмовых орудий и 11 противотанковых САУ «Мардер». Ей предстояло на плацдарме за Псёлом сражаться против 97, 95, 52 и 42-й гвардейских стрелковых дивизий 5-й гвардейской армии. За боевыми порядками этих дивизий стоял 31-й танковый корпус 1-й танковой армии. Он был значительно ослаблен в предыдущих боях и имел к 12 июля боеготовыми лишь 64 танка. В этот день участия в боевых действиях 31-й танковый корпус не принимал.

Дивизия «Тотенкопф» первой из дивизий танкового корпуса СС начала наступать в 5.25 утра, переправившись через Псёл. Захват ею плацдарма должен был облегчить последующие атаки «Райха» и лейбштандарта, не ожидавших в этот день атаки 5-й гвардейской танковой армии.

Ротмистров впоследствии утверждал, что вечером 12 июля бросил против сильно продвинувшихся частей дивизии «Тотенкопф» 24-ю гвардейскую танковую и 10-ю гвардейскую механизированную бригады из 5-го гвардейского механизированного корпуса, насчитывавшие 105 боеготовых танков. Однако советские боевые документы свидетельствуют, что 10-я гвардейская механизированная бригада 12 июля в боях не участвовала. Также, согласно донесению «Тотенкопфа» от 20.00 (22.00 по московскому времени) 12 июля, дивизия в этот день советских танков так и не встретила. Однако, по донесению штаба II танкового корпуса СС от 21.50 12 июля, в это время танковый полк дивизии «Тотенкопф» продолжал вести бой с советскими танками северо-западнее Полежаева. Вероятно, это была 24-я гвардейская танковая бригада, насчитывавшая 61 танк, из которых, согласно советским документам, было потеряно не менее 13 машин. Так что Ротмистров не соврал. К исходу дня 12 июля «Тотенкопф» продвинулась на северо-восток на 5 км. Это было наибольшее продвижение среди дивизий II танкового корпуса СС.