Текст книги "Сор из избы"

Автор книги: Борис Кудрявцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Учти, Галкин, поблажки не будет, если сбежишь! – напутствовала инспекторша, и у Галкина замирало в груди. – Ты был когда-нибудь на заводе? Я так и думала. Надо бы тебя сводить! Быть может, не рвался бы… Но коли пришел, не хнычь и не жалуйся… Договорились, Галкин? Будь мужчиной и не подведи комиссию!

Она встала и подала ему направление не без торжества. Видимо, момент был не рядовой даже для нее и ей хотелось, чтобы Галкин это почувствовал.

– Детство кончилось, Аркадий, теперь ты рабочий человек и спрос с тебя полной мерой!

Галкин взял направление дрогнувшей рукой, не сразу, словно бы подумав. И это понравилось инспекторше. Уходил он тихо, бочком, на пороге оглянулся: хотелось поблагодарить, сказать, что она не ошиблась в нем и может не волноваться… Но в дверь ломился следующий, и Галкин отбыл, так ничего и не сказав.

Остаток дня Баня прослонялся. Чувствовал он себя взрослым, и всякие пустяки не шли на ум.

Началась новая жизнь.

Ночь тянулась долго и нудно, через каждые полчаса Галкин открывал глаза и старался разглядеть сквозь темень циферблат часов на стене. Встать пришлось рано, но спать и не хотелось. На воздух вышел с облегчением.

Несмотря на ранний час, в городе было полно народу. Трамваи брали на абордаж, хозяйски покрикивали на вожатую, чтобы подождала. Те, кто был в вагоне, наоборот, шумели, чтобы закрывала двери и трогала.

Опаздывают! Вожатая, не отвечая ни тем, ни другим, блюла свой интерес. Ей требовалась выручка. Не спеша читала нотации в микрофон о том, что никуда не поедет, пока все не обилетятся, что надо иметь совесть и не красть у государства копейку. Через это трамвайное управление несет убытки, вагоны пришли в негодность и нет денег, чтобы заняться их ремонтом. Виноваты безбилетники! На конечной остановке контроль, и они получат сегодня свое…

Галкин слушал, но «обилетиться» не спешил, чтобы не выделяться. Зайцами ехали почти все, не считая слабонервных ветеранов. «Туфта, – беззаботно думал он про контроль, боясь показаться слабаком и трусом, – пугает!»

Но на конечной остановке две женщины-контролеры стали хватать за руки выходящих, требуя предъявить…

«Ну, публика! – думал Галкин вылезая. – Тут не зевай, затрут!»

Если кто-то ускорял шаг, тотчас находился другой, который не желал остаться в дураках и рвался вперед. Вступал третий, он в принципе не мог быть за спинами других… Цепная реакция борьбы самолюбий и характеров могла испугать слабых, но только не Галкина. Он лишь сделал вывод, что на заводе придется попотеть, робкие тут не в чести.

В отделе кадров столы сотрудников стояли плотно, как парты в классе, железные шкафы были забиты личными карточками и биографиями.

– Необученных не берем! – сказали Галкину. – Топай в ПТУ. «А как же кадровый голод?» – не понимал Баня, чувствуя себя обманутым. Голода не было. Завод провел аттестацию рабочих мест и сократил их на три тысячи.

– В ПТУ не пойду! – упрямился Баня. – Хочу в кузнечный.

Публика в отделе подобралась тертая, и если у них имелись вакансии, то для своих. Они звонили по телефону, а не торчали над душой, как Галкин.

– Заполни почтовую карточку, – сказал инспектор, толстощекий и гладкий, поцеловавший ручку у изящной дамы, наплывшей из внутренней двери с бумагой, – и жди. Освободится место в кузнечном – вызовем. Топай!

– Ура! – чему-то радовались в отделе, забыв о Галкине. – Дать жениху тесты? Погадаем на судьбе?

Галкину не надо было гадать.

– Освободилось место! – сказал он толстощекому, снявшему очки, чтобы поцеловать очередную ручку. Очень вежливый работник.

– Не может быть! – отмахнулся инспектор, нетерпеливо и досадливо. Галкин ему надоел.

– Может! Я сам… освободил. Из класса выпал и… место свободно! В кузнице.

– Выпал, освободил?! Болтаешь, – инспектор придвинул телефон. – Сейчас узнаем! А ты постой за дверью…

Галкин вышел. Ждал, прижавшись ухом к замочной скважине.

– Будет главным инженером или директором, если не сопьется! – намечали кому-то путь женщины в кадрах и хлопали железной дверцей сейфа.

– Сопьется, знамо дело! – глушил газировку из графина плешивый старичок. – Не пьет верблюд…

«Иди ты в баню! – мысленно выругался Галкин. – Не буду пить!» К чему это приводит, он знал на примере отца и свою жизнь видел другой, наливаясь творческой дрожью и испытывая стресс, непосильный для алкоголика. Ему хотелось погадать: вышел бы из него главный специалист или директор? Выйдет, конечно, если на работу примут. Только бы не прогнали. Открытку он заполнять не спешил.

– Эй! – позвал толстощекий, переговорив с кузницей и со своим начальством. – Давай документы! Направление есть? Справка от врача?

– …престиж растет, – вели свой разговор женщины, – кадры окрепли. А если добиться стабильности и изжить текучку, это скажется и на семье. За отцом на завод придет сын, внук, за матерью – дочь… Завод пойдет навстречу, обеспечит жильем.

– Сопьется, знамо дело! – гнул свое плешивый, выглядывая из-за графина с газировкой. Нос у него был красный. – Алкаши! Никуда от них не денешься. Так было и будет…

Толстощекий, наверное, был влюбчив и вскакивал навстречу каждой женщине, бросив заполнять на Галкина листок учета. Хотя заполнять было нечего: родился, учился, свалился на голову… Теперь принимай, учи заново, потому как должник перед коллективом кузницы. Добро бы из ПТУ выпал, с квалификацией…

Инспектор задумался. Проблемы перестройки школы волновали всех и были злобой дня. Кузнецов, токарей, фрезеровщиков школа не готовила, она вообще неизвестно кого готовила. Потому так трогательны бывали встречи старых выпускников и полны неожиданностей:

– Ты как, где, кем? В торговле, на заводе?

– А ты? Подавал надежды…

Странные вещи вытворяла жизнь с выпускниками. Отличница, с которой инспектор учился, скучала теперь за компостером в железнодорожной кассе. А разгильдяй и троечник вымахал вдруг в заместители министра того же ведомства. Серенькая скромница в окулярах, долговязая и нескладная, уже сменила пятого мужа, а чернобровый красавец, объяснявшийся в любви всем соклассницам, оказался рыцарем сердца: пятнадцать лет выхаживал без всякой надежды на выздоровление парализованную после несчастного случая супругу…

Инспектор старался убедить себя, что и Галкин, возможно, когда-нибудь… что-нибудь… Он повел паренька в кабинет по технике безопасности, ознакомил и взял расписку насчет осторожности и дисциплины. Потом в музей трудовой славы завода…

– Общественным воспитателем прикрепим тебе кузнеца Федора Мудрых, когда выйдет из больницы. А пока один побудешь, не подведи, старайся! Ладно?

– Не подведу! – обещал Галкин. – Не маленький!

В школе к нему тоже прикрепляли – учительницу ботаники Наталью Андреевну. «Овсюг» – тотчас прозвал ее подшефный. «Кликуха» оказалась прилипчивой. Наталья Андреевна возненавидела Галкина и искала повод, чтобы отомстить. Воспитания не получилось.

– Тут будешь работать! – кадровик проводил Галкина до ворот кузницы. Она была поменьше других цехов, зато основательней и крепче. За стенами угадывалась жизнь нешуточная, с металлом и огнем.

– Не трусь…

Завод представлял собой целый городок, обнесенный глухим забором, спланированный и увязанный секциями труб, электрических кабелей, воздушных переходов и подземных тоннелей. Проезды были словно игрушечные, узкие, зато корпуса цехов раскинулись широко и под их крышу можно было уместить несколько жилых пятиэтажек. Таких вместительных зданий Галкин не видел.

Инспектор пошагал к себе в отдел. Все, что положено, он сделал. История завода понравилась Бане, техника безопасности показалась несложной и необязательной. У него было на уме другое. «Дать ему тесты… престиж растет… завод пойдет навстречу и обеспечит жильем… будет главным инженером или директором…» – застряло в ушах. Так говорили женщины в кадрах, судачили между собой, не для чужих ушей. Галкин подслушал и потому поверил. Он выбрал подходящий завод и момент: коллектив на подъеме. Чтобы знать правду, надо подслушать. В глаза люди говорят не то, что думают. Галкин на этот счет имел опыт.

Лет через пять-шесть он заявится в школу, как кузнец Мудрых, со славой и почетом. «Стихийный мальчик, неуправляемый, плывет по течению…»

По радио сообщали, как нынче выбирают в начальники. Всякий мог выставить свою кандидатуру. Бригадира-штукатура избрали начальником стройтреста, и в первый раз за пятнадцать лет дома сдали в срок с хорошим качеством.

Люди рассказывали, что на вакансию директора одного из заводов подали заявки три тысячи человек: домохозяйки, рабочие, пенсионеры, слесарь из жэка… Голосование тайное. Выбрали, говорят, достойного, из начальников цехов, но вовсе не того, кого обычно выбирали: человек простой, работящий, без связей и блата, говорит прямо, не оглядываясь на вышестоящих. Таких уважают.

Галкин с минуту постоял, докуривая. Плюнул на окурок, чтобы не было пожара, как остерегал его кадровик, и потянул тяжелую дверь кузницы: «Была не была! У них, наверно, сауна есть, с горячим паром…»

Если бы в школе ученики выбирали себе учителей, подумалось ему на пороге новой жизни, он пришел бы в кузницу побогаче, не налегке, как сейчас, а с учебным багажом, знал, что сказать и как ответить. Уважал он учителя физики, однорукого отставника из военных моряков. По физике у Галкина была пятерка, на зависть отличникам. Им так легко законы не давались. А все дело в том, что инвалид сказал как-то кого из класса он взял бы к себе на корабль без опаски. К всеобщему изумлению среди счастливчиков был безнадежный двоечник и задира Галкин. С тех пор ниже пятерки на уроках физики Галкин не имел. Спрашивал инвалид строго, даже сурово, как и положено во флоте, скидок не делал никому…

Он и теперь понял бы Галкина, сознавать это было приятно. Если бы можно выбирать учителей… Кузнечный цех, конечно, не школа, и Галкин твердо решил, что не позволит помыкать собой всяким занудам.

* * *

В кузнечном горевали по поводу несчастья с кузнецом Мудрых и на новичка поглядывали с осуждением. Галкин прилежно глотал горячий воздух разинутым от любопытства ртом и запивал холодной струей от вентиляторов. В глазах мелькали раскаленные заготовки, земля лихо шла вприсядку, и ноги танцевали сами собой.

– Палкин, иди сюда! – окликнул его мастер Здоровилло, покрывая треск горизонтально-ковочных машин. Казалось, что фамилию он придумал себе сам, об остальном позаботилась природа, проставив печать несокрушимого здоровья на все: от монументальной фигуры, словно шагнувшей с пьедестала в городском парке, до голоса, которым можно плющить железо и выполнять план, не прилагая рук…

– Галкин, – робко втолковывал ему Аркаша, – Галкин…

Мастер поморщился. Ему было не до таких пустяков. Здоровилло торопился так, будто боялся отстать от скорого поезда. Жизнь прибавляла обороты не по его воле. Внедряли подряд, спустили план роботизации и автоматизации. Последнюю мастер усвоил, заев беляшами из цеховой столовки, а первой чуть не подавился. Сели к столу составить документ. Здоровилло налил кефир в отливку…

– Что можешь, Галкин? – фамилия у новичка была несерьезная для кузнеца. Нашли кого прислать?! О чем они там думают… К примеру, что такое робот? Три года назад его пытались приставить к молоту, да хватило всего на неделю. Не выдержал тряски. Требовался наладчик. А где его взять? Поэтому робота задвинули под лестницу. Готовились списать, да теперь не дадут. Спросят, пожалуй. Как и почему? В кузнице привыкли доверять не роботу, а живому кузнецу Медведеву, который гнул пятаки, словно в цирке, а для наладки ему хватало одной бутылки «Столичной».

Чтобы рассеять предубеждение мастера, Галкин горячо заверил:

– Не волнуйтесь, я все могу! На любом месте…

Мастер молча придвинул ему кефир, дескать, пей, набирайся силы. Галкин заглянул в бездонную посудину, но пить не стал.

– Спасибо, я сыт! – кусок не лез в горло, пока не определится и не начнет работу.

Мастер не спешил отвести его к молоту.

– Видишь, деталь на полу? Матрица. Главное оружие труда кузнеца. Давай, пробуй. Поставь ее на стол! Сможешь? А я погляжу и решу, где тебе работать…

Галкин нагнулся и разглядел в тени стола что-то серое, бесформенное, со стальными клыками. Примерился, не зная за что взяться, елозил ногами, пыхтел, но матрицу, похоже, придумали не для него. Тяжко! К тому же железо было пыльное и липкое от застарелой смазки.

– Помыть бы рухлядь, прежде чем человеку подсовывать! – выговорил он Здоровилле, становясь агрессивным от унижения и неудачи.

– Штамп помыть? – такого мастер не слышал. И на рационализацию это не походило.

– Потереть шампунем! – развивал шальную мысль Галкин. На его взгляд, мастера тоже не мешало бы помыть.

– Хватит, – остановил его тот, – шутишь, Галкин? Не пришлось бы плакать.

Он поддел матрицу ногой, та покатилась под стол, словно щенок. Вышли в цех, думая каждый о другом с неприязнью и потому наступая друг дружке на ноги. Прошли молота, пресса, полуавтоматы…

– Подумать надо, пожалуй, – Здоровилло постоял, оглядывая цех и не находя ничего подходящего, завернул в туалет. Галкин оскорбленно стоял под дверью и ждал. Мастер не спешил. Наконец, вышел, вытирая руки. По всему было видно, что думалось ему неплохо, и Галкин повеселел.

– Родителя у тебя по какой части? – спросил Здоровилло. – Интеллигенты, небось?

– Угу, – с гордостью промычал Галкин, стараясь не унизить мастера: наверное, без образования, практик. – Отец в институте лекции читает, а мама в филармонии…

– Да ну? – изумился Здоровилло и добавил не без ехидства. – А директор наш тебе кем приходится?

Он пустился мимо основного производства куда-то на задворки, в тупичок с бочкотарой и тюками обтирочных концов. Полез на ящики, чихая от пыли, что-то шарил. «Он хочет меня порадовать, – размягченно думал Галкин, – сюрприз какой-то, например, ручной молот для чеканки полтинников или электрокар для развозки личных приказов директора…»

Наконец, мастер спустился с ящиков и вручил оторопевшему Галкину новенькую метлу и совок, с фартуком.

– На молот ты не годишься, – объяснил Здоровилло, – у нас кузнецы вроде меня, даже покрепче. А ты наводи чистоту, как хотел, с шампунем! В добрый час. Я не против. Апч-хи! Пылища, елки-моталки. Признаю недоработку с моей стороны! Действуй…

Мастер ушел подышать свежим воздухом. Галкин швырнул ему вслед метлу, сел на бочку из-под олифы и закурил. Путь в главные специалисты осложнился. «Набить бы ему морду! – подумал о толстощеком кадровике. – Дырку мной заткнул и радуется! Небось, другому местечко теплое подыщет, не пыльное…» Галкин чуть не взвыл от ревности. Не видать ему карьеры, в директорское кресло сядет кто-то другой и женится на кинозвезде, а Галкину всю жизнь придется обниматься с метлой.

Впечатления дня утомили Галкина, и он задремал, улегшись на тюки с обтирочными концами. Спать на производстве Галкину не приходилось, поэтому ему с непривычки снились всякие неприятности, вроде балки, упавшей с крыши. Он вскрикивал и просыпался в испуге.

Спешить было некуда. Перед ним была целая жизнь, длинная и непростая. Лишь неисправимым передовикам кажется, что лодыри устраивают себе легкую жизнь. Нет ничего трудней жизни праздной, если она не вызвана производственной необходимостью или упущениями в организации труда. Лодырей высмеивают, позорят, презирают, создают комиссии, устраивают товарищеские суды.

Бездельничать можно, не чувствуя угрызений совести, всем коллективом: в начале года, если не подвезли заготовки или станок на ремонте, если изделие не идет, не имеет сбыта и им забиты под крышу все склады и двор.

Была середина года, завод работал более или менее ритмично, помаленьку наращивая темп, и Галкину ссылаться было не на что. Фронт работы у него был, орудие труда тоже, и лодырничал он из каприза. Нельзя сказать, что с его приходом в цех дисциплина пошла вниз. Цифру прогулов и посещений медвытрезвителя он пока что не увеличил, и это главное. Прочие нарушения рассматривались в рабочем порядке и не влияли на показатели. На всяком заводе имеются штатные единицы, где лодырю не надо даже маскироваться.

– Ты где ночуешь? – обычно спрашивают их.

– В сторожах! А ты где кормишься?

– Цех подметаю…

Галкин «ночевал и кормился» с первого дня трудовой биографии, уловив конъюнктуру и требования к людям своей профессии. Спроса с него не будет, он это чувствовал. День прошел и ладно. Нельзя было лишь проспать обед, потому что в столовой пенки снимали первые, а последним выбирать было не из чего, меню к концу обеда было обглоданным, урезанным, ужатым до щей с компотом. Последними приходили обедать увлеченные работой, желудочный сок у них выделялся с запозданием и голодный инстинкт легко подавлялся жаждой творчества. У Галкина инстинкты были на месте и подавить их было нечем. Метла не в счет…

Галкин ворочался, унюхав запах жареных беляшей и пирожков с капустой, и комсоргу цеха Леше Санникову, делавшему обход цеха с рейдовой бригадой «Комсомольского прожектора», почти не пришлось его будить. Новичок сам открыл глаза и поднялся, к разочарованию прожектористов. Они целились в него фотокамерой, для сатирического листка. Факт сам по себе вопиющий: спать на производстве!

Вчера на цеховом собрании молодых было решено покончить с раскачкой, благодушием и разгильдяйством и взяться за воспитание. «Откуда у ребят такая инертность? – спрашивали на собрании девчата. – Заплатили взносы и ладно?» Для затравки девчонки предложили основать молодежный кооператив, собрать средства и своими руками выстроить жилой корпус вместе с культурным комплексом, спортивным залом и бассейном.

Голоса их тотчас потонули в возмущенных криках парней. Выходило так, будто одни девчата напичканы идеями. Про жилищно-культурный комплекс парни уже слышали. Его попробовали выстроить студенты, работали все лето. Из комплекса вышло общежитие, на прочее не хватило кирпича. Ребятам нечем заняться, запираются в комнатах и обмывают зачеты, курсовые и дипломные… Ректорат перепугался и, чтобы помочь студентам получше организовать досуг, выделил комнату на первом этаже под опорный пункт милиции, там дежурят теперь дружинники.

Леша слушал и вносил в протокол. Девчата оказались и впрямь восприимчивей, наговорили много и готовы были хоть сейчас начать жить по-новому, честно и красиво, особенно в вопросах любви, культуры и быта. Парни о любви не говорили, а налегали на производство – им больше, чем девчатам, доставалось у молотов и прессов. Молота с прессами давно отслужили свое, пора на покой. Но менять их на такие же начальник цеха не хотел и ждал, когда появятся классом выше, с автоматикой и электроникой. Но парни не желали ждать. Даешь культуру!

А ведь еще недавно молчали, слова на собрании не вытянешь. Боялись, наверное, попасть в разряд выскочек и карьеристов или наивных чудаков, которым «больше всех надо» и которые через это «хлебнут в жизни»…

Все жаждали дела и скорых перемен. Одни – по линии производства, другие – по жилью и культуре быта. Новичок не походил ни на тех, ни на других. Он вообще ни на что не походил, заспанный и голодный. Глядел на мир уныло и как-то без надежды.

– Комсомолец? – не поверил Леша. – Нам нужно пополнение, но учти – легкой жизни теперь не будет, время такое…

Пока Галкин спал, комсомольцы не дремали и сработали стенд.

– Поддерживаю почин, – зевнув, сказал Галкин. – Надоело подметать! Хочу туда…

Он ткнул пальцем в сторону машин.

– Причины ищешь, отговорки? – сурово спросил Леша-комсорг. По опыту он знал, что новички мечтают с первого дня браться за трудное, ставить рекорды и побеждать. На меньшее не согласны. Чем это кончается, он тоже знал.

– Чудак, зачем спешить, начни там, где поставили. Им видней. А после от тебя зависит: дорога у нас открыта, никому не заказана, до самого верха!

Чтобы закрепить росток сознательности, Леша вручил новичку свежий типографский буклет: «Памятку комсомольцу кузнечного цеха!», с планами на новую пятилетку и обязательствами, а также со стихами рабочих поэтов под общим заголовком: «Куем мы счастия ключи!»

– Ключ – символ, Галкин! – пояснил Леша-комсорг, не доверяя отвлеченному мышлению новичка с метлой. – Ты где учился, в школе? Десятилетку закончил? Ну-у, тогда поймешь! С квартирами у нас пока туго, хотя лучшим ордер обеспечен… Года через два-три! Ты где устроился, в общаге? Учти, счастье в твоих руках…

Леша бодрился, хотя по опыту знал, что работы непочатый край – в плане перестройки сознания. Для некоторых ребят, особенно из школы, работа на совесть почему-то стала непрестижна, признаком старомодности, недалекого ума или откровенного карьеризма. «Умные» имеют все, не очень утруждаясь. Примеров тому всякий готов был привести сколько угодно: дельцы-продавцы, слесари автосервиса, завбазами, леваки, халтурщики, сезонники, шабашники, гребущие деньгу лопатой…

«Работа дураков любит, – слышал Леша и морщился, – пусть работает трактор, он железный»… Сделают от сих, до сих – и баста, с нас, дескать, хватит. Переработать стыдятся.

А ведь должно быть наоборот, всегда было наоборот, если вдуматься и послушать старших. Стыдно должно быть не переработать, а плохо работать. Только так и не иначе. В этом надо убедить всех!

Похоже, новичок из тех, которые боятся переработать. Хотя получил, что заслужил. Право работать на молоте надо заслужить. Но, видно, на уме у него пока что не работать, а заработать!

Леша вдруг засучил рукав и согнул руку в локте, устав от слов и убеждений. Дал Галкину пощупать стальной бицепс.

– Первый разряд по штанге, золотой значок ГТО, а у тебя?

Галкин стушевался, значка у него не было. Под ноги ему выпало из Лешиного кармашка фото. Галкин успел разглядеть: Леша с красавицей-женой и двумя малютками-детьми. Близнецы! Они стояли на палубе круизного теплохода у африканских пальм и олицетворяли само счастье…

Галкин потрусил за комсоргом, как преданная собачонка, туда, где метались раскаленные заготовки и ухали тяжелые молота. Они были уже рядом, но Леша, дав направление Галкину, сам свернул к выходу из цеха, к голубым «Жигулям», поджидавшим его во дворе. Он начинал кузнецом, но в последний год не работал у молота, занявшись оргвопросами. Галкин не знал этого, торчал в воротах знаком вопроса и ждал чего-то.

– На шмотки не смотри, – пришлось объяснить Леше. – Поработаешь тут – все заимеешь! Но не ставь целью и не поддавайся вещизму, засосет! Смотри в суть…

Он распахнул душу – она была прекрасна и чиста: зачетка вечернего отделения политеха с пятерками, удостоверение дружинника, донора, дипломанта смотра художественной самодеятельности…

Напоследок Леша пнул небрежно колесо «Жигулей»:

– Не роскошь, Галкин, а средство передвижения! Будь выше…

Машина рванула с места и скрылась в клубах сивой пыли. Леша перевел дух. Беседа с новичком далась нелегко.

Рядом с Лешей в машине сидел лучший футболист цеха Коля Кривенко, отвечавший за спортивный сектор. Он числился штамповщиком с горячим стажем, но в цехе не работал, а забивал голы в турнире. Но если требовалось, он мог постоять за честь кузнечного цеха в чем угодно: в толкании, метании, прыжках, беге, велосипеде. Коля обновил все цеховые рекорды и даже покушался на заводские, честно отрабатывая свой хлеб, аванс и расчет, поясные и премиальные.

Предстояла заводская спартакиада, и надо было срочно скомплектовать команды по возрастным группам, обеспечив стопроцентный охват. Коля записал кузнеца Медведева в гиревики. На первой же тренировке в зале тот поднял рекордный вес, заставив ахнуть даже мастеров спорта. Поднять-то поднял, а после случилась осечка. Медведев бродил со штангой на вытянутых руках и не понимал, куда опустить рекордный вес.

– Клади на место! – кричали ему. – Положи, где взял!

Медведев воспринял это как насмешку. Зачем было тужиться, поднимать, рвать мослы ради двух центнеров, если нет под рукой вагона или грузовика, куда бы можно сложить стальные блины. Медведев не привык трудиться впустую.

В марафоне сразу выделился экспедитор отдела сбыта Фофанов, худой и длинный, как жердь. Со старта он ушел далеко вперед и около часа бежал один, а после ему надоело одиночество, он остановился и подождал остальных, чтобы поговорить по ходу дела на всякие темы. Фофанов был очень общительный в силу своей профессии и большой семьи из жены и шести девочек.

«Ну публика, – сердился Коля-физорг, – дремучий лес!» Какие таланты пропадали! Коля обещал Медведеву обеспечить вагонетку, куда бы он складывал свои рекорды, хотя бы на тренировке, а Фофанову выдал за казенный счет мини-транзистор, чтобы тот не скучал на дистанции и слушал последние известия или концерты по заявкам для тех, кто в пути.

Коля обещал всем, кто запишется в сборную команду кузнечного цеха, выдать талоны на бесплатное питание и инвентарь, а также спортивные майки и трусики. Желающих на талоны, инвентарь и майки было много, но когда дело доходило до тренировок…

«Не надо нам спорта, – говорили женщины, – мы у плиты наломаемся да настираемся, по магазинам набегаемся. Чем не рекорд?»

Молодежь как будто соглашалась выступить на стадионе и поддержать честь коллектива, если не будет жарко или сыро, а по «телеку» не погонят какой-нибудь двенадцатифильмовый детективный сериал.

Судьба Коли была в руках случая, он поглядывал с тоской на небо в тучах и записывал прогнозы метеобюро. Погоду обещали сухую и не жаркую, как раз ту, что требовалась.

Скорей всего придется опять полагаться на самого себя: бегать, прыгать, метать, плавать.

«Не я первый, не я последний!» – утешал себя Коля. В школе, помнится, он выступал за взрослых, и в судейских протоколах значилась вымышленная фамилия. Рекордов он не ставил, да на него и не очень рассчитывали – кому охота стараться за чужого дядю. Главное, обеспечить массовость и укомплектовать команду. Закончив учиться, он еще года два выступал за школу, под видом ученика, чтобы не обидеть тренера.

Приходилось выкладываться, но на судьбу Коля не жаловался. Спорт он любил и прощал ему некоторые издержки.

– Что за тип гнался за тобой? – спросил он Лешу, опасливо оглянувшись на Галкина. – Морда зверская. Ты ему ничего не обещал?

– Спит, понимаешь, на работе и мечтает, чтобы все готовеньким ему в руки плыло!

– Артист! – присвистнул Коля. – У нас в команде был такой: мужики на поле с мячом работают, кости трещат, а он по краю козликом скачет, выжидает…

– Здоровилло из него сделает мужчину, – кивнул Леша, расслабляясь, – а я со своей стороны подготовил почву…

– Ну, до тебя ему, как до звезд! – сказал восхищенно Коля. – Я думаю, на поле ты был бы страшен! Как таран…

– Само собой! Завтра устроим вечер для новеньких. Нацелим, просветим! Сейчас заскочим на базу за материальным подкреплением…

– Дефицит? Одобряю! Он убеждает быстрее всяких речей и пожеланий! Я готов. Как ты думаешь, Лешенька, там японским «магом» разжиться можно?

– В принципе! – подумав, сказал комсорг. – Чего не бывает! Но учти, не в ущерб принципам и не поддаваясь вещизму! Ты меня знаешь.

– «Маг» не роскошь, Лешенька, а средство духовного роста! – обиделся Коля-футболист. Про то, что это будет уже третий японский маг в его руках, он промолчал. Первые два он сбыл через комиссионку, по двойной цене.

Леша спешил. До конца рабочего дня ему еще надо было выбить оркестр и зал для комсомольской свадьбы, а также место под гараж, путевку, траурный венок, лук со стрелами, байдарку с мотором, два аккумулятора для актива кузнечного… Он достал список, чтобы никого не забыть. И все это сделать не в ущерб идеалам, не поддаваясь вещизму.

– Тяжко! – признался он Коле. – Но куда денешься? Не могу отказать, в том моя слабость…

– Не слабость, Лешенька, – горячо заверил Коля-футболист, – сила! Мне бы твои возможности!

* * *

Между тем, оставшись один, Галкин с ростками сознательности решил не сидеть балластом на шее коллектива, а двигать туда, где решается судьба пятилетки. Он вклинился в гущу тяжелых молотов, ища точку отсчета своей биографии. У чугунной станины молота стоял человек в замасленной робе и что-то включал, ворочая щипцами раскаленную заготовку. На красный податливый металл падал сверху тяжелый боек молота. Жизнь крутилась, выполняя план производства и социального развития завода, начислялись премиальные, рос горячий стаж и добавлялись прочие хорошие вещи, вроде морального поощрения. Галкин подскочил под горячую руку к машинисту, дескать, дай попробовать!

Кузнец оглянулся и погрозил Галкину кулаком, остерегая. Потом указал пальцем на листок, пришпиленный к стене, на уровне глаз: «не подходить, не трогать… не брать… не совать… опасно для жизни… штраф… уголовная ответственность…»

– Нашли дурака, – не поверил Галкин, – что тут особенного? Пара пустяков!

К кузнецу он больше не совался, решив утвердиться собственными силами. Для начала нашел свободный пресс, почему-то простаивавший, отыскал управление, увенчанное рубильником и картинкой с черепом и стрелами. Галкин дернул рубильник, обеспечив питание пресса. Рука стала мокрой от волнения, но ток не пропустила. Череп с костями напрасно скалил на Галкина зубы. Заработала машина, пресс качнул кривошипом и открыл стальные челюсти. Галкин сунул ему в пасть обломок рельса, желая сделать из него, если не трактор, то хотя бы плуг. Подождал результата, но челюсти не смыкались, не желая трудиться.

«Ах ты корова! – разозлился Галкин. – Работать не хочешь?!»

Нужен был ремонт. Галкин огляделся и заметил лючок над головой. Открыл дверцу и сунул в отсек черенок метлы, пошуровал в целях ремонта и настройки механизма. Но ремонта не получилось: из лючка выпала брезентовая рукавица, полная болтов и гаек, а следом за ней тяжеленные пассатижи. То был тайник с инструментом. Пассатижи стукнули Галкина по темечку, в глазах сверкнули искры и до него сразу дошло, что лезть в чужой тайник нехорошо и правила поведения написаны не зря. Ослепленный Галкин схватил пассатижи и швырнул их куда-то. В той стороне раздались крики, что-то хрястнуло, дернулся и встал ковочный агрегат. Новичок вышиб из него дух или вывел из строя машиниста. Взвыл аварийный гудок. Гудел он нехорошо, травмируя слух и не суля хорошего.

Баня метнулся в сторону от передовой линии производства, в свой тихий тупичок с бочкотарой и обтирочными концами. Отдышавшись и несколько успокоившись, решил ни в чем не признаваться. Пусть докажут. Свидетелей нету.

Взял метлу и замахал, заметая следы, с рвением, достойным главного инженера или директора…

* * *

Безделие дорого обходится себе и государству, в этом Галкин убедился. Зато работа успокаивает нервы лучше всяких лекарств и дает шанс на исправление. Метла металась по углам, как крыса, потерявшая нору. Мести было легче туда, куда ветер дует. Простую заповедь начальника метлы Галкин усвоил, наглотавшись пыли до скрипа на зубах и першения в горле. О том, что ветер дует не туда, куда надо, он не знал. Ветер по дурной привычке норовит лезть в горлышко, в узкое место. Узким местом в кузнице, как и во всяком цехе, была вспомогательная служба. Галкин смело шел в пасть судьбе, рискуя застрять в ней рыбьей костью.