Текст книги "Сор из избы"

Автор книги: Борис Кудрявцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Не бойся, не убью, – сказал он, – сирота, небось?

Малец непонимающе моргал.

– Мамка с хахалем сбежала, к морю? Где проживаешь, судья спрашивает?

Робот тоже слушал и искал в своей богатой памяти новые термины, не производственного назначения: ответчик… истец… И не нашел. Поэтому выдал программное:

– Я – робот, универсальный, блок защиты, стабилитрон… тиратрон, резисторы…

Перевязьев почувствовал жажду и отпил из горлышка «Жигулевского».

– Заткнись! Горе луковое… Не об тебе речь!

Чтобы не свихнуть мозги от тиратронной премудрости, Перевязьев перешел на понятное каждому живому человеку:

– У меня семья, дурья твоя голова, дети! Как они теперь проживут? Без куска… Нет, меня нельзя уволить! Надо воспитывать. Сопьюсь, что тогда? Какая польза государству?

Оператор пожал плечами. У него была программа на будущее, у Перевязьева программы не было, не было за душой ничего, кроме долгов: задолжал на качестве, недодал на количестве, перебрал по прогулам и нарушениям дисциплины. Робот вернулся к прессу и по команде оператора, поднатужившись, снял кулису, удивив Перевязьева силой. Тот тоже был силен…

– А ну дай поборемся! – предложил он роботу, засучивая рукава. – Кто сильней? Решим честно… Слабый пусть уходит! Без обиды…

Выяснить не удалось.

– Я попрошу! – закричал оператор, жуя котлетку. Он не ходил в столовку, боясь оставить робота одного и не доверяя слесарям. – Я попрошу не мешать! Уйдите от машины!

Оператор толкал Перевязьева в грудь цыплячьей рукой. Перевязьев оставил робота и взялся за снятую кулису. Поднял ее на грудь, крякнув и побагровев лицом. Сердце подскочило к горлу и застряло, мешая дышать. В глазах смеркалось.

– Помоги, – сказал он оператору, – сейчас уроню! Будь человеком…

В кулисе было несколько пудов, опустить ее на землю у Перевязьева не было сил. Робот оказался сильней.

– У меня грыжа, – признался оператор, – не могу! Держите… Сейчас составлю программу и робот поможет!

Ждать Перевязьев не мог.

– Развели тут недочеловеков! – хрипел он, прицеливаясь кулисой в бесчувственную машину. – Уйди от греха! Работать не даешь, жизнь отымаешь! Жили без тебя и проживем…

От кулисы Перевязьева освободил Хахин. Вдвоем они поставили деталь на верстак, отряхнули прах с рук, закурили, унимая сердцебиение. Хахин был голодный и неустроенный, хотя и возвратился от супруги. В буфете его накормили новостями, вместо супа с галушками и пельменей. У жены намечалась ревизия и снятие остатков. Администрация дружбу с ней не водила, загоревшись идеей внедрить автоматическую раздачу в столовой, кассу-автомат и моечную машину для посуды. Буфета в проекте не было, а Хахину собирались перевести в заводской архив, где она и начинала после окончания библиотечного училища.

– Ухожу! Все, я больше не помощник! – сказал Хахин. – И жене не позволю… Чего в том архиве взять? Какой навар?

Красной икры и копченого балыка на балансе архива не числилось.

– А если постараться? – не унимался Перевязьев, согласный на все, лишь бы остаться в кузнице. Для этого ему надо было перегнать в ремонтном деле машину. Оператора с грыжей он в счет не брал. – Если поднажать?!

Попробовать было можно. Перевязьев схватил накидной ключ и полез к прессу, чтобы снять главный цилиндр с гидросистемой. Вращал гайки, не хуже стального соперника. «Чтобы малолеток тыкал мне под нос показатели? Я не идиот, между прочим, и понимаю…» Хахин наблюдал со стороны.

Перевязьев снял цилиндр с подводящими штуцерами, опередив робота на минуту с четвертью. Оператор удивился и подправил программу, чтобы избежать промежуточных ходов и уплотнить время. Ему легче жилось, он ничем не рисковал и творил смело и раскованно. Перевязьеву ошибаться было нельзя, потому как требовалось реабилитировать себя в глазах коллектива.

