Текст книги "Полынья"

Автор книги: Борис Казанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Я двадцать пять лет в пароходстве, тонул, весь седой... – Он, нагнув голову, показал ее всем. – Меня сам Мартышкин благодарил за службу, известный капитан Севера. Как спаслись, обнял на берегу, расцеловал: "Благодарю за службу!" А вы, Ефимыч, так...

Вся эта трагедия, о которой он говорил, еще была свежа в памяти. К тому же упоминание фамилии известного человека, который занимал должность начальника отряда, не могло не подействовать на Просекова. Однако Просеков, не зная, что возразить, сморозил свое обычное:

– Иди застрелись.

На плите закипело, повар побежал. Тут вскочил Кокорин:

– Сколько можно терпеть! Я предлагаю обсудить Просекова... За безобразие! За "длинную водку"! За все!..

Просеков, усмехаясь, ждал. Дик, который спускался к нему, остановился на трапе, испуганный криком. Сбегали за Данплычем, тот идти отказался.

– Обойдемся! Капитан, боцман есть...

– Где капитан? Покажите мне его... – Просеков посмотрел на Кокорина. Может быть, ты? Потерся возле меня, и, думаешь, вол? Оскалил зубы на капитана!..

Кокорин, слыша такое, лицом бледнел, в то время как багровостью заплывала шея.

– А ты – боцман? – Просеков переложил ногу, поворачиваясь на стуле. Какой боцман ходит в телогрейке? Боцман выйдет в любую погоду – два свитера и штаны со шлейками: "Мети сюда и отсюда!" – вот и вся работа.

– Вся да не вся! – вскочил тот. – А конец сростить? А швартовка, якоря! Это вам все равно, потому что до лампочки!..

– Логично... А кто же вас сюда привел? Кто поставил на место? Так почему же вы на земле... своего капитана... – И с мучительным выражением: ...на позор бросили.

– Кто же знал, что вы... – Величко не договорил, глядя в пол, постукивая ногой.

– Своего капитана! Хоть под пулями, а выносите...

Просеков был черен в этом свете. И было видно, что он устал. Было видно, что нелегко дался ему рейс, хоть и прокатился как по маслу. Только причина была в другом: вчера пострадала его гордость. И хоть он лез напролом, сам напрашивался на порицание, в чем-то он все-таки был прав: если без него не могли обойтись в море, если принимали здесь, что капитан, то на берегу он заслуживал внимания.

– Ну, так бы и сказал, – согласился с ним Кокорин. – Но зачем обижать Дюдькина?

– Повар, стой! Иди сюда...

Дюдькин робко приблизился, переживая, что из-за него все началось.

– Вот ты говорил... Да вы понимаете, что он сказал? – принялся Просеков объяснять Дюдькина. – А ведь это даже Дик понимает! Потому что стареет. А что он может?

Просто глядит.

Все уже привыкли, что Просеков, овладевая вниманием, начинал запутывать аллегориями. Но если еще как-то можно понять, что он искал оправдания пьянки за чужой счет, то попытка извлечь из слов повара, которого обидел, какие-то моральные поучения остальным выглядела просто нелепой.

Тем не менее Дюдькин был тронут и заговорил:

– Когда тонули, приписывали вещи, я ничего не взял.

Мне не надо, мне жизни не надо... Я только попросил, чтоб меня сняли на фотокарточку. Потому что знал, что поседею.

– Как я тебя понимаю! – Просеков начал снимать мундир. – Бери! А колпак отдай ему...

– Ефимыч... – Кокорин, выдохшись, сел. – Что ты от нас хочешь?

Просеков вдруг сказал:

– Радиосигнал не точен.

– Не на точке!

– Не сходится с этим... – Он приложил руку к голове. – Не верю! Судно надо переставить. – Он, пошатнувшись, оперся на стол. – Если понадоблюсь, разбудите.

Было слышно, как раздаются на трапе его шаги. С минуту моряки подавленно молчали. Потом началось:

– Говорил, говорил – и высказался...

– "Не верю"! Между прочим, Свинкин – классный радист. Работал на полярных станциях. А Шаров? Его во всех морях знают.

– Себе он не верит, вот что! – вырвался па простор голос боцмана. Думал: выпил ведро – и погнал! А тут не "Агат", не вывезет.

