Текст книги "Сор из избы"

Автор книги: Борис Кудрявцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

На Наденьку присутствие помощника директора по отходам повлияло не в лучшую сторону: если раньше она отправляла в брак каждую третью рессору, то теперь – через одну. А после и вовсе все подряд.

– Как живешь? – спросил Галкин с дрожью в голосе, провожая взглядом пролетавшие мимо него испорченные рессоры. До безотходной технологии, о которой он мечтал, было далеко.

– Лучше всех! – ответила Наденька.

– С кем живешь? – намекал на что-то обидное Галкин.

– Со всеми! – беззаботно сказала Наденька, давая понять, что она без условностей, за словом в карман не полезет, выдаст согласно спросу. Какой вопрос, такой ответ. – Что еще? Спрашивайте…

– Что вы мелете, сопляки! – ужаснулась Поля, подойдя поближе и прислушавшись. В ее годы влюбленные объяснялись иначе. Галкина она могла бы понять – ревнует! Мужчины, видно, мало изменились, быстро теряют голову. Но девчата?! Наденька наговаривала на себя напраслину, хотела казаться хуже, с таким видом, будто в этом ее козыри.

Галкин встал со стеллажа и предложил другим тоном, помягче, не в силах смотреть на дело Наденькиных рук:

– Погуляем!

– Вот это по-нашенски! – одобрила Поля и попробовала отнять у Наденьки молоток. – Отдохни, Надька, хватит дуться! Ведь приглашают…

Но Наденька не пошла. Работала. Галкин выхватил из кучи две забракованные рессоры, положил их на плечи, как сабли, и пошагал к рессорщикам. Поля поняла, что все потеряно, Галкин придет с подмогой, с начальником рессорного участка или мастером, и Наденьке будет худо.

– Брось чудить, Надька! – сказала Поля. – Я же вижу… Любишь ты его, ой любишь! Что же делать-то?

Наденька молчала, не признаваясь. Если Галкин вернется с подмогой и будет требовать принять брак, думала Поля, их ничто не помирит, до гроба. Она знала характер Наденьки…

Тянулись минуты. По опыту Поля знала, что ждать хорошего нельзя, надо добиваться, действовать, бежать за Галкиным, уговаривать, вернуть и все решать по-доброму, без скандала. Она собиралась с духом, поглаживая живот и не решаясь. Силы были уже не те, что раньше, с первенцем. Шестой, с ним не разбежишься…

Вместо Галкина с подмогой приехал грузчик на электрокаре, ни слова не говоря, пошвырял весь брак в короб и увез на переделку. То был добрый знак. Поля верила и не верила. Выходило, что Галкин зла на Наденьку не держал и властью распорядился правильно. Ай да Галкин!

– Ну я пошла! – улыбнувшись, сказала Поля. – Не буду мешать, вы тут как-нибудь без меня…

Она верила, что Галкин вернется. Пристыдит рессорщиков и прибежит.

– Вы мне не мешаете, тетя Поля! – словно бы испугавшись, откликнулась Наденька. Она разглядывала очередную рессору, не решаясь отправить ее в брак. По краям были заусеницы, но они не сердили Наденьку как прежде, она даже улыбнулась, поглядывая в сторону рессорного участка и ожидая перемен к лучшему.

– Нет, я пойду! – сказала Поля. – «Крокодил» простаивает. Работать надо. Скоро отдохну, Наденька, ох и отдохну… Немного осталось ждать.

Поля вернулась к аллигаторным ножницам и запустила механизм. Но мысли еще не скоро вернулись к привычному. Она знала, что Наденька на перепутье: за ней ухаживал подручный кузнеца, черноглазый и статный Гриша Дегтярев. Он вернулся из армии, был на хорошем счету у начальства, а когда танцевал на вечерах в Доме культуры, всякому становилось ясно, что он не способен на гадости и любая девушка за ним, как за каменной стеной. Но любая ему не нужна, он поглядывал на Наденьку…

Поля бросила на время аллигатор и поспешила к Наденьке.

– Тебя сегодня пригласили танцевать? – спросила она у Наденьки, запыхавшись. Кто пригласил, она не называла.

– Пригласили, – призналась Наденька, краснея.

Поля погрозила пальцем: «Не вздумай! Играть с огнем». И ушла к своему «крокодилу». Она не имела ничего против Гриши Дегтярева, но Галкин был ее протеже и «горько!» она хотела бы кричать ему, а не другому. От одной мысли о близкой Наденькиной свадьбе у Поли становилось сладко на сердце, а сердцу своему Поля верила сильней, чем рассудку. Наденьку она считала умной, но то было тоже кстати: умный человек из двух хороших сумеет выбрать лучшего. Директор свое слово сказал, выбрав в помощники Галкина. И Наденька тоже должна выбрать. Помощника. Не хуже директорского. На заводе он пусть помогает директору, а дома для него директор – жена… Разве плохо?

* * *

Галкин вернулся с рессорного участка и долго молчал. Наденька не удивилась, после грызни с бракоделами в конце месяца она тоже теряла голос и даже брала больничный. В этом они с Галкиным были похожи. Не умели владеть собой. Гриша Дегтярев был спокойней и говорил Наденьке, что с бракоделами надо по-хорошему, если подвернется случай. Он ждал случая, но случай подвернулся Галкину, и Наденька теперь досадовала, что поверила Грише и тоже ждала у моря погоды.

Галкин был белобрыс и невзрачен, по сравнению с Гришей, красавцем не назовешь, и в глазах его иногда вспыхивал какой-то огонек, бесшабашный и решительный, и становилось не по себе, даже страшно за него, будто он сейчас сделает глупость, о чем после будет горько сожалеть. С Гришей на этот счет было спокойней, спокойно так, что хотелось зевать. С Галкиным не зазеваешься. Но глупости он, наверное, уже не делает, если его сам директор взял в помощники. Странно было, что выбрал он Галкина, а не Гришу Дегтярева, с Гришей ему было бы спокойней. Гриша говорил, что надо уважать людей и не создавать себе и им трудности. Все образуется само собой, надо только потерпеть и переждать. А Галкин только и занимался тем, что трудности и неудобства создавал. Кто его просил высовываться с отвалом? Теперь мусор не знают куда девать в поселке…

– Твой старик, – сказал он Наденьке, успокоившись, – пригласил меня в гости. Думаю наведаться сегодня. Можно, как ты считаешь?

Он выспрашивал Наденьку и оглядывался по сторонам, подозревая соперника. Знает ли он про Гришу или нет?

– Старик дома будет?

– Он дома, а я нет! – сказала Наденька.

Галкин притих, не понимая. Похоже было на отказ, хотя, конечно, он не учел, что у девушки могли быть на вечер другие планы. Надо было раньше предупредить. Выходит, он будет скучать со стариком, а она с кем и где? Хотелось бы знать. Но выдавать свой интерес было не по правилам взрослой игры. Галкин утомленно отвернулся и раскрыл рот в нарочитом зевке. Рессора загремела в короб, заставив его вздрогнуть.

– Шумная у тебя работенка! – сказал он Наденьке. – Оглохнуть за смену можно!

– Не оглохнешь! – сказала Наденька. Работу свою она любила и не считала шумней других. В кабинете, конечно, тише, мухи дохнут.

– Никуда ты сегодня не собиралась, – с усмешкой заметил Галкин, – придумала… Скажи?

– А вот и не придумала, – пристукнула молотком Наденька, – не приду-ма-ла!

Она стала похожа на ударника ансамбля.

– В клуб иду, на диско!

Гриша должен был принести приглашения на дискотеку под названием «25 плюс-минус 5», но запаздывал. Наденька подозревала, что он выжидает, не решаясь сунуться к ней при помощнике директора. Ссориться он не станет, подождет подходящего случая, чтобы тихо, благородно. Но Наденьке хотелось, чтобы Гриша не вытерпел и подошел с билетами при Галкине.

– Сочувствую! – Галкин заметил ее беспокойство. – Диско изжил себя, для старичков под тридцать!

– Вовсе нет! – ревниво откликнулась, опасаясь, что ее примут за старуху «25 плюс пять». Она была пока что с минусом, и в сочувствии не нуждалась.

– Может, передумаешь? – не отступал Галкин. – Старик у тебя замечательный… Ретро!

– Может, и передумаю, – вдруг согласилась Наденька, ей было приятно, что Галкин хвалит ее отца. К тому же она увидела Гришин хохолок за стеллажами с готовой продукцией, он пережидал, верный своей привычке, пока уйдет начальство. Наденька показала ему язык и больше не смотрела в его сторону.

– Папа у меня – блеск, приходи, не пожалеешь, если пригласил!

Вышло так, что Галкин напросился, и теперь приглашает Наденьку в ее собственный дом.

– Когда мне подойти? – спрашивала Наденька. – Раньше или поздней?

Она хотела потанцевать.

– Чего тянуть? – сказал Галкин. – После работы и пойдем.

– Смотри, как бы жалеть не пришлось!

Она упрямо считала себя не хозяйкой, а приглашенной, с которой взятки гладки, пусть Галкин ее развлекает и веселит. Скучно будет, сам виноват. Напросился.

Галкин был согласен на все условия. Чего бы там ни было, а Наденька изменила ради него планы. Он ушел успокоенный. А следом за ним подлетел Гриша с билетами, сделав вид, что спешил и ничего не ведает про Галкина. Но Наденька врать не могла, сказала, что в клуб не пойдет. Вечер она проведет в кругу семьи. Будут гости.

– А мне нельзя? – спросил Гриша.

– Нельзя! – сказала Наденька, наперед зная, что Гриша не успокоится, будет ждать во дворе до ночи и глядеть на окна. Пусть ждет, ревнует. Сам виноват. Почему он не воевал с рессорщиками, зачем прятался за стеллаж? Или он не мужчина? Наденька была сердита и со злорадством представляла, как Грише будет скучно одному во дворе под дождем… Наденька к нему не выйдет и не пригласит, даже в окно не выглянет.

Гриша стоял, понурившись, переживая, не в силах уйти. Все же он верный друг, подумала Наденька, смягчившись. Странно было, что Гриша не спрашивает ее о Галкине, ждет, когда она сама расскажет. Рассказывать она не умеет и не будет, а пожалуй, вечером подойдет вместе с Галкиным к окну, увидит Гришу и позовет в гости, как бы случайно. Она сумеет разыграть, а Гриша подыграет. Тогда и познакомится с Галкиным.

Гриша вздыхал, поглядывая на Наденьку и как будто чувствуя перемену в ее настроении.

– Да уходи же ты?! – сердилась Наденька. – Мне работать надо! Тебе, между прочим, тоже…

Работа не шла на ум Грише, он виновато пожал плечами, дескать, не уйду пока не простишь. Наденька забеспокоилась за него и решила, что пригласит его вместе с Галкиным, пусть оба приходят. В конце концов, с Гришей проще, он всегда под рукой, а Галкин – залетная птица, человек настроения. Найдет на него полоса – заявится, а после отыщет отвал и пропал на месяц. Какие у него планы? Никто не знает. С Гришей гадать не надо: сегодня подручный, после кузнец. Люди его уважают…

Она взяла коренную рессору с завитками на концах и насторожилась. Брак! Полоса была скручена пропеллером, такую на машину не поставишь. Наденька сунула рессору Грише под нос, дескать, видишь? Что делать? Надо идти ругаться!

У ней уже не было сил. А Гриша взглянул на часы и развел руками. Все! Опоздали. Смена кончается… Кричи не кричи, переделывать не станут. Домой собираются рессорщики. Плевать они хотели. На помощника директора в том числе. А Гриша, кажется этому был рад.

– Знаешь, за что я тебя не люблю? Знаешь? – в сердцах сказала Наденька.

– За что? – побледнев, спросил Гриша.

– Вот за это самое! – не нашла слов Наденька, бросила рессору и ушла в душевую, переодеваться.

Видеть она Гришу больше не могла.

* * *

Жили Потеряевы на площади, где сходятся маршруты и стоит вечная толкотня. Дом, выложенный розовыми плитками, в пять рядовых этажей, с плоской, будто подрубленной крышей, фасадом выходил на площадь и казался усеченным в сравнении с девяти– и четырнадцатиэтажными секциями поздней застройки, вставшими на окраинах. Слухи про их улучшенную планировку, лоджии и прочие удобства наводили Потеряевых на мысли об обмене. Соседи долго не думали: разъезжались, кто куда, расширяясь в метраже, комбинируя и компенсируя, по закону или на свой страх и риск. Потеряевы тоже сунулись было в обменный пункт, но поняли, что желающих меняться на их смежную площадь с совмещенным санузлом не найти.

– Пусть им будет хуже! – обиделся Потеряев. – Ужо поглядим… Проситься станут, да мы не захотим?

Смежные комнаты и совмещенный санузел не находка. Но руки у Сергея Потеряева были под стать новой планировке. Он вышел на площадь и сел в трамвай, потом в другой, благо они под рукой, бегать не надо. Вернулся поздно, но не с пустыми руками. Кое-какие материалы сунул под кровать, не захламляя кладовку – насчет ее у хозяина были другие планы. За одну осень две смежные комнаты стали раздельными, а одна полусмежной. Через полгода санузел раздвоился тем же способом, в компенсацию кладовки Потеряев навесил антресоли, соорудил по углам встроенные шкафы, на балконе выставил утепленный ларь под картошку и квашеную капусту, навесил ящички для рассады. Канделябры, светильники, аквариумы, клетка с попугайчиками, живые уголки с ползучей традесканцией, скрытые радиоточки и музыка неизвестно откуда. Отрываться от жизни Потеряев не любил и слушал передачи даже в ванной, отпаривая кости после смены на студеном ветру и морозе.

Про переезд на новые места с улучшенной планировкой жена теперь и слышать не хотела, жаль было расставаться с райским местом. Тем более, что Потеряев инструмент в долгий ящик не складывал и собирался переделать большую комнату в два уровня, приподняв пол в одной половине на полметра и соорудив ступени и резные перильца, а также камин по старым чертежам, с электроподогревом. Поделочный камень Потеряев собирал на свалке – плитки мрамора, полированного гранита, яшмы, отходы с ювелирной фабрики. Камней было много, цветных, с природными узорами, названий минералов Потеряев не знал, и собирался на досуге поискать в книгах профсоюзной библиотеки. А пока что складывал камень на балконе, набираясь сил и решимости для непривычной работы…

В семь вечера, как было обещано, Галкин поднялся по лестнице на пятый этаж и встал у двери Потеряевых. Ошибки быть не могло, дверь была приметная, крытая березовой рейкой, блестевшая лаком, с рядами бронзовых шляпок обойных гвоздей. Вколочены они были вензелем, в виде большой буквы П…

Звонок исполнил трель, но дверь оказалась незаперта.

– Заходи, кто там? – позвал хозяин, не выходя из комнаты. По голосу чувствовалось, что он в хорошем настроении и ждет. Значит, Наденька его предупредила.

– Можно? – Галкин вежливо топтался в коридоре, выдерживая определенный срок, чтобы не показаться навязчивым. Где Наденька? Если ее нет, лучше сбежать, будто дверью ошибся. Но сбежать не дал Потеряев.

– Ну, молоток! Уважил старика! – он обхватил Галкина и прижал к груди так, что перехватило дыхание. Сила у машиниста была под стать экскаватору. – Проходи, не стесняйся. Чужих нет, все свои. Сейчас познакомлю…

Он был при полном параде, на лацкане пиджака позванивали медали, надевал он их не часто и смущался.

– Это Галкин! – торопливо и громко доложил он жене, давая понять, что главный тут гость, у которого все награды впереди, и если бы все так начинали жизнь, как Галкин, наград бы не хватило, чтобы отличить. Двумя медалями не обойтись, это точно.

Наденьки не было, Галкин оглядывался по сторонам, пытаясь найти приметы, связанные с ней, они его волновали больше, чем вся мебель и развлечения в виде аквариума с рыбками и попугайчиков на окне. Брошенное шитье на диване заставило его покраснеть. Наденька могла быть здесь минуту назад. Но может быть, рукодельничала не она…

Мать Наденьки, невысокая, полная и плавная в движениях, глядела на Галкина во все глаза, стараясь что-то разгадать, и некуда было скрыться от ее взгляда. Потеряев повел Галкина в свои владения, тыкал пальцем в обои, которые можно протирать, не нарушив узора, скакал на полу, приглашая Галкина послушать, скрипит или нет под ногами? Паркет был крепок и блестящ, как лед на пруду в декабрьский ядреный мороз, хоть коньки надевай…

Наденька пришла из кухни в последний момент, как бы между прочим, привлеченная шумом и разговорами. В руках держала книгу, заглядывала в нее – там было интересней.

– Надежда моя! – сказал Потеряев. – Пирог испекла, с рыбой, ты прямо кстати, Аркаша, нюх собачий… Ха-ха! Не обижайся.

Смеялся он от души, не замечая смущения дочери. Роли смешались. Наденька бросила книгу и принялась налаживать скатерку на стол, тарелки с ложками. Галкин представил, как она заметалась, услышав его звонок в прихожей, скинула фартук, измазанный рыбьей чешуей, и схватила с полки первую попавшуюся книгу. Они прочитают ее когда-нибудь потом, вместе… За стол Галкин сел охотно, повеселев. Хозяин шарил по шкафам для этикету, хотя в доме у них напитков крепче чая давно не водилось. Слово было за гостем, как он скажет, так и будет. Придется в худом случае ловить такси. Но Галкин рюмку отставил, разрешив затруднения…

– Ты знаешь, кто это? Знаешь, мать?! – ликовал Потеряев, подкладывая Галкину куски пирога, густо сдобренные перцем и лавровым листом.

– Папа, сядь и помолчи! – говорила Наденька, улыбаясь, хотя ей хотелось послушать. Пирог блестел гладкими боками, намазанный сливочным маслом, и был на уровне мировых стандартов. Недоставало Наденькиного тавра.

– Ну как? – спрашивал Потеряев. – Угодила хозяюшка?

– Угу, – мычал Галкин с полным ртом, – угудила…

– Удила? Удила не она, – хохотал Потеряев, – удил я… Вот такой судак! – развел руками, увлекшись, чуть не в ширь стола. – Да тебя, поди, не удивишь после директорских разносолов! А? Аркаша, что вам на обед, к примеру, подают, с директором-то?

«Беляши», – хотел было признаться Галкин. В управленческий буфет он не поспевал, мотаясь по закраинам заводской территории и подсобкам, и теперь ему было стыдно врать.

– Папа, дай человеку поесть! – возмутилась Наденька.

– Ты ешь, Аркаша, жуй! Раньше ведь как работника нанимали: поставят на стол горшок щей да кашу, сколько человек умнет, такой и работник. Говорили, ешь до поры, пока не взопреешь, а работай, покуда не замерзнешь! Примета верная, на себе проверил! – не унимался Потеряев. – А я ведь тебя, Аркашенька, в помощники хотел взять! Да не успел уговорить, директор опередил… Ну да я тоже директор машины…

Мать и дочь смеялись. Никто не вспоминал, в каких вопросах Галкин помогает директору. Может, не в курсе? Было бы лучше, если это осталось секретом производства.

После пирога Потеряев достал семейный альбом с фотографиями. Наденька ушла на кухню хозяйничать, и Галкин в ее отсутствие знакомился с родословной семьи, задерживая взгляд на фотографии девочки, потом девушки. Она снималась одна и группой, с подругами и парнями. Улыбки парней казались вызывающими, манеры и позы развязными, он тайно ревновал. Родословная Потеряевых была не рядовой. Мать Наденьки, оказалось, тоже была «директором бульдозера» и работала на нефтепромыслах, не отставая от мужчин. Выработала стаж и перешла вязальщицей в трикотажную мастерскую. Таких вязальщиц на фабрике было всего две: они поднимали нитки и реставрировали любой рисунок на старинных и импортных изделиях, заказы – на два года вперед…

Галкин таким искусством в своем деле похвалиться не мог, родословной тоже, поэтому он слушал и ждал момента, чтобы улизнуть на кухню. Наденька навела блеск и вышла в коридор с ведерком, в нем мусор и рыбьи потроха. Оставлять их на ночь в тепле кухни она не хотела. «На мусор мне везет!» – подумал Галкин и выскочил следом, извинившись. – «Мусор – счастливый знак!» К его радости, мусоропровода в доме не имелось, он догнал Наденьку на третьем этаже, скача вниз, подобно камнепаду.

– Разреши! Я помогу, – ведерко он взял в свою руку. Теперь они спускались вместе, и были похожи на дружную семейную пару, готовую поделить заботы и сберечь силы и время на нежность и возвышенные чувства. Галкин пока что не находил слов, Наденька конечно нашла бы, но не хотела начинать первой. И без слов было хорошо.

Просторный двор был пуст, ветер трепал и гнул кроны тополей и кленов. Под навесом громоздились пустые ящики, в них по-мышиному трепыхались и скреблись клочки оберточной бумаги, раздуваемые ветром. Где-то рядом был продуктовый магазин, и следы его хозяйственной деятельности не украшали двор. Галкин поискал скамейку и нашел сразу две или три, сдвинутые вместе для компании. Но воздух над ними был сизый от дыма. Кто-то поджег мусор в середине двора и выкурил со скамейки всех, сам того не зная. Мусор был лежалый и чадил, медленно и нудно. Галкин сунулся с ведром к ящикам с пищевыми отходами и отступил, задержав дыхание. Похоже было, что отходы лежат давно и вывозить их не торопятся. Зимой бы ничего, терпимо, но летом…

Контейнеры повыше, те, что требовались, были выставлены рядком на подсыпанной щебнем площадке в другом конце двора. Галкин поднял ведро повыше, собираясь опорожнить и бежать к Наденьке, дожидавшейся его возле подъезда, но увидел записку, приклеенную к ящику. Вглядевшись, разобрал:

«Товарищи жильцы! Убедительно просим сортировать отходы и мусор по трем категориям переработки: макулатура, черный и цветной металл, утильсырье, стеклобой! Это ценное сырье промышленности, использование его для производства товаров народного потребления позволяет экономить силы и средства, электроэнергию, а также беречь природные ресурсы, которые не вечны и ничем не возместимы!

А. Галкин».

Задумано было неплохо. Галкин опустил ведро на землю и заглянул в контейнер под макулатуру, потом под металл, утильсырье и стеклобой. Разницы не увидел. Вываливали по старинке, не желая сортировать. Галкин выругался, благо Наденька была далеко и не могла услышать. Объявление казалось ему теперь слишком мягко написанным, захотелось добавить пару слов, покрепче. Дескать, скотина бывает понятливей и не гадит туда, куда не положено.

– Скоро? – кричала Наденька с крыльца. – Аркаша?! Мне холодно…

– Сейчас! – откликнулся неуверенно Галкин. Он не знал, что делать с ведром. Не понесешь ведь обратно! Наденька сортировать не захочет и ему не позволит, гадать не приходилось. Не тот момент. Гости. – Сейчас! – крикнул Галкин, схватил ведро и побежал к ближайшей девятиэтажке. Как он раньше не догадался? В девятиэтажке мусоропровод и никаких проблем с мусором. На входе он столкнулся с какой-то женщиной и не извинился второпях. Та глядела ему вслед с осуждением. Заметив ведро, иронически улыбнулась. Видно было, что Галкин не первый из «догадливых», и можно наперед сказать, чем кончится его суета.

– Эй, паренек! – предостерегающе окликнула женщина, стоя в дверях. – Вернись!!

Но было поздно. Вернуться Галкин мог только с пустым ведром. Он понимал, что вторгся в чужие владения, мусоропровод не резиновый и рассчитан на один подъезд. Жильцы им дорожат и «отшивают» нахалов со стороны. Галкин поднялся на восьмой или девятый этаж, где было потише и можно спокойно заняться «черным» делом. Дернул люк мусоропровода, крышка не поддавалась. Дернул двумя руками, мигом вспотев от волнения. В чем дело? Люк был заварен швом газосварки. Шов свежий, матово-серый, не успевший порыжеть. Галкин спустился ниже, потом еще… Мусоропровод был блокирован до второго этажа. В пояснении, размноженном под копирку и прилепленном возле люка, значилось:

«Ввиду частого засорения мусоропровода со стороны жильцов верхних этажей разрешается пользоваться только люком второго этажа.

А. Галкин».

На второй этаж сбегались люди сверху, не всем это нравилось, но терпеть было можно, если бы люк не захлебнулся мусором. На такие дозы он был не рассчитан. А может быть, в него старались вколотить мусор жильцы других домов, не желая сортировать согласно правилам утилизации. За старое держатся крепко. Из люка торчал сапог, набитый тряпьем, осколки стекла, черепки горшка с землей из-под какого-то комнатного цветка…

Галкин постоял в раздумье, и ничего не придумав, вышел во двор. Наденьки уже не было, она вернулась домой, устав ждать. Галкину хотелось бежать следом за ней, объяснить, но не побежишь ведь домой с рыбьими потрохами. Он вывалил мусор на землю возле контейнеров и стал торопливо сортировать. Смеркалось. Со стороны его можно было принять за человека, который что-то выронил и шарит рукой по земле, стараясь найти. Иногда Галкин поднимался и независимо прохаживался, делая круг, под видом праздношатающегося. Сортировать мусор лично он не считал унизительным, и в другом месте мог поспорить бы. Но одно дело спорить, другое – сортировать. Тем более втемную, почти на ощупь. Дело подвигалось и Галкин повеселел…

– Эй, вам помочь? Что вы ищете? – услышал он со стороны пешеходной дорожки. Засмеялись. Голоса молодые и дерзкие.

– Алкаш, бутылки выбирает!

Галкин становился достопримечательностью. Открылось окно напротив и какая-то раздраженная дама пригрозила милицией. Рассказала громко, всем, кто во дворе или проходит мимо, о том, что у ней муж после тяжелой операции, через каждый час она вынуждена вызывать «скорую помощь», чтобы сделать ему болеутоляющий укол, а алкоголик в лице Галкина не дает ему покоя и укорачивает жизнь возней с бутылками. И если к тому же он посмеет поджечь бумагу, она упечет его на пятнадцать суток…

Галкин почти управился, не подавая голоса и не открывая себя, когда за спиной услыхал торопливые шаги. Шли двое и молча, но глядели на него, он это почувствовал. Пропустив парочку, Галкин поглядел вслед и обомлел, оставив мусор. Что-то знакомое чудилось в фигурке женщины. Парень забегал вперед, торопя и опасливо оглядываясь, но женщина шла размеренно, словно бы не решаясь, и готовая в любую минуту повернуть назад.

– Надя! – тихо позвал Галкин. – Подожди…

Его не слышали. Момент был потерян, и чтобы вернуть Наденьку, ему пришлось бы орать во весь голос или бежать следом. Ни того, ни другого Галкину не хотелось. Хватит с него унижения…

– Как она может, – с обидой спрашивал он себя, – сбежала, не дождалась…

Он пошел к подъезду, перебирая цепочку действий, которые привели его к плачевному концу, и не видел своей ошибки, В другой раз он сделал бы то же. Бездушное ЖЭУ-10 расправилось с мусоропроводом, а равнодушные и ленивые жильцы не желают взглянуть на отходы под другим углом. И ничего, живут, влюбляются, надеются на лучшее даже после тяжелой операции. За что страдает он, Галкин?

В дверях на пятом этаже его поджидал Потеряев, на лице его было недоумение, он не понимал, что произошло и куда запропастился Галкин. Галкин поставил ведро с облегчением, так, будто весило оно пуда два и поработать с ним пришлось до пота.

– В чем дело? – спросил Потеряев. – Где Надька?

Галкина он не винил и готов был простить тут же за все сразу.

– Пошла в клуб на диско, – сказал Галкин, – ничего страшного. С подружкой…

– А ты? Беги следом! Далось тебе это ведро!

Он пнул ведро ногой так, что оно загремело по лестнице вниз. Ясно было, что коварной дочке несдобровать, отец никогда не простит ей этой выходки с мусором.

Из-за плеча Потеряева выглядывала печально мать Наденьки, она жалела Галкина, догадываясь, наверное, с какой «подружкой» сбежала на танцы ее дочь.

– Заходи, Аркашенька! – тянул Галкина за руку Потеряев. – Мы ее дождемся… И все обговорим! Ей-бо… Негоже так уходить!

Галкин упирался, через силу улыбаясь и давая понять, что не держит обиды. Отпустили его Потеряевы только тогда, когда он пообещал пойти в клуб, найти Наденьку и вернуться вместе с ней. Поначалу и Галкин был убежден, что спустится вниз и пойдет в клуб. Хотелось поглядеть на удачливого соперника. Наверное, прыщастый, наглый, завивает волосы и румянит щеки. Такой не пощадит и, между прочим, спросит Наденьку, правда ли, что помощник директора в свободное от работы время сортирует мусор и сколько за это платит жилищный отдел? А может, жильцы сбрасываются по рублевке? Лично он ни за какие деньги не согласился бы, чтобы не провонять… И Наденька будет хихикать, давая понять, что юмор она понимает, хотя и работает в отделе контроля. Без юмора только Галкин, в этом его беда. Он все принимает на веру. Даже глупые объявления ЖЭУ-10 насчет сортировки отходов, которые всерьез никто не принимает.

Директор таких любит, скажет прыщастый, умных ему не надо, дураков ищет. В клубе шумно и весело. Стереомаг с киловаттными колонками раскручивает импортные кассеты, волшебный шар под потолком гоняет по стенам, по лицам танцующих световые «зайчики», и всякому ясно, что здесь собрались умные люди, цвет молодежи и надежда общества. А все прочие, вроде Галкина, убогие от рождения, на задворках культуры пробавляются отходами, о которых порядочным людям и упоминать неприлично…

Галкин раздумал идти в клуб и повернул домой. Надо было успокоиться и поразмыслить.

* * *

Выходило, что посоветоваться ему не с кем, вряд ли кто поймет и воспримет всерьез его проблемы выеденного яйца и рыбьих потрохов, кроме кузнеца или директора завода. В них была заинтересованность под стать Галкину и опыт. К Мудрых Галкин стеснялся идти, считая, что еще не рассчитался с прежним должком, чтобы опять обращаться с просьбой. Директор был пока что ближе…

В приемной толпился народ. Начальники отделов очередность не блюли, входили в зависимости от важности вопроса. В первую голову по поводу производства, все остальные – во вторую. К производству Галкин не относился, поэтому его затерли в уголок, развлекая разговорами, что, дескать, директору не до мусора и отходов, завтра он улетает в столицу на министерскую коллегию и надо быть во всеоружии. Министр дотошный и будет выспрашивать… А кроме того, через полчаса директору надо быть в обкоме, у начальника промотдела на совещании по вопросу подготовки к зиме, топливных ресурсов.

Зима, на взгляд Галкина, была далеко, но это не меняло дела, пропустят его к директору не раньше. По всему выходило…

Звенели звонки пяти телефонов, секретарь не успевала отвечать, сортируя абонентов по каким-то ей известным признакам на уважительных и не очень. Разговаривала соответственно, вежливо, мягко или коротко и непреклонно, как с Галкиным. Она не уследила за какой-то бумагой, и директор вышел вдруг к ней сам, положил на стол и отчеркнул что-то ногтем, дескать, я просил вот здесь исправить!

Секретарь крутанулась на поворотном кресле в сторону к пишмашинке и запустила мотор, пулеметно простучала, попав в точку, как снайпер. Заняло это не более, десяти секунд, но директор оглядел всех, здороваясь с каждым и со всеми вместе энергичными кивками головы, так что спутались волосы и прядь упала на глаза.

– Галкин! – сказал он вдруг через головы обступивших его старичков управленческого дела, ловивших момент, чтобы завладеть вниманием директора. – Заходи!

То был спасательный круг утопающему. Остальные выплывут сами. Приходилось лишний раз подивиться зоркости директора и его умению мгновенно оценить обстановку, придя на помощь слабому звену.

Галкин шагнул в кабинет и притворил дверь, взглядом дав понять оставшимся людям, что он постарается не задерживаться и решить все быстро. Кажется, ему поверили.

Но директор не спешил. Перечитывал листок сверху донизу, сверяя цифры. Видимо, для доклада министру.

– Ну что? Как дела? – спросил, не поднимая головы. – Проблемы есть?

– Есть! – сказал Галкин. Их никто не слушал и можно было отвести душу, рассказывая о ведре с рыбьими потрохами и его сортировке ночью так, будто то был детектив со стрельбой и погоней или жизненно важный вопрос внедрения в производство нового зерноуборочного комбайна. Любой другой на месте директора смачно зевнул бы и отправил Галкина этажом ниже, в какой-нибудь отдел, там еще ниже и ниже, к метле и совку…