Текст книги "Полынья"
Автор книги: Борис Казанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
– Красавица! – проговорил Дюдькии, слабея, со слезами на глазах. Любит тебя?
– Как же такого не любить?
Юрка, слегка захмелев, картинно сидел в своей майке с тигром, и на его лице и в морде тигра, как бы прилегшего у него на груди, угадывалась роднящая их природная сила, которую Юрка не пускал всерьез, а как бы поигрывал ею в свое удовольствие. Должно быть, этот Ильин хоть и брал от жизни, что хотел, но желания его были слепы и сменяли одно другое. И даже если получалось, что он брал что-либо настоящее, то этим лишь удовлетворял минутную жажду... Посматривая на Юрку с привычной насмешливостью, старшина впервые подумал о нем серьезно. Без сомнения, Ильин – прирожденный глубоководник. А как чистый спасатель – незаменим. Но летучесть эмоций в нем могла навредить, если работа потянет надолго. "Какая работа? – задал он себе вопрос, и в его притупленной памяти забрезжило сияние несущейся глубины. Какая работа? Все это несерьезно, пустяки..."
– Подумай, Леха, все мы на палубе закрепили?
– Coy.
– Ты не спеши: дело ответственное, – заметил Кутузов значительно.
Шаров, подумав, выпил еще.
Ковшеваров встал с ними, чтоб закрыть дверь. Когда он размахнулся ею, чтоб плотно захлопнуть, Суденко различил катер водной милиции, патрулировавший в Полынье. Маленький, отлитый, как пуля, с широким разветвлением антенны, он имел особую подкарауливающую походку, так как ловил браконьеров.
Катер вроде отходил. Лучше без него. Командира патруля Суденко не любил, не хотел встречаться с ним: старшина Андала, настоящий морской разбойник.
Вошел Кокорин.
– За что пьете?
– За женщин, Михайлыч.
– Жен-шчы-на... – Лицо у Кокорина посветлело, когда он подумал о них. Но, оказалось, он думал не о них. – Я на острове был, а там кулички, сказал он. – Вообще куличок бывает побольше, а этот-с жаворонка, и весь в пуху, что одуванчик, на длинных ножках... А бежит – ну, чудо! – говорил он, умиляясь. – Я подошел, а их штук десять у одной матери. Взял на ладонь, а она бегает вокруг, а у нее еще девять... Ну, отпустил – побежали...
Все были растроганы и выпили за куличков. За то, чтоб они вовремя убежали отсюда.
– Патруль чего подходил?
– Хотели девчонку взять.
– Небось, когда других возили, не встречали, – заметил Ковшеваров.
– Дудки им! Пусть видят, что и мы умеем спасать... – Кокорин, загоревшись своими словами, выпил за спасенную. – Девчонку спасли и "Шторм" поднимем... Вот так! – И он выпил за "Шторм".
Кокорин вовсе не был какой-то чудак, как это можно подумать. Просто он обладал чересчур нормальным, здоровым мышлением и пытался восстановить тот принцип справедливости, о котором позабыли в последнее время: что каждый должен заниматься тем делом, в котором хоть что-то смыслит. Поэтому он хотел, чтоб "Кристалл", который создали для подъема кораблей, и занимался ими. Можно сказать, Кокорин, как только перешел на "Кристалл", сразу стал ожидать, когда утонет какой-нибудь пароход, чтоб немедленно его поднять. В основу водолазного дела он ставил именно судоподъем. К примеру, ему не приходило в голову, что научный материал можно достать, не поднимая парохода. И тут он тоже прав: гибель "Шторма" – преступление природы. И хоть человек ей не судья, но ведь и не унижаться же перед ней? Поэтому, если море топит корабли, то человек их поднимает. Никаких неясностей тут для Кокорина не возникало.
– Давай, Виктор, так, – предложил Суденко. – Как только ты нам скажешь: "Поднимайте "Шторм"!" – мы его и поднимем.
Кокорин вдруг проговорил:
– Пацана жалко...
– Какого пацана?
– Гостил на станции, ехал на материк. В первый класс...
Дюдькин ахнул, вытаращив глаза:
– Мальчика не взяли!..
– Чего не взяли? Как ты его возьмешь, козлиная башка! – вспыхнул Юрка. – Ведь с девчонкой случайно вышло.
– Мальчика не взяли...
Наверное, не стоило сразу посвящать остальных в то, что только что узнал сам. Кокорин допустил ошибку, но уже было поздно.
Дюдькин закашлялся, ударяя себя в грудь:
– А как же мы... обратно? Ведь все равно вернут, вернут!..
– Вас, может, и вернут. А нас, водолазов... – Ильин плюнул на ладонь, размазывая слюну с кровью. – Видишь, какая здесь водичка? Красненькая... Кто нас ее заставит пить? Да меня пусть заставят в тюрьму идти, я и туда не пойду! – Он швырнул в ящик свидетельство с фотографией. – Я только тогда пойду, если мне старшина прикажет.
Наступило молчание.
Память медленно возвращалась к старшине, но он ее отгонял, чтоб дать волю, когда останется один. Наверное, не стоило уходить так спешно. А стоило еще раз проплыть, спуститься к "Шторму". Сегодня смысла нет. Это на крупных подводных операциях, когда соединяются несколько станций, спуски можно проводить непрерывно. Притом в человеческих условиях: на газовой смеси, через стыковки колокола с барокамерой, с тщательным рассыщением азота. У него же всего два человека, никакой подмены. Они сделали сгоряча то, что просто не повторишь. Он может угробить ребят, а дела не сделает.
Сегодня нельзя, а завтра?
– Патруль подходил специально: идет гроза, – ответил Кокорин. – Мы напрямую еле успеваем.
– Юрка... – Суденко повернулся к Ильину. – Ты спускался на "Шторм"?
– Что-то я на него не попал, – ответил Ильин, теряясь под взглядом старшины.
"Чего же ты сидишь тогда таким гоголем?"
Кокорин, не вслушиваясь в их разговор, поднялся. Все встали за ним. И тут рыбак отдернул занавеску с койки:
– Старшина...
15
Рыбак сунул руку в карман и достал измятый конверт, заклеенный, но без подписи.
– Марченко передал тебе.
– Давно?
– В последний день, в море.
– Не знаешь, что в конверте?
– Знаю, – ответил он. – Но лучше сам прочти.
Суденко взял у него письмо. Разворачивая сложенный вчетверо тетрадный листок, он ожидал бог знает чего и еле сдерживал в себе волнение... В самом деле! Почерк Володин, его немыслимые изгибы букв, напоминающие вращение морских течений, какими их рисуют на метеорологических картах. И ничего особенного: просит съездить куда-то, помочь построить дом. Странно, что написал письмо задолго до того, как утонул, а передал кому-то в день гибели. Впрочем, в жизни странностей хватает.
– А ты ему кто?
– Плавали вместе...
– Ты из-за этого приехал?
Рыбак посмотрел как-то:
– Просьба другая, последняя...
Сказал так, будто Володя нс погиб, а собирался ехать куда-то в тайгу, как в письме, и ожидал ответа Суденко... Это был какой-то странный рыбак, который своим приглядыванием, недомолвками не давал возможности говорить без затей, просто. Даже совместная прогулка в проливе, когда искали течение, не прибавила откровенности. А то, что рыбак говорил сейчас: что приехал в Полынью, чтоб специально передать Володино письмо, – и вовсе казалось странным... Стоило ли из-за этого ехать так далеко? Мог переслать и по почте... Впрочем, все эти охотники, рыбаки, плавающие в труднодоступных местах, любили окутывать туманом простые вещи. Притом не без умысла, так как являлись практичными людьми. Должно быть, за всем этим скрывалась настоящая причина, которая и привела его сюда. А значит, он темнил неспроста.
– А этот дом, – спросил Суденко, – откуда он взялся?
– Ну, дом из кедры, из двух половин, – ответил он. – Стоит в тайге, недостроенный.
– Если за Володей долг, я уплачу.
– Дом надо закончить.
Опять было сказано нс просто так. А с непреложностью человека, выяснившего для себя суть таких вещей, как дом, и прочее. Но что остается от сути, если пет хозяина? Никакой сути в этом доме не было. И ничего "последнего" не было в Володином письме. Конечно, действует, что скажет или о чем попросит перед смертью человек. Но разве Володя знал, что погибнет? "Последнее" было в другом: в обстоятельствах гибели Марченко. Как раз про это Суденко и хотел узнать. Из-за этого и искал встречи с рыбаком. Но разговор не задался с самого начала и уже не было желания его продолжать. Сейчас Суденко хотел одного: сесть за стол. Хотел одиночества.
– Мне нужен ответ.
– Ты можешь подождать?
– Могу неделю.
– Ну, все.
Рыбак задержал руку:
– Мне фальшвейеры нужны. И парашютные ракеты.
Суденко дал ему коробку ракет-шестизвездок и пачку фальшвейеров термитных факелов, горевших в любой среде. Когда закрывал ящик, рыбак проворно сунул руку, выхватив брусок стали.
– Классная сталь! – определил он с удовольствием. – Дороже серебра.
– Ты, видно, парень деловой?
– Как все, – ответил он, посмеиваясь.
Все это он рассовал в рюкзаке, быстро и умело, чтоб ничего не выпирало сквозь материал. Упаковывая рюкзак, он несколько раз подходил к окну, чтоб посмотреть на море. Они давно шли чистым морем, и чувствовалось по воздуху, который потяжелел, что собирается гроза. Было еще довольно светло, солнце только садилось.
– Поможешь лодку спустить.
– Сматываешься?
Это было, конечно, неподходящее слово. Ведь парень пересаживался пусть с небольшого, но морского судна, пересаживался в обыкновенную лодку и делал это перед ураганом. Нелепо было назвать это трусостью. Напротив: нужно было здорово понадеяться на себя и на свою лодку, чтоб решиться на самостоятельное плавание. Уж не говоря о том, что надо было понимать море в любую погоду и иметь охоту тягаться с ним. Но по тому, как вел себя рыбак, создавалось впечатление, что он, пересаживаясь, обретал большую устойчивость, чем они. Поэтому Суденко и сказал ему, что думал.
– Сейчас течением опасно идти, – ответил рыбак спокойно. – Не думаю, что и вы проскочите. А шхерами я лучше сам пройду. Потому что знаю, как ими ходить.
– Вот бы и открыл свой секрет.
– А ты свои секреты открываешь?
– Смотря кому.
– Вот и я так.
Перегнув свою старенькую одностволку, он проверил ее на свет. Обтянул под фуфайкой пояс с патронами. Одет он был легко для ночного плавания, и в прорехах штанов просвечивало смуглое тело. Все рыбаки Полыньи были так одеты: им нужно было ощущать свое тело как нагое. Во всем, что делал сейчас рыбак, было непридуманное, настоящее. Это был самый настоящий рыбак. Может, это и было в нем главное.
Рыбак достал еще один конверт, смочил слюной.
– Бросишь в порту.
– Ты разве не туда?
– Мне за шхерами налево: плавун ловим... – Он увидел, что конверт расклеился и, чиркнув по пальцу ножом, его залепил. – Это для жены, – сказал он, подмигнув. – Чтоб ее любовь не отсохла.
Фамилия рыбака была Гриппа.
Потом, когда он уже сидел в лодке, Суденко протянул ему ружье, обмотанное по стволу куском полотенца, опустил тяжелый мешок. Рыбак подсосал топливо, потянул шпагат – мотор сразу завелся. Суденко придержал конец, чтоб лодку не бросило под винт, опустил – рыбака словно сдуло в море. Там его лодка обрела ход и пошла наискось, ложась грудью на волну, ясно различаясь против стены синего воздуха, поднимавшегося на востоке.
Было все-таки странно, что он появился здесь. Этот вопрос насчет дома можно было решить и в порту... Что он выяснял тут, лежа на койке? Какие отношения связывали его с Володей?
Уплыл...
Суденко еще раз перечитал письмо.
Просит помочь построить дом... Что за этим стоит? Какая-то перемена жизни. Вполне естественная, так как Марченко после травмы бросил водолазное дело. Что знал об этой его жизни Суденко? Знал, что Володя работал в Маресале – кажется, на грузовике. Как будто любил здесь какую-то девушку. А может, был на ней женат. Ничего за эти месяцы выяснить о нем не успел. Но если откровенно, его не интересовала личная жизнь Володи. Казалось, интересовало лишь то, что связывало прежде: годы военной службы, море. Но когда вспоминал что-либо из тех лет, все связывалось с кем-либо другим, не с Марченко. Так оно, впрочем, и было: вечно Володя рвался работать в одной паре с ним, и вечно их разделяли. Служба для них сложилась неодинаково: Суденко получал одни благодарности, а Марченко – замечания и выговоры. Не потому, что был плохой водолаз, а потому, что слишком увлекался. Любил воду, как говорят. Но что значит – воду любить? Воде это безразлично. Там надо иметь трезвую голову и спокойное сердце. Поэтому всегда казалось, что Володи не хватит в последний момент, и от самой интересной работы его отстраняли. Не попал, например, на пробные спуски и так далее. Даже то, что Володя однажды спас жизнь командиру отряда, не изменило общего к нему отношения. В дружбе он тоже был неудержим. Подражал даже в мелочах: если девушка нравилась Суденко, то в нее немедленно влюблялся Марченко. Такая его особенность только мешала дружить. Были ли они друзья? Так их называли все, так и осталось. Может, если б встретились теперь, то вообще бы разошлись. Некогда узнал, что Марченко нет, что он утонул в Полынье, – появилось ощущение потери. И сегодня он покривил душой, сказав, что спускался только из-за "Шторма". Было бы глупо рисковать жизнью, чтоб увидеть пароход. И глупо вдвойне из-за этого погибнуть.
16
Посмотрел на кессонную таблицу, оставленную Гришей на столе. Наступило время изменить глубину, поднять девушку еще на десять метров. Он убавил давление на одну атмосферу. Перевел рычажок барокамерной связи и приложил ухо к телефону, расслышав едва заметное дыхание. С облегчением выключил динамик.
Еще одну отметку прошла.
С той глубины, с какой она поднялась, могли подняться очень немногие водолазы. Притом в костюме, со всеми мерами против кессонной болезни. А не путем свободного всплытия, в каком-то диковинном пузыре.
Что это такое вообще? Какой-то неизвестный газ... Откуда он взялся, если его нигде нет? Оранжевые пузырьки под пароходом... Из этой дырки на дне? Каньон силуэтом похож на кратер... Пузырь выдохнул вулкан? Как же в него мог попасть "Шторм", если пузырь при всплытии улетучивается? И не только попал, но и каким-то образом спустился в оболочке на дно. Такого не может быть.
А что может быть?
Вероятней предположить, что "Шторм" не затонул сам, а был втянут под воду какой-то стихийной силой. Притом с такой скоростью, что воздух, не успев из пего выйти, каким-то образом сохранился. Такое невозможно в обычной воде. Разве что в особой среде, отличающейся плотностью и скоростью движения. Положим, в течении. Но когда пароход выпал из течения, воздух из него начал выходить. Тут безусловно одно: если о воздух вышел весь, то пароход был бы раздавлен. Допустим, как-то дотянул до дна, сел. И тут "Шторм" окутал газ, который под действием глубины приобрел свойство материальной оболочки. Можно ли всерьез согласиться, что выброс вулканического газа, совпав с приземлением "Шторма", оформил пароход таким, какой он сейчас? Все это так же непознаваемо, как рождение Земли. Поэтому тебя не интересует тайна "Шторма". Но ты ею воспользуешься.
Сейчас надо выделить первое, главное.
Люди...
Если они выскакивают в газовых пузырях, то где их искать? И как их найдешь среди вихрей, водоворотов, течений? Юрка прав: с девушкой вышло случайно. Больше такое не повторишь. Но суть в другом: покидая корабль, люди совершают самоубийство. Шар не продувается, море его давит – никакой защиты под оболочкой нет. Даже если допустить, что они не задохнулись в пузырях, то погибли от кессонной болезни. Никакой механик не мог прокричать. Просто почудилось...
Но "Шторм" – другое дело. В сущности, он – как подлодка. Только необычная, покрытая газовой оболочкой, имеющей твердость стали. Давление внутри парохода понижено. Должно быть, газом можно дышать. Иначе бы девушка не поднялась живая. Отсюда вывод, он прямо напрашивается: если девушка выпрыгнула не последняя, то там, в корабле, остались живые люди.
Можно ли их спасти? Их спасти невозможно. Ведь "Шторм" все-таки не подлодка: он не имеет собственных средств, обеспечивающих спасение. Шлюзовой камеры там нет, чтоб вывести людей. И колокол к нему не подведешь. К нему вообще нельзя подступиться. Только в одном случае спасение может иметь пользу: если поднять пароход, сохранив все как есть. Поэтому главное, что ты выделяешь сейчас и на чем останавливаешься окончательно: подъем "Шторма". Только не говори об этом Маслову, водолазному специалисту отряда. Но Маслова здесь нет.
Итак, цель: поднять "Шторм".
Вес "Шторма"... Весовой журнал, чертеж остались в нем. Можно найти схожую модель. Справочник, графа: "Лоцманские, рыболовные суда". Есть "Волна", затонувшая на косе. "Шторм" намного тяжелей. Примерно тонн девятьсот. Но это лишь вес болванки, которая давит на воду. Л пароход теперь слит с глубиной. Запись глубиномера: "120 метров". Ровная глубина каньона. Выяснили наконец. И получается... Если грубо, приблизительно, полторы тысячи тонн. Отрывной вес "Шторма"... Где ты найдешь такую силу? Нужно как минимум два понтона по девятьсот тонн. Нужен килектор – спусковая база. Нужно собрать половину глубоководников страны, чтоб успеть вовремя. Нужен технологический проект. Ничего этого у тебя нет.
Выхода нет? Выход будет, если появится идея судоподъема. Такая же фантастическая, как и сам "Шторм". И направление к ней есть. Выход хотя бы в том, что никакие понтоны тебе не нужны.
Почему?
Ну хотя бы такой вопрос: а как ты привяжешь понтон к "Шторму"? Ведь он уже с понтоном лежит... Затонувший, он лежит в таком виде, что позавидует любой надводный кораблик: чистый, опрятный, сухой. "Шторм", захороненный заживо, имеет собственные силы, чтоб себя поднять. Несчастье, этот дьявольский пузырь, в который попал, и есть надежда "Шторма".
Какая в нем подъемная сила, в пузыре? Должно быть, недостаточная для отрыва. Прибавим присос дна – грунт, если взял, просто так не отдаст. Вот если б что-то, чем-то его потянуть... "Волна"! Лежит на отмели ровненько, только продуть. А как ты привяжешь "Волну" к "Шторму"?
Пузырь надо прорвать.
Прорвали пузырь – затопили "Шторм". Потеряли подъемную силу. Допустим, не затопили. Лишь освободили место, чтоб привязать буксир. Продули баржу, потянула "Шторм" – оторвался. А когда пароход отрывается, он всплывает. Это аксиома судоподъема.
Всплывает по аксиоме? Черта с два! Он застревает в этой яме, где барахтается течение. Будет раскачиваться в Полынье, то взлетая на гребень волн, то опадая до капель. Вылететь с нижней водой он не успевает. Почему? Потому что не хватит подъемной силы. Иначе бы он не опустился на дно. Можно всегда подкачать воздухом, до нужных пропорций... А как вырвать его наверху, из потока?
Нет, непроста твоя затея со "Штормом!" А главное, ничего не докажешь. Кто тебе поверит? Ответ: был без сознания... Подняли девушку? Выпрыгнула из парохода: бывают и незатопленные отсеки... Крайне редко! И не в таких пароходах, как "Шторм". Все же такое объяснение более доказательно, чем вылет в газовом шаре. Что же остается? Остаются научные материалы. Остается причина сходить в Полынью. Правда, поиск материалов – другая тема. Ввяжется бухгалтерия: договорные условия. Сбор информации, изучение метеоусловий, водного режима... Пройдет год-полтора, чтоб выяснить, что никаких материалов достать нельзя.
Что же делать?
"Шторм" должен лежать на косе вместо "Волны". Тогда отряд на него клюнет. Отряду нужен план, ученым – материалы, гидробазе – "Шторм". Такое решение всех устроит.
Сделав набросок отчета, старшина перечитал его и сократил наполовину. Завтра этот отчет по фототелеграфу будет передан в отряд. Должно быть, придется делать еще один, для гидробазы. Но с ней проще. А эти листочки из голубой папки надо сохранить. На всякий случай. И старшина аккуратно сложил их: листок визуального осмотра "Шторма", уточненный, с правками, планшет отмели и планшет каньона, срисованный с грифельной доски.
Поднялся.
Вышел в качающийся коридор, хватаясь за поручни. Там мыл пол Трощилов, следя за ведром, чтоб не опрокинулось, опираясь на переборку, чтоб не упасть, и, успевая, когда коридор выравнивался, провести по линолеуму мокрой тряпкой. Суденко хотел его обойти, но вспомнил, что случилось сегодня при подъеме. Этот паренек первым бросился к нему на помощь, когда подняли: открутил иллюминатор и был сбит с ног струей сжатого воздуха. По-видимому, впервые обслуживал водолазов и не сумел определить, что старшина без сознания. Но в принципе был виноват старшина, не убравший давления через клапан... Суденко наклонился к нему, рассматривая ободранное лицо. Трощилов поднял голову, и его глаза озолотились. Отпрянув в ужасе, он налетел на ведро, побежал по коридору и исчез в санузле. Недоумевая, что произошло, Суденко повернул было за ним. Но тут его окликнул старший механик Микульчик, приоткрыв дверь каюты.
– Еханы баба! – Это было его словечко. – Ну, заходи.
Стармех Микульчик был маленький, в кольцах смоляных волос. Смотрел прямо, но отрешенно. Когда он разговаривал с человеком, то, по обыкновению, не слушал его. Да и сам порой говорил что попало. Это объяснялось тем, что "Кристалл" имел непростую машину с самолетной системой управления, на которую переходили новейшие корабли. Суденко знал его по "Агату", где он тоже работал старшим механиком. Таких людей, которые самостоятельно покинули морской спасатель, в отряде было двое: Микульчик и Суденко. Это их сближало.
– Масло залили водой, – сказал он.
– Кто?
– Боцман с матросами, когда окатывали палубу... А теперь глянь на трубу: дым черный. А должен прозрачный идти! Это даже Кокорину понятно. Думаешь, на мостике кого-нибудь волнует? Им жми, давай скорость, дай от шторма убежать. Да ведь не убегут, еханы баба! Пролежали... Ну, а мне все равно: мне домой надо, к жене. Она тоже лежит, а ее даже на бок повернуть некому.
– Такая больная?
– Лежит с двойней, ей что? – Микульчик подавил обиду на жену. – Так вот, я хочу знать: ты берешься за пароход?
– Это ведь не только от меня зависит.
– Я понимаю. Но ты видел "Шторм". Стоит он того?
– Пароход ничего.
– А если так... если ты поднимаешь и придется его тащить в условиях тяжелого плавания, то я должен иметь идеальную машину. Если самолетная, то "Кристалл" должен летать! А как я могу этого достичь, если кругом вредители?
– Не бери в голову.
– Ладно, думай про свое...– Микульчик тотчас о нем забыл, раскрыл книгу.
На палубе обдало сильным ветром. Ветер был не собственно свой, а от течения, в котором они шли. Вода неслась, сильно наклоняясь, и по всей ее ширине ложились отблески заката. По мрачному облику моря, по электричеству, струившемуся от металлических снастей, из остриев мачты, было ясно, что гроза приближалась. А точнее, они приближались к грозе. В той стороне, куда сворачивало течение, так гремело, что по воде шли отголоски. Все вокруг опустело, если не считать чаек, планировавших под разными углами к ветру. Но потом он увидел что-то: зверобойную шхуну, раздвоенную рефракцией, похожую на царского орла. Хотя она была бог знает где, в сгущавшемся воздухе, дававшем оптическое расширение, проступила как в двух шагах: несколько бородатых, нечеловеческого роста фигур, летящих на громадной двуглавой птице. А когда огибал надстройку, успел захватить маячок острова Рудольфа, установленный на деревянной башне. Маячок мигнул, расставаясь, и пропал.
17
В рулевой было на удивление тихо. Сам Просеков сидел здесь, погрузившись в капитанское кресло, положив больную ногу на электрогрелку. На помосте, перед компасом, стоял Леша Шаров, игрушечно откатывая штурвал. У его ноги, почти не сдвигаясь при качке, сидел Дик. Он хоть и был щупл, но, видно, притерпелся к морю и сейчас терпеливо дожидался, когда рулевой, одержав рыскавший, несущийся "Кристалл", наклонится к нему. Когда Шаров гладил Дика, тот повизгивал от наслаждения и ударял по решеткам настила своим куцым хвостом. Сменившись с вахты, собрались у бокового окна молодые механики. Еще был тут молодой штурман Сара по прозвищу Витамин – полный, с белой рыхлой шеей, с гривой желтых волос, остриженных под скобочку. Он склонился в штурманской нише, прикладывая к карте схему циклона, сделанную на целлулоиде.
Обычно старшина редко сюда заходил. Но вот отчего-то зашел и сейчас, из-за спины Сары, посмотрел на карту Полыньи, придавленную циркулем и двусоставной штурманской линейкой. Вся в кругах магнитных склонений, в отметках подводных кратеров, испещренная вдоль и поперек корректорскими чернилами, она выглядела зловеще. И поэтому линейно-прямой курс капитана Просекова казался чересчур вызывающим и даже внушал опасение. Этот курс, по которому Микульчик уже собирался вести "Шторм", пролегал по Арктическому течению, а потом шел в коридоре двух течений, когда возле Земли Верн подступало Гренландское, опасное из-за частых туманов и дрейфующего льда. Почти на всем расстоянии определиться можно было лишь по счислению. Только на оконечности пути были радиомаяк Хейса, маячок Рудольфа, да на перекрестке стоял ледовый буй с подводным колоколом – возле мыса Святой Нос, на повороте в шхеры Минина. Отыскивался он по акустическому телефону, что было не просто. Но если даже их не затронет лед и они найдут проход в шхеры, то одолеть этот каменный лабиринт, держа на поводке "Шторм", будет для "Кристалла" дохлый номер. Разве что "Агат" пожалеет их: взвалит на плечи "Кристалл" и заодно "Шторм".
Просеков скользнул по нему холодными глазами:
– Все для себя выяснил?
– Кое-что прикинул, – признался Суденко.
– Что именно?
– Пока об этом нечего говорить.
– Разрешаю молчать, – небрежно бросил капитан.
В это время в широком лобовом стекле, разбегаясь перед "Кристаллом", показалась целая стая авангардных облаков, обточенных ветром, похожих на какие-то старые посудины.
Между механиками из-за них разгорелся спор.
– Суда типа "Т", морские капустники*, – определил один из них, с широкими бакенбардами, почти закрывающими щеки.
* Тип постройки устанавливается по заглавной букве судна, первого из серии.
– Это логеры, переделанные тральцы, – высказал свое мнение другой.Суда типа "И".
– Всех логеров давно пустили на иголки, – не согласился третий. – Это фантомасы, типа "П".
Просеков прервал разногласия:
– Это суда типа "Б", – сказал он.
Тут эта туча типа "Б", покрутившись, как присела на месте, и поток воздуха, с размаху наткнувшись на нее, разбрызгал облако в массу висящих, крутящихся, трущихся между собой, засветившихся изнутри капель. А потом эта разъединенная на частицы масса, крутясь еще больше, внезапно родила громадную искру, которая, пронзая атмосферу, захватывая вокруг себя воздушный слой, ударила прямо перед носом "Кристалла", проломив воду с треском, как пласт тяжелого льда. Проникая все глубже, воздушная масса сузилась до крошечного пятна, а потом из глубины море стало светлеть, и, когда пятно растеклось на поверхности, Просеков потянул телеграф, а Шаров круто переложил руль, и в тот момент, когда судно притормозило, из моря, вытолкнутая всосавшимся воздухом, вырвалась колонна воды размером с высоковольтную опору. Наверное, такая масса взрывного воздуха, попав в "Кристалл", могла вогнать его в море метров на пятьдесят как минимум. Да и сейчас, вырвавшись водой, она превратила бы "Кристалл" в лепешку, но ветер в нее уперся, наклонил, и опора, пошатавшись, упала впереди, даже не забрызгав стекол. Просеков тут же перевел "Кристалл" на полный ход, а Леха выровнял судно.
– Держи окружность так, чтоб она легла на счислимое место, – сказал капитан Саре, который все еще никак не мог пристроить на карте целлулоид.Направление к центру циклона, – пояснил он.
Вошли под свод грозы, который образовывало несколько гигантских облаков, крутившихся против часовой стрелки. Просеков велел Лехе не обходить облака, а идти под их прикрытием. Эти облака, похожие на черные дирижабли, были такие тяжелые, что ветер только поворачивал их, просвечивая как рентгеном. Дирижабли крутились, поразительно похожие на планеты – с долинами, горами, реками. Но вот один из них, воспламенившись, просквозил чудовищным сердечником искры и, вытягиваясь в колонну, вращая хоботом, ввалился в море с таким грохотом, что все оглохли. А море, отыграв удар, выбросило столб воды, величиной с водонапорную башню. Теперь дирижабли, переворачиваясь на воздушных волнах, зажигались и взрывались один за другим, выстраивая впереди и по сторонам "Кристалла" столбы кипящей воды, между которыми он проходил, сотрясаясь переборками, звеня стеклами; нырял, пропадал в пене, и казалось невероятным, что оставался цел. Казалось безумием идти прямо под облаками, пикировавшими на них, но во всем этом был филигранный расчет прохождения фронта грозы. Ветровой барьер, дующий поперек ведущего потока, находился на большой высоте. А следовательно, возникал угол отклонения взрывной волны. Действовал лишь оптический обман прямого попадания, а всякий раз они оказывались в стороне. А потом наступило затишье, и над ними, почти над самыми мачтами "Кристалла", открылось нечто светлое, круглое, похожее на женский лик, и заскользило, ведя по воде, как лучом фонаря, – "Глаз бури", о котором Суденко слышал, но видел впервые.
– "Мона Лиза", – сказал Просеков, усаживаясь, и приказал рулевому: Ложись на "Лизу" и лежи, пока не поднимется барометр.
– Coy-coy.
Сара, который выходил, сказал:
– Облака на востоке опали.
– Это не облака, – объяснил ему капитан. – Это воздух держал воду. Теперь она пошла.
Механики теперь стояли притихшие, и Просеков обратился к ним, как бы продолжая начатый перед грозой разговор.
– Я ведь тоже сдавал экзамен, – сказал он. – Пришел старик, целый эполет нашивок, посмотрел -ставит девять пятерок и одну четверку. Спрашиваю: "Четверку зачем?" – "А ты что, все знаешь на пять?" – "А почему же нет?"Просеков покрутил головой, довольный воспоминанием.
– Ну и что он?
– Поставил пять!..
Сара, глядевший на капитана с восторгом, сказал:
– Мы ваши курсы, Станислав Ефимович, проходили в мореходке...
Просеков не ответил.
Помрачнев, подтащил к себе Дика и развернул на ладони собачье ухо, как бархатный лепесток.
– Семь лет сегодня исполнилось, это как парню сорок... – Мучительно напрягаясь, сдвинул больную ногу с места. – А раньше дичь не брал, брезговал. Только найдет, и приноси за него сам. А как бегал!-говорил он, возбуждаясь. – Раз пошел с ним на лыжах, километров на пятьдесят. Так я по прямой, а сколько он набегался? Упал дома на пол, как бросают кости... со стуком! А если уйдет за гулящей сукой, то суток на пятнадцать.
– Ефимыч, а как Дик показывает дичь? – спросил механик с бакенбардами.
– А так... – Просеков повернулся к нему. – Лапу вытянет и показывает: вот она...
Механик обиделся:
– Я серьезно...
– Сделает стойку. Лапу подожмет вот так... – Капитан подогнул руку. Весь вытянется в струнку: хоть убей – ни с места! А сейчас ему надо прыгнуть и лечь, чтоб не попасть под выстрел...
Просеков, подражая собаке, сделал прыжок, едва не свалив с ног Сару, который замешкался и не успел отскочить. Дик, наблюдавший за ним, тоже заметался, не зная, как ему быть: раз хозяин подражал собаке, то он должен был сыграть охотника... Нужно было найти выход, поскольку Просеков лежал неподвижно, рассчитывая на его сообразительность, и безусловно ожидал выстрела. Неизвестно, какой бы номер отколол Дик, если б все не испортил радист. Открыв дверь своей каюты, ухмыляясь, он некстати произнес:
