Текст книги "Сор из избы"

Автор книги: Борис Кудрявцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Если бы директору сказали, что его внуки росли, не зная горя, он не стал бы возражать. Но они не знали ничего: ни забот, ни труда. И в этом уже был перебор. Общественность била тревогу. Не по адресу Миши или Маши, они не одни, были похуже. Мишка еще мог рассуждать трезво, сняв наушники, дескать, дед сам виноват, не приучил работать. С его-то возможностями. Свел бы на завод, пристроил…

– Скажешь тоже, – возмущалась бабушка, – эксплуатировать детский труд? Да за такое знаешь…

Мишке было тринадцать лет и он считал себя взрослым.

– А что ты можешь? – спрашивал дед. – Научись сначала помогать матери: подмети пол, сходи за хлебом, вымой посуду…

– Скучно, дед! – Мишка напяливал наушники и «отключался».

Если честно, дед его понимал. Но взамен предложить ничего не мог. Вот если бы в деревне… Там проще. Внуки не умели и десятой доли того, что умел он в их годы. В четыре от роду выезжал в поле, на покосе ворошил валки, чтобы сохли, босой по стерне, вспомнишь, до сих пор слезу вышибает от боли. В двенадцать лет был чуть ли не главным работником, а уж в четырнадцать жил самостоятельно, учился и зарабатывал на хлеб. Все так, не он один.

Записи Мишка доставал неизвестно где, через десятые руки, у перекупщиков, за умопомрачительные деньги. Директор ворчал, но раскошеливался, ибо слышал, что подростки из-за денег, случается, идут на воровство. Пусть покупает и слушает дома. Иначе его не увидишь, соберутся где-нибудь и «пустят кровь», ополоумев от рока.

Может, взять Мишку на завод? А прочих Куда… Выделять внука директору не хотелось. Вот если бы на другое предприятие. Но он знал, что ни один директор малолетку не возьмет. Случись чего, никакой суд не оправдает и родители не успокоятся, пока под статью не подведут. Лучше бы им чего попроще: продавать мороженое, газеты.. Ведь продают же, черт возьми, за рубежом их сверстники, и обувь чистят. Можно полы мыть в школе, в подъездах лестницы. За деньги, разумеется…

Интересно, Галкин любит рок? Директор надавил клавишу внутренней связи и приказал секретарю:

– Найдите Галкина в кузнечном цехе и срочно пригласите ко мне.

«Галкин, – морщила лобик секретарша и не могла вспомнить, – Галкин?! Кажется, из комсомола…»

В понедельник в кузнице Галкина не оказалось. На работе не появлялся. Но администрация не видела за ним никакой вины, стояла за него горой, ссылаясь на субботник. И в пику поднявшим панику литейщикам кузнечный цех обязался обходиться впредь без отвала, найдя применение отходам, более достойное и полезное. Комсорг Леша Санников вместе с председателем профкома в один голос заявили, что в этом нужном и важном деле Галкин признанный лидер и достоин уважения, а не увольнения по статье…

– Лидер? – с угрозой переспросил директор и приказал: – Пусть идет сюда и расхлебывает кашу! Мне и без того забот… Короче, разыскать лидера и доставить! Поглядим, чего он стоит.

– Как его доставишь? На руках не понесешь, – сказал Здоровилло. – Спит, поди. Если не помер.

Галкин и в самом деле спал, сутки. Директорская «Волга», пофыркивая отлаженным мотором и качаясь на хорошо смазанных рессорах, въехала во двор. Старушки, сидевшие у подъезда, ревниво примолкли, ожидая: «Кому такая честь?»

Шофер директора, мужчина в годах, но шустрый по-молодому, заранее веселясь чему-то, вбежал на третий этаж, сверился с запиской и позвонил к Галкиным.

– Откройте! С завода…

Мать подглядывала в глазок и не признавала. Незнакомец убедил вежливостью, не закрывал глазок пальцем и не прятался за косяк, давая себя получше разглядеть. А поглядеть было на что: кожаный пиджак, купленный у актера, голубая сорочка и галстук в мелкий горошек, как у члена Союза композиторов, на голове ученая плешь. «Лектор», – определила мать Галкина.

Она впустила «лектора», но тот не признал в Галкине-старшем светилы и лишь небрежно кивнул, «здрасте вам» и нацелился на спящего младшего, без признаков высокой интеллектуальности, даже храпевшего со свистом, в отличие от отца, занятого мыслями.

Шофер присел на кровать и профессионально стал будить Аркашу, похлопывая по щекам и щекоча под мышками, видно, что в его характере являться к людям среди ночи, будить и увозить куда-нибудь в аэропорт, к лайнеру, в командировку. Он был олицетворением дисциплины и долга. Галкин дрыгнул ногой, стараясь спихнуть шофера на пол, и приоткрыл один глаз. Гость улыбнулся, радуясь пробуждению Аркаши.

– Как здоровьице, как спалось, что привиделось? – интересовался он искренне, не деланно, словно толкователь снов. Он помог «начальнику» встать, отвел в ванную и сунул головой под кран, попутно рассказывая, что ждет Галкина лично директор, минуя всякие инстанции, и что надо ловить журавля в небе… Если Галкин удостоился, значит, он – молоток, а не ржавая монтировка.

Галкин стряхнул сонливость. Но выйдя на улицу и ткнувшись в «Волгу» с бархатными сиденьями, он заробел и попытался улизнуть. Шоферу пришлось его ловить и впихивать в машину, как неодушевленный предмет.

– Не поеду! – уперся Галкин и хотел вылезать через окно.

Личный престиж прежде всего. Поэтому Галкин ехал в директорской «Волге» и показывал язык ротозеям, чтобы всякий встречный удостоверился: едет не напыщенный бюрократ, а простой трудяга…

– Сиди культурно! – ворчал шофер. – Смотреть тошно!

На выезде со двора дворник вытянулся в струнку и отдал честь, приняв Галкина за генерала. За машиной бежали школяры, узнавшие Галкина, и что-то восторженно вопили, указывая на него пальцами. Люди в поселке уже знали про отвал…

Галкин закурил сигарету, освоившись, и пустил дым в окно, кому-то в трамвае помахал рукой. Отличная штука – директорский автомобиль. Будь Галкин на месте директора, он вместо работы объехал бы всех знакомых.

– Домой тоже поедем? – спросил он у шофера.

Тот неопределенно пожал плечами, дескать, как начальство скажет. Обгоняя «Волгу», бежала молва, приехал из столицы замминистра, и чтобы его встретить получше, приказано было комсомольцам срыть отвал. Будто в министерство поступили жалобы о загрязнении среды и что теперь с директора снимут стружку…

Меж тем Галкин пришел в приемную директора и сел среди ожидающих, несмело оглядываясь и прислушиваясь. Звенели разом два или три телефона и секретарша жонглировала трубками, успевая к тому ж черкнуть пару раз в блокноте или в календаре, поглядывая на электрочайник, пускавший пары на подоконнике. На расписном подносе стояли намытые хрустальные стаканы с серебряными ложечками. Секретарша в просвечивающей блузке, лет тридцати-пятидесяти, улыбаясь осторожно, чтобы не нагнать морщинок, принялась шептаться с шофером, поглядывая на Галкина. Тот рассказывал что-то забавное. Все же Галкин выглядел тут белой вороной. Особенно его руки, выдававшие с головой. Посетители с дипломатами поглядывали на Галкина с недоумением и усмехались. Тем не менее, именно он был злобой дня, потому что директор затребовал его первым. Секретарша округлила глаза и попридержала остальных, давая ход Галкину.

Директор сидел меж двух окон. Подперев тяжелую голову ладонями и расставив локти на столе, он выглядел грозным. Пирамиды бумаг с двух сторон поднялись на полуметр и, видать, не шли на ум. Директорский пиджак с депутатским флажком висел на стуле в стороне, а голубая сорочка казалась влажной от пота.

– Значит, ты – Галкин! – сказал директор, глядя из-под тяжелых век, не мигая и не отводя взгляда с минуту или две. – Ты вот что, – остановил он Галкина, собравшегося выложить анкету и поведать про отца-лектора и мать, распространителя билетов на симфонические концерты, – поговорим по душам, ладно? О деле после… Как у тебя с записями, рок любишь? «Пустим кровь», слухал? Обалденно, а?

Галкин сидел, проглотив кол. Видимо, готовился к другому. Но скоро встрепенулся и откинулся в кресле, кинув ногу на ногу. Потащил из кармашка пачку сигарет. Директор оказался «чувак» что надо, с запросами и на высоте. Клевый мужик!

– Рок пустяки. Для малолеток. Секс-музыку я бы списал, если не дорого. С башлями не густо.

– Что так? Мало платят? – удивился директор. Ему казалось, что в кузнице грех жаловаться на зарплату. – Расписали мне тебя как атамана, говорят, горами ворочаешь…

Галкин поглядел на стертые ладони и кивнул, дескать, «бывает». Он очень походил в этот момент на директорского внука Мишку и можно было с ним говорить откровенно. Иначе нельзя. Директор знал по опыту. Стоило с Мишкой взять не тот тон, сфальшивить, засюсюкать, как тот начинал отвечать тем же или грубить, а после напяливал наушники и уходил в рок, «пускать кому-то кровь». Слава богу, что не деду.

– Секс-музыки у меня нет, Галкин, и никогда не будет. Но если раздобудешь, – Галкин навострил ушки («Неужто, директор меломан?»), – если раздобудешь, брось ее в унитаз и воду спусти, мой тебе совет. Понял?

Галкин кивнул, и видно было, что не терпится ему кончить о пустяках и поговорить с директором о деле.

– Сколько тебе лет, Галкин? Где учился?

Поразительно, что он оказался старше Мишки лишь на четыре года. И годы, пожалуй, не в счет. Проскочат, не заметишь. Галкин казался много старше своих лет, и старила его забота. Директор это видел, чувствовал. Точно так же выглядел, наверное, он сам, когда ушел из отчего дома в город и нанялся на кожевенный завод таскать ведра с водой. Эти ведра снились ему иногда и заставляли ночью открывать глаза, соображая в беспокойстве, выполнил ли он свой урок и не пуст ли чан… За это били. Музыка, рок, секс и прочая контрабанда вылетела из головы Галкина, едва он взялся за – дело! Стоящее, нелегкое, даже опасное… Понимает ли парень? И директор открыл карты:

– Отвал ты сковырнул. Хорошо, Галкин, поздравляю.

– Отвал им подавай?! – тотчас всколыхнулся парень, наболевшее говорило за него. – Бить надо за такие дела! Валят всякую дрянь, вонь, заразу разводят…

– Полегче, – придержал его директор, поднимая бровь и улыбаясь уголком рта, Галкин ему нравился.

– Можно по-хорошему, – опять завелся Галкин, – везут, значит, сваливают, спасибочки! Везите еще…

– А ты как думал, архаровец? Отвал сковырнул – полдела. Без отвала жить нельзя. Не привыкли. Публика будет напирать, за горло брать. Исподтишка навалят! Выше головы…

– Да я им, – Галкин вскочил, – да я их!

– Ох-ох, напугал?! Сядь… Хотел я, – в раздумье сказал директор, – назначить на это дело кого-нибудь постарше, из отдела, а может, и заму поручить. Но, – директор замялся, – буду с тобой откровенно: не хочется людей подставлять! Честное слово. Добровольно они не возьмутся. Свалка! Чувствуешь? В общем, чести мало. Воспримут как наказание, не иначе. Обиды будут, склоки и выяснение отношений. Время уйдет, Галкин, уйма времени!

Галкин понял: «Подставить хочет начальник! Других бережет, мной прикрывает…»

– Ты, я вижу, не из робких, Галкин, – директор словно бы винился, оправдывался, не решаясь на какой-то шаг. А решиться и в самом деле было нелегко. Замы у директора были пенсионного возраста, заведующие отделами – немногим моложе. Выдвигались в заводоуправлении трудно, годами ожидая повышений. И это было закономерно до поры, вошло в привычку. Но теперь… А что теперь? – спрашивал себя директор и не мог найти однозначного ответа. Что-то менялось.. Ему не раз уже ставили в вину возраст работников, намекали, что слишком осторожничает, страхуется и волей-неволей зажимает молодые кадры. Имелись в виду, конечно, специалисты. Галкин – дело другое. А в чем собственно? Выучится, дай срок.

Директор сложил года своих замов и приплюсовал к ним возраст Галкина. В среднем что получается? Смех смехом, но с Галкиным ему было много проще, чем с любым из замов. То ли он похож на Мишку с Машкой, такой же колючий, как ежик, и неуступчивый, или еще что… «Рискну! – сказал сам себе директор. – Тьфу, тьфу, не сглазить!»

– Ну ладно, Аркадий, – директор откинулся в кресле и с облегчением поглядел на папки с бумагами и почтой. – Беру тебя в помощники, на испытание. Пока что от тебя потребуется немного: сядешь к телефону и будешь говорить всем, кто ни позвонит насчет свалки: дескать, отвала нет и не будет! В случае чего, приходи, спрашивай. Без доклада, как доверенное лицо. Понял?

Он кивнул на дверь, давая понять, что разговор окончен, и Галкин вышел, недоумевая, куда идти и как выполнять приказанное. Хотелось спросить у директора, но в кабинет к нему уже входили какие-то люди, с порога заговаривали с директором, возбужденно и нервно, и он отвечал так же громко и резко:

– Будем учиться работать без отвала! Да, да… А вы? Собственно, дело-то не в отвале: не будет отходов, не нужен отвал! Так ведь, товарищи спецы? Истина азбучная. Отсюда и надо плясать, от печки. Я лично – за безотходное производство! И для начала будем пускать, сепарацию шлака. Срочно, архисрочно!..

Дверь закрылась. В приемной Галкина ухватила за рукав секретарша и повела куда-то. Дело у них, выходит, было заранее продумано. Прошли коридором, свернули за угол и остановились у двери с полировкой, не хуже директорской. «Зам. по коммерции», – прочитал Галкин и сомлел. Дрогнули колени. Так высоко вспрыгнуть он не мечтал.

Секретарь долго возилась с замком, отпирая. Заперто было так крепко, будто коммерческий директор скопил сокровища и боялся грабителей. Он словно предчувствовал, что найдется соперник в лице Галкина и займет его место. Почему нет на месте коммерческого директора и когда он вернется, Галкин боялся спрашивать, и так было ясно, что скоро. За этот срок, какой бы он ни был короткий, надо было показать себя во всем блеске ума и сноровки, доказать, что директор не ошибся. Уступать жилплощадь в заводоуправлении Галкин не собирался без боя, как впрочем и коммерческий директор.

– Будешь пока сидеть здесь, – сказала секретарь, – хозяин в отпуске. Ничего не двигай, в ящики не лезь, полировку не царапай. Он не любит. Гарнитур импортный. Вот твой телефон, позвонят – я подключусь первой, потом соединю тебя. Понял? Отвечай, как приказано! Больше ни слова. Учти, я все слышу по параллельному проводу… Из графина можешь пить, но осторожно, он хрустальный. В холодильнике газировка, если хочешь. Надумаешь куда пойти, туалет в конце коридора, я скажу, что у тебя совещание, пусть подождут. Долго не задерживайся, звонят по отвалу много, надоели мне и директору!

Она ушла, оглядев кабинет и полив цветы на окне. Галкин сел за стол и стал вживаться. Походило все же на сон. Что если и впрямь позвонят? Помереть от страха можно. Он оглядел роскошные телефоны трех цветов: красный, белый, зеленый… Который в город? Звонить ему случалось, по захватанным и еле живым уличным автоматам. Дело это, он знал, нелегкое и часто безнадежное. Заглотив двушник, автомат бывало молчал или выдавал что-то бессвязно – треск, шум, писк… Провод в железной оплетке и трубка тяжелая, как молоток, прикладывать ее к уху было неприятно и зябко. Здесь было совсем иное, хотелось опробовать изящные аппараты и поговорить вежливо и культурно. Галкин настраивал себя на разговор и все же подпрыгнул в кресле от испуга, когда раздался звонок, замигала красная лампочка. Он сорвал трубку, крикнул звонко и радостно:

– Слушаю! Галкин на трубе!

– Бросьте ваши шуточки, – пристыдила секретарь, – проверка! Надо отвечать по-человечески!

Чего ей надо, Галкин не сразу понял. В кузнице, он заметил, все так отвечали по внутренней связи: «Мастер Здоровилло на трубе! Чего надо?»

А тут, выходит, по-другому. Он стал ждать.

– Алло?! – опять подключилась секретарша. И Галкин вежливо чирикнул:

– Слушаю, дорогуша…

– Перестаньте! – взорвалась секретарша. – Что за фамильярности?!

Галкин молчал. «Чего ей надо, ни так, ни эдак, с ума сойти!»

Секретарь помыкала им, как каким-нибудь курьером, не давая утвердиться и почувствовать власть. Кто же он теперь есть? Лично для нее – пустое место. Галкин не мог знать, что секретарь по другому аппарату обзвонила всех замов, сообщив сногсшибательную новость. И всякий раз замы отделывались шутками, не желая принимать Галкина всерьез. Не хотела бы она быть на его месте. Выходит, то был калиф на час, держался на высоте минутной прихотью директора. Скоро директор опомнится, и Галкину будет плохо. В конце концов подло пользоваться минутной слабостью старика и делать карьеру. Если бы Галкин был женщиной, секретарь приписала бы директору нежданное увлечение, всплеск эмоций… Но Галкин ничего кроме досады и раздражения не вызывал своим видом и наглостью.

– Отвечайте, вас спрашивают! – в раздражении крикнула она и включила междугородку. Галкин не мог разобрать, кто говорит и что нужно. Не разобрав, от-бубнил, как автомат, неживым голосом: «Свалки нет и не будет! Штраф пятьдесят рублей! Можете жаловаться, закон на нашей стороне!»

– Какая свалка, о чем вы? – доносилось сквозь шорохи и треск. – Какой штраф? Штраф будете платить вы за недопоставку, мы обратимся в арбитраж, прокуратуру, народный контроль… – перечисляли в трубке, распаляясь.

Галкин положил трубку. Не мог отдышаться, покрывшись потом. «Что-то теперь будет? Неужто, не угодил?» Он ждал, что скажет секретарша, но та не звонила, злорадствуя. Речь шла не о свалке, а о недопоставке муфт с подшипниками для комбайнов. И это перед уборочной страдой!

Галкин слишком поздно понял. Даром ему такое не пройдет. Где взять муфты для комбайнов? Галкин даже не представлял. Зачем его соединила секретарша? Нарочно? Его явно испытывали на прочность… Руководить было трудней, чем казалось со стороны. Галкин снял трубку и слушал, как из райкома требовали у кого-то из заводчан дать срочно сводку простоев вагонов и контейнеров МПС, а из подшефного совхоза сообщали, сорняки после дождей пошли в рост и задушили капусту с луком, нужно спасать, высылайте рабочих. Из роддома передавали, что у мастера Юсупова родилась тройня, нужна жилплощадь для пятерых, а Юсупов прописан пока что в общежитии…

– Галкин, говорите! – приказывала сердито секретарша, кажется, она делала все, чтобы провалить Галкина на высоком посту. Но он не сдавался.

– Дмитрий Павлович, доброго вам здоровья! – звонили из горздравотдела и прикидывались знакомыми, а может быть, в самом деле были друзьями с директором и Галкину лучше молчать, не выдавая подмену.

Он и молчал минуты две. На другом конце провода дули в трубку, взывали к телефонной станции, просили срочно наладить связь. Подключилась телефонистка и ехидно заметила, что нечего валить все на станцию, связь в порядке, а абонент отмалчивается по неизвестной причине, у него и спрашивайте…

– Дмитрий Павлович? – с обидой заговорил здравотдел. – Вы слышите? Доброе утро, то есть вечер…

Галкин и сам не мог понять, вспотев от волнения, утро или вечер.

– Добрый, – буркнул он, – я не Дмитрий Павлович!

– Кто же вы? – замялись на том конце, не понимая. – Мне сказали, что Дмитрий Пав…

– Вы насчет близнецов? – сочувственно спросил Галкин.

– Какие близнецы? Простите… У нас отходы, тара металлическая, из-под ядохимикатов…

– Оставьте себе. Свалки не будет! Штраф… Закон на нашей стороне…

– Но позвольте, мы возили к вам в отвал десять лет, а теперь куда? Нельзя одним махом…

– Травитесь сами, – предложил Галкин неучтиво.

Он вспомнил банки из-под какой-то вонючей дряни, душу воротило и к горлу подкатывало, пока выковыривали из шлака, чувствовал, что даром не пройдет…

– Товарищ, – строго сказал он, – не ищите дураков, а занимайтесь делом: кипятите тару и сдавайте в утильсырье…

Странно, что простая мысль не доходит до людей.

– Кипятить? У нас нет условий.

– Помочь кипяточком? – насмешливо предложил Галкин. – Присылайте грузовик за чайником.

На том конце помолчали. От помощи отказались.

– Не беспокойтесь, у нас есть специалисты.

На том беседа и закончилась.

«У него все под рукой, – думал Галкин, – аж специалисты по кипятку! Спрашивается, чего звонит?»

Загадку поведения кое-кого из начальства он не мог разгадать. Была хитрая закавыка, не поняв которой, в их шкуру не влезешь. Надо, наверное, все вызнать наперед, закончить институт, а после без конца советоваться, совещаться, телефоны обрывать. В том и премудрость.

Совещаться Галкину не с кем. Плохой он пока руководитель. А поднабраться знаний можно. На полках в шкафах у коммерческого директора понапихано книжек, целая библиотека.

Галкин выбрал тома поувесистей и разложил на столе. Вначале разглядывал фото по застарелой школьной привычке. Насчет отходов не попадалось, умные люди обходили эту проблему, предпочитая писать о производстве. И лишь на третьем заходе к книжным полкам Галкину в руки случайно попался красочный буклет с выставки в Сокольниках. «Фирмовые» этикетки на машинах внушали уважение, и Галкин сразу смекнул, что отходы не знают границ, занимаются ими люди везде, а раз так, значит, дело нешуточное и надо копать глубже. В буклете было совсем мало слов, дело говорило само за себя. Это понравилось Галкину, не любившему премудрости книжников. Фирмы предлагали ему свою продукцию и в полномочном кресле коммерческого директора можно было помечтать.

В короткой вступиловке кто-то тактично и ненавязчиво предупреждал, что нынче цена проблемы вторичных ресурсов очень высока. Из того, что добывается из земли, лишь десять процентов идет в дело, остальное попадает в отвалы. Галкин почесал в затылке. У иных хозяйственников, читал он дальше, только на транспортные расходы и хранение вторичных ресурсов идет столько же средств, сколько на основную производственную деятельность.

Отвал уравновешивал на заводе все остальное производство. Знает ли об этом директор? Галкину захотелось позвонить и спросить. Небось, удивится. Думает, спихнул отвал на новичка и занимается серьезными вопросами… Приятно было чувствовать себя на равных с директором. Отходы перетягивали по величине и стоимости конечный продукт и были отданы в руки Галкина. Если верить буклету, был он богач, каких мало, а ему все везли и везли…

Директор обувной фабрики жаловался на то, что охрана завода сняла номер с грузовика, вывалившего пять тонн хромовой обрези. «Почем кило?» – хотел было спросить Галкин, но понял, что так коммерсанты не поступают.

– Обрезь гнилая? – нехотя цедил Галкин.

– Что вы?! Высший сорт! – уверял директор. – За качество боремся, взяли встречные обязательства, вводим госприемку, начали месячник, декаду!

– Высший сорт не берем! – отказался Галкин. – Кто ж, извините, бросается высшим сортом?

– Простите… вы не поняли, то есть я не так выразился, – директор не привык к базарным прихватам, речь все-таки шла не о хромовой обуви, – сорт, конечно, не высший, даже наоборот, какой может быть сорт у отходов? Дрянь…

– Дряни и у нас хватает! – сказал Галкин самокритично. – Можем подбросить вам, в санитарную зону! Давайте меняться: вы нам обрезь, а мы шлак из литейки… Хороший шлак, с железками!

Владелец хрома отключился, не дав Галкину договорить. Приказ директора Галкин выполнял неукоснительно: свалки нет и не будет, но теперь это давалось ему не так легко, как прежде. Жалко было хромовую обрезь. Зачем отказываться, если дают? Даром! Богатство Галкина нарастало само собой, без малейших усилий с его стороны. Это было бы чудесно, имей он под рукой машину из Австрии для переработки старой обуви…

Галкин все больше склонялся к мысли, что с отвалом они поспешили. Фрикционная прядильная машина для утилизации текстильных отходов из ФРГ превращала тряпье в деньги. В ее составе – разрезно-щипальная машина с двумя кипными прессами, комплекс оборудования для подготовки и смешивания волокон, чесальная машина и прядильная установка для производства девяти видов пряжи. Фирма выставила материалы и готовые изделия из отходов: платьевые, пальтовые и обивочные ткани, ковры и ковровые дорожки, мебельный бархат, одеяла и пледы, скатерти, основу для текстильных обоев, упаковочные веревки, различные виды доронита и т. д.

Коммерческий директор завода поправлял здоровье на курорте и, видимо, не подозревал, как к его богатствам нашел ход Галкин. Он готов уже был хоть сейчас закупить у французов установку для переработки бывших в употреблении неоновых и телевизионных трубок, цоколей ламп, консервных банок, тюбиков из-под кремов и паст, охлаждающих радиаторов, электропровода и кабеля, телефонной и электронной аппаратуры. Производительность – пять тонн в час. Отходы, которые не подлежат вторичному использованию, сжигаются в специальных печах, оборудованных фильтрами и системой пульверизации жидкости, что обеспечивает надежную защиту окружающей среды от золы и газов… Десять таких установок уже работают в странах Европы, две из них у нас в Риге и Кривом Роге. Третью Галкин поставит себе. У него появилась навязчивая мысль переговорить с директором насчет валюты. Он даже готов был ближайшим рейсом вылететь в Париж.

Впрочем, для начала можно и поближе. Чехословацкие друзья предлагали установку для сортировки бытовых отходов. Лента транспортера шириной два метра летит со скоростью четыре метра в секунду, в различные емкости попадают бумага, текстиль, пластмасса, стекло и керамика, металлы. Все остальное может быть использовано для получения биотоплива или удобрений. В условиях даже небольшого города такая установка быстро себя окупает, позволяет получить прибыль…

У Галкина голова шла кругом. Он сердился на коммерческого директора: чего, спрашивается, медлит? Похоже было, что бюрократ просиживал здесь кресло…

В конце буклета значилось, что было организовано коллективное посещение выставки, на ней, дескать, побывали руководители заводов, инженерно-технические работники отраслей, представители институтов, министерств и ведомств. Хочется надеяться, заканчивали авторы – организаторы выставки, что знакомство с перерабатывающей техникой не пройдет для них бесследно, побудит к усилению творческого поиска в работе. Ведь на сегодняшний день мы не можем сказать, что миллионы тонн вторичного сырья используем по-хозяйски…

Как в воду глядели! Не зря опасались… По всему видать, что бюрократ с завода сельхозмашин на выставке побывал, командировочные проездил, суточные прожрал, приехал и молча сунул буклет подальше, в книги. Думал, никто не найдет и шито-крыто! Галкин негодовал… Сидел как на иголках… Хотелось дела. Пока он тут сидит, привязанный к надоевшему телефону, кто-то более расторопный выкупает по дешевке машины австрийской фирмы «Ферер» для производства бумагоделательных полотен, войлока и прочих технических тканей из бросового тряпья, на которое он нагляделся на свалке. Одна из последних моделей могла изготовить полотно шириной свыше пятнадцати метров. Эта же фирма ждала покупателя транспортеров, прессов, станков с автоматизированной системой управления…

Дверь в кабинет будто сама собой приоткрылась и между створок мелькнуло чье-то лицо. Галкина пока что изучали на расстоянии. Предстояло плотное знакомство и выяснение отношений. То, что паренек занял место зама по коммерции, в заводоуправлении посчитали интригой. Омолаживать коллектив надо, но только за счет внутренних резервов, согласно очередности. Завотделом сбыта передвинул свой отпуск на поздний срок, благоразумно решив не искушать судьбу, а завснабжением сдал путевку на курорт, чтобы быть поближе и в курсе…

Галкин, не подозревая, «набирался», зарывшись в книжки. Пробелы образования давали о себе знать, и он не раз вспоминал учителей, без злобы вспоминал, по-хорошему. Авторский коллектив в одном из журналов за прошлый месяц доказывал, что объем отходов у нас в стране и за рубежом будет расти быстрей, чем увеличивается население, и скоро некуда будет ступить ногой…

Галкин почувствовал наконец под собой глубоко научный фундамент. Однако тут же вспомнил школьную математичку, извлекавшую корень любой глубины, а в хлебном магазине выглядевшую дурочкой. Нахальная продавщица обсчитывала ее каждый раз на две-три копейки, да еще стыдила, нагло усмехаясь. Галкин свою сдачу брал сполна, его не удавалось обсчитать ни на копейку.

Хорошо бы, подумалось ему, в авторский коллектив к профессорам с доцентами подключить кого-нибудь попроще, с лопатой поухватистей… Тогда бы дело пошло не только на бумаге…

Порог перешагнул, заставив Галкина вздрогнуть, лохматый мужик с красным мясистым лицом, в пиджаке с отвислыми от бумаг карманами. Он прошел к столу и, ни слова не сказав, стал выдвигать ящики, ворошить бумаги, чего-то разыскивая. По словам секретарши, такое разрешалось только хозяину кабинета.

– Сидишь? – рассеянно спросил лохматый у Галкина, толкая его локтем в бок.

– Сижу! – с вызовом ответил Галкин, не уступая и миллиметра. – Вам чего?

– Курить есть? – спросил, зевнув, мужчина.

– Нету! – сказал Галкин и намекнул: – Не до перекуров!

– Ишь ты? – удивился лохматый. – Правду говоришь! – и убежал. То был начальник цеха благоустройства Мочалов. С утра он торчал над сметой в главк: надо было обосновать ассигнования в два миллиона рублей на ликвидацию отвала со свалкой. О том, что свалки уже нет, Мочалов по странной прихоти судьбы не знал, иначе бы Галкину не поздоровилось. Мочалов рассчитал все: во-первых, обнести свалку забором на время работ, по технике безопасности, и поставить шлагбаум на въезде с будкой охранника, во-вторых, просверлить отвал и взять пробы грунта для определения количества захороненного металла. Затем на ЭВМ вычислительного центра просчитать количество землеройной техники, транспорта, маршруты вывоза, обговорить заранее с организациями – переработчиками утильсырья, чтобы были в курсе и поставили дополнительные машины по переработке древесных отходов, тряпья, макулатуры, шлака, стружки металлической…

Мочалов скурил дневную норму «Шипки» и потерял темп. Кто даст закурить? Галкина он видел впервые и не хотел признавать, присоединившись к той части сотрудников, которые решили бойкотировать выскочку. А пока Мочалову надо было выхлопотать у директора ставку для сторожа на отвал, средства на шлагбаум и мачты освещения, двадцать единиц грузчиков-сортировщиков металлолома и утиля, а также под шумок личную секретаря-машинистку (приток бумаг будет большой, входящих и исходящих) и автомобиль для выездов на свалку и во все заинтересованные организации, работу которых надо будет координировать и кооперировать.

Следом за Мочаловым в кабинет к заму по коммерции влетел возбужденный щеголь, ловя галстук рукой и водворяя его из-за спины на грудь. Он то охал, то смеялся, хватаясь за щеку: флюс! Сразу перешел на ты: зовут Пал Палыч, заведует цехом сепарации и очистными сооружениями – хуже не придумаешь! Избирался, участвовал, не привлекался, женат дважды, платит алименты, чего и тебе желаю! Зато жена моложе на двадцать лет. Блеск! Если бы не флюс…

Пал Палыч утешался цветной открыткой, показывал Галкину. Японочка в купальнике на фоне океана, подмигивала глазом всякому, без выбора. Щеголь был охоч по женской части и искал в Галкине единомышленника.