– Я пойду! – сказал Хахин, собрав пожитки и не одобряя упрямства Перевязьева. – Решай…

Перевязьев подумал и протянул на прощание руку:

– Еще погляжу, кто кого! Слыхал, у него грыжа?! А робот без программы никуда! Ха! Дубина… Опять же комиссия придет проверять, наказывала, чтобы я им создал условия, чтобы расписано было по часам…

– Какая комиссия с грыжей?! – не понял Хахин, досадливо морщась. – Пить надо меньше, Федя!

Бригада рассыпалась, и не было возможности угадать завтрашний день. Хахин сказал, что сверхурочный не прогадал, даже выиграл, если не морально, то материально: заколачивает по семьсот рублей в месяц на шабашке в тепличном совхозе – тянет освещение к новым теплицам и водопровод с канализацией! На селе, говорит, спокойней живут, про роботов там пока не слышно…

– А если постараться? – твердил свое Перевязьев. – Неужто не одолею? Или робот сильней меня? Не верю…

– Кино?! – усмехнулся Хахин и пошел к выходу. – Чумной ты, Федя! Против техники не устоишь, зря стараешься…

* * *

Профессор Масленников осваивал новую для себя тему борьбы с отходами. Историческую аналогию он легко нашел и проследил корни:

«Везде – кучи золы, падаль, битые горшки, сношенное тряпье, – все выкидывалось на улицу».

(роман «Петр Первый».)

Оказалось, что «сношенное, битое» можно швырять и из окон высотных красавцев. Добавились пластинки, радиодетальки, части фотоаппаратов, заводные игрушки, цветной пластик, консервные банки, обрывки газет и журналов… Концентрация мусорных выбросов имела закономерность, и после некоторых размышлений профессор пришел к выводу, что: а) следует отдать должное абстрактному мышлению современного жителя, который, в отличие от предка, старается не просто вывалить мусор, а «прислонить» его к чему-то умозрительному, имеющему расплывчатые черты, например, околица поселка, микрорайона. Давно уже околица – не означает частокол. Для одних она – далеко, для других ближе, для третьих – под окнами. Суть в том, что эта условная околица почти повсюду обросла вполне реальными кучами мусора, сношенного, битого, читанного…; б) воткни в землю кол – завтра он обрастет мусором. За современность и реальность такой ситуации профессор мог поручиться. Дело в стойком стереотипе поведения человека с ведром. Выйдя на улицу, он ищет повод, сигнал к действию. Сигналом может послужить всякий пустяк. Профессор видел ровную дорожку мусора вдоль рва, вырытого под газовые трубы, кто-то прислонил мусор даже к гусеницам отдыхавшего бульдозера, в надежде что утром он оживет и зароет. В другом случае, размечали геодезисты новую трассу и забили колышки. Беленькие, аккуратные, безобидные. Через неделю колышки обросли кучками мусора. С дорогой случилась задержка, строители не появлялись. Но люди надежды не теряли – это было видно по нарастающим день ото дня кучам сношенного и битого.

Профессор составил полное представление о том, что едят, пьют, во что одеваются современники, что читают и предпочитают. Жизнь шагнула! Не поспешили те, кто отвечал за переработку утиля.

В редакции городской газеты, куда Масленников обратился за помощью, его выслушали с пониманием. Оказалось, что «культурный слой», подмеченный профессором, хотя и ведет родословную от веков, не самое страшное. Захоронили памятные места и находки исторической науки отходы производства. С ним посложней. Предкам даже не снилось… Короче, газета в курсе, тема не новая, давно воюет с захламлением. Адреса загрязнителей известны, подсчитаны тонны и гектолитры, наложены миллионы штрафов, рассмотрены персональные дела, но среда чище не стала. И если опять поставить вопрос и накалить страсти, нужен импульс, повод и положительный пример, чтобы от него «танцевать».

– Повод есть! – профессор открыл «дипломат» и подсел ближе к редактору. – И положительный пример!

