Текст книги "Каменный пояс, 1989"

Автор книги: Борис Попов

Соавторы: Антон Соловьев,Владимир Белоглазкин,Александр Беринцев,Александра Гальбина,Сергей Коночкин,Василий Уланов,Валерий Тряпша,Александр Завалишин,Павел Мартынов,Тамара Дунаева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Наша публикация

Из литературного наследия

Рассказ талантливого советского сатирика 20—30-х годов Александра Ивановича Завалишина (1891—1939) «Сорок пять нацменов» едва ли известен современному читателю. Точная дата создания этого заметного в творчестве писателя произведения не установлена. Но, очевидно, замысел созревает после 1922 года, когда молодого коммуниста Завалишина, героического командира сибирских партизан, первого ответственного секретаря «Советской правды» (ныне – «Челябинский рабочий») по решению ЦК переводят в Москву.

В «Автобиографии» (1927) Александр Иванович пишет, что предполагалось поручить ему работу «по мордовской линии». Родным языком писателя был мордовский, поскольку он – выходец из редкой этнической группы мордовского казачества. Предки Завалишина переселены из Пензенской губернии на Урал в XVIII века Екатериной, за активное участие в пугачевском восстании. Публицистический псевдоним сатирика, уроженца станицы Кулевчинской (Варненский район Челябинской области), – «А. Мордвин»; брат писателя, Федор Иванович Завалишин, – один из основоположников мордовской советской литературы.

В Москве А. И. Завалишин работает в редакции газеты «Беднота». Рассказ «Сорок пять нацменов» появился в журнале «Молодая гвардия» (1925, № 10). Заслуга писателя тем выше, что лишь к началу 30-х годов даже такие авторы, как Маяковский и Безыменский, оценили истинные размеры опасности бюрократизма. Видимо, не случайно чересчур «острый» рассказ Завалишина, репрессированного в 1938 году и реабилитированного посмертно, не переиздавался до сегодняшних дней.

Л. А. Саксон.

Александр Завалишин
СОРОК ПЯТЬ НАЦМЕНОВ

Под серой мутью низких облаков Московский Кремль выглядел сонливо и совсем не вызывающе, как это кажется иным из-за границы. Правда, царские гербы с остроконечных грязных башен гордо щерились на присмиревший красный флаг Союза ССР, но ни страха, ни почтенья не внушали тридцати мордвам – крестьянам, подошедшим к будке пропусков для входа в Кремль.

– Вот и до ербов дошли, – вздохнул ободранный, в больших лаптях мордвин Кузьма, поглядывая вверх. – Давно уж под Советской властью ходим, а Николкины орлы все хорохорются, – ядрена вошь…

– Пущай их… Есть не просют, а кому и радость, может, придают… – сказал второй…

– Дойтить-то мы дошли, а дальше как? – проговорил плечистый молодой мордвин, почесываясь, как скрипач, под мышкой.

– Дальше? – нехотя сказал Кузьма, закуривая. – Дальше вот покурим, дождь утихомирится, потом и обратимся…

Сеял теплый дождик, реденький, и камни мостовой отсвечивались рыбьей чешуей. У Исполкома Коминтерна, как навозные жуки, толпились черные блестящие автомобили, а дальше плавали трамваи, переполненные разноцветной публикой, качались извозцы на козлах, вроде попугаев, и чуть не бегом по тротуарам торопились пудреные барышни на тонких ножках…

Безработные мордва пришли к Кремлю за помощью с запиской жулика из «Марьиной рощи». Жулик посоветовал им, что в Кремле сидят от всех народов представители и помогают соплеменникам.

– Раз вы балакаете по-собачьи – кончено! – сказал им жулик. – Вы нацмен… Дуйте прямо в Кремль – скажите: «Мы мордовска нация», и вам откроются все двери…

Дал им адрес на клочке курительной бумаги с выдавленными химическим карандашом словами:

«Кремаль ВЦЫК ходатайство трицети нацменоф»…

Мордва и верили и не верили совету жулика, который был сожителем у них в слободке, но другого выхода не было, поэтому пришлось послушаться: пошли к Кремлю.

Пока шел дождь, мордвин Кузьма в бараньей шапке, сдвинутой к затылку, говорил товарищам:

– Я так смекаю… Подойдем и скажем… «Мы как безработные, мол, с Пензенской губернии, мордва, проели весь струмент и погибаем как червя… Как по закону, власть трудящихся и мы имеем корень здесь, сельхозналог вносили, все повинности и требы в аккуратности, поэстому»…

Он поднял палец, вроде регента, и двадцать девять человек мордвы вздохнули:

– Правильно!

– Примите, дескать, во вниманье – дети малые…

– И об скотине не забудь, Кузьма!

– Вообче хозяйственное положение! – вытаращил серые глаза Кузьма. И все затихли, снова выстроившись у стены от дождика. Но молодой мордвин, плечистый, как бурлак, и грязный, зачесался снова:

– Ну, а ежли жулик врет? Тогда всех в конт-революционный лагер?

И сунул палец в нос, прищурив левый глаз.

– Дурак, мать твою в курицу! – уверенно сказал ему Кузьма, щипнув короткую бородку. – Со всех сторон – народов представители, а он, холера, – «жулик врет», когда он здешний, больше нас с тобой смекает?!..

Кузьма вынул из кармана три копейки, выпрошенные дорогой христа ради, и подсунул молодому под нос:

– На, читай вот: «Пролятарии всех стран, соединяйтесь Сы-Сы-Сы-Ры». Чертова кобылка! Должон мордвин сидеть здесь али нет?

В будке пропусков разделались с мордвами быстро: позвонили в телефон кому-то, выкрикнули раза два: «мордва, нацмен» и выдали двоим: Кузьме с товарищем один пропуск во ВЦИК.

– В деревне церкви закрывают, а вот здесь хрестов напыхано – не сосчитаешь, – говорил Кузьма, разглядывая внутренность Кремля.

– Вот это, брат, храмина, – отвечал второй мордвин, показывая на колокольню Ивана Великого, желтая макушка которой походила на репу хвостиком вверх.

– Не разберешь, что деется…

Перед ВЦИКом на площади носились бешено автомобили.

– А как задавят, окаянные?.. – струхнул Кузьма.

– Вон, идол, поливает… Разорвет на пополам…

Но кое-как, с опаской, перебежками они достигли до громаднейшего здания ВЦИК с красным флагом и вошли.

– Ноги вытрите! – сказал им вциковский швейцар из-за прилавка, охраняющий одежду.

– Ноги? – переспросил Кузьма, – а мы вот лучше так…

И, отойдя миролюбиво в уголок, он стал было разувать свои большие лапти. Но швейцар опять крикнул:

– Граждане! Зачем же разуваться?..

* * *

В богатом, с мягкой мебелью, просторном кабинете, с красным письменным столом, сидел огромный бритый человек. Когда мордва вошли, он улыбнулся, встал и по-мордовски ласково позвал их:

– Проходите, дорогие родичи, садитесь!

Мужики не верили ушам. В самом высшем учреждении Советской власти говорят на ихнем языке?.. И, чтоб скорее убедиться в подлинности мордвина, они спросили его сами по-мордовски:

– А ты откуда, брат, попал сюда?[5]5
  В мордовском языке нет слова «вы» в смысле обращения к другому человеку.


[Закрыть]

Тот рассказал.

Кузьма расплылся тощими землистыми щеками и ударил по колену грязной пятерней:

– Ну, дожили, браток! Вот это власть, – свой человек сидит!

– А выше этого правления больше нет? – спросил второй мордвин, оглядывая кабинет, уставленный шкафами, с картами, портретами и проч.

– Выше ЦИКа нет в Союзе учрежденья, – засмеялся родич.

Обрадованные мордва почувствовали нестерпимый зуд, желание излиться по душам:

– Так, значит, ты из коммунистов тоже? – говорил Кузьма, с опаской трогая вещички на столе. – А мы там ведь, ты не поверишь, дома ходу коммунистам не даем!.. Как коммунист – «долой», «не надо»!.. Свой же брат, мордвин, а подлецом считаем…

– Христопродавец, шкуродер – другого нет названья, – поддержал второй мордвин, остановившись взглядом на бронзовых часах с фигурками крылатых ангелочков.

– Ну, ладно, ближе к делу, – закурил мордвин из ВЦИКа и угостил товарищей, – в чем у вас нужда?

– Погибаем, братец! – вздохнул Кузьма, состроив нищенский вид и наклоняя голову набок. – Приехали искать работу, но не вышло ничего. Уехать бы, да денег ни копья… И тридцать человек, вот не поверишь, подыхаем с голоду… Последняя надежда – ты…

– Насчет бесплатного проезда? – догадался вциковский мордвин и поглядел в окно, на Красную площадь с памятником Минину и Пожарскому…

– Способье али как, но чтоб не погибнуть середь улицы.

Мордвин откинулся на спинку кресла, кашлянул в кулак, задумчиво ответил:

– Ничего нельзя поделать, братцы. Никаких бесплатных: ни проездов, ни пособий мы сейчас не выдаем.

Мордву как обожгло:

– А как же мы теперь?

– Куда деваться? – в один голос начали они, но вциковский мордвин уклончиво, но твердо объявил:

– Ничего поделать не могу… Сейчас не выдаем. И зря пришли.

Наступило тяжкое молчание. Кузьма уставился на вциковского мордвина и мял свою баранью шапку, а второй по-птичьи, нервно шнырял взглядом по портретам Ленина, Калинина и других вождей, потом уперся в пол, заметив, видимо, огромный, во всю комнату ковер с цветами, и взглянул под самый стул.

– Как же все-таки? – вздохнул Кузьма.

– Никак нельзя.

– Значит, аканчательно?

– Я врать не стал бы… – глухо произнес мордвин из ВЦИКа. И опять молчание. Кузьма потрогал лысину, потом мизинцем забрался зачем-то в ухо, затянутое паутиной, поглядел на палец и вздохнул:

– Вот эт-та та-ак…

– Теперя, значть, милостыньку собирать опять? – сказал второй мордвин.

– Не подадут! – махнул рукой Кузьма сердито. – Кажный, например, сопляк, а норовит в Москву, на легкий хлеб. Дык разве он подаст?

И отвернулся. В глазах была усталость и тоска, как у чахоточного:

– С мужика дерут, а нам вот, кукиш с маслом! – Гули да разгули здесь, а на чижолую работу ты…

– Утром улицы полны, гуляют, – поддержал второй, – в обед опять гуляют с палочками, вечером – в садочках с девками…

– Ну, я чем виноват? – ворочался на мягком кресле вциковский мордвин, – я с удовольствием помог бы, братцы, но не в силах…

Он ждал, когда мордва досыта наругаются, как это бывало много раз, и сами выйдут, но они, оглядываясь по сторонам, вздыхали, кашляли, протяжно говорили: «Да-а»…

– Ну ладно, граждане! – забеспокоился вциковский мордвин. – Я вам объяснил, и больше от меня ничего не зависит. Мне вот нужно писать срочный доклад, а вы…

Он тяжело вздохнул, добавил:

– Давайте двигайтесь, а я займусь…

Кузьма устало поглядел на Ленинский портрет, потом насупился и прохрипел:

– Итить нам некуды… Покеда не отправити – отсюда не уйдем…

И снова отвернулся…

– Не погибать же, в самом деле? – как спросонья, вскрикнул и второй.

Вциковскии мордвин опять взглянул в окно, легонько улыбнулся уголками бритых губ, потер свой круглый подбородок:

– Что вы, дурака валять хотите, родичи? – сказал он и нахмурился.

– Не мы, а вы тут дурака валяете! – сказал Кузьма покорно, но упрямо.

– Зачем же вы приставлены сюда, – заговорил второй, – когда от вас ни пользы, ни корысти мужику? Зачем, скажи на милость?

Вциковскому мордвину нечего было сказать: было жаль, и сделать ничего нельзя. И от бессилии поднималась горькая досада. Правота ободранных крестьян, попавших в тяжкую нужду, была ему понятной, – жалила и наводила на такие мысли: «Как-нибудь они вот доберутся до своих домов, начнут рассказывать крестьянам, как их встретили тут, в центре. После этого, вполне понятно, получается в деревне мнение о власти: «шкуродеры, подлецы»…

– Ну, граждане, вы как: уйдете или нет? – спросил он, поднимаясь.

– Мы сказали: не уйдем…

– С милиционером, значит, выводить? – заволновался вциковскии мордвин. – Я вас впустил сюда, велел дать пропуск, объяснил по-человечески, а вы доводите меня…

– Валяй с милиционером! – вздохнул Кузьма.

– Один конец, – сказал второй.

– Ведь отведут в участок, вы не думайте! – грозил мордвин из ВЦИКа, чувствуя, что этого-то вот не надо б говорить…

– Нам лучше, нежели на улице.

Мордвин из ВЦИКа сел, вздохнул, как лошадь, взялся за голову. Что тут с ними делать? Ясно – их добром отсюдова не выживешь, а вызывать милицию, конечно, неудобно.

* * *

На углу Воздвиженки, возле приемной председателя ВЦИКа СССР Калинина стояло несколько просителей-крестьян: один рассказывал насчет коровы, незаконно взятой в продналог.

– И, сукины сыны, – шептал он воровато, – из губернии пришла бумага – отменить! Тады они в упорство супротив губернии и вызывают: «Ты, такой-сякой!»… И прочее, подобное… Ну, как тут не дойдешь до самого Калинина?

– Конешно, надо обсказать… А у меня вот избу зять отнял…

Мордва гурьбой валили от Кремля и, боязливо перебегая через линии трамвая, шумно разговаривали. В середине шел мордвин из ВЦИКа и рассказывал Кузьме:

– Калинин человек хороший, но если не поможет, то уж некуда идти…

– А как же с ним калякать будем?

– Я подойду, скажу, а вы уж разговаривайте сами…

– Сумлительно чевой-то, – заробел Кузьма. – И в первый раз… хошь я бывалый… но… вить, как тут… Все-таки Калинин – голова.

– Составим списочек на всех, я и подам, – сказал мордвин из ВЦИКа, – тридцать человек вас?

– Тридцать…

И гурьбой вошли в приемную…

Калинин у барьера, облепленного просителями, хмуро пробегал глазами заявление старушонки, слушал, наклоняясь к ней, потом досадно сбрасывал со лба клочок волос, свисавший колечком на морщины.

– Не могу… – баском картавил он с ударением на «о», – пошлем на рассмотрение губернского прокурора… И ответ вам будет дан немедленно… Я не могу…

Мордвин из ВЦИКа беспокойно выправил на шее галстук, дернул его на груди и подошел к Калинину. Тот быстрым взглядом оглядел мордву, опять прищурился:

– У вас?

– Вот, товарищ Калинин, мордва беспомощная…

Он обернулся, показал на них: они, ободранные, грязные, стояли с вытянутыми шеями и смахивали на беспризорных детей с наклеенными бородками.

– Ну так что же? – перебил Калинин.

– Пришли во ВЦИК, товарищ Калинин, за помощью, отправить по домам…

– Я не могу…

– Но они, товарищ Калинин…

– Голубчик мо-ой! – сказал Калинин с ласковой досадой. – Если я им выдам хоть один бесплатный билет, тогда должен буду кассу открывать здесь. Тысячи, десятки тысяч… Все нуждаются… Я не могу…

Он поглядел на мужиков, поправил очки, добавил громко:

– Помочь всем нет сил, нет возможностей…

У вциковского мордвина на лбу блеснули капли пота. Он повернулся, чтоб уйти, но в это время председатель ВЦИКа, снизив голос, скороговоркой сказал:

– Попробуйте сводить их к… Смитту. Может быть, и выйдет что-нибудь…

Мордва сами слышали отказ Калинина и выходили из приемной молча, как из избы, где был покойник.

– Попробуем еще! – вздохнул мордвин из ВЦИКа…

– Раз сам Калинин не помог, – заговорил один.

– Тут уж не ищи, где не положено, – сказал другой.

– Нет, попытаемся уж до конца, – вошел в азарт мордвин из ВЦИКа. Он, как игрок, втянулся в положение мордвы и думал: выиграет или нет? Если проиграет, то ему мордва покою не даст. Найдут квартиру, будут у Кремля подстерегать. Уж было так не раз. До тех пор не угомонятся, пока не выполнишь их просьбы. Лезут с героическим упорством, без разбору: выполнимо дело или нет.

Раздумывая так дорогой, вциковский мордвин сказал родичам:

– Вот что, граждане! У Смитта вы не говорите ничего. Будто не умеете по-русски… А я как переводчик буду… Иначе – не выйдет ничего…

– С Калининым бы надо так! – прищелкнул языком Кузьма.

– Ну, раз уж прозевали, ладно… Только здесь вы подержитесь… Будет спрашивать вас Смитт, – вы ни гу-гу.

– Да это сколько хошь!..

– И рта не буду раскрывать! – воскликнул молодой мордвин, – только бы домой к бабухе достижение найти…

Повеселил будто.

В приемной Смитта секретарь любезно выслушал ходатая мордвы, и, когда узнал, что они не говорят по-русски, через пенсне скроил страдальческую мину на просителей, потом отчетливо сказал:

– Действительно, беспомощны. Но ничего не выйдет. Если бы их человек пять, ну, десять, еще, может быть, устроили бы как-нибудь… Но тридцать – нет… Вчера был случай – отказал товарищ Смитт.

– Но, вы подумайте, – беспомощны… Ведь страшно тяжело, не говорят совсем по-русски, вы представьте…

– Да! Но ничего не выйдет… Завтра доложу ваш список, но…

– А почему не сегодня? – удивился вциковский мордвин.

– Товарищ Смитт во ВЦИКе, будет только завтра… Приходите часиков в одиннадцать… Но больше десяти и не показывайте. Мы не можем…

– Грит, «доложу», – вздыхал Кузьма на улице. – А сам очками все стреляет: дескать, что за нация такая появилась на земле?

* * *

Утро было солнечное. Грохот шумных улиц чем-то смахивал на гул в огромной бане перед праздником. И лязг тазов, и плеск воды, и шлепанье по телу чудились в трамвайном грохоте, в ленивом топоте копыт извозчичьих одров и в храпах бешеных автомобилей. Пыль туманом поднималась ввысь и застилала небо желтоватой мутью.

– А не обманет паренек-то ваш? – сказал Кузьме по-русски благообразный крестьянин возле приемной Смитта.

– Придет… раз обещал… Уж постарается…

– Чай, свой вить, из мордвов…

– К Калинину дошел, а тут не побоится! – гордо плюнул на панель другой мордвин.

С семи часов утра мордва сидели у приемной Смитта, как переселенцы на вокзале, с барахлом. Многие бродили христа ради собирать по улицам. И, возвращаясь с кой-какой добычей, угощали всех. Иные спали у парадного, почесывали животы… Грязный молодой мордвин набух от смеха и бечевкой щекотал у спящего товарища за ухом. Тот беспощадно бил себя и матерился, потный.

Ровно в десять показался вциковский мордвин. Все повскакали, как лотошники от милиционера, а Кузьма подался, будто с рапортом, навстречу.

– Что же вы опять все? Не по жребию? – нахмурился мордвин из ВЦИКа.

– Не желают! – отвечал Кузьма.

– Как не желают?! Слышали вчера, что секретарь сказал?.. Больше десяти не выйдет ничего.

– Да што же я с идолами сделаю? – развел руками тот.

В это время подкатил бесшумно крытый автомобиль, в котором рядом с шофером сидел седой старик. Он быстро выскочил, придерживая лакированный портфель под мышкой, и почти бегом взобрался на ступеньки. Скрылся за дверь…

– Вот этот самый Смитт! – сказал мордвин из ВЦИКа.

Все заторопились, зачесались, поправляя шапки, фуражонки, одергивали пояса.

– Ну, значит, так, – заторопился вциковский, – я войду к нему сначала, обскажу, потом вызовем всех. Только вы молчок, как я сказал… Я заявлю: «Ни слова не умеют»… Иначе никто не поедет…

– Чай, мы понимаем! – загалдели все…

– И рта не будем раскрывать…

– Лишь бы вырваться…

Вциковский мордвин в последний раз взглянул на всех, хотел было идти, но почему-то подозрительно прищурился на благообразного крестьянина.

– Как будто больше, чем вчера, вас? По списку – тридцать человек?

– По списку, – отвернулся, нехотя, Кузьма.

Затихли – сразу все, но молодой мордвин проговорил:

– Немного больше. Зачем обманывать своего человека?

– Как так? – попятился мордвин из ВЦИКа.

– Да немного, – протянул Кузьма.

Вциковский мордвин стал тыкать пальцем в каждого, считать и дальше больше вытаращивал глаза и громко выговаривал:

– Тридцать восемь, тридцать девять, сорок… сорок три… сорок пять… Что это значит?!. Пятнадцать человек еще прибавили?!

– А куда же им деваться, – виновато поглядел Кузьма, – уж погибать, так всем: што тридцать, што сорок пять, а ежели же выгорит…

Мордвин из ВЦИКа опустился на ступеньку ниже, выпалил:

– Ну, граждане, я больше не ходатай!

Толпа насупилась.

– Не погибать же им?! – воскликнул озабоченно Кузьма.

– Зачем же вы обманываете? Себе же портите! Вчера вас тридцать человек, сегодня сорок пять, завтра – сто!..

В толпе зашевелился благообразный крестьянин с котомкой за плечами и по-русски обратился к вциковскому мордвину:

– Явите божескую милость, дорогой товарищ, походатайствуйте и за нас, вить погибаем!..

– А где вчера были?! – по-мордовски крикнул вциковский мордвин ему.

Но благообразный крестьянин, недоумевая, оглянулся на товарищей и не ответил. Кузьма сказал:

– Он вить не мордва… из русских…

– Ка-ак из русских?!.

– Все пятнадцать человек – рассейские и по-мордовски ни шиша!

Мордвин из ВЦИКа натянул зачем-то фуражонку на лоб, хлопнул портфелем по ляжке и вздохнул:

– Вы попросту хотите утопить меня?!

– Зачем же… Просются. Всю ночь упрашивали взять… Спокою не дают…

Из нарядной выглянул вчерашний секретарь, в пенсне, и крикнул вциковскому мордвину:

– Товарищ! Вас желает видеть Смитт… Ведите их… Но почему же, граждане, так много? Я же вам вчера сказал?.. Впрочем, они по-русски ничего не понимают.

Мордва рванулись, как на приступ, и вместе с русскими поволокли ходатая в приемную.

Товарищ Смитт, высокий, с лысиной, в очках, стоял в дверях своего кабинета и сурово встречал просителей. В руках был список.

– Что еще за нация у нас тут открывается?.. – сказал он хмуро.

– Мордва, товарищ Смитт.

– Но автономного объединения у них нет, кажется?

– Да нет, товарищ Смитт.

– Ай, яй, яй!.. Как темны мы еще!.. – качнул он головой. – Под самой под Москвой, оказывается, еще нацмены, но главное, и по-русски даже не умеют!

Вциковский мордвин побелел, как редька, прогундосил что-то в нос…

– Как мы еще темны… Как некультурны! – подходил к мордвам товарищ Смитт и обратился к благообразному крестьянину с кошелкой за спиной.

– Какой губернии?.. – спросил он, пристально глядя в расширенные синие глаза ободранного старика, который был русским.

Тот затряс седой бородкой и с усилием держал кривившиеся губы, но молчал…

– Волости какой?!. – спросил громче Смитт, как у глухого.

Тот опять ни слова.

– Ах, несчастный!.. – вздохнул товарищ Смитт.

И, обратившись к вциковскому мордвину, сказал:

– Спросите их по-своему, – знают они, кто с ними разговаривает?

Вциковский мордвин стер пот ладонью со щеки и по-мордовски гаркнул в сторону Кузьме:

– Азыйсть тейнза лемнц![6]6
  Назовите ему его фамилию


[Закрыть]

Все загалдели враз, послышались слова: «Товарищ Смитт!»

– А сколько их всего? – спросил Смитт мордвина.

– Три… Сорок пять, – хрипнул тот.

– Ах, как некультурны мы!.. – вздохнул товарищ Смитт и, покачивая головой, направился к себе.

– Соедините Замнаркомпуть товарища… – вздохнул Смитт в телефон. – Это вы?.. Я Смитт… Мое почтение… Вот тут, знаете ли, у меня открылись еще сорок пять нацменов… Как их… там… мордва… мордва… Оборваны, голодные, ужасно выглядят… Но, главное, не говорят по-русски… Нельзя ли сделать личное мне одолжение – отправить их домой?.. Будьте так добры… устройте для меня. По-русски, главное, ни слова… Просто жаль смотреть… Детишки там у них… Ужасно… Да… Ну, что ж поделаешь? Крестьяне… Из Пензенской губернии…

И дальше в этом же роде…

– Ну, все, что от меня зависело, я сделал, – обратился Смитт к ходатаю из ВЦИКа, – там напишет секретарь бумажку… До свиданья.

Вечером того же дня, перед открытием очередного заседания президиума ВЦИК СССР, товарищ Смитт, наливая воды из чистого хрустального графина, рассказывал соседу про мордву.

– Прямо жалость, знаете ли… Не окраина, Якутия там или что, а тут, под самой Москвой, – и ни бельмеса по-русски…

– Ну, положим, говорить по-русски, вероятно, даже хорошо умеют? – недоверчиво сказал сосед – нарком из рабочих.

– Вот в том и дело: я через переводчика объяснялся с ними! – воскликнул Смитт, вытирая седые усы платком.

А в это время в прицепной теплушке ехали домой мордва и русские, веселые, довольные: и вциковским сородичем, и Смиттом, и Калининым. Но Кузьма нет-нет, да вспоминал:

– Первеющий наш благодетель – жулик! Ну, хороший парень, хошь и раздевает буржуев. Не надоумь он, так бы и сидели до сих пор в Москве… А русские все удивлялись:

– Ну и проклятая власть! – ругался незлобливо благообразный русский крестьянин. – Вить сроду я не думал – выйдет так. А тут на старость вот в нацмены ихние исделали… Нарочно мы все, русские, в сторонку встали, дальше, а он, черт, смотрю, идет прямо ко мне. – «Какой губернии, грит?» Ну, думаю, сейчас всех погублю, не выдержит язык мой, ляпну! Нет, бог спас. Ну, для мордвы несчастной снисходительство! Нацмен, грит… Ну и власть.

– А што ты думаешь, дед? – говорил Кузьма, владевший русским языком не хуже старика, – Власть настоящая, своя. Допрежь ты земского начальника обвел бы так? Ни в жисть… А это сразу видно, мужики, свои… Теперича, пожалуй, я поверю коммунисту, хошь бы он злодей был лютый. Есть мужичье сердце в ем по-настоящему. Имеется… Приедем, порасскажем… К самому Калинину наперли, всю Кремлю их большевицкую узнали что и как… В порядке власть, – грешить тут нечего, ребята, зря.

Взвыл паровоз протяжным воем, стал сморкаться. Поезд подходил к какой-то станции.

– Ну, чайком, ребята, побалуемся али как? – спросил Кузьма.

– А што в своей державе сумлеваться?! – засмеялся кто-то. – Чайком не чайком, а кипяточком можно…

В темноте вдруг заиграла вятская гармошка с четким кудреватым перебором…

Это был заяц, принятый мордвой в теплушку на два-три пролета за осьмушку табаку.