Текст книги "Полынья"

Автор книги: Борис Казанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Погранцы здесь... – проговорил Гриппа, не попадая от волнения палочкой в пробой. – Да я его катер в море видел! Они ж ушли...

– Андала здесь с утра. Я видел его на гидробазе.

– Если проверит лодку, все. Море закроет.

– Оно скоро само закроется.

– Он его и на следующий год не откроет. А ходить по закону, на восемь миль... Ты с ним в каких отношениях?

– В плохих.

– Андала... – Гриппа прямо оцепенел от страха.

Андала, сделав вид, что не замечает, остановился, похлопывая прутом по своим кожаным галифе.

– Ты вот что, – сказал Суденко. – Ты иди. А если он тебя зацепит, ввяжусь я.

Гриппа стал подниматься по насыпи, разбрасывая ногами гальку, и Андала, хмуро глядя, как он подходил, не сказал свое обычное: "Нарушаешь?" – но и не ответил на приветствие, с которым к нему обратился рыбак. Он его не тронул, удовлетворясь трепетом рыбака, которого, как и всех остальных рыбаков, а также морских охотников, вертолетчиков с ледоколов, браконьерствующих с воздуха, крепко держал в своем большом кулаке. Он тоже мог летать, и так же спокойно пересаживался с катера в вертолет, как с вертолета в вездеход или в рыбацкую лодку, если другой посудины не было. Наверное, на вертолете, оставив свой катер, он сюда и прилетел. Тощий, с большой головой, с огромными ступнями и кистями рук, он застыл на месте, как хищный ворон, и, пропустив рыбака, теперь ожидал Суденко. Даже отчего-то решил поздороваться с ним и протянул поврежденную руку, перегнув ее в кисти.

– Стал водиться с рыбачками?

– Разве нельзя?

– Как бы он не подвел тебя под монастырь, как и твоего дружка.

– Меня не подведешь.

– Может, и так. – Андала длинно сплюнул под ноги. – Все равно его попру,– сказал он.

– За что?

– Нарушает. Положено на лодке быть двоим. А он все один и один.

– В чем же дело? Дай второго.

– Дать? А кто его захочет брать?

– На такую лодку! Разве никого не найдется?

– Вот и мне интересно.

Разговор, как всегда, был с многоточиями, за которыми угадывалось одно: взаимная неприязнь. Они не ладили с той поры, как Андала поймал Ковшеварова с сетью. Доставил его в отделение под конвоем, как преступника. Конечно, закон был на его стороне. Но если закон позволял ловить рыбакам, то почему не могли они? Все было в отношении Андалы к "Кристаллу", которого он называл ублюдком. Суденко давно бы прекратил с ним всякие отношения, если б не сам Андала. Даже если разговор оканчивался ссорой, он затевал новый как ни в чем не бывало.

– У вас, кроме Просекова, моряков нет, – завел он опять. – Вас не назначают на ублюдок – вас на него списывают. Спасатели! Ни разу в поселок не вышли. Интуристы, мерзлота... – говорил он, закипая мрачным, прямо злобным наслаждением. – Да я с любым бы из вас под одним забором не сел!..

– Велика честь.

– Девчонку взяли, а остальных... времени не хватило? – затрясся он, вытягиваясь, с прижатыми руками. – Прогулку себе устроили в Полынье! Красочку разводили... Лазали целый день за подводными часами!..

– Полегче! – Суденко, побледнев, шагнул к нему. – А то ведь я и по морде могу дать.

Андала толкнул его в плечо:

– "Шторм" работает в эфире...

Андала умел действовать на мозги крутыми поворотами темы, голословными утверждениями. Но Суденко знал его приемы.

– Никакие сигналы с такой глубины невозможны.

– Даже акустические?

– Тем более. Что такое акустика? Вибрация, колебания. Из воды в газ или в воздух – они не передаются. Две абсолютно разные среды.

– Значит, молчание в оба конца?

– Да.

– Буек уже есть! Как ты объясняешь?

– Буек я не видел, его еще надо найти. А если ты чего-то не знаешь, так спроси. Или вообще помолчи. Так будет лучше.

– Да я уверен, что они о вас знают! И девчонку выпустили, когда вы пришли.

– Такая уверенность – не гарантия.

– И я так думаю, что там их трое, – говорил он.-Радист отвечает за связь, ученый – за материалы. А мальчик с воздухом. Они его берегут в пароходе.

Суденко направился прочь, Андала его остановил.

– Я у тебя одно хотел спросить. Вот ты сказал Черноброву: люди с пароходом. А как же девчонка? Поднялась сама и живет.

– Не совсем так. Подняли ее мы. И какое-то давление, критическое, удалось снять. А то, что живет, так это еще не все.

– Берут же из подлодок...

– Я тебе объясняю: подлодка принимает море на корпус. У нее два стальных корпуса. Там люди сидят с одной атмосферой. Там главное – добраться до них, до воздуха донести. А здесь они под давлением, неизвестно какие. И дышат неизвестно чем. Какой у них может быть кессон? Как его выводить? Да они, как мины, будут взрываться наверху! Их надо брать с пароходом, с окружением.

– Вот и возьми.

– Только я ведь вам тоже не сказал все: я не знаю, как поднять "Шторм".

– Чего же ты тогда крутишь мозги?

– Море изменилось. Я на это не рассчитывал.

– Как же тебя понимать? – Андала, сунув руку за пазуху, с ожесточением почесался. – Выходит, теперь ты... мальчишку ты теперь, ты... – Он смотрел невыносимо, как нечеловек. – Ты лучше – спаси! Спаси...

Выбрался на улицу, оказавшись напротив винного магазинчика. От него взял направо, к тротуару, но уткнулся в какой-то сарай, отхожее место. Вернулся обратно, сверился с насыпью: магазинчик повыше. Просто его красная дверь отсветила в другой стороне. Ведь тумана нет, значит, рефракция... Не обращая внимания на висящий в воздухе мокрый тротуар, пошел в сторону от него, смело ступил в канаву с несущейся водой, почувствовав под ногами доски... Вышел на дорогу! И начал подниматься, приспособившись окончательно, глядя на арбалитовые дома, стоявшие за тротуаром, с правой стороны. Дома казались пустыми, но это только впечатление: сейчас уже полпоселка знает, что ты прошел. А кроме тротуаров тут еще были дощатые мостки, перекинутые через деревянные короба, которые имели направление свое, – в них, обложенные слоями ваты и прессованных опилок, лежали трубы топливной магистрали. От всех этих коробов, мостков, тротуаров, перекрещивавшихся через пять шагов, возникла какая-то сумятица в голове. Вдруг увидел, как промчался повар Дюдькин, с закатанными до локтей руками, вымазанными тестом... Что за ерунда? Какого черта он растерялся! Кто им дал право? Да ему наплевать, что скажет кто-то! Любая операция имеет единые, четкие правила, которые он должен выполнять. Просто зашибло мозги! Сейчас нужен приказ. Немедленная связь с отрядом...

Повернув назад, со всех ног бросился к "Кристаллу". У поворота перешел на спокойный шаг, пошел медленно.

В гавань входил "Агат", морской спасатель.

11

Акульей формы, весь в порезах и шрамах от буксировок, горевших, как медали, на стали, он шел с той стремительной и в то же время словно замедленной скоростью, которую в море не ощущаешь, так как она действует усыпляюще. Но здесь, в маленькой гавани, где морские спасатели появлялись не часто, чудовищное скольжение "Агата" вызвало переполох. Хлопали двери кают, глохли моторы на причале. Люди выскакивали посмотреть, как идет "Агат". Но как только "Агат" начал швартоваться, смотреть стало не па что. Просто не укладывалось в голове, что эта стальная акула, останавливающая волну одним ударом винта, сейчас плетется к причалу как беременная черепаха, а приплевшись, начинает заводить концы.

Обычно спасатель становится к причалу перпендикулярно, чтоб в считанные минуты отойти. И для того чтоб удержать в такой позиции тяжелый круглый корпус, ему нужна масса концов, стальных и растительных, которые, растягиваясь как резина, снимали стресс со стали. А тут были не только концы "Агата", но и "козявки", которую спасатель привел с собой, – небольшого плавкрана с уложенными на палубу стрелами. На корме у них орудовали не только матросы, но и водолазы во главе с Ветром, своим старшиной. Боцман Кутузов, разогнав портовых швартовщиков, раскладывал концы по причалу, как вязальщица нитки. Вышел сам капитан Милых, в туристской шапочке с козырьком, в новеньких телогрейке и рукавицах, чтоб завести новенький кончик. Только боцман "Агата" был отстранен от дел. Он был в преклонном возрасте и умиротворенно подремывал, свесясь головой за борт.

Наконец они пришвартовались, и наместник морского царя, старпом Коля Подлипный, спустился по крылу вниз. Он был низкорослый, с отросшими усами, носил телогрейку и сапоги, напоминая крестьянина. Однако происходил от потомственных мореходов, и еще его дед плавал на зверобойных вельботах, без ноги.

– Ну что, аборигены? – спросил он. – Заждались?

– Хорошо вы идете, да плохо подходите!

– Это не мне говори... – Подлипный кивнул на каюту, куда отправился Милых.

Сейчас "Кристалл", оказавшись в соседстве с "Агатом", стал похож на шавку, примостившуюся у пятки слона. И моряки "Кристалла" тоже как бы упали ростом: превосходство чужого корабля воспринимаешь в море мучительно, как физическую неполноценность. Но это – чужого. А тут никаких мучений не могло быть. Ведь в экспедиционном отряде они были братья: морской спасатель и морской водолазный бот. И сила одного сейчас переливалась в другой, как в сообщаемых сосудах.

Моряки "Кристалла", не ожидая, когда подадут трап, стали перелезать через выпуклый борт спасателя. Все жали один другому руки, обнимались.

Ветер, щуплый, с лохматой головой, серой от седых волос, замахнулся на Суденко, делая зверское лицо:

– Резко!..

Это было словечко Ветра, которое он вставлял. Суденко, засмеявшись, тоже размахнулся, и они скрепили рукопожатие. Оба они, и Суденко и Ветер, издавна находились на старшинской должности. Иван, любимец Маслова, быстро получил первый класс, был подводный технарь – золотые руки. Водолазов Ветра Суденко знал еще лучше, чем своих. Сейчас они окружили его, высказывая застарелую преданность. Ветер наблюдал с усмешкой, но без ревности. У него была привычка: двигать руками, насовывая на кисти рукава спортивного костюма. Тогда в его фигуре появлялось нечто боксерское.

Водолазы на "Агате" не играли особой роли. Тут верховодили другие.

– Маслов приехал?

– Приехал, с доктором физиологом... Сейчас смотрины устроят! – Ветер имел в виду испытания в барокамере, которые проводил Иван Иваныч с целью выявления кессонной болезни: некоторые водолазы не ощущали ее или же скрывали намеренно. – Юра! – крикнул он Ильину. – Занимай позу плачущего египтянина – сейчас я тебя в бочке пересижу!

– Ладно тебе, балаболка...

– Резко чтоб!..

Пролезая между ногами людей, носился с лаем какой-то пес, которого Подлинный представил как Филимона, последнего сынка отрядной собаки Куклы. Эта Кукла, помесь лайки и полярного волка, была родоначальницей знаменитой морской семьи, чьи отпрыски плавали на многих ледоколах. Со временем, когда Кукла стала терять свое волчье достоинство, путаясь без разбора со всякими шавками и барбосами, слава ее померкла. Однако Филимон, хоть и обнаруживал некачественную примесь, больше походил на мать. С виду неповоротливый, с маленькими, как у лайки, глазками он был ростом в среднего пса. Когда же Суденко взял его за загривок, то почувствовал под пологом шубы хилое тельце. Филимон был щенок, месяца три.

Толкнув дубовую дверь внутри стальной, защелкивавшейся, как футляр, оправы, Суденко увидел Аннушку, разливавшую в салоне кофе.

– Анна!

– Ой, Жорка...

Аннушка заторопилась к нему, переваливаясь, как утка, и расцеловала в обе щеки. Она была небольшая, с расплывшейся фигурой. Суденко слышал, что Анна уезжала домой, не то в отпуск, не то насовсем. Она была родом из вологодской деревни. Видно, что-то у нее не получилось там, если вернулась так скоро.

– Как живешь?

– Тяжело на свете пионеру Пете...

– Чего так?

Ей не хотелось говорить о себе. Тогда Суденко спросил о первом, что пришло в голову:

– Спасли турка?

– Какого турка?

– Ну, этого... – Он знал, что они буксировали в Малую Азию спасенный пароход.

– А, этот... – проговорила она рассеянно. – Я его и не видела, Жора. Знала, что кого-то ведем, да некогда было посмотреть.

Суденко услышал голос капитана Милых, который спускался в салон, и подошел поздороваться с ним. Милых, остановившись на трапе, подавал для пожатия свою пухлую белую руку. Это был старик с круглым лицом без морщин, сейчас в халате, в комнатных туфлях. В салоне для него стояло специальное кресло с подушечкой, и дневальные чуть ли не дули ему на кофе, чтоб он не обжегся. Вообще он был неплохой, только занудлив и по-стариковски капризен.

– Сколько завели концов?

Подлипный ответил.

– Ожидается усиление ветра, – произнес Милых обеспокоенно. – Как бы не оторвало.

– Разве что с причалом...

Милых посмотрел на своего старпома укоризненно. Однако Подлипный имел такой деловой вид, что капитан не решился приструнить его за несерьезность.

– Почему нет Просекова? – спросил он, недоумевая.

Кокорин, к которому Милых обратился, ничего не мог сказать: на берегу Просеков бесконтрольно исчезал с Диком.

– Передайте, что я жду его... – Милых заморгал глазками, обиженно фыркая. – Ну, я пошел кофе пить.

– Приятного аппетита! – пожелал Подлипный и добавил вполголоса, когда Милых отдалился: – Старый долдон...

Эти слова вызвали приглушенные смешки среди машинной челяди, поддакивавшей старпому. На "Агате" была целая прослойка людей, занимавших неопределенное место к номенклатуре званий: токари, слесари, столяры. Смысл их профессий, рядовых на берегу, воспринимался по-иному на море. Они освобождались от уборки кают, а также отвоевали себе место за командирским столом. Все эти люди сейчас стали заходить в салон, как только туда вошел Милых.

Суденко собрался подняться к Маслову, который занимал пассажирскую каюту с доктором физиологом. Но Подлипный утянул его к себе. Посидели в его маленьком кабинете с гавайской красоткой на переборке, обмахивавшей себя розовым веером. К кофе у Подлипного не нашлось ни рома, ни коньяка. Славящийся своим гостеприимством, старпом "Агата" молча показал на пустую бутылку "Наполеона" и выкинул ее в иллюминатор.

Разговор сразу же зашел об "Атлантиесе", турецком пароходе, севшем на камни у голых берегов Гренландии.

– Подходим с полной форсировкой, дизеля ревут... – говорил Подлинный, осклабив в усмешке белые зубы, трепеща усами. – Объект на месте. Выстреливаем конец. Ясное дело, не берут. Спускаем шлюпку, орлы на пароходе. И тут они дают сигнальную ракету! Что такое? Оказывается, турок нет... Пусто! Навожу бинокль: что за чушь? На берегу, за кустами, видны турецкие задницы...

– Попрятались?

– Но без спасения нет оплаты! Решили ждать. Гренландия – не Сочи. Берег необитаем, два градуса жары. Все-таки турки! Сколько они будут лежать? Пошли завтракать, оставив их мокнуть в кустах...

– В Гренландии нет кустов.

– Ну, камни...

Аннушка, проходя с полным кофейником, забрала пустые чашки. Суденко вспомнил, что раньше она работала уборщицей, и дневалила другая.

– Повысил Милых. А та знаешь что учудила? Милых хотел ее списать в Мурманске, не помню за что. Так она его опередила: позвонила в санэпидемстанцию. Те приезжают: "Вы капитан Милых?" – "Я". – "У вас понос?""Вроде бы нет..." – "Вроде бы!" – и забрали...

– Ничего себе.

– Просеков – вот кто был капитаном спасателя!

– Приказ на него отменили?

– Никакого приказа уже нет. Он в отпуске... – Подлипный погладил выпуклую грудь под телогрейкой. – А кто Просеков после отпуска? Кто о нем вспомнит через пять лет? Да он себя сам пережует, искромсает! Он выпал из ритма, ему конец.

Какая-то правда, наверное, в этом была. Однако Суденко, которому стало не по себе от спокойного, оценивающего голоса Подлипного, возразил:

– Не хорони! Кто Милых? Старик. А капитан спасателя!

– Я его порой не понимаю: то боится всякого пустяка, а то... Подлипный, не договорив, провел ладонью по глазам, словно стирал какое-то изображение. – И представь: никуда не спешит, а всюду поспевает.

– Так-то верней.

– Сейчас "козявку" приволок. Стоит она четыреста тысяч, и примерно в эту сумму оценен перегон. Простой спасателя – из кармана заказчика. Так что Милых будет тут стоять до посинения.

– Будете стоять?

– До посинения...

Суденко посмотрел на Подлипного внимательно: верить ему следовало с осторожностью... Вряд ли они пришли из-за обычной буксировки! Но почему бы и нет? Факт спасения "Атлантиеса" сейчас устанавливался – турки, как обычно, подали протест. Пока дело выясняли юридические инстанции, послали сюда. Огромная антенна "Агата" могла прослушивать моря с любого места. Зачем же стоять бесплатно в Стамбуле, если здесь им за простой оплачивали? С Милых возможно все. И если б была возможность поднять "Шторм", то его бы сюда привел "Агат". Еще утром Суденко плясал бы от такой удачи.

– Ты слышал про "Шторм"?

– Про эту баржу, которую вы подсунули, как пароход?

– Наоборот.

– Даже знаю, что гидробаза соглашается на договор. На приличную для "Кристалла" сумму.

– И что?

– Отряд на это не пойдет, – сказал он. – Больше того, с сегодняшнего дня вас официально не существует, как AСС. Теперь без сопровождения вы даже домой не можете идти. Не то что в Полынью.

– Значит, рейс отменен?

– Рейс? На ваше усмотрение...

– Маслов приехал из-за этого?

– Я тебе удивляюсь! Или вас тут замагнитило? Приехал с инспекторской проверкой на ледоколы. Зарплату вам привез... С тебя, Жора, причитается!

– Естественно, – ответил Суденко рассеянно.

– Просто выпивкой не обойдешься... – Подлипный сделал пометку на животе красотки. – Отдельный кабинет в "Полярных зорях", с музыкой по заказу. Такое просто так не пролетит.

– Ты о чем?

– Невесту себе хапнул, со дна! Это же событие, на весь спасательный флот... – Подлипный расхохотался, глядя на опешившего Суденко. – Кстати, как она? Расскажи...

– Извини, Коля...

Старшина поднялся, услышав голос Маслова в коридоре.

– Подводные делишки? Ну, заходи.

Маслов спускался в салон с Иваном Иванычем. Доктор, шутливо задев Суденко локтем, прошел мимо. Маслов, поставив на трап большой желтый портфель, стал переводить часы. У него был "Ориент", с черным циферблатом, с тремя заводными головками. Водолазный специалист был среднего роста, широченный в плечах, красивый своим здоровьем. Когда-то он менял по цвету только пиджаки, а брюки шил из одного материала – из толстого матросского сукна. Носил широченные, по старой моде флота, и имел вид морского гуляки, прожигавшего жизнь в портовых кабаках. Но с некоторых пор стал обожать красивые вещи: и эти часы, и галстук, и серое пальто – все было такое, что и за границей не везде купишь. Только фигура у него не изменилась – хоть подпирай падающий дом. И лицо не обманывало: этот человек представлял власть. Если перевести должность "водолазный специалист" на воинское звание, то он был кап-три, то есть майор. Он был один из тех редких водолазных офицеров (редких в буквальном смысле слова, так как на флоте водолазным делом в основном занимались старшины), чью власть над собой Суденко признавал беспрекословно. А Маслова, хоть они и считались друзьями, даже побаивался.

Защелкивая браслет, Маслов сказал, не поднимая головы:

– Еще цел?

– Как видишь.

_ Все вы у меня лишнее живете, забурели при мне... – И тем же спокойным, ровным голосом: – Какие есть доказательства, что пароход в оболочке?

– Материал погружения.

– Я говорю о научных данных, доказывающих, что такое возможно.

– По-моему, таких данных нет.

– Тогда любое выявление кессона твою работу перечеркнет.

– А сигналы? А спасенная?

– Повторяю тебе: все возможное и невозможное предварительно оговаривается на бумаге. Без визы отряда, без штампа допуска рейс недействителен.

– Существуют чрезвычайные условия спасения. Не мне тебе говорить.

– Никакого спасения нет, – отрезал он. – Речь идет лишь о подъеме людей. Но если кому-либо из них придет в голову опротестовать результат, эксперты в пять минут подведут тебя под расследование.

Формально он был прав. Нельзя отбрасывать то, что спуск на большие глубины без колокола, без гелиокислородной смеси запрещен. Такой спуск и в нормальных условиях обкладывался сотней бумажек. Обычно треть периода уходило на казуистику защиты. Правда, Суденко ни разу не помнил, чтоб эти бумажки кто-либо потом разбирал. Им не очень доверяли, но их и не проверяли.

Но смысл разговора был в ином: в том, что ты решаешься отстаивать право на невозможное. Этого никто не хотел терпеть.

– Ты считаешь, что мы можем отказаться от рейса?

– Можете.

– Как?

Маслов ответил, глядя в упор:

– Если пароход в оболочке, как ты говоришь, и ты в него полезешь, то этими красивыми глазами ты смотришь последний день.

Суденко, чувствуя, как пересыхает во рту, повторил вопрос:

– Как отказаться? Как?

– Ты повесил камень на шею, отряду и себе. Но должен предупредить категорически: любая самодеятельность в операции, обусловленной гибелью людей, будет рассматриваться как преступление. Это ясно тебе?

12

Барокамерная проверка подходила к концу.

Два водолаза "Агата" уже отдыхали на скамье, распаренные, как после бани. Они вышли на давлении в четыре атмосферы, что составляло примерно сорок метров глубины. А если вычесть атмосферу Земли (она ощущается лишь в воде), то у них оставалось чуть более тридцати метров на чистое погружение. В реальных условиях границы не так строго разграничены, как при "сухом" погружении. Море гармонично, оно глубже пропускает в себя, чем барокамера. Однако любая аномалия, которая может в нем возникнуть, тотчас превращает спуск в западню. Поэтому рабочая норма погружения, единая для всех, ограничивалась смехотворной цифрой – десятью метрами, или одной глубиной. Всякие отступления от нормы утверждались или отклонялись посредством барокамерных проверок. В сущности, барокамера осуществляла профессиональный и медицинский надзор за водолазами. А также служила средством лечебной профилактики от кессонной болезни, которую она фиксировала довольно четко. Но если в барокамеру залезали здоровые водолазы, то такая проверка неминуемо превращалась в соревнование, кто высидит больше.

Водолазы "Агата" оказались слабее, хоть и выполнили норму с тройным запасом. Немного дольше продержался их старшина. Он вышел, облизывая пересохшие губы, прыгая на одной ноге, словно в уши попала вода. Когда вышел Ветер, Аннушка, тоже присутствовавшая здесь (она любила всякие зрелища), посмотрела на него с веселым неудовольствием, как смотрят в деревне на хилых, но безалаберных чудаков, встревающих в разногласия здоровенных мужчин. Смеясь глазами, показала Суденко на барокамеру, и этот ее кивок означал, что там сидит Ильин. Что там, кроме Ильина, еще сидел Ковшеваров, ее не трогало. Она почему-то не воспринимала Гришу как водолаза. А Юрка был ее любимец: при спусках она болела за него.

Наверное, Иван Иваныч не возился бы с глубоководниками, если б не "Шторм". А так, посмеиваясь, покручивал колесико на щите, прибавляя давление. Когда стало двенадцать атмосфер, подал сигнал Ковшеваров. Вышел Гриша спокойно, и по его лицу было видно, что мог еще сидеть. Но он отсидел глубину "Шторма" и больше не хотел. Зато Ильин, зафорсив, отказался выходить и на отметке "пятнадцать", так что доктор-физиолог, переживая за бочку (она была испытана на тридцать), призвал на помощь остальных. Открыв барокамеру, стащили Ильина с койки, на которой тот лежал с журналом "Огонек". Этот журнал Ильин любил, хотя в нем его озлобляли кроссворды. Ни один из них Юрка не отгадал за всю жизнь.

– Греческий механик, из семи букв... – раздумывал он, когда его волокли. – Кулибин!

– Сходится? – спросила Аннушка.

– Подошло...

Майка на нем, с оскаленным тигром, была почти сухая, но было видно по глазам и по обалделой скороговорке, что лежка в барокамере была все же без удобств. Мог бы и отложить журнальчик... Да, это был настоящий глубоководник! Только это открытие уже не было для Суденко открытием. Зато доктор-физиолог был потрясен.

– С такими парнями, Суденко, – сказал он, делая водолазам записи в книжке*, – ты можешь поднимать пароходы хоть в Мариинской впадине.

* Личная книжка водолаза с указанием глубины, на которую он спускался.

– Выдумайте такой костюм, чтоб не раздавило, – сказал Ильин. – А нам все равно, куда лезть.

Стаскивая шаровары, он зацепил их с трусами, обнажившись по нечаянности до волос, и Аннушка, глядевшая на него, как любящая сестра, отвернулась.

– Костюм – не проблема, – ответил Иван Иваныч. – Дело в питательной смеси.

– Вот и придумайте газ, газ...

– Зачем вам газ? Вы же спускаетесь на атмосфере.

Суденко не понравилось, что доктор сказал. Этот доктор больше всего заботился о здоровье водолазов простых. А на глубоководников смотрел как на диких зверей, считая, что для них медицина не обязательна.

– Вы бы лучше баллоны привезли с гелием.

– Кто же виноват, если не вы сами? Не темнили б с баржой, привезли б...

– Да не привезете! – сказал Суденко, закипая. – Потому что золото стоит... А если залетим на воздухе, что тогда? Придумаете нам дыхание на том свете?

Доктор, приподняв очки, добродушно покосился на него.

– Ты чего буянишь? Или я вас заставляю лезть? Tы вообще-то не буянь! А то сейчас проверю по этой книжке, на тридцать глубин...

Суденко, побледнев, потянул из штанов рубаху.

– Я согласен! А ты согласен платить, как за глубоководный спуск?

– За барокамерные нс платят.

– А за Полынью будешь платить? За "Шторм"?

– Ладно, Жора. – Доктор стал собирать бумаги. – Я ведь деньги не плачу. Оформите все как надо, бухгалтерия выплатит.

Суденко понимал, что сорвался по-глупому, зло. В запальчивости перешел на "ты", хотя доктор намного старше. Правда, Иван Иваныч не особо обиделся на него и, проходя, из привязанности, хлопнул рукой по плечу. Остальные тоже повели себя так, словно не было этой дурацкой вспышки. Они были заняты тем, чтоб поскорей оформить стол. Один из водолазов "Агата" вспарывал банку консервированных сосисок, второй разливал вино. Ветер плясал в своей боксерской стойке, поторапливая остальных. Проявляя излишнее нетерпение, он, по обыкновению, лишь тормозил дело. Намечалась одна из встреч, довольно редких в море, чтоб ею пренебречь. Но Суденко не чувствовал радости, что собрались... Видно, приходит такое время, когда то, что сближало, уже не сближает, и простое удовольствие, которое испытываешь при виде старых товарищей, тут же заглушается неудобством, что ты им обязан тем, что знаешь их...

Бездумно смотрел, как из открытой барокамеры выходит дымящийся кислород... Что на него нашло? Он просто боялся рейса! Потому что одно дело, когда риск к чему-то приводит, и совсем другое, если без всякой пользы. Но разве это мало – достать людей? В их работе нечасто случается и это. Достать людей – ого! Только б получилось... Но то, что раньше осознавалось как цель, сейчас не оставляло в душе никакого чувства. Там, в душе, творился какой-то погром.

– Ну, резко! За встречу, за рейс!

– Повезло тебе, Ваня, что ты на "Агате".

– На "Кристалле"! Маслов отправляет с вами...

Вот оно что! Что ж, Ветер может быть полезен: заменит Гришу на телефоне. Да и как специалист...

– Юрка, – сказал старшина. – Лампу ты обещал, помнишь?

– Я слов не бросаю, бросаю...

– Юрик, лампочку! – Ветер замолотил руками воздух. -Неужели сотворил? Ах ты, Кулибин, греческая твоя головенка!..

Юрка, обычно вспыхивавший как спичка, не обиделся на Ветра. И не только потому, что на Ветра обижаться нельзя. Среди водолазов авторитет Ветра как технаря был высок. В порту, куда многих отправляли на зимний сезон, к Ветру выстраивалась очередь.

– Ты посерьезней, Ваня...

Ветер сел, обнял Суденко за плечи:

– Все, глухо.

Выпили, чокнувшись с Аннушкой, которая двумя руками, чтоб не пролить, держала целую мензурку – символически, она не пила. Вошли боцман Кутузов с Андрюхой.

– Садись, Кутуз! Ты уже как гость?

Аннушка, хоть и работала на "Агате", любила "Кристалл" и то, что Кутузов переходил на спасатель, оценивала как личную потерю.

– Сон плохой приснился, – сказал Кутузов, избегая прямого ответа. Видел суд, что меня судят. А рядом девушка сидит, удивляется: "Чего это все тебя защищают? Ведь ты же виноват!.." А я ей говорю: "Молчи! Не выдавай, если знаешь..." Тогда она посмотрела – вот так, и говорит, вся в слезах: "Валентин! Как ты похудел!"

– Ну, еще кое-что есть, – Аннушка ущипнула боцмана за толстую ляжку. Тебя, если приодеть, повесить галстук...

– Жена тоже говорит: "Может, тебе шляпу купить?" Зачем? Есть чем трусики прикрыть, и ладно.

– "Кутузов", отваливай! – закричали на палубе.

– Это катер, однофамилец. – Боцман печально позвенел ключами. – Попал, Анна, к пацанам. Даже девчонки их бросили.

Суденко посмотрел в иллюминатор: там, закрыв бухту, двигался на талях бот. Куда-то они опять уезжали.

– Поедешь? – спросил Ильин. – Есть место свободное.

– Куда?

– Леха пропал, за ним. Еще Вовяна надо взять на "Ванцетти".

Он бы с ними поехал: хотелось развеяться, от всего отойти. Но что-то сдерживало, какое-то неотложное дело. Внезапно вспомнил: Маша! Еще с утра собирался к ней подъехать, мозги ему зашибло... Оставил больного человека на целый день! Посмотрел на часы: девять вечера. Сейчас поймает Федоса – и в устье. Открыл дверь и не поверил глазам: причала не было, огни поселка виделись вдалеке. Вокруг плескалась вода. Величко, крутясь на плавучей бочке, брал на скобу трос, который потравливал Ильин... Ничего себе! Сидел в посту и не заметил, как отошли. Теперь без шлюпки не обойтись. Все валилось из рук, рушилось сегодня.

Вернулся в надстройку.

Повар Дюдькин, припорошенный углем и освеженный туманом, сидел на комингсе камбуза, распаковывая ящик с продуктами. Эти продукты повар так рассматривал, словно не имел понятия, что с ними делать. Механики готовили к отходу машину, прогоняя двигатели на холостом ходу. Когда они меняли реверс, внутри машины слышался гидравлический удар. В рулевой подбирали карты, проверяли приборы. Все было готово к рейсу, порядок был во всем. И в чистейшем коридоре пролег на линолеуме рифленый след трощиловских ботинок куда-то он прошел.

Сверху спустился Сара с последним известием:

– Шаров объезжает пароходы. Свернул на взрывоопасники.

– Что-то он долго ездит.

– Видно, не в настроении. Данилыч поедет его брать как председатель судкома.

– Слушай, от "Гельмы" было что-нибудь?

– Кокорин запрашивал несколько раз: ищет... Да! – вспомнил он. Девчонку нашу нашли...

– Кто тебе сказал?

– Передали в диспетчерскую с "Полярника", рейдового катера. Опознали на нем.

– А куда она ехала?

– Катается полчаса, – ответил Сара. – Старшину катера, старика, чуть не хватил удар из-за нее...

Суденко вдруг испытал облегчение... Машу обнаружили, значит, привезут. Хуже было бы, если б он это сделал сам. Но тут же возникло какое-то сожаление. Чего она бросила дом? Зачем куда-то поехала? Может, подождать ее здесь? У "Полярника" – последний рейс, вернется к полночи. А они в полночь отходят. Искать "Полярник" на рейде? Где его там найдешь? Но там все может быть. А что здесь сидеть? Надо ехать!