– Просто так он не говорит... – Величко был осторожен. – Надо проверить.

– Проверять не будем, – отрезал Ковшеваров. – Водолазы – не собачки! Укажите точно, полезем.

– Ну и нечего с ним! Или, кроме Просекова, моряков нет? – Кутузов сорвал с головы феску. – Какой вообще с него спрос? С Кокорина спросят, если что! Так будет хоть знать, за что отвечает.

Горячая речь Кутузова не подействовала. Кокорин, не ощущая поддержки, нерешительно посмотрел на Суденко:

– Как ты считаешь, Жора?

– Не знаю.

– Полезешь проверять?

– Нет.

– Так как же?

Не ответив, Суденко вышел в коридор, где электрик менял лампочки.

– Почему темно, Даннлыч?

– Лед, мало кислорода... – Электрик наклонился, вытирая беретом лоб. Насчет лампы не бойся: подводную распалим.

– Ты проверял воду на электричество?

– Как только опустил пластину, – ответил он, – генератор сразу вырубился.

Вот оно что! Вода распреснеиная, плохо пропускает ток. Поэтому и не сработала "Гельма" – ни гальванический, ни контактный металлонскатели. В такой воде спуск осуществляют приборы, а не мозг. Но тут хоть какой-то сигнал. А что предлагает Просеков? Проверять воду. Просеков нарушил условие, которое соблюдается свято: любое колебание, неуверенность – во вред. Это может их, водолазов, обезоружить в воде. Пришел каяться, нашел время! Надо посмотреть диаграмму...

По привычке дойдя до поста, старшина собрался повернуть назад. Но услышал, как изнутри щелкнула дверь. Кто-то только что вошел. Водолазы в салоне, кто там мог быть? Оказывается, Трощилов, уборщик. Он заходил сюда, пользуясь расположением Гриши. Но вообще это был странный тип, который вызывал нездоровую манию преследования. И сейчас у него был такой вид, словно застали.

– Давай ключ.

Перепутав с испугу карманы, вынул ножик, маленький, с красной рукояткой.

– Я сказал: ключ.

Уборщик стоял как истукан, словно не понимал, что от него хотят. От волнения у него проурчало в животе. Старшина уже хотел вытряхнуть карманы, как он ловко поднырнул под руку и бросился бежать. Побежал не в коридор, а свернул налево, к палубной двери. Суденко настиг его в тот момент, когда он собрался выскочить. И тут дверь, на которой он разъял крюки, отмахнулась настежь. От внезапного прилива зыби "Кристалл" и "Гельму" вначале отбросило метров на десять, а потом с такой силой швырнуло навстречу, что, если б Кутузов заблаговременно не отпустил большую слабину концов, а Леша Шаров не отвернул штурвал, от двух суденышек осталось бы мокрое место.

Сюда бежали.

Кокорин, выскочив без кителя, со спущенными подтяжками, сгоряча спросил:

– Пузырь?

– Откуда пузырь? Спятил...

– Что делается! Откуда волны?

– Море...

Вокруг собралась толпа.

– Вы меня, Михайлыч... – Трощилов чуть не упал перед боцманом на колени. – Заприте куда-нибудь, дайте работать...

В его больших глазах, раскрывшихся на узеньком личике ребенка, застыл такой страх, что его было трудно объяснить. Но Кутузов чем-то объяснил:

– Пошли, паренек. Я тебе найду, чем руки занять...

Суденко стоял, удивляясь: чего он погнался за уборщиком? Какая-то нелепость... Что-то заметил вдруг, рядом с бортом. Открыв лацпорт, свесился с площадки трапа... Буек! Похожий на колбу, раскачивался, как ванька-встанька.

Наверное, затянуло винтом под днище. Может, прилепился там, если намагниченный. А сейчас оторвался... Старшина своими зоркими глазами видел, как разгорался на воде зеленый огонек.

3

Сняв с вешалки костюм, старшина тщательно исследовал царапины от плавников и жесткой чешуи рыб. Этот костюм, из-за которого едва не погиб, он уже продул воздухом и убедился, что не травит. Вынул из рукава клин, который был всунут в приклеенную рукавицу. Она немного отличалась по цвету, как новая, что неприятно, хотя пора бы и привыкнуть. Ведь рукавицы съемные: к костюму они не относятся. В порту так часто протекают, что не обращаешь внимания. Но в море надо проверять. В прошлый раз он упустил эту деталь и законно поплатился.

Прислушиваясь к незатейливым мыслям, которые появлялись с работой, Суденко влез ногами в горловину рубахи и начал рывками натягивать на себя туго поддававшийся, обжимавший тифтик, пока не уперся шубниками в подошвы. Потом тщательно принялся выбирать нож и взял самый громоздкий, с отрегулированным центром тяжести, летящий из любого положения острием вперед. Сегодня его интересовало все тяжелое и блестящее. Поэтому он заставил Юрку протереть мастикой ножны размером с саблю и медную бляху на ремне. Дошла очередь до лампы, в которой Ильин заменил патрон. Вместо латунной гильзы поставил бутылку с отпиленным горлом, надежно зажав в пятке рефлектора. По виду не лампа, а безобразие. Но идея конструкции покоилась на том, что стекло на глубине крепче металла – молекулы его плотнеют. Эта лампа чисто глубоководная.

– Нравится?

– Скажи честно, Ваня: помог ты?

– Маленько... – Ветер закружил по посту, нанося удары воображаемому противнику. – Молись, Юрик!

Ильин перекрестился двухпудовиком. Даже Ковшеваров усмехнулся, глядя на них. Сейчас он разворачивал станцию, снимая латунные крышки с манометров, которые открывались в глубоких гнездах на переборке. Чувствовалось, Гриша еще не пришел в себя после Маресале. Его обессиливала земная тоска, хотя он и не ступил на землю ногой. Сам воздух земной был ему противопоказан. Только работа приводила Гришу в порядок. Поэтому работать он будет как надо. Другое дело – Юрка. Сейчас он то и дело просвечивал Суденко своим зеленым глазом, как бы говоря: "Не трусь, старшина! Я с тобой..." Было ясно, что Юрка настроился на свой коронный нырок и теперь будет ожидать, когда старшина залетит под водой. Суденко отправил его с глаз долой – на мачту повесить флаг. Увидел, что Ветер одевается, и спросил:

– А ты куда?

– Полезу на баржу.

– Зачем?

– Подготовлю тебе комнату для отдыха.

– Поручение Маслова?

Иван посмотрел хитро, и Суденко понял, что угадал.

Неизвестно, какие инструкции он получил от водолазного специалиста. Пока приоткрылась первая карта – "Волна".

Мысль, в общем, неплохая. Отдых в воде только считается отдыхом. А на "Волне" можно расслабиться, набраться сил, что важно перед всплытием, когда остаются самые тяжелые метры. "Волна" пригодится, если Ветер ее найдет.

– Разбери дорогу по планшету, – сказал он. – И проверь с лодки: я там ставил веху.

– Я договорился с Кокориным.

– Вот и хорошо.

Тут как раз звякнул старпом: подходил Андала...

Андала был в Полынье со вчерашнего дня: разыскивал тральщик, когда тот потерялся. Наверное, еще когда разговаривали возле рыбацкого слипа, знал, что "Гельма" ничего не нашла. А сейчас, когда разведал про буек, явился. Только что была видна его длинная мачта с тремя огнями по вертикали, Потом он сделал какой-то зигзаг, пропал, и вот уже подруливал под трап. На палубе патрульного катера зажегся гакобортный огонь, осветивший просвет между бортами.

– Толя!

Лица не увидел, но через освещенность протянулась рука с лиловостью татуировки.

– Здоров, водоглаз! Два слова... – Андала наклонился через борт. – Что ты обо всем этом думаешь?

– Вначале надо посмотреть.

– И все-таки? Откуда он свалился? Ведь не с небес!

– Не с небес.

– Я одного не пойму: почему никто из них не всплыл?

– Они не всплывают.

– Не распирает?

– Нет.

Было слышно, как он ломает спички, чиркая о коробок.

– Вылезешь, приходи чай пить. Из нового самовара.

– С чаем не спеши.

– Уже поставил. – И сказал, протягивая руку опять: – На рожон не при. Черноброву ты нужен.

– Это он тебе лично сказал?

– Сказал всем, когда вас не было.

– Спасибо на слове...

Наконец-то звезды откатились, и показалось утро. Было оно какое-то скромное с виду, белесое, словно затянутое слоем больничной марли. Но воздух имел привкус металлического, и свет, тоже непрочный, порой отсверкивал ножевой сталью. Медленно проступали грани, отделяя воздух от воды. Старшина увидел, как из нерезкости, карандашным наброском на белой доске, возник остров Хейса. Обычно закрытый дымкой, он виделся теперь как в двух шагах: зданьице полярников со световой мачтой, котельная и электростанция. По этому изображению, как нечто великое, пролетела растрепанная гагара, теряя пух и перья. Пролетев, внезапно изменила направление и нырнула в волны.

Суденко ожидал, когда она вынырнет. Хорошо, что он не проворонил эти мгновения. Ведь уходишь туда, где ничего этого нет. И ни одна живая душа не может себе представить: ни утра, ни неба, ни птиц.

4

Прямо с трапа ушел в воду, избежав удара о борт. Сегодня "Кристалл", летающий в волнах, был очень опасен при погружении. Он мог неожиданным рывком выдернуть водолаза из воды, смять его ударом корпуса. Такая опасность еще увеличивалась при всплытии, когда трудно рассчитать, в какой точке появится судно. Даже в относительно неплохую погоду некоторые водолазы разбивались о днище парохода. А при волнении любой спуск категорически запрещен. Поэтому сейчас многое зависело от матросов, безостановочно сбрасывавших слабину кабель-сигнала, следивших, чтоб лини уходили под прямым углом. А также от умения водолаза вовремя освободиться от рывков судна и затем, пройдя непрочный, качающийся пласт воды, освободиться от поверхности моря.

Наконец он прошел волны, и вода замолчала.

Осмотрел буек с капсулой из неорганического стекла, которая вкручивалась, как лампочка в патрон, в герметический кожух с батареями. Судя по сигналам, это был научный радиоизмерительный прибор, передававший значения скорости и направленности течения. Стальной трос, соединенный с кожухом, держался за что-то. Быть может, за якорь или за пароход. Этот буек, который Суденко утянул с собой, сейчас словно ожил, стремясь всплыть. Суденко его терпел, перекладывал трос из руки в руку, меняя с лампой. Потом стало невмоготу: буек тормозил его, запутывал вес тела и с каждым метром становился сильней. Но Суденко все боролся с ним, как с человеком, попусту тратя силы. И так всегда, если подвернется что-нибудь: ухватишься как за соломинку, забывая, что основная опора – вода.

Отпустил буй, глядя, как удаляется зеленый огонек.

Несколько белух, круживших рядом, тотчас поднялись, интересуясь, что он выпустил. Вскоре они вернулись, найдя водолаза по длинному шлейфу пузырьков, среди клубящейся сайки, мелькавшей перед иллюминатором как молнии. Вялые от недостатка кислорода, белухи особенно досаждали сегодня. Просто удивительно, что их, таких больших, почти усыпляло электричество. Они подплывали, уставясь слепыми глазами в рефлектор лампы, совершенно белые, похожие на огромных женщин. Он любил этих животных, но сейчас, в темноте моря, они создавали какое-то напряжение. В конце концов белухи отстали, очистилась вода и от сайки, плававшей наверху, как живой корм. Теперь он то и дело различал глубоководных рыб, обезображенных смертью, с вывернутым в ротовую полость желудком. Много их погибает во время штормов, когда волны раскрывают нижние пласты. Обитая во мраке, лишенном кислорода, под прессом глубины, раздавливающей все живое, эти существа и не подозревают, что живут. И смерть им тоже неизвестна: некоторые не имеют ни органов чувств, ни даже мозга. Все их существование лежит за гранью простого смысла, которым пользуется человек. Но кого он не ожидал здесь встретить, так косатку. Она лежала как переломленная, открыв большой месяцеобразный рот, и вся кожа ее, даже глаза, были разъедены планктоном. Когда дотянулся до нее, планктон, глубоко въевшийся в кожу, стал разлетаться роем золотых пчел. Сегодня опасность таилась в самой этой воде, неподвижной, но хранившей отголоски недавнего урагана. Опасна была детонация или летающее эхо. Проносясь без следа, эхо переворачивало подлодки, ломало хребет морским животным, погибавшим как бы из-за ничего.

Обвесился он грузом так, что напоминал железный снаряд, и теперь вода его почти не держала. К этому тоже надо притерпеться, привыкнуть, особенно на первых метрах, тяжелых физически. Но вскоре вес снаряжения словно растекся в мышцах, погасившись плотностью воды, и он заключил с морем перемирие. А потом ему просто повезло, когда он удачно прошел среди воздушных столбов, засосанных ураганом. Он помнил их в виде смерчей, накаленных электричеством, фонтанировавших из воды. Теперь они раскачивались, не всплывая, как гигантские туманности. Должно быть, их засосало чересчур глубоко и засосало с водой, если они потеряли плавучесть.

Избегая всего, что могло отклонить, он медленно, метр за метром, протискивался в глубину, которая уплотнилась настолько, что начала гасить отсветы часов, ножа, пряжки на ремне. Некоторое время он еще различал самого себя, похожего на скользящую тень, а потом и это пропало. Сейчас его окружила черная, как сажа, не ощущаемая глазом и не воспринимаемая, как вода, безглазая тьма. Смотреть на нее нельзя, так как она словно прилипает к глазам, откладываясь эмульсией на сетчатке. А хуже всего, что теряешь представление о том, что куда-то движешься. Теперь лишь крохотный огонек лампы напоминал ему, что он здесь. Лампа была нужна не для света, а чтоб себя в темноте не забыть. Но и на лампу полагаться нельзя. Она может погаснуть, протечь, оставив иллюзию, что светит. И постепенно хрусталики глаз как бы обернулись зрением во внутрь тела. Теперь будешь смотреть руками, кожей, мозгом. А глаз у тебя нет, ты ими не смотришь.

Порой вода, при всей своей неподвижности, создавала ощущение, что в ней что-то происходит. Один раз показалось, что он прошел сквозь что-то, напоминавшее приливы и отливы небольшой зыби. Потом возникло притяжение, такое слабое, что он не сразу его почувствовал. Оказалось, притягивали водовороты, которых было три. Один за другим прошел их, очень плавных и словно перемещавшихся по воде, которая тоже удивила необычной плотностью и излучением. Но он не надеялся встретить течение, так как давно понял, что его не было. Да и линия лежала чересчур высоко, чтобы там мог светить пароход.

Внезапно понял, что остановился, на чем-то стоит. Пост подтвердил: остановился на ста метрах. Ощупал место – гранитная площадка. Он стоял на выступе скалы... Не может быть! Ничто не могло его отклонить, и пароход не мог передвинуться на дне. Оставалось одно: трос нс связан со "Штормом"... Просеков прав. Сигнал неверен! Что же теперь делать? Подниматься наверх? Подъем отнимет более часа. Надежда на тральщик очень мала. Надо спускаться, надо хотя бы выяснить, где он. Однако волнение, которое он пережил, не прошло без последствий. Теперь руки не подсказывали ничего. В ногах появилась неуверенность, боязнь соскользнуть. Скала "качалась", ступени "обламывались" под ним. Внушение было таким сильным, что все время надо было себя проверять.

Трос повел куда-то под скалистый козырек. Ступив туда, почувствовал притяжение. Опасно идти: может закрутить лини или он сам в них запутается. Нет, надо выяснить обязательно: спускается он в каньон или сползает по его внешней стенке? Понять это помог родник, брызнувший из-под ног. Кажется, этот ключик обходил прошлый раз, когда увидел лилии. Присел на корточки, чувствуя, как он отдается в воде, как пульс. Наклонившись, как бы переступил невидимую черту, уравнивающую притяжение. Эта неподвижная, безмолвная вода, окружавшая его, втянула в себя, как мешок в пробоину парохода. Наверное, где-то тут был сквозной пролом. Прижатый к скале водой, которая складывала его, пригибая колени к голове, он ухватился за кабель-сигнал. С поста тянули к себе, лихорадочно подбирая слабину. Помог и "Кристалл", лежавший наверху. С трудом выбрался под козырек, таща за собой какой-то предмет обтекаемой формы, висевший на тросе. Даже не успел его ощупать: стукнувшись о козырек скалы, с такой силой потянул вверх, что вырвал буйковый трос. Теперь спускался с одной лампой, слушая, как Гриша считает метры. Сегодня каньон не имел дна: 130... 140.. 150.

И вот спустился.

Дойдя до грунта, распутал лини, раздумывая, что делать. Обычно поиск происходит так: находишь центр симметрии и ходишь по кругу, укорачивая луч кабель-сигнала. Но в темноте, среди камней, кружить опасно. Поэтому пошел наугад, приставив компас вплотную к рефлектору лампы. Он помнил количество шагов от парохода до скалы, но часто ошибался: вырывая ногу из клейкой массы, продолжал счет, принимая его за шаг. Когда совсем сбился, уперся во что-то: какая-то плита. Без отколотостей, со сглаженными углами. Непохоже, чтоб это был камень. Таких больших камней здесь, кажется, не было. Но если это "Шторм", то он мог себя подтвердить, так как имел собственный свет. Mогла ли светить газовая сфера в такой воде? Этого старшина не знал. А свет не просигналил, что есть. Давая отдохнуть глазам, вернул то, что видел наверху: утро, летящую гагару. И потом, словно с зеркальцами на глазах, посмотрел вокруг. Если б хоть слабая искра дала о себе знать, он бы ее не пропусгил... Оболочка не светила!

Он не смог скрыть разочарования.

Надо проверить "Шторм" руками, коленями...

Представление об округлой стене, о соскальзывании, знакомое по прошлому спуску, тоже не подтвердилось. Стоял на чем-то ровном, похожем на плиту. Держась за край, начал ее обходить, чтоб провести в пространстве замкнутую линию. Обходил осторожно, диктуя Грише по размахам рук. Плита не качалась, но могла "уплыть". Вначале шел по часовой стрелке, потом не заметил, как повернул. Ковшеваров поправил, проводя линию наверху. В этом месте, где замкнулась линия, было сужение плиты. Ощупывая ее руками, почувствовал неустойчивость. Теперь как будто качалось само дно. Внезапно из-под ног, расплескав грязь, вырвалось целое облако газа. Если б море не отклонило, облако перевернуло бы водолаза. Или законопатило в себе и унесло. Оно пролетело, как реактивный снаряд, и разорвалось наверху с таким громом, что на "Кристалле" возник переполох. Он еле убедил ребят, чтоб его не поднимали. Oн никогда не видел подводные землетрясения, не представлял, что они выбрасывают и как. Но если этот кратер начнет стрелять не газом, а камнями, тут уж не усидишь.

Отдыхая, прослушал, что докладывал пост.

Плита больше напоминала глыбу, с утолщением на одном конце. Поперечный размер к "Шторму" не подходил. Оконечности тоже не укладывались. Одна была сильно заужена, вторая выходила из всяких границ. По наклонению диаметральной линии глыба лежит с сильным дифферентом на зауженную оконечность.

Выводы? Делай сам.

Надо было ответить на два вопроса: почему оболочку расплющило? Почему она не светит?

Первая мысль: люди деформировали пароход... Если в "Шторме" люди и они всплывают в пузырях, то откуда эти пузыри берутся? Пузыри – части сферы, изменяющие ее объем. Отпало течение, которое придерживало воду. По-видимому, изменился центр тяжести корабля. Итак, вывод: под тобой "Шторм" с деформированной оболочкой.

– Жора! Сделали ориентир.

– Какой?

– Крепим от борта "Волны".

Отличная мысль! Только не пришла, к сожалению, в прошлый раз. Упустили такую возможность, понадеялись на что-то. К тому же "Волна" сильно упрощала подъем, так как не находилась на вертикали всплытия. Не говоря уже о том, что и "Кристалл" оказывается в стороне. Отличная мысль! Несомненное достижение Вани Ветра.

– Да, неплохо.

– Потерпи немного, сейчас.

Внутри разгорался пожар, стало подташнивать.

Надо что-то выяснить, что-то понять... Лампа светит? Да! А почему не светит "Шторм"? Вернее, так: почему кажется так? Без света нельзя или можно? Пароход – вот он. В него вы войдете. Что надо еще? Надо понять, какой он. Ты должен быть уверен абсолютно.

Почему лампа светит, а оболочка – нет?

Потому что лампу питает ток. На нее работает генератор. А что такое сфера? Просто газ, питательная среда для электричества. Прошлый раз генератор работал. А сегодня течения нет! Допустим, так. Значит, вылет буйка ничего не разрушил. Просто в пароходе темно, нет освещения.

А может, пропустил что-то?

Вспомнил: когда начал считать метры, чем-то осветило. Пробежало как волны... По всем статьям свет наверху нереален. Даже как отражение. Но что такое реальность в глубине? Это совсем другая реальность, чем отбивать борт в доке. Там – бей кувалдой, держи щиток. Зазевался – влепит ржавчиной в глаз, пойдешь домой с одним глазом. Вот и вся фантазия. А глубина мыслит образами, и то, что поначалу кажется искажением, на самом деле – ее новое лицо.

Надо проверить.

Всплывая, начал засыпать и вовремя спохватился, чтоб выяснить по скорости, когда спит, а когда нет. Чуть не упустил главное! Как только вошел в раскачивание волн, свет стал такой, что он открыл глаза – словно выкатил руками из тела... Вокруг него плавало несколько брызг, отсвечивавших, как ртуть. Продолговатые, в форме капель. Перекатывались со всех сторон, тяжелые и блестящие. Выбрав одну, взобрался и лег, перевесясь. Упругая, легко выдерживает вес. Приставил иллюминатор. Что-то проступило: стол, дощатый, с желтизной, с цветной кляксой. Память подсказала тотчас: доски настила, с дерюжкой... Видел палубу корабля! Только кусочек – на большее капельки не хватило. Пришла мысль: собрать их, несколько, вместе. Удалось притащить еще две. Они тут же слились в ртутный шар. Он улегся на нем, прибавил вес, но шар не опустился. Выскочил из-под него, чуть не загремел вниз. Вполз опять, поплыл по-собачьи, помогая руками-ногами... Вот так, как лежит, где голова, где ноги, где одежонка потоньше. А может, прохудилась, выперло что-нибудь?

Опять остановило что-то. В самих мыслях... Думал неправильно, неправильно смотрел, безжалостно как-то. Нельзя так смотреть, такими глазами.

А как смотреть?

Глаза скользнули от цинковых планок под килем, предохраняющих от размыва солью, по загнутому носу с литым украшением и до верхушки толстой мачты. До чего странно видеть этот дом на морском дне, без капли воды, с раскрытыми дверями...

До чего страшно!

А теперь до рубки доплыть, до больших стекол... Крутясь на шаре и так и сяк, больше всего боясь потерять свой волшебный фонарь, он просветил рулевую, установив прицельный угол... Никого нет! Переменил угол, почти отвесный... Глянул на колесо из черного дерева, с медными рогами и онемел: оно крутилось! Платье на проволоке висело не шевелясь, а колесо крутилось... Отчего?

– Трос. спускаем, спускаем трос!

– Потише. Не кричи так.

5

С дежурной шлюпки подали конец и подтянули под водой к косе. Когда ступил на косу, прямо подломились ноги: и от усталости, и от того, что долго не ощущали земли. Оглянулся на мрак, из которого вылез. Темень так и осталась там, ниже косы, а вокруг ощущался день, хотя и превращенный в сумерки. Даже удивительно было знать, что наверху, так близко,– воздух, бесконечность жизни.

Направился туда, где расплывчато проступили два пятна. Лампы горели на оконечностях "Волны", которую Ветер с Ильиным раскрыли полностью. Для отсиживания Ветер выбрал рулевую. Железная дверь, некогда прочная, скисла от воды. Входя туда, Суденко проломил ее ногой, как фанеру. Уселся в кресло, зацепившись шлемом за крюк, который Ветер вбил специально. На отвесе можно было отдыхать, не чувствуя тяжести костюма. Даже без опаски дремать: если не разбудит по телефону Гриша, то растолкает Ветер.

Пока старшина отдыхал, несколько раз появлялся Юрка. На шлюпке он добирался до "Волны" за несколько минут. Привез гидроцемент, паклю и доски для обшивки больