Текст книги "Виктор Вавич (Книга 2)"
Автор книги: Борис Житков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Кто-то толкнул Виктора под локоть. Воронин с мокрыми сердитыми глазами.
– В цепь, в цепь городовых, чтоб по бокам. Живо, живо!
Вавич дернулся распоряжаться.
Городовые шли по панели, отгораживали от тротуара.
– На два шага! На два шага! Держи дистанцию!
Вавич пропускал мимо себя городовых.
Вавич глянул – вон со старушкой в платочке за гробом полицмейстер. Старушка в землю смотрит, не видит, должно, ничего. А он ее под руку. И вдруг увидал как вырезанное из всей толпы лицо – Варвара Андреевна. Черные страусовые перья как будто кивнули чуть – миг всего – и смотрит вперед и мерно шагает, с музыкой в ногу.
– Посматривай, посматривай, сукиного сына, чтоб какой-нибудь жиденок не того. Не напаскудил бы, сукиного сына, – бормотал на ходу Воронин. Он усталой походкой простукал мимо.
Виктор пропускал процессию вперед, ровнял толчками городовых, и делалось душно от музыки, от медного тягучего голоса, от катафалков белых, от коней в белых сетках, от султанов на конских головах, и все строгое смешалось, спуталось, и все вперед хотелось. И Виктор пересек шествие и с другой стороны пошел проверять цепь, деловой быстрой походкой, по обочине тротуара – вперед. Он увидал Варвару Андреевну сзади и тогда только сбавил шаг.
– Дистанцию, дистанцию! – вполголоса сердито говорил Виктор. Уже поровнялся с Варварой Андреевной.
"Кто это ее под ручку? Ишь, павлин какой! Жандарм, ротмистр. Фалдами повиливает. А мы тут бегай, охраняй. А они фалдами!"
Что-то зашепталось, завозилось на тротуаре. Виктор метнулся, разбросал на пути прохожих.
Двое в штатском пихали какого-то парнишку спиной в ворота. Один затыкал рот, распялил на лице всю пятерню. Парнишка спотыкался, пятился. Прохожие сгустились, кто-то уж дергал за рукав штатского.
– Прочь! Разззойдись!
Виктор сбил кого-то кулаком. – В ворота! – Парнишка выл спертым голосом. Его втянули в калитку.
Вавич загородил собой калитку.
Он вобрал голову в плечи, насунулся головой на толпу и водил глазами по лицам. А лица туманные, прищуренные.
– А зачем же человека душить? – И какой-то прищуренный мотнул головой и боком сунулся к Виктору. И вдруг все попятились, оглядывались, зашатались, и вот высокая шинель заболталась – Грачек шел через толпу, ни на кого не глядя. И на ходу он взял за шиворот прищуренного и, не задерживая хода, втащил его в калитку. По пути оттолкнул Виктора. Железная калитка хлопнула с размаху. Двое городовых уж протиснулись через толпу. Изнутри щелкнул замок.
– Проходи, проходи, – городовые подталкивали прохожих и продвигались все дальше.
Виктор один стоял у ворот. Музыка уж была плохо слышна, шагом проезжали кареты – конец процессии.
Из парадной вышел Грачек, он чуть мотнул головой Виктору.
– Чего стоял? Народ собирать? – буркнул на ходу Грачек. Он вышел на мостовую и зашаталась шинель – он догонял похороны.
Вавич шел следом.
– Да чтоб не допустить скопления... – говорил Вавич в спину Грачеку, чтоб какая-нибудь сволочь...
Грачек не оборачивался, он свернул, чтоб обойти кареты.
– А если б вышло что, так я же... я же бы и виноват вышел, – шептал Виктор злыми губами. – Когда удалось, так все дураки. Да! Ты один умный.
Виктор пробирался среди экипажей, так уж, чтоб без людей.
А вдруг Сеньковский, дурак, все видел?
Вон опять Грачек впереди. Идет рядом с каретой, держится за открытое окно. Кто-нибудь есть в карете. Карета какая – на резинках, на пружинках. Подтанцовывает.
– Болтайте, болтайте, а мы вокруг бегай. Лаять, может, прикажете?
И Вавич сердито оглянулся на Грачека.
И вдруг Грачек глянул, как будто его кто толкнул.
Мотнул подбородком и пальцем-крючком не поманил, а дернул к себе. Виктор быстро отвернулся:
– А я не заметил!
Шагнул два шага вперед и вся спина как наколотая. Виктор шагнул быстрее и вдруг повернул налево кругом и пошел в карьер.
