Текст книги "Сор из избы"

Автор книги: Борис Кудрявцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Был он еще в том возрасте, когда мечтают о принцессах. Смешно думать, что явится она в золоченой карете и хрустальных башмачках, когда часы пробьют двенадцать. Галкин давно догадывался, что истинная принцесса скрывается в образе Золушки, то есть обыкновенной голенастой и веснушчатой девчонки. Надо лишь быть внимательным и готовым. И Галкин не зевал. Совался к каждой, пялил глаза даже на чужих невест в свадебном наряде. Невесты ему нравились. Было в них и в самом деле что-то от принцесс из сказки: красавицы стройные, нежные, ласковые… Женихи Галкину не нравились, сказкой тут, по его мнению, даже не пахло. Был расчет. Он им не прощал суетливости, поспешной цепкости, с которой они торопились в загс, уводя невест с глаз долой и не давая полюбоваться. Ясно было, что женишки ревнуют, хотя и не прочь похвастать.

Галкину всякий раз казалось, что принцесс ждет разочарование, и он лично готов был их утешить, если потребуется. Главное, чтобы муж был в командировке. Но утешителей тоже хватало. Галкин слышал, как парни хвастали интригами с замужними дамами, но лично ему похвастать было нечем.

Девчонки почему-то всерьез его не принимали, и если он лез обниматься, ужасно обижались и обзывали хулиганом. Они ждали принцев, не иначе. Галкин на сказку меньше всего походил, он это и сам сознавал. К тому же ходили слухи, что он пьет, как папаша, рано или поздно отличится.

Золушка, которую ждал Галкин, должна была бы запастись не столько красотой и нежностью, сколько терпением, чтобы сносить его выходки. Но он готов был поклясться, что никогда не полезет под состав и не упадет из окна, если его полюбят.

Можно было бы примерить башмачок блондинке в купальнике, тем более, что она не противилась соседству Галкина и даже как будто ждала его. Блондинка вдруг обвила Галкина руками, ногами, прижалась с силой и стала целовать в губы жестко, умело, покусывая. Губы у Галкина припухли, но он сжимал их, боясь показать зубы. Это было бы некультурно с его стороны. Блондинка вертела его голову, справа налево, как кочан.

– Наконец-то мы одни, – шептала она жарко, жмурясь в истоме, – наконец-то! Я так ждала, милый мой начальник! Я объявлю вам выговор в приказе: целуйте же, целуйте!

Галкин старался, тыкаясь губами в зубы и язык блондинки, уставившись в собственное отражение в темных очках незнакомки.

Целовался Галкин всего один раз в жизни, в пионерском лагере и тоже по ошибке. На прощальном костре ему сунули в руки записку, он не успел заметить, кто и как. Развернул бумажку, разлинованную в клеточку и вырванную скорей всего из тетради, и разобрал: «Приходи к эстраде, там тебя ждут!» Эстраду он знал, старую, покинутую по причине ветхости и заросшую крапивой. Только большое чувство могло толкнуть кого-то на свидание там или хитрая уловка. Галкин грешил на дружков, поэтому шел на «свидание» с оглядкой, крадучись, с еловой дубинкой. Было темно, сыро и страшно. Чьи-то руки закрыли ему глаза: «Угадай!». Он стал гадать и упустил время. Позвали на ужин, и незнакомка исчезла, чмокнув его в щеку. Наверное, она не могла пропустить ужин, иначе бы о свидании догадался весь лагерь. А Галкин сидел на эстраде, как освистанный актер, и чего-то ждал чуть не до утра, голодный. Его искали, говорят, только не здесь. И наказали бы, если б не отъезд. Быть может, то была принцесса?

– Целуй же меня, целуй! – торопилась блондинка, у ней, видимо, кончался обед и надо было спешить на работу. И Галкин решился. Вытянув губы, как теленок, ткнулся блондинке в щеку, потом в губы. Очки полезли на лоб, и блондинка вскочила, толкнув Галкина.

– Ты кто такой? – растерянно спросила она, краснея.

– Будто не знаешь! – ухмыльнулся Галкин, собирая листки отчетности. – С завода. По снабжению…

– По снабжению? – не понимала девица.

– Дефицит, – загадочно пояснил Галкин, – с базы…

Он намекал на свои возможности, но блондинка и не думала восторгаться.

– Хам, быдло! – запищала она ядовито, запихиваясь в халатик и досадуя на свою оплошность. – Шпана! – она старалась отплатить нахалу за растерянность и унижение.

– Умная, да? – глупо вопрошал Галкин, отойдя подальше и показав язык. Он был задет за живое. Обидно, что ждали не его, целовались тоже, выходит, не с ним. А чем он хуже? Надо еще поглядеть… Но блондинка не стала ждать, ушла не оглядываясь, и можно было лишь гадать, по ком она тосковала и почему Галкин для нее не пара.

«Лысый, поди, и с брюшком! – злорадно думал Галкин. – Начальничек…» Воображение рисовало что-то нелепое, в трусах и майке, с портфелем в руке, и Галкин потихоньку развеселился, забыв обиды. Все продается и покупается, не раз он слышал от бывалых людей, тем более поцелуи. Похоже, что блондинка котировалась высоко, цену себе знала, не продешевит. «Начальника подавай…» А коли так, то Галкин словно бы походя взял с прилавка на базаре яблоко послаще, надкусил и обратно положил, запретный плод. Платить он не собирался, да никто и не требовал платы. Блондинка придет в себя и платочком, смочив в воде, протрет губы, щеки, брезгливо морщась и гоня воспоминания о Галкине. А он все помнит, получил, что хотел, даром, и холодок на губах от ее щек будет при нем. А все же жаль, что ждала она не его. Галкин уже не раз убеждался, что не поспевает в чем-то за жизнью. Когда-нибудь и он станет начальником. Но вот будет ли такая блондинка на его пути…

Заводская ограда словно городская черта, делила мир надвое. С полей тянуло свежестью. Пели жаворонки. А за оградой встали дымы. То было перемирие. С какой стороны дунет. Дым и гарь набирались силой, тяжелели, клубились, готовые покатиться в поля и перелески. Но горизонт был так далек, а ширь без края, что Галкин не мог бы поручиться, на чьей-то стороне сила. Оттого так беззаботен жаворонок над головой и не боится ни труб, ни заборов.

Как всякому истому горожанину березняк на конце поля казался полон тайн, чудес. Грибные пласты, заросли вишняка и малины, разнотравье, ковровая пестрота цветов. Из травы Галкин твердо различал полынь, в остальном путался, цветы выделяя те, которые пышней, и обожал нехоженые уголки. Со страстью первооткрывателя продирался сквозь кустарник, скакал по кочкам высохших болотцев…

Поле за глухим заводским забором вдали от жилых кварталов и трамвайных маршрутов казалось забытым и диким. Березняк и вовсе первозданным. Надо поглядеть. Галкин вооружился стальным прутком от подзаборной арматуры и двинул наискосок к лесу.

Он вляпался в коровий блин и долго тряс ногой, стараясь освободиться, шаркал подошвой и боковиной о траву, общипанную коровами. Выпас его не устраивал. Зато лес…

Гладкоствольные осины, березы по три штуки от одного корня. Галкин ткнулся под сень листов и запутался в бунте колючей проволоки, дернулся, рискуя разорвать штанину. То было пострашней паучьих тенет. Кучи мусора завершали каждую колею или тропинку. Черные кострища, бутылки, банки, окурки. Стволы у берез ободраны, наверное берестой разжигали. Где-то выстроили дом, сюда свезли битый кирпич, обломки досок, шифера, стеклобой. Лес курчавился и зеленел лишь издали. Галкин обманулся второй раз на дню. Он опаздывал, опаздывал все безнадежней. Казалось, кто-то расторопный и наглый, имевший случай родиться раньше, ломает, крушит впереди, гадит и на долю Галкина не осталось ничего чистого. Продажные невесты, жуткий лес…

Занятый мыслями о своей невезучести, глупой доверчивости, о бланках строгой отчетности, которые на самом деле, скорей всего, туфта, иначе Здоровилло сам прискакал бы за реагентом с градусами, Галкин вышел из леса и уткнулся в какую-то стену. Поднял голову и замер. Полнеба заслонила гора. Она торчала посреди степи, без всякого перехода, сыпучие склоны круты, почти отвесны, а гребень наверху венчался острыми зубцами, проткнувшими вечные снега и льды. Удушливый газ стелился по склону, гора казалась горячей и походила на вулкан, заряженный лавой…

«Что это?» – спросить было не у кого. Галкину не приходилось бывать в горах, и масштаб нагромождения его поразил. Рискуя сломать ноги, полез наверх. О горячих гейзерах он был наслышан в школе, но не думал, что совсем рядом есть нечто подобное. Можно потрогать руками горячие камни. Жаль, что рядом никого нет, с кем можно поделиться восторгом…

На половине склона он разглядел, что на вершине вовсе не снег, глупо думать о вечных ледниках в степи. Белый песок, схожий с известкой. Гребень тоже эрзац, ловко сработанный из шпал, рельсов, бетонных свай и плит.

«Кино!» – Галкин провел ладошкой по волосам, шершавым от песка, на зубах скрипело. Брюки выгорели на глазах, на сорочку легли разводы коричневого цвета. Можно было спускаться. Он обманулся. «Лопух! Дуся!» – ругал себя Галкин. Но спускаться не спешил. Ему было в общем-то неплохо. Отвал, словно сказочный дракон, перешагнул заводскую ограду и навис, расставив костистые лапы, над крышами ближних домишек, покинутых жителями. Чудовище проломило кровли, высадило окна. Телеграфные столбы казались рядом с ним былинками, обреченно клонились, готовые лечь вместе с проводами, отвал подползал к ним своими горячими откосами, а главный удар направлял на автомобильные гаражи. Строения тоже были пусты, и как-то странно, дико было думать, что они оставлены на произвол судьбы. Отвал завтра учинит погром, обрушит крыши, сорвет с петель ворота, сомнет стальные баки из-под солярки, остовы грузовиков, быть может, памятные кому-то…

Отвал разбойничал на картофельном поле, крушил березняк, осталось метров двести-триста до реки и рано или поздно поселок тоже будет обречен, если отвал не остановят или не развернут в сторону.

Прыгая с камня на камень, Галкин разглядывал зеркальные их изломы, черно-смолистого цвета. Наверное, они были искусственные, испеченные в гигантских печах с неимоверной температурой огня. Наваждение богатырской высоты и мощи завораживало, казалось, еще шаг, два – и откроется что-то таинственное, мрачное.

Галкин скакал по плитам и камням наверху, заглядывал вниз, и сам того не сознавая, искал приметы обратной работы, экскаватор, грузовички, работяг, разбиравших завал. Добро еще могло послужить…

Но нет, желающих не видать, никто не рисковал встать на пути отвала. Лишь по колее из литейки прикатил маневровый тепловозик с вагонетками и опрокинул ковши: раскаленные языки шлака протянулись к ногам, пахнуло жаром с новой силой, серой, клуб черного дыма поплыл в воздухе…

* * *

Товарную базу Галкин нашел по частоколу громоотводов и осветительных мачт. Прошелся вдоль забора из бетонных панелей – конца ему не было. У ворот скучал охранник, седой, но крепкий, с огнестрельным оружием, в петлицах и форменной фуражке. Над ним трепыхался плакат: «Снабжению – ритм и надежность!»

– Тебе чего, парень?

Галкин вытащил наряды-заказы, немного красуясь, дескать, не за олифой пришел или за шифером с кирпичом:

– Мне робота в слесарку! Пропусти, некогда…

– Всем некогда, – остановил охранник, – сначала иди в контору и выправь пропуск. У нас теперь строго. Чуть что, директору по шапке! Пятый за два года… Во как! Однако ты припоздал, паря, на сегодня пропуска все выданы, отоваривают людей на складе. Завтра приходи в контору, да пораньше…

Галкин напирал, не отвечая, будто его робот ждет и тоскует и до завтра не доживет. Охранник осердился и тоже нажал, выпер чумазого нахала к обочине, в крапиву. Встал в воротах так, что сдвинуть его мог только тепловоз двойной тяги.

Если бы у робота были ноги, он слез бы со стеллажа, спрыгнул с вагона, выбрался из кучи и сам пришел бы к потребителю в лице Галкина, согласно наряду-заказу и выделенному фонду. Галкину мечталось, что так оно когда-нибудь и будет. Но это мало что изменило бы в вяло текущем и ненадежном потоке снабжения.

Зная это, любой снабженец, толкач поопытней Галкина легко прошел бы на базу в любое время суток, сказав, что пришел за неликвидом, разбирать завал. Охранник был бы рад, на это ему даны были указания от дирекции: за неликвидом пропускать всякого и с пустыми руками не выпускать. База затоварилась. На языке снабженцев это называлось – невыборкой товара. Если бы у неликвида был язык, он поведал бы, сколько труда и денег омертвлено в нем и каким тяжелым камнем висит он на шее экономики. Но неликвид молчал, и Галкин о нем даже не догадывался. Он требовал робота, из которых пока что завала не образовалось, он числился в дефиците и пользовался повышенным спросом.

– Говорю, нельзя!

Видимо, начальник охраны вовсе не хотел, чтобы из-за Галкина пятому директору дали по шапке.

Смирившись, Галкин отошел в сторону и, после минутного раздумья, вдруг полез на забор, желая окунуться в снабженческую жизнь. Наверху он зажмурился и, положившись на судьбу, прыгнул в тень забора. Ему повезло: цистерну с азотной кислотой успели откатить в сторону. Галкин не обуглился и даже не покалечился, его правая нога срессорила на мешках с ядохимикатами для вредителей полей, запрещенными к использованию в связи с новыми выводами науки; левую угораздило застрять между двух контейнеров с другим неликвидом: то были медикаменты, срок годности которых давно истек, от них отказались все аптеки, в том числе завод-поставщик. Срок истек не по его вине. Галкин пинал проклятый неликвид свободной ногой, толкал руками, стараясь вырваться.

Никогда, пожалуй, Галкин не принимал столь близко к сердцу перекосы в хозяйственной жизни. Завал на складе ничем не отличался от отвала – так же поражал размерами и хаосом. «Вполне возможно, – думал Галкин, – что один перельется в другой, состыкуются».

– Позор! – Галкин тыкал пальцем в тюки со швейными изделиями, испорченными дождем и солнцем, они уже начали гнить. Из почерневших ящиков высыпалась в грязь мебельная фурнитура, морально устаревшая и вышедшая из моды.

Товароведы и грузчики смотрели на Галкина, засевшего на неликвиде, с интересом и готовы были помочь, если он укажет адрес получателя. Ничего подобного.

– Грузам – зеленую улицу! Разбирай завал… Снабжению четкий ритм.

Насчет ритма и надежности он попал в точку. На эту тему шли совещания, заслушивались мнения, намечалась перестройка централизованного снабжения, перевод его к более гибкой и быстрой оптовой торговле. Она могла покончить с завалами и развязать руки сбытовикам. На базе скопился нереализованный остаток миллионов на тридцать-сорок, точно никто не мог сказать. Планы выполнялись, перекрывались, начислялись премии, завалы росли. И Галкин стал в числе многих жертвой экономического перекоса и неувязок. Если бы он это сознавал, то вел себя тише и ждал своей очереди в порядке решения проблемы. Но он орал, не желая ничего знать. Тем и сгубил свою карьеру по линии снабжения…

– Совесть у тебя есть, стервец? – на вопли явился начальник охраны. – Чтоб тебя…

Суля всякие беды на голову сорванца, он тем не менее вошел в положение: приналег на неликвид, раскачал контейнер и помог Галкину высвободиться. Но от себя больше не отпускал ни на шаг, вел к выходу и объяснял, что зря малец лезет на рожон, рискует здоровьем. Из его рассказа Галкин понял, что завал из неликвида не самое трудное. Бюрократический завал в конторе пострашней: товар просто так он не получит. Тут не гастроном: выбрал и купил. Фонды, лимит! Предстояло выстоять у двери в отдел электромашприборов, товароведам некуда спешить, у них товара нет, одни бумажки, бумажки могут полежать, не испортятся. И вообще, зачем выдавать, если можно подождать. Одному выдашь, другой прибежит, после третий нащупает слабину. Людишек в узде надо держать, чтобы силу чувствовали, лимит!

В финансовом отделе Галкин должен доказать свою платежеспособность, выставить аккредитив, заверить у главного бухгалтера, которого с утра нет на месте (вызвали в арбитраж). Потом выписать товарно-транспортные накладные. Транспорта у Галкина нет, значит, и накладных не будет. Можно занять очередь у склада, но ворота на замке, потому что кладовщица бюллетенит после очередной ревизии, издергана и ранима пересортицей, излишками одного и недостачей другого, у ней подотчета на миллион, доверить она никому не может, только амбарному замку…

Получить товар в один заход никому не удавалось, надо побегать в семь потов, хотя толкачи – народ пробивной по части достать. Галкин не получил бы товар и за неделю. Здоровилло не подумал, кого и куда посылает.

Начальник охраны вывел «снабженца» за ворота и поддал в спину.

* * *

В кузницу Галкин вернулся налегке, но с богатым опытом по части снабжения.

– Где робот? – спросил мастер, начиная паниковать. – А ну, дыхни! Реагента тоже нет? В вытрезвитель не попал, купец?

Можно было не спрашивать. Галкин чувствовал себя опозоренным. А ведь кто бы мог подумать? Дело осложнялось тем, что начальнику цеха надоела волокита по части снабжения и он приказал сегодня же приступить к установке робота на участке ремонта.

Цех нажимал на показатели и качество, стараясь угодить госприемке, борясь с разболтанностью, вошедшей в привычку. Перевязьев восстановился в прежней должности с помощью суда. Законы он знал, адвокатов тоже. Но выиграв процесс, поиздержался и чувствовал по утрам непонятное сердцебиение до дурноты. Сказалось на здоровье. Годы не те. «Судиться – себе дороже, – прикидывал Перевязьев, перетрусив. – Здоровья не хватит». Инструмент он больше не терял, где попало. Вел себя тихо. Все бы ничего, но работы привалило. Сказывалось ускорение. После ремонта слетел шкив с динамомашины и, не снижая оборотов, взвился над головами. Перевязьев бегал за шкивом, мучаясь нехорошими предчувствиями. Его травили кошмары по поводу зазоров в других шкивах и моторах – сорвется, людей покалечит…

Он подрастерял квалификацию выпивая, и надо было вернуть былые навыки в работе с железом. В конце смены по цеху ходили дружинники, как у себя дома, открывали шкафы, насчет спиртного.

Нагрянул милицейский «луноход» из вытрезвителя прямо в цех и «застукал» Тараканова, не вязавшего лыка… Постановили: усилить воспитательную работу, увлечь людей культурным досугом в противовес…

Вожак молодежи Леша привез рулон марлевки с базы и обещал в конце смены продать ее на блузки тем девчатам, которые за здоровый быт и культурный досуг, то есть вместе с дружками запишутся в художественную самодеятельность, за которую Леша отвечал теперь персонально, и все выходные в заводском Доме культуры помогал общению тем, кому до и за тридцать. Леша не роптал на новые нагрузки и лишь осунулся лицом.

Хахин, обсуждая нововведения, был недоволен. По его мнению, лучшего досуга, чем в ресторане, не бывает, и в Дом культуры на вечера трезвости никто не пойдет. А если и придут, то скучные, то есть трезвые. Девчонки в марлевках словно голые, конечно, приманка для мужиков, но водка все же милей. И вообще девушки в его годы были другие. Пели в хоре задарма, без стимула. Хор пел так, аж люстра тряслась и лошади шарахались. Хахин сам пел, а его законная супруга стояла впереди…

Размышления Хахина прервал аварийный гудок. Авария случилась с мостовым краном. Первым туда побежал Перевязьев: нервы сдали. Хахин не спешил. Начальник зря пугает. Хахина не уволишь. Руки коротки. Кто-то из буфета уже звонил в цех и предупредил, что в лице Хахиных завод лишится династии, скорей уволят начальника цеха…

На кране вышел из строя механизм подъема, надо было вскрывать редуктор, а там кто знает…

– Сурьезный ремонт! – набивал цену Хахин и крутил головой. – Не управиться. Нужен сверхурочный. Парень – оторви, проверенный, можно сказать, наш. Вызывать с конторы или как? Начальник…

– Как хочешь! – отмахнулся Здоровилло. Спорить он устал, а уволить и принять других не смог даже начальник цеха.

– Где робот? – выспрашивал он у Галкина. – Без ножа режешь…

Галкин разделял нетерпение мастера насчет замены слесарей автоматом, у которого нет жены-буфетчицы и который не пойдет в суд качать права. Робот дело знает, память у него электронная, она не позабудет зубило в редукторе, а пассатижи в пульте управления, гайки на шкивах автомат закрепит на совесть…

– Эх ты, тетеря! – нудил Здоровилло. – Поездил! Бери метлу…

Галкин на этот раз не роптал и был согласен: снабжение, по его мнению, было делом суматошным и путаным, зависело от случая, ловкости и связей, каковых у него не имелось вовсе, если не считать начальника охраны.

Галкину снилось совсем другое: гора с белой гривой, нашпигованная кладами и ждущая своего открывателя. Люди словно ослепли и не видели богатств, навороченных до неба. Он не заметил особой разницы между неликвидом, наваленным на территории склада, огороженным глухим забором с неусыпной охраной, и добром, брошенным на свалке. Жизнь представлялась ему теперь чем-то вроде горы товаров, бери – не хочу, где среди пустяков попадался вполне приличный неликвид, которому можно найти применение, если как следует подумать.

Он нагляделся на склады, забитые выше крыши товарами, не нужными никому, и ему казалось, что напрасно старается кузнечный цех, быть может, и его конечный продукт никому не нужен, план спустили равнодушные чиновники, а спроса нет. Такая перспектива и неосведомленность отбивала интерес, и прежде чем включиться в дело, штамповать, ковать, хотелось разобраться с отвалом, неликвидом и прочим безобразием. Работать впустую и получать премии ни за что он не желал и других мечтал отговорить.

…Явился сверхурочный и тоже полез наверх, видать, с поворотными креслами заводской администрации ему наскучило, поэтому он с радостью подрядился на ремонт крана. Слесаря, собравшись с мыслями и выработав план ремонта, спустились вниз. В ремонтной бендежке присели у стола.

– Сдавать? – достал колоду карт сверхурочный. – Не во вред производству!

– Ну если не во вред, то можно, – согласился Хахин. – В девятку.

– Я пас, – отказался Перевязьев, вспомнив недавний суд, увольнение и связанное с ним болезненное сердцебиение. – У тебя тузы крапленые…

– Врешь! – обиделся сверхурочный. В прошлый раз именно в девятку он выиграл у слесарей червонец. – Сейчас посмотрим…

Тузы и десятки летели, как листки трудового календаря во время аврала.

– Темнишь, бригадир! – неодобрительно говорил Хахин. – Откалываешься от коллектива. Сейчас отдохнем – и за дело!

– Нагоним и перегоним! – обещал сверхурочный. – К вечеру запустим кран на полную мощность…

Про робота для участка ремонта, способного заменить целую бригаду, они ничего не знали. Пока супруга Хахина заведует бутербродами с красной и черной икрой, им ничего не страшно. А чего бояться? Наше общество гуманное, в обиду не даст. И лишь Перевязьев вздрагивал и оглядывался на всякого проходящего, хотя пассатижи ему простили и ущерб списали за казенный счет.

Игра не составлялась.

* * *

Аллигаторные ножницы тем временем резво перекусывали плановые заготовки с тем, чтобы к концу смены успеть переключиться на сверхплановые, для задела. Поля Перетягина таскала их и укладывала на стеллаж, не жалуясь на тяжесть – запас кармана не тянет. Она была убеждена, что без труда нельзя жить, и что нечестно, если ей сегодня будет легко, а завтра другому через это – трудно. А кроме того, покоя она не хотела, чтобы отвлечься и накопить нервы для домашнего отдыха с детьми. Увидав Галкина здоровым и невредимым, Поля, не верившая в чудеса, выронила на пол заготовку. Она остановила на всякий случай механизм ножниц.

– Живой? – Поля бесцеремонно вертела Галкина, оглядывая со всех сторон, он был не намного старше ее детей. – По тебе же вагон проехал?

– Подумаешь! – небрежно усмехнулся Галкин, он уже подзабыл про инцидент. – Вагон…

Поля взяла за руку неуязвимого Галкина:

– Рассказывай, где был и что видел! Я ужасно любопытная!

Поля не отлучалась от станка, но видела она и знала больше Галкина: кому повысили разряд, а кому передвинули очередь на квартиру, в какой семье разлад и по чьей вине, а у кого медовый месяц… Галкин рассказывать не умел и бегал с места на место напрасно. По мнению Поли, он был в том возрасте, когда без оглядки делают глупости, она это по себе знала. Ах, если бы начать жизнь сначала…

– Жениться хочешь, Галкин? Не ври, все хотят. А невесту присмотрел? Я помогу…

Поля не терпела притворства и говорила напрямик. Это мужчины, по ее мнению, только врут и правды от них не дождешься. Правду за них знают женщины, и они должны действовать. Она взяла Галкина под руку и повела по цеху.

– Сватать буду жениха! – улыбаясь, поясняла встречным и сияла, как на празднике. – Хватит, набегался в одиночку, пусть теперь вдвоем…

На участке готовой продукции она повернула Галкина вокруг оси и легонько толкнула в спину.

– Не думай, знакомить я тебя не стану. Сам подойди познакомиться! По случаю. Так верней и на всю жизнь! Иди…

Галкин был не против.

– Налево?

– Туда, куда сердце указывает! – сказала Поля. И предупредила: – Гляди, не ошибись, после не поправишь, всю жизнь будешь мучиться.

Поля испытывала судьбу. И Галкин пошел, куда глаза глядят. Сердце ему, если и подсказывало что-то, то очень робко и неопределенно. Приходилось самому гадать насчет имени суженой, места ее работы, зарплаты и жилищных условий для совместного проживания… Впав в расчеты и задумчивость, Галкин по чистой случайности не провалился в люк, открытый по случаю ревизии тепломагистрали.

Так же чисто случайно Наденьку Потеряеву не заслали на районный смотр самодеятельности или слет передовиков, и она не ушла на участок рессор ругаться насчет низкого качества изделий. Наоборот, словно предчувствуя судьбу, как привязанная долбила клеймовочным керном, разогнав штатных вздыхателей, которые обычно дежурили возле нее, заманивая в кино или на дискотеку. Судьба распорядилась так, что лучшего момента для знакомства не придумаешь: Наденька была увлечена работой и думала о людях только хорошее.

Галкин прошел мимо нее, мечтая о неповторимой, но стук Наденькиного тяжелого молотка глушил его фантазию. Поэтому Галкин повернулся к ней и раздраженно крикнул:

– Потише, дятел, ты не в лесу!

– Сейчас долбану по башке, дармоед. Люди работают, а он бродит! – сказала Наденька и в отместку принялась долбить еще сильней, оглушив. Судьба в этом случае оказалась на редкость глупа и слепа. Поле Перетягиной, наблюдавшей издалека за воркованием суженых, пришлось бежать и мирить их.

– Наденька! – жарко зашептала она – Ты не поняла. Это же тот самый Галкин! Помнишь? Он по тебе сохнет! Копия моего второго мужа…

Наденька вспыхнула, заволновалась и в результате ударила молотком себе по пальчику.

– Ой, мамочка! – она сунула пальчик, розовый как карамелька, в рот. Брызнули натуральные слезы. Галкин схватил злополучный молоток и размахнулся. Но вспомнил пассатижи и рукавицу с болтами, пробившие голову кузнецу, и передумал.

Поля Перетягина тем временем старалась унять конфликт, сберегая живой росток любви. Наконец, Наденька оттаяла, улыбнулась сквозь слезы, сменив гнев на милость, и согласилась не прогонять Галкина, и даже разрешила проводить ее, травмированную, после смены домой…

Судьба в лице Поли Перетягиной была удовлетворена таким исходом и ликовала, положившись на благоразумие и инициативу юных сердец…

* * *

За проходной все складывалось хорошо и нескучно. Цвела жимолость, роились пчелы, пела и стрекотала всякая живность. Наденька смеялась оттого, что сразу не поняла намерений Галкина и чуть не долбанула его молотком, оставив неизгладимое клеймо. Ее удар славился в цехе, и след от него оставался навечно.

– Когда я работаю, мне лучше не мешать! – пояснила она, проходя галереей портретов лучших рабочих завода. Наденька рассчитывала вскоре оказаться в их ряду. Она была настойчива и умела терпеливо следовать цели. Ей хотелось, чтобы ее будущий муж был такой же и не бегал от трудной работы. Наденька вспомнила недобрую соседку, которая всякий раз сулила ей, будто она выйдет замуж за инженера и станет жить на его сто двадцать. Наденька, вспомнив, засмеялась: на интеллигента Галкин вовсе не походил. Соседка просчиталась.

– Ты кузнецом будешь, да? – спрашивала Наденька у Галкина. – На молоте? Никуда не ходи, засмеют, ты не старик!

Кузнецы свободной ковки на молотах были в особом почете, жили в достатке, как никто другой, не считая разве что буфетчиц. Но их шальные деньги Наденьку не могли прельстить.

– Мне бы надо того… на отвал… попробовать, – туманно намекал он, – работы там непочатый край…

– На отвал? – изумилась Наденька, она всего ожидала, только не такого. – Там мусор и больше ничего! Старьевщики тряпки собирают и сдают…

– Какие тряпки?! – возразил Галкин. – Железа там на миллион!

– В миллионеры метишь! – Наденька рассмеялась. – И тебе не совестно? Врать…

Она уже не смеялась и, кажется, икала от обиды на глупого Галкина. Это же надо: мечтает об отвале! У Галкина кошки скребли на душе. Знакомство расстроилось, и надо было что-то делать. Он считал себя виноватым. По правде сказать, ему не хотелось в кузнецы. Наденька ждала, покрываясь алыми пятнами унижения: гулять со старьевщиком она не хотела. «Что подумают девчонки?» Ничего хорошего они не могли подумать. Тем более, что нашли порядочных женихов. Одна вышла за пожарного, который между пожарами успевает распространять билеты спринтлото и скоро обещал выиграть «Жигули». Вторая расписалась с таксистом, взяв с него слово, что тот будет приносить домой не только положенную зарплату, но и чаевые.

Между тем Галкин с Наденькой вышли на набережную. Вода внизу сладко пахла камышом и купавками, но ближе к середине струилась какая-то желтая суспензия, расцвеченная фиолетовыми пятнами машинного масла. Чайка грелась на солнышке, сложив мокрые крылья на бетонный парапет и ожидая пока подсохнут на перьях хлопья стиральной пасты, слитой в реку вместе с водой из машин банно-прачечного треста «Свежесть».

– Окунемся? – предложил ошалевший от неудавшегося знакомства Галкин. Вода, по словам заводских шутников, в разгар лета была в реке не хуже аккумуляторной кислоты и хорошо освежала всякого купальщика, растворив на нем синтетические плавки. Выходить на берег после купания приходилось ниже по течению, там, где людей нет…

– Не хочется, – отказалась Наденька, зябко повела плечиком и повернула домой. Ей стало скучно с Галкиным. Они пошли городским сквером. Аллея молодых липок с клейкими цветочками почти перебила запах горелой опоки, но в воздухе витала белая пыль. Галкин, завидя ее, принялся за свое:

– Кому-то ведь надо и на отвале… Всякий хочет, чтобы воздух был чистым, а река светлой, – он положил руку на Наденькино плечо.

– Ну так что? – спросила Наденька, отстраняясь. – Надо прежде о себе подумать, а после можно о других…

Галкин чего-то недопонимал или красовался, выставляя себя героем.

– Я начну с отвала и дойду до реки! – обещал он.