Редактор знал о городе все, и немножко больше, поэтому слушал Масленникова с ревнивым интересом, стараясь угадать, по чьей вине произошла «утечка информации на сторону» и почему газета узнает о новостях из вторых рук.

– Ты слышал о бое с белоказаками под деревней Пеншино? – профессор перешел на «ты». С редактором они были более или менее знакомы, заседали на всякого рода семинарах, не упуская случая козырнуть эрудицией и подловить друг дружку.

– Знаю! – сказал редактор, обрадовавшись, что не попал впросак. – Архивные материалы…

– Что архив? – отмахнулся старикан. – Я нашел… я был на месте боя!

– Следы?

– Да! Блиндаж, окопы, переправа…

На стол легли пулеметные гильзы.

Редактор скомкал гранки какой-то корреспонденции и бросил в корзину. Он уже не представлял свежего номера газеты без материала, о котором поведал Масленников. Приходилось признаться в собственной близорукости, нерасторопности. Редактор ругал себя, хотя знал, что виноваты в том репортеры в отделе информации, а не он, привязанный к столу правкой и вычиткой…

– Где нашел, за городом? – пытался оправдаться редактор. Газета была городская, в черте города, и не должна была подменять областную печать.

– Чуть не в центре! – «успокоил» его Масленников, добавил с сарказмом. – На месте свалки!

– Бывшей свалки! – живо уточнил редактор, давая понять, что он в курсе, хотя и подзадержал материал об этом, для детальной проверки и изучения. Факт не рядовой, выламывающийся из ряда…

Профессор развел руками, дескать, не мне вас учить.

– Наделали шуму со свалкой, – в раздумье сказал редактор, вытащив папку с листами, – материал готов, его даже ставили в номер, но я придержал, скажу честно. Закавыка в том, что никто не может толком объяснить, кто этот Галкин, что у него за душой, чем объяснить его фантастический взлет из подсобных рабочих в помощники директора, чуть не в замы! Согласитесь, что… Всякое можно думать. Двадцать лет не знали, как к отвалу со свалкой подъехать, с какого боку и кому приступать. А он, сорванец, сковырнул за неделю…

– Глупости! – закрутил головой профессор, не желая отвлекаться. – Не в этом суть. Сковырнул – и ладно. Игра стоит свеч. И, заметьте, победителей не судят! Я его видел, имел дело, парню можно верить. Поглядел бы ты на его руки?! Вот текущие мозоли! Ты видел у кого-нибудь из молодых мозоли? В моде джинсовые портки. Мозоли не в моде. И напрасно! По ночам от них руки ноют, разумеется, но Галкин одержим и не чувствует: у него на уме одно – убрать свалку, покончить с равнодушием, очистить город! Твой, между прочим, город и мой… Работает за голый интерес. Но ведь интерес-то какой? А?

– Хорошо, – тихо сказал редактор, потирая виски, – я вам верю. Надо ему помочь. Как?

Редактор знал, что после вмешательства газеты у Галкина появятся не только друзья. Недруги получат в его лице точный адрес и мишень. И хотя идея обратить отходы в доходы не вызывала возражений ни у кого, конкретное ее воплощение встречалось в штыки. Ведь знали металлурги, что в десять раз дешевле плавить алюминий из вторичного сырья, но плавили по старинке, переплачивая за сырье, перевозки и электричество. Окатыши для домен везут из Курска, эшелонами, а металлошихту сеют в округе без счету… Экономия, черт возьми, бережливость!

– Что мы можем?

– Писать, разумеется! – нетерпеливо напомнил профессор. – Для начала о Галкине. Хуже не будет, уверяю. Известность он переживет, неизвестность тоже. На четвертую полосу поместите, туда, где спортивные новости. Иначе не заметит. Передовые, скорей всего, он не читает.

Профессор улыбнулся извиняюще. Он многое бы простил Галкину.

– А я напишу о реликвиях. И беспамятстве, – голос его дрогнул, стал гневным, – неких чинов… Позвольте назвать их имена и вклад в «культурный слой», захоронивший все святое.

Редактор дал «добро» и Масленников ушел, не прощаясь, намеренный вернуться к вечеру со статьей. Она скопилась в нем по строчке, выросла и оформилась, вроде заряда. Часы пущены, запал вставлен. В репортеры он не годился: надо было добежать до стола, изложить на бумаге и успеть вернуться к верстке, не взорвавшись от собственной сенсации, радости и гневных слов…

На оперативке, собравшейся в редакторском кабинете в тот же день, повод и положительный пример, от которого можно «танцевать», стал достоянием редколлегии. Редактор надеялся на единодушие и вроде бы не ошибся.

– Выступить надо! – твердо сказала зав. отделом науки редакции, едва услышав фамилию профессора Масленникова. Ученый был известный, а то, что он обратился в их газету, поднимало ее престиж. Обычно приходилось побегать, чтобы упросить того или иного «кита» науки расщедриться статьей. – Тема, конечно, не моя, отходы тоже. Но я готова подключиться, чтобы найти алмазное зерно…

Тяжелая брошь на ее груди поднималась и опускалась, выдавая волнение хозяйки. Сквозь стекла роговых очков лучился прометеев огонь, зав. наукой зажглась идеей и искала сочувствия. Не всякий выдерживал ее взгляд.

– Подключиться и я могу! – уходя от лидерства, заметил зав. отделом промышленности. Он был болезненно самолюбив и ревниво относился к покушениям на свою тематику со стороны дилетантов-гуманитариев. Производством надо заниматься всю жизнь или не заниматься вовсе. – Отходы наши, но профессор – ваш! Вам и карты в руки!

Смешно думать, что промотдел не знает об отвалах, не отразил в планах на год. Всему свой срок. В отделе три корреспондента, у каждого семья, без гонорара нельзя. Отдел ведущий, и они вправе рассчитывать на львиную долю, а что имеют на текущий момент? В секретариате затор, пушкой не прошибить – очерковые, проблемные, репортажные материалы. «Горят», обрастают «бородой», теряют актуальность и интерес. Теперь добавятся отходы профессора Масленникова. Вне всяких планов, стихийно…

– Ну ладно, ладно, – заметил редактор, – как-нибудь договоримся. Без гонорара не останетесь. Боюсь другого. Профессор многое не учел, собравшись ударить в колокола, и не его вина, конечно, что он опустил главное в вопросе об отвалах…

Зав. секретариатом был энциклопедист и педант по долгу службы, имел шкафы, а в них подшивки газеты за две пятилетки. Он их читал как романы, вспоминая пережитое. Чтение это было занимательным и полезным. Потому что, во-первых, на ошибках учатся, во-вторых, секретарь уберег газету от повторов, плагиата и разночтений. С отходами, видимо, тоже был подвох, в руках у секретаря алела папка с вырезками.

– Я коротенько, – сказал он, заметив беспокойство на «галерке», где мостились плотно не привыкшие заседать, скорые на ногу представители отделов спорта, объявлений и иллюстраций. – Цитирую: «Социалистические обязательства области по экономии 300 тысяч тонн металла в год». Прошу пометить: 300 тысяч! Звучит? Безусловно! Мы были первыми в стране, почин заметили и одобрили. О нем писали в центральной прессе. Вот, вырезки…

Газетные лоскутки пошли по рукам. От них отмахнулся зав. производством, давая понять, что он помнит и склерозом не страдает.

– Из чего исходили, назвав эту цифру, какие обоснования? Скажу сразу: цифра реальная и вполне выполнимая. Цитирую: «К 1985 году перейти на безотходную технологию в металлургии, извлечь из отвалов и городских свалок весь металл». В свалках на тот момент было законсервировано свыше миллиона тонн металла. Подсчеты специалистов. Чтобы извлечь миллион и с лихвой выполнить обязательства, планировалось построить за три года сортировочный, дробильный комплексы на металлическом заводе мощностью в 600 тысяч тонн в год. Обязательства были приняты десять лет назад, комплекса нет до сих пор и неизвестно, когда будет. Почин спустили на тормозах. Итоги: за пятилетку сэкономлено в области 600 тысяч тонн металла, вместо 1,5 миллиона, шлаковые отвалы не уменьшились, а увеличивались ежегодно на 1,85 миллиона тонн! О безотходной технологии пока можно лишь мечтать. Все. О почине больше не писали, но если возвращаться к отвалам и захоронениям металла, то прошлое не обойти. Так или иначе история с почином всплывет и наделает шум, ударив по нам самим. Придется солоно. Законный вопрос, почему молчали восемь лет, чего ждали? Профессора Масленникова или этого, как его… Малкина-Палкина?

– Галкина! – подсказали с «галерки», под смешок.

– Товарищи, прошу серьезней! – постучал в стол редактор, но улыбки погасить не удавалось.

– Действительно смешно! – вскочила зав. наукой. Она поняла теперь, почему озабочен профессор и чем вызван его неожиданный приход в редакцию. – Нашумели с почином и забыли!

– А что мы можем, что? – к ней перегнулся через стол, раскрасневшись, зав. отделом промышленности. За металлургию в газете отвечал лично он, исходивший в свое время доменный и мартеновский цеха, и весь прокатный передел, от блюмингов до мелкосортных станов, включая листовые. Однажды он отморозил ноги, не рассчитав силы и добираясь в сорокаградусный мороз до новостройки – конвертерного цеха. Был слух, что его пустят с минуты на минуту и нужен был репортаж в номер. Но пуск отложили, пережидая морозы. Репортер попал в больницу и долго лечился, а после по совету врача остерегался переохлаждений и на заводах не появлялся. Ноги побаливали даже летом. – Что мы можем? – искренне не понимал он. – Перелопатить шлаки?

– Никто от вас этого не требует! – поджала губы зав. наукой, она была по профессии педагог, работала долгое время в школе и умела отстаивать принципы. – Нужно было вникнуть в проблему, сравнить с другими областями, ознакомить читателей с положением дел на заводах отрасли в целом, нужно искать, стучать в двери, добиваться…

Разговор пришлось отложить. Отпустив людей, редактор сидел, задумавшись. О почине он, признаться, не знал, как человек новый в редакции. Знал он другое: если почин сорван, придется об этом сказать в газете. Партия настраивает на прямой и честный разговор без угодничества, парадности и показухи. Шумели, били в барабаны с почином, а подсчитать, видимо, духу не хватает. Кому-то придется ответить. Хотя в общем-то тех уже нет, кому ответить бы… На металлическом заводе сменился третий директор, с планом плоховато, лихорадит. Им не до отвала. И в руководстве города, области новые, свежие силы. Имеет смысл вскрывать старые болячки? Не посоветовавшись…

А отвалы растут! Теперь в них не миллион, а два или три… Ждать нельзя. Собрать материалы, разузнать и действовать, действовать…

Профессор Масленников не обманулся с поводом и и не подвел газету. В горкоме, куда обратился редактор за советом и консультацией, ему прямо сказали, что обязательств по экономии 300 тысяч тонн металла в год никто не отменял, надо выполнять. И на другой день с утра во все заинтересованные организации и ведомства были засланы штатные и нештатные корреспонденты с заданием: разыскать побеседовать, узнать, выяснить, написать…

Лето устоялось, каникулярное, отпускное. На кафедрах в учебных заведениях и научных лабораториях жизнь теплилась в ожидании сентябрьского аврала. И зав. отделом науки редакции пришлось побегать по этажам, чтобы собрать научные силы. На тему об отходах откликались не все, кое-кто воспринимал ее как безнадежную на уровне возможностей городской газеты. Зав. отделом же воспринимала это как личное оскорбление и пускала в ход имя профессора Масленникова, который пришел именно к ним, хотя имеет связи с изданиями столичными. Усилия корреспондентки, орудовавшей именем Масленникова, как отмычкой, в конце концов оправдались…

Отдел науки открыл серию программных статей, не претендуя на конкретность, имена и привязку к месту. Лидером должен был стать отдел промышленности, но он отмалчивался. Зав. отделом выдвинул условие: сначала пусть пройдут «горящие» материалы, накопленные в секретариате, они денег стоят. Но материалы тлели, дымились и погорели дотла, вымотав душу алчным промышленникам. Зав. отделом ушел бюллетенить. На полосу потоком шли статьи резвых на строку ученых. Газету поднимало в небеса проблем и прогнозов. И тогда лидерство взял отдел информации, приземлив материалы и сославшись на факты сегодняшнего дня. Разговор стал живым…

То было время, когда тиражи газет раскупались с удвоенной скоростью. Авторы детективов теряли читателя, жизнь оказалась богаче и интересней хитроумных сюжетных ходов. Газеты приводили факты, похожие на фантазию, открывали характеры, способные наяву а не в книгах, тормозить ход истории, превратить общество в послушный механизм, людей – в винтики. Время шло. Послушание осталось на словах, «винтики» крутились лишь для видимости: дутые отчеты, псевдопроценты, помпезные заседания – работа кипела а дело стояло. И когда вошло в привычку говорить одно, а думать другое, оказалось – тупик, надо перестраиваться. И общество повернулось к истине, какой бы горькой она ни была…

Чем мы дышим, что видим? Закипели страсти вокруг экологии. Вот что добавило две-три тысячи подписчиков городской газете: «Отвал или кладбище металла?», «Ярмарка отходов», «Снова об отвале…», «Еще раз об отвале», «Меры приняты – проблемы остаются». «Разработано в городе – прижилось у соседей», «Богатства на свалке», – сообщения были небольшие. Репортеры, воспитанные на коротенькой заметке и сообщении в пятнадцать строк, вошли во вкус и стали обобщать, рассуждать, делать выводы, добираясь до корня проблемы. Но все же главным в их сообщениях был – факт и они не жалели подметок, обегав все свалки в округе, срываясь в дорогу по первому звонку, сигналу…

Горы металлолома обнаружились на свалке машиностроительного объединения. «Временно, – сказал директор, – мы отмечаем полвека нашего предприятия, ждем гостей из министерства, почистили территорию…» «Гостей на свалку не повезете! – спросил наивный репортер. – Посмотреть!»

«У тракторостроителей трудится на отвале экскаватор, – сообщила газета, – с его помощью выбирается крупногабаритный скрап. Делается это так: заводит рабочий трос с крюком на конце и тянут-потянут. Крупный кусок еще вытянут, а мелочь…

Электрометаллурги консервируют в земле железнодорожные рельсы. Сотни покореженных балок стальной колеи валяются на территории. Каждый метр рельса (а это качественная сталь!) весит десятки килограммов. Сколько километров пути покоится в земле?

Читатели не поверят, но это точно – в шлаковых отвалах металлического комбината покоится более миллиона тонн металла.

Что же получается? По заданию металлического завода Гипромез переработал технико-экономическое обоснование по переводу его на безотходный способ работы. Согласно этому обоснованию, предусматривалось строительство дробильно-сортировочного комплекса для переработки скардовин доменного шлака. Этот комплекс внесен в титул 11-й пятилетки с окончанием сооружения в 1985 году. А он? – к строительству еще и не приступили.

А отвалы растут! Предоставим разрабатывать их потомкам в XXI веке!»

* * *

Обязанности дежурного слесаря были необременительны. С вечера Галкин-старший спускался в подвал, к бойлеру, и сидел, готовый к неожиданностям. В трубах, стояках и задвижках шумела вода, басовито рокотала канализация. Бывало, что система выходила из повиновения, давлением разрывало старые трубы или выбивало прокладку, и подвал превращался в озеро с кипятком. Слесари бродили по нему в клубах пара, в резиновых сапогах, устраняя аварию. Случалось, проваливаясь по грудь. Но то было зимой или осенью – летом теплоцентраль снижала давление, залечивая раны и готовясь к новому сезону.

Заглядывать вперед Галкин-старший не хотел. Кто знает, что будет до зимы: его место не здесь, в институте одумаются, спохватятся и придут на поклон… Паша ничего не ждал, мотался по квартирам со смесителями, бачками и унитазами, левачил. Заказы сами шли в руки, стоило ему выйти во двор и сесть на скамейку. Слесарил он давно, примелькался. Его зазывали в квартиры на предмет утечки воды в кране или бачке, засорения канализации. Паша не отказывался. Угощали по-разному, как в старые времена или на новый манер: ставили самовар с вареньем.

– Что же с людьми деется? – не понимал Паша, нахлебавшись чая, как первоклассник. – Вот ты ученый человек, объясни, как дальше жить? Раньше без бутылки никто не обходился, приглашая слесаря, неписаный закон. А теперь ополчились на водку, как на врага. За что, Галкин, кому она, бедная, мешала? – Паша хотел знать правду, газет он не читал и не мог знать, что делается за пределами его двора. Может, все дело в том, что люди где-то упивались до зеленого цвета, то есть меру не знали. Бывает, конечно. Но у них в ЖЭКе пили не очень, по мнению Паши, и меру знали. Из мужиков потеряли здоровье и померли человек пять-шесть. Паша звал в свидетели Галкина-старшего и начинал вспоминать, загибая для счета пальцы, в математике он был не силен и надеялся на ученого дружка.

Первым помер инженер из сто пятнадцатой квартиры с лоджией, с седьмого этажа. Жил зажиточно, с женой и дочкой, держал под окнами «Жигули» и потому запомнился всему двору. Никто не знал, что он «закладывает», супруга скрытничала, гордая была, чуть что – под ключ мужика, дескать, пей, но на люди не показывайся, не позорь. Повесился инженер по пьяному делу, в одиночестве…

У Паши во рту стало терпко и мятно после чая, будто травы нажевался на лугу вместе с телятами. В смерти инженера он винил его скрытную супругу и не мог простить, проходил не здороваясь, и заказы от нее задвигал в самый дальний ящик.

Вторым отдал концы веселый старикан с первого этажа, этого на ключ не закроешь, неугомонный был. Хватанет стакан и скок за дверь, к людям, в кальсонах, по-домашнему. По двору шастает, девок пугает. Разговоров после! Смеху… На неделю. Весело жили. По крайности, есть что вспомнить. Помер старикан от мороза, выскочил по обыкновению, а на дворе за тридцать с ветродуем. Горячку подцепил, сгорел… Не изменив привычке. Поздно ему было переменяться, привык старичок, чтобы водку продавали на каждом углу, на разлив и вынос, у дома и завода.

У третьего мужика была привычка отдыхать на лестнице, поперек ступенек. Разляжется, будто на диване. Жильцы через него привыкли перешагивать, шагали целое воскресение или субботу и коляски детские катили. А после кто-то споткнулся, глядит: неживой вроде сосед-то, дышать перестал… Упившись был очень, сказали врачи, по случаю праздника и тринадцатой зарплаты с премией…

Четвертый… Паша больше не хотел считать, многовато получалось. От такой арифметики лучше держаться подальше. Иначе спросится: кто следующий? И все же хоть и умирали от сивухи, заключал Паша, зато жили весело. Теперь уж такого не увидишь, чтобы кто-то бегал по двору в чем мать родила или валялся бревном на ступеньках. Скучно глядеть на серьезные, трезвые лица людей, особенно вдов, которые сердиты на то, почему не вводят сухой закон, тогда бы их мужья были живы и невредимы…

Сухого закона время от времени ждали в городе, Пашу прямо трясло от страха, но Галкин-старший, обозрев печать и послушав радио, успокаивал: про сухой закон не пишут, дескать, государство понесет невосполнимые убытки, разорится без водочной прибыли. Короче, нечем станет платить людям и пострадает оборона. А куда девать картошку, свеклу, кабачки? Свозить их с полей из года в год не поспевали, и половина урожая уходила под снег. И эта половина-то как раз, по ученым выводам Галкина-старшего, приносила самый верный доход: ее отправляли в мороженом виде на спиртозавод и перегоняли в водку… А теперь куда?

И словно в подтверждение прогнозам Галкина-старшего город завалили овощами и фруктами, закрыв спиртозавод. В цехах, где перегоняли спирт, теперь разливали фруктовые напитки, пекли пряники с ванилью и выпускали «птичье молоко» в шоколаде…

На тротуарах громоздились горы ящиков с виноградом, желтые, синие, зеленые кисти свисали с чаш весов на прилавках магазинов. Продавать не успевали, с непривычки, не хватало рук, подпорченный сбывали за бесценок, по пятнадцать копеек за кило, для этих краев, считай, даром. Хозяйки брали сетками, копались, выбирая, привередничали. И сходились во мнении:

– Наконец-то, дожили! Дождались… А ведь раньше это добро изводили на проклятое вино – забулдыгам!

Они и представить не могли, какие запасы фруктов пропадали зря, превращаясь в мутную водицу, крепленую спиртом. Кому это выгодно? Торговле, наверно, забот с вином меньше. Приструнили наконец торговцев, заставили работать, поворачиваться… По воскресеньям на площадях и улицах города разворачивались ярмарки: фрукты и овощи продавали прямо с грузовиков и рефрижераторов, запасайтесь, варите, солите… И люди запасались. Хранилищ у города не хватало для такого потока с полей и садов. Спохватились, строили.

Паша, проторчав в очереди за водкой и вернувшись ни с чем, купил с горя два ящика винограда и приволок в подвал. Дошли слухи, что мужички давят даровой фрукт и закладывают в бутыли, на брожение. Бутылей в бойлерной не было, и Галкин-старший должен был пораскинуть мозгами. Формулу винного спирта он выудил из учебника органической химии для вузов, остальное было делом техники. На логарифмической линейке, не вылезая из подвала, произвел расчет, время окисления и момент осветления, когда осадок опускается на дно и можно пробовать. Пашка смотался за сахаром. Согнул из нержавейки бак литров в шестьдесят, приделал пробку, вывел трубку и заготовил укромный уголок на случай ревизии; за бойлером в тепле процесс забулькал с удвоенной силой, внеся оживление в трудовой процесс слесарей. Левачить Паша больше не ходил, не нуждался в случайных «трешках» и рублях. Виноград был почти даровой, не в пример водке, а голова у Галкина-старшего ученая, с ней не пропадешь…

* * *

Проснулся Аркаша Галкин знаменитым. Известность, конечно, ума не добавляет, но облегчает жизнь. Это Аркаша почувствовал сразу. В заводоуправлении ходила по рукам газета с подчеркнутыми в нужном месте строчками, пометками на полях и восклицаниями. Газету читали в одиночку и скопом, чтобы составить общее мнение.

Женской половине администрации нравилось, что Галкин молод и у него нет жизненного опыта. А опыт без женщин мужчине не приобрести, даже если у него семь пядей во лбу. В кругу прекрасного пола сглаживаются углы характера и даже кактус зацветает. Галкин и был тем кактусом с колючками. Ходили слухи, что своим упрямством он доводит порядочных людей до шока, требуя собирать консервные банки в контейнеры, бумагу в ящики, обещая за это изобилие…

– Чепуха! – иронически посмеивались мужчины. – Пуп надорвет. Слыхали, имеем опыт.

Но опыт женщин не интересовал, их интриговала неопытность.

– Девочки, он идет сю-да! – неслось по коридору. «Девочки» всех возрастов поднимали головы от бумаг и замирали, прислушиваясь. Молодые подправляли локоны, освежали губы морковным цветом или, тряхнув стрижкой, приводили ее в сумбур. Легкое сердцебиение улеглось, а Галкин все не появлялся. Оказывается, он не понимал настроение женского коллектива и направлялся с утра пораньше в буфет за пирожком. Он играл с огнем. Женщины могут простить все, кроме равнодушия. Эмоция великая вещь, и без настроения женщина не работник. Ею движет слово. Если хочешь, чтобы вагон с плугами или ободами и рессорами для грузовиков двинулся в срок, мало иметь договор на поставку, надо уметь улыбаться. Вежливость и умение общаться – самые дешевые вещи, они ничего не стоят, но их отсутствие порой блокирует производство, перерезает жизненные связи потребителей с поставщиками. Дарите женщинам цветы, если цветов нет, дарите улыбки, когда они при исполнении. Галкин этого не знал, ступив на тяжкую тропу познания…