– Сукин сын ты! – бормотал Виктор одними губами и глядел прямо Грачеку в глаза. Но Грачек уже повернулся к окну и вдруг весь сморщился в тысячу морщин, как разлинованное стало лицо.
"Улыбается, что ли?" – подумал Виктор и в этот момент увидал в окне в карете ее лицо, как наклеенное на темноту.
Варвара Андреевна улыбалась и кивала перьями.
– Это я велела позвать!
Грачек чуть отстранился от окна, глядел куда-то поверх и вдаль.
– Слушайте, Вавич, – говорила Варвара Андреевна, – вы заняты?
– Да-с. Охраняем. В наряде... Кругом... Спешу. Виктор сам не слышал, что говорил.
– Ой, ой! – замахала ручкой Варвара Андреевна. – Служака какой!
Виктор повернулся:
– Надо всюду поспевать!
И Варвара Андреевна закивала головой и обиженно-учительно:
– Ну идите, идите!
Виктор все шел рядом, чуть впереди Грачека и не сводил глаз с этого лица и читал эти гримаски одну за другой и все еще не до конца и ждал дальше, дальше!
– Да ну, ступай, – буркнул Грачек сверху и двинул на Виктора сзади.
– Па-аслушайте! – и Виктор волчком обернулся и задел с разлету Грачека локтем. Грачек сбился с шага и весь мотнулся длинной фигурой. Варвара Андреевна подняла восхищенные брови, и на миг вздернулись губы и белые зубки будто крепко прикусили что.
– Ах, ах, петух какой, – и она подпрыгнула на пружинном сиденье. Идите, идите сюда! На эту сторону, сейчас же. Моментально!
И она рванулась на другую сторону кареты и мигом опустила стекло. Вавич обежал сзади. Он взялся за раму, как Грачек. Варвара Андреевна на минуту положила свою ручку в черной перчатке Вавичу на руку – на миг, потом ударила Виктора по руке.
– Ну идите! – и тихонько шепнула: – Все хорошо будет, только баста! и она подняла черный пальчик.
Вавич мигал и глотал слюни и вдруг понял, что он бессовестно, во всю мочь, красен. Он зашагал вперед, толкался, не разбирал дороги.
Дома становились ниже и вольней, по-полевому пели казачьи трубы и безнадежней ахали тарелки с высоты, с коней наотмашь, как шашкой по посуде. Тротуары пустели. Процессия прибавила ходу. Чумазые люди хмуро глядели из ворот, старуха крестилась на гробы, на хоругви.
Виктор видел, как полицмейстер прошел к своей карете. Старушка шла, придерживала корявой ручкой задок катафалка
Вавич остановился на обочине тротуара, деловым взглядом осматривал цепь. Городовые шли вразброд. Один спрятал в рукав папироску и скосился на Вавича. Виктор злобно потряс пальцем Городовой отвернулся. Процессия огибала земляную насыпь, разваленные стенки гнилыми зубами торчали над осклизлым скатом. Виктор знал, что сейчас мимо проезжает ее карета, может быть, смотрит там, в черном окне. Виктор отвел нахмуренные глаза, глядел поверх голов – серьезность, бдительность: глядел на верх насыпи. И вдруг черный силуэт, шатаясь, вылез на развалившийся уступ. Он не успел встать во весь рост, как замахнулся обеими руками над головой каким-то черным пакетом.
– Стой! – заорал Виктор.
Но человек уже швырнул вниз свой пакет и от размаха полетел назад, за уступ.
Музыка смешалась в фальшивый гам. Шаркнули подковами казачьи лошади.
Все замерло на миг.
Виктор прорывался через городовых, мигом добежал до откоса и скользил, царапался наверх. Через минуту трое казаков уж махом на карьере летели в обход.
Виктор скользил, скреб руками грязь.
– Загрызу! – жарким дыхом шипел Виктор, давил оскаленные зубы.
Вот он, уступ. Виктор перемахнул через камни, стукнула шашка. Никого! Виктор озирался ярыми глазами. Он выскочил на другую сторону развалины. Никого. Обежал кругом. Злые слезы намочили глаза. Вон катафалки чуть не рысью двинули, хоругви нагнулись, веятся, как фалды. Внизу на дороге лежал черный пакет, и вокруг пустым кольцом городовые. Карет уже нету, только одна.
Снизу глядели на него.
Вавич стал спускаться. Врезался каблуками в грязь, старался ловко, вольно сбежать по скользкой грязи – в открытой двери кареты он заметил может, она. А вообще смотрят. А смеяться нечего, не поймал, так вы здорово поймали? Осмотреть место обязанность... Обязанность каждого честного сына своей... матери.
– Чертовой матери! – вслух сказал Вавич, спиной повернулся к карете, боком спускался с откоса.
"Боитесь? На десять сажен попятились? А Грачек? Чего Грачек не подымает? А? Взорвется?"
Вавич поднял глаза и обвел кольцо городовых.
– Смешно, может быть? – сказал Вавич вполголоса. Никого не было возле него. – А вот это смешно? Это вот, – и Вавич решительным шагом двинул на дорогу. – Это вот вам... смешно? – он шел во весь шаг к бомбе.
Она бочком лежала на камнях, будто притаила прыжок. Виктор глядел твердым взглядом только на нее, чтоб не извернулась как-нибудь.
И вдруг кто-то дернул его за рукав.
Варвара Андреевна, красная, запыхалась:
– Сумасшедший! – и она глядела круглыми радостными глазами. – Что ты делаешь? – шепотом в лицо выговорила Варвара Андреевна.
Вавич стоял вполоборота, твердая нога впереди.
– Надзиратель, – резанул командный тенорок, – назад! На-зад!
Виктор огляделся. Полицмейстер округло махнул рукой у себя над головой и фестоном вывернул руку в воздух.
– На-зэд! Вавич повернул.
– Сюда!
Вавич на ходу повернул к полицмейстеру. Стоял по-военному, руку к козырьку.
– Вы артиллерист? Нет? Так пожалуйте на свое место! Вавич дернулся, чтоб повернуться.
– Стойте! – крикнул полицмейстер. – Возьмите городовых и вон по человеку из тех домов, – полицмейстер тыкнул большим пальцем за спину, кого попало, хоть мальчишек. Ступайте!
Вавич повернулся на месте, хлопнул голенищем – приставил ногу.
У домов была уж возня: Воронин, потный, шлепал по грязному двору.
– Дома нет? Сама пойдешь, – кричал он бабе. Трое городовых ждали: хватать, что ли, или как?
– Невиновная? Разберут. Пошла! – он даже не оглянулся, как там берут городовые. – А! Вавич! Вали на ту сторону, – крикнул Воронин через визг детей, – вали живей, сукиного сына! – Он снял за воротами фуражку и обтер рукавом потную лысину.
Казаки верхами сомкнули круг. Вавич глянул: люди, как без лиц, шатались внутри круга, и не найти, где его, которых он выволок. Ведь семь человек выволок.
– Конвоировать в тюрьму! – сказал полицмейстер с подножки кареты.
В это время казаки посторонились. Потеснили вбок арестованных.
Два артиллерийских офицера на извозчике – молодой сидел бочком, бледный, и все время поправлял фуражку, извозчик шагом пробирался мимо толпы.
Того...
– И ЧЕРТ его знает. И поколей тут... – и Филипп со всей силы ударил себя по колену. Наденька смотрела пристальными глазами, приоткрыла рот. Дьявол! – И Филька будто воздух грызнул и повернулся всем стулом.
Надя сама не знала, что прижала оба кулачка к груди.
– А, сволочь! Дрянь тут всякая путается, заводит – как раз им в рот. На вот. На! Дурье! – крикнул Филипп, вскинул коленом и топнул всей ступней. Чашки звякнули укоризненно. – Да нет! В самом деле, – Филипп встал, полуоборотясь к Наде, развел руками. – Ты б видала. Ты тут сидела, а там прямо, распродери их в смерть, в доску маму! Как провокатор какой.
– А ты... – хрипло начала Надя.
– А ты! А ты! – перебил Филипп. Шагнул, топая в угол. – А ты! Что – а ты? – вдруг повернул он к Наде лицо, и щеки поднялись и подперли глазки, и нельзя узнать: заплачет или ударит. – А ты не знаешь, что сказано? – и он подался лицом вперед. – Сказано: коли началось, хоть против всякой надобности, бери в свои руки. И верно! И надо! Да! – Филипп повернулся, откусил кусок папироски и плюнул им в угол. – А ты! А ты! Вот тебе и а ты: трое там лежать осталися, да еще в проулках нахлестают так, что из дому их... серой... да, да! Чего смотришь? Серой не выкуришь, распротуды их бабушку. Наших, я говорю. Комитет! Где он твой комитет? Где он был? Комитет твой, говоришь, где он?
– Я ничего не говорю... – Надя во все глаза следила за Филиппом.
– А не говоришь, так молчи!.. И говорить нечего. Филипп вдруг повернулся к двери и вышел. Наденька оперлась рукой о стол и смотрела на скатерть, на синие кубики, онемела голова, и не собиралось голоса и груди.
– Сейчас миллион эксцессов возможен, – примеряла слова Надя, чтоб спокойно и внушительно сказать Филиппу, – пусть начнет по-человечески говорить, пусть потом скажет, как он, как он-то. – Если б знала, если б знала – нахмурила брови Надя, – была б там, непременно была бы! – И жар, жар вошел в грудь. – Пусть выстрелы, так и надо! И все равно стать наверху – не думайте, не трушу, а говорю твердо, – и задышала грудь, и глаза напружинились. Надя твердым кулачком нажала на скатерть.
Не слыхала шагов и оглянулась, когда скрипнула дверь. Филипп вмиг отвел глаза, но Надя поняла, что он видел, все уж видел в этот миг.
– Понимаешь, – полушепотом начал Филипп, он чуть улыбался, – понимаешь ты – я кричу им: "Назад, сволочи. Назад. Как рябчиков вас тут всех к чертям собачьим постреляют! К чертовой, – кричу, – матери отсюда!"
– А сам как? Сам, Филя?
– А сам стою на верхушке на самой, – Филипп на секунду стал, глянул, как вспыхнуло Надино лицо, – да. На самой верхушке, махаю на них кепкой, как на гусей, а тут дурак какой-то возьми и тык флаг. Когда смотрю – уж летят на нас, сабли – во!
Филипп поднял кулак, потряс – во!
Наденька передернула плечами.
В это время кто-то осторожно постучал в окно. Филипп встряхнул головой:
– Пройди на кухню, духом, – Филипп толкнул Надю в локоть. Надя на цыпочках выбежала.
– Забери это, – Филипп совал в темный коридор Надин салоп и шляпу.
Аннушка глянула из-под мышки – стирала у окна. Наденька совалась с вещами, не знала, куда положить.
Филипп быстро прошел по коридору, запер наплотно двери в кухню. Аннушка снова глянула исподнизу и уперлась взглядом в запотевшее окно. Надя стояла возле плиты, прижимала к себе салоп, слушала.
– Ну входи, входи, – вполголоса говорил в сенях Филипп. Наденька прислушивалась, но Аннушка сильней зачавкала бельем в корыте.
– Егора, еще кого? – слышала она отрывками Филиппов голос. – Ну! Ну! Так будет?
Наденьке хотелось присунуться к дверям, но Аннушка захватила корыто, пыхтя, отодвинула Надю вбок, потом к окну, с шумом лила в отлив мыльную воду.
– Ну ладно, счастливо, – услыхала Надя, и щелкнула задвижка в дверях.
Филипп прошел к себе. Потом опять его шаги, уж густые, твердые. Он открыл дверь в кухню – он был в шапке, покусывал папиросу в углу губ, брови ерзали над глазами.
– А ну, иди сюда, – шепотом сказал Филипп и мотнул головой в коридор Того, знаешь, Надя, приходил один нырнуть надо до времени
– Что? Провал? Где? – У Нади шепот нашелся серьезный, деловой, и от шепота своего стало тверже в душе
– Да там из комитетчиков, а я кандидат, знаешь Наденька оглянулась на кухонную дверь, там было совсем тихо
– Да все одно, – шепотом заговорил Филипп, – дура она Так я пошел, одним словом, – он шагнул к двери Надя повернулась в узком коридоре и быстро пихнула руку в рукав Филипп оглянулся, взявшись за двери – Да, – и Филипп, сморщившись, глядел па папироску, раскуривал ее под носом, – да, ты тоже того, место здесь тоже провальное Домой, что ли, вали
Надя с силой надернула на голову шапочку
– А я, если что, – бормотал Филипп густым шепотом, – я тебе дам знать к этой как ее у которой занимались К Тане этой зашлю кого из ребят
Надя притаптывала калоши на ногах Ничего не говоря, смотрела в полутьме на Филиппа
– Ты, Надя я хотел тебе, – Филипп двинулся к Наде Но в это время дверь из кухни распахнулась, на сером свете Аннушка, и белье через руку
– А ты скоро назад-то? Я ведь ко всенощной пойду, дом-то запру? – она говорила громко, на всю квартиру Филипп хмуро глядел на сестру
– Ну да ждать-то тебя до ночи, аль как? – и Аннушка оттерла Филиппа мокрым бельем в угол, распахнула входную дверь
Наденька быстро протиснулась и первая шагнула во двор, с двух ступенек
Сейчас!
САНЬКА шагнул к своему столу, попробовал сесть, рука зажала в кулак толстый карандаш Санька вскочил со стула, стукнул об стол, обломал карандаш
"Так и надо, так и надо! Сволочь проклятая! – дух переводил Санька и по всей комнате водил злыми глазами – Надо как Кипиани! – и вот он в вестибюле университета – Кипиани, маленького роста, большая мохнатая папаха и глаза во! еле веки натягивает. Потом отпахнулась шинель и кинжал до колен – Будут бить, а мы все "мээ!" кричать? – и на весь вестибюль "м-ээ!" – и папахой затряс, и оглянулись все
Под лошадь и раз! И махнул – руки не видно – раз! – и Санька дернул карандашом в воздухе – А как тот казак, как в игру какую – бегут мимо, и чтоб ни одного не пропустить и нагайкой наотмашь. Бегут, рукавом лицо закрывают, а у того глаза играют Тут бы ему в самую бы рожу чем-нибудь трах! Засмеялся бы!"
И Санька еще перевел дух.
И на миг увидел комнату, книги и менделеевскую таблицу на стене Казак застыл раскинул руки, летит с коня. Санька часто дышал. За стеной мамины каблуки. К окну, постоят и опять застукают. Затопала, побежала. Верно, звонок. Санька из дверей глядел в даль коридора. Анна Григорьевна второпях путалась с замком. Горничная Дуня совалась сзади.
– Санька, то есть Александр Андреич, дома? Санька увидел верх студенческой фуражки. Анна Григорьевна, оцепенев, держалась за дверь.
– Да, это ко мне, чего ты стоишь! – и Санька побежал в прихожую.
Анна Григорьевна стояла в дверях, с обидой, с испугом смотрела на студента, как он протискивался мимо нее. Наверху забинтованной головы неловко лежала фуражка. Студент придерживал рукой
– Здравствуйте, Анна Григорьевна, – говорил с порога другой студент, он кланялся, ждал, чтоб Тиктина дала пройти.
Анна Григорьевна широко распялила веки и невнятно шевелила губами
– Да пропусти же! – крикнул Санька.
Анна Григорьевна быстро вышла на лестницу, оглядывала площадку. Она перегнулась через перила, смотрела вниз и шаг за шагом спускалась по ступенькам
– Мама! Мама! – кричал Санька из двери. Бегом догнал мать – Да не ерунди! – Санька дернул Анну Григорьевну за руку. – Да не сходи ты с ума, пожалуйста! Пожалуйста, к чертям это, очень прошу!
Анна Григорьевна цепко держалась за перила и тянулась глядеть внииз Она вздрогнула когда дернулась внизу входная дверь.
Санька силой оторвал Анну Григорьевну от перил, он за руку, не оглядываясь, протащил ее вверх и затолкнул в двери, захлопнул.
– Идиотство! – кричал Санька, запыхавшись. Оба студента топтались у вешалки.
– Идем, идем! – и Санька толкал их к своей комнате. – Черт его знает, с ума сходят все. Абсолютно. Одурели. Пошли ко мне!
– Ух, брат, здорово как! Ай, Кипиани! – Санька с восторгом, с завистью смотрел на белую повязку. Из нее, как из рыцарского шлема, глядело лицо; прямой чертой шла на лбу повязка.
– Пропала папаха, – махнул рукой Кипиани. – Такой сволочь, прижал конем, тут забор. Я под низ, – Кипиани присел, глянул в Саньку черным блеском.
Санька откинулся – вдруг прыгнет пружиной.
– Шапка упала, он нагайкой, я под низ и лошадь ему раз! раз! Сел лошадь! – Кипиани сел совсем на пол и оттуда глядел на Саньку. – Вот! – И Кипиани встал. Дышал на всю комнату, обводил товарищей глазами. – Тут вот! – и Кипиани резанул рукой у себя под коленками.
Минуту молчали, и шум, недавний гам стоял у всех в головах. И вдруг резкий женский вскрик – как внезапное пламя. Санька узнал голоса – бросился в двери.
В конце коридора, в передней, Анна Григорьевна держала кого-то, будто поймала вора. Санька узнал Надину шапочку.
И вот через мамино плечо глядит – протянула взгляд через весь коридор и так смотрит, как будто уезжает, как будто из вагона через стекло, когда нельзя уж крикнуть последних слов. Санька двинулся рывком. Но Надя вдруг вырвала шею из маминых рук.
– Ну, оставь, ну, довольно. Цела, жива, – и Надя повернулась, пошла, не раздеваясь, в свою комнату.
– Я сейчас! – крикнул Санька товарищам в двери, старался беззаботно стучать каблуками, шел к Наде.
Надя сидела в пальто и в шапочке на своей кровати.
Анна Григорьевна стояла перед ней, вся наклонилась вперед, с кулачками под подбородком. Она шевелила губами и капала слезами на пол.
Надя вскинула глазами на Саньку.
– Ну и пришла. И ничего особенного, – говорила Надя. – И чего, ей-богу, мелодрама какая-то. И ты туда же.
Надя снова взглянула на Саньку. Она резко поднялась, прошла в прихожую.
– Дайте мне умыться спокойно, – говорила Надя, с досадой сдергивала пальто.
– Ну, цела, и ладно, – сказал веселым голосом Санька, – а ты не стой, – обернулся он к Анне Григорьевне, – как Ниобея какая, а давай чаю.
Анна Григорьевна перевела глаза на сына: "улыбаться, что ли". И улыбка побыла на лице и простыла. В Надиной двери щелкнул замок.
Анна Григорьевна топталась, поворачивалась около Надиной двери.
– Ей-богу, – сказал Санька сердито, – вели ты ставить самовар, и нечего топтаться.
Анна Григорьевна повернулась к кухне.
– Вот и все, – крикнул на ходу Санька. Из своей комнаты Санька слышал горячий крик. Кипиани даже не оглянулся, когда открыл двери Санька, он наступал на товарища, он наступал головой вперед и вскидывал ее после каждой фразы, как бодал:
– Почему, говоришь, Рыбаков? Почему социал-демократ не может? Кипиани боднул воздух. – Социал-демократ не может в деревне? Не может? Скажи, Рыбаков, почему?
– Да уж говорил, – и недовольно отвернул лицо в сторону. – Да! – вдруг обернулся он к Саньке. – Мы ведь к тебе сказать...
– Ты ерунду говорил, – Кипиани дергал Рыбакова за борт шинели.
– Да! – и Рыбаков двинулся к Саньке. – Завтра в час в столовке сходка, летучая. Будет один...
– Один! – передразнил Кипиани. – Не знаешь кто? Батин, – сказал Кипиани тихим голосом, сказал, как угрозу. – Знаешь? – Кипиани снизу глянул на Саньку, нахмурился и выставил кулак. – Ух, человек! – глухо сказал Кипиани и вдруг вскинулся и улыбкой ударило во все лицо. – Я тебе про него расскажу! Рыбаков, Рыбаков! Ай что было! Ты говоришь, в деревне! – кричал Кипиани. – Слушай оба, – он дернул Рыбакова, поставил рядом с Санькой, слушай! Он в одной деревне, понимаешь, заделался писарь. Волостной писарь. Никто не знает, понимаешь, – и Кипиани поворачивал лицо то к Саньке, то к Рыбакову.
– Ну? – и Рыбаков пустил равнодушно дым и глядел, как он расходится.
– А ну! – крикнул Кипиани, нахмурился. – Что ты "ну"? Он рабо-та-ет, понимаешь? Он...
В это время в дверь постучали; громко, требовательно. Все оглянулись.
Санька открыл. Андрей Степанович стоял в дверях. Он глядел строго и не переступал порога.
– Можно? – Андрей Степанович чуть наклонил голову и шагнул в комнату. – Сейчас было заседание в городской Думе. Рыбаков кивнул головой.
– Ага, понимаю.
– Одним из гласных, – Андрей Степанович наклонил голову и потряс, был поставлен вопрос, вопрос вне очереди, о событии, попросту избиении, этими словами и было сказано, – об избиении студентов перед университетом. Было предложено немедленно отправить депутацию к генерал-губернатору.
– Да постучи ты хоть ей, – вдруг плачущим голосом ворвалась Анна Григорьевна, – может быть, она тебе откроет. Господи, мука какая!
Андрей Степанович секунду глядел на жену, поднял брови.
– Сейчас! – резко сказал Андрей Степанович; со строгим лицом обернулся к студентам: – К генерал-губернатору. Сейчас, сейчас! – вдруг раздраженно прикрикнул Андрей Степанович и, топая каблуками, вышел.
Кипиани сел на Санькину кровать, глядел в пол, и видно было красное пятно на белой макушке. Он вытянул вперед руку мимо уха, держал, ни на кого не глядя.
– Де-пу-та-ция... – и Кипиани зашевелил двумя пальцами, как ножками, в воздухе. – Ну а что? – вдруг поднял лицо Кипиани и развел руками. – Идем!
Кипиани вскочил и стал насаживать фуражку на забинтованную голову.
– Два слова! – Рыбаков тронул Саньку за плечо. – Слушай, нельзя у тебя того, – говорил Рыбаков шепотом, – рубля занять? Только, ей-богу, не знаю, когда отдам, – говорил он Саньке вдогонку.
Санька шел по коридору к отцу. Андрей Степанович стоял около Надиной двери.
– Да ну, Надежда! – говорил Андрей Степанович. – Да покажись же! – и стукал легонько в дверь.
– Сейчас, причешусь, – слышал Санька Надин голос.
– Ну-ну! – веселым голосом ответил Тиктин и повернулся к Саньке.
– Дай рубль, – сказал Санька. – Рубль, рубль, ровно рубль, – говорил Санька, пока отец, хмурясь, доставал из глубокого кармана портмоне.
– Сейчас, сейчас! – отвечала Наденька на голоса из коридора.
– Ты, кажется, родителя своего... – начал Рыбаков и смеялся шепотом.
– Да брось, не последний, да бери же, – совал Санька рубль. – Вот Кипиани, понимаю, – и у Саньки глаза распялились, он глядел на Рыбакова с ударом, с упреком.
Рыбаков поднял плечо и голову скосил.
– Чепуха это!
– А ты б сделал?
– Зачем? Смысл? – Рыбаков встряхивал, будто что весил на руке.
– Да чего там смысл! Сделал бы? Говори?
– Да он на паровоз с ножиком кинется, я ничуть не спорю. А смысл? – и Рыбаков опять сделал рукой.
– Что ты ручкой трясешь, – кричал Санька. – Смысл! Смысл! Сто двадцать смыслов будет, а тебе не полезть... Да и мне тоже! – и Санька топнул ногой. – Вот ручкой, ручкой, – и Санька передразнил Рыбакова, – ручкой мы помахивать будем, а коли б все, как Кипиани...
– Так что? – Рыбаков глаза прищурил на Саньку. – Так не нагайками, а пушками.
– А мы... а мы и на пушке верхом, да, да – во весь карьер от зайца. И Санька заскакал, расставив ноги. – Что смеешься? – И Санька сам рассмеялся. – Верно же говорю.
Саньке смех все еще разводил губы.
– Да нет, ей-богу, что за к черту деятельность? Что вы, спросят, делали? А нас, видите ли, били! – И Санька расшаркался перед Рыбаковым. -А что, мол? Недополучили, что ли? – Как пожалуете! – кривым голосом выводил Санька.
Рыбаков пускал дым, улыбался.
– Знали ведь, что бить будут! Знали? – Санька нахмурился, напирал на Рыбакова. – Ну? А вышли? А почему?
– Ну почему? – и Рыбаков откинул голову назад и, сощурясь, глядел на Саньку.
– Я почему? – Санька вытаращился на Рыбакова. – Я вышел потому, задыхаясь, говорил Санька, – потому, что, значит, боюсь, что вот казаки, нагайки.
– А я вышел потому и думаю, что и другие... и, если хочешь, ты тоже... – с разумительным спокойствием начал Рыбаков и вдруг оглянулся на дверь.
– Да просто хочу узнать, чего он орет, – в дверях стояла Наденька. Можно? Рыбаков поклонился.
– Да Господи, просто хочу послушать, – Надя оборачивалась назад к Анне Григорьевне. – Ну, хочу тут побыть, что ты как тень... никто меня не съел и не съест. – И Надя уселась боком на стул, закинула локоть за спинку. – О чем это такая громкая дискуссия? – Наденька насмешливо глядела на Рыбакова.
Рыбаков по-гостиному улыбался Наденьке.
– Ну? – сказала Надя, глянула на свои часики, вскинула ногу на ногу и уставилась выжидательно на Рыбакова. – Ну?
– Да какое тебе к черту дело! – говорил, роясь в табаке, Санька. Учительницей какой уселась: экзамен, подумаешь!
– Да вопрос, собственно, поставлен, – с легонькой улыбкой говорил Рыбаков, кивнул на Саньку.
– Да собственно и не собственно, а какое тебе к черту дело! Санька ломал о коробку спички одну за другой.
– Да чего ты это ершом каким, – начала Наденька с насмешкой и вдруг покраснела. – А впрочем, черт с вами, – она вскочила, стул раскатился назад. Прямыми шагами она прошла в дверь, толкнула на ходу Анну Григорьевну.
– Куда ты, Наденька, куда ты? – слышал Санька из коридора плачущий шепот Анны Григорьевны. – Ну Надя, Надя, Надя! Надя же! Наденька!
Санька высунулся в двери. Он видел, как Наденька, уже одетая, порывисто прошагнула переднюю и хлопнула дверью.
Анна Григорьевна бросилась вслед.
– Tiens! Tiens!* – крикнул Андрей Степанович, он быстро натягивал пальто. – Я иду!
– Она ведь в слезах пошла, в горе вся! – говорила Анна Григорьевна. Да иди ты, иди! Да без калош, Господи!
– Сейчас! – Андрей Степанович не попадал в калошу.
–
* Постой! Постой! (фр.)
К черту!
АНДРЕЙ Степанович бежал вниз по лестнице, едва успел застегнуть нижнюю пуговку пальто, застегнул криво, и пальто стояло на груди кривым пузырем. В ушах еще стоял и настегивал голос Анны Григорьевны: "Да скорей, скорей, ради Бога!"
Тиктин оглянулся вправо, влево, но уже замела все уличная суета: спины, шапки, воротники. Андрей Степанович взял вправо и уж в уме досадливым голосом отвечал жене: а то никуда, что ли? Это на случай, если не догонит.
Тиктин широко зашагал, круто отворачивал вбок палку. Он шел, глядя вперед; расталкивая взглядом прохожих впереди, целясь в далекие лазейки, вон чья-то знакомая спина вихляется – высокая, как пальто на щетке.
Андрей Степанович наддал ходу, он не замечал, что задыхался. Нагонял.
– А черт вас, как вас там, – Андрей Степанович стукнул палкой по плечу.
Прохожий обернулся.
– Ну все равно, Башкин, что ли! – Андрей Степанович сделал нетерпеливую мину. – Не попадалась вам тут Надежда наша?
– А что, потеряли Надежду? – хихикнул Башкин и сейчас же сделал услужливую обеспокоенную физиономию. – А что, она сейчас вышла? Вы ищете? Нет. Во всяком случае она могла только туда, – Башкин мазанул рукой вперед, – только туда пройти, а то я ее встретил бы. А что, ее вернуть?
– Да, да! – Андрей Степанович шел вперед, не глядя на Башкина. Встретите, скажите, чтоб сейчас же вернулась, с матерью...
– А, нехорошо? Понимаю, понимаю, догоню. Найду, – говорил уж Башкин на ходу. Он зашагал вперед, болтаясь на ходу.
Андрей Степанович видел с минуту еще его голову над толпой. На втором перекрестке Тиктин остановился, одышка забивала дыхание.
"Ну куда? – озирался Тиктин. – Бессмыслица. Почти никакого вероятия!" – Тиктин топнул палкой.
– Э, черт! – сказал Андрей Степанович и зашагал тише. "Извозчика, что ли, взять? Болвана этого для чего-то остановил", – злился Андрей Степанович на Башкина.
Андрей Степанович сел на первого извозчика, не рядясь.
– Прямо поезжай! – Андрей Степанович перевел дух. Заметил, что пальто горбом. Перестегнул. Поставил палку между ног, положил обе руки.
Глядел на тротуары, далеко вперед. Моросило. Андрей Степанович насупил поля шляпы.
– А этот идиот, – шептал Андрей Степанович про сына, – как жилец, квартирант какой-то, – и до слез обидно было, чего сын не выскочил и не побежал – "я в одну, он в другую сторону". А эта с ума сходит.
– Направо! – зло заорал Андрей Степанович на извозчика. Кое-кто с тротуара оглянулся. Тиктин насупил брови. Глянул на часы. Половина пятого. В шесть у генерала Миллера, у генерал-губернатора и командующего войсками округа.
"Значит, в половине шестого надо быть в Думе. Даже раньше. Я этот вопрос поставил, – крепко выговаривал в уме Тиктин и в такт словам поматывал головой, – и пускай ерунда, но мы обязаны исчерпать все законные возможности. И тогда – руки развязаны".
Андрей Степанович тряхнул головой и смело глянул в верха домов.
– Стой! Куда! Объезжай!
Извозчик осадил. Смолкла трескотня колес, стал слышен мутный гомон. Не пропускали мимо Соборной площади. Андрей Степанович приподнялся. В сером свете, через туман, он видел – в сером вся площадь.
– Куда прикажете? – обернулся извозчик и тихим голосом добавил: Кавалерия стоит на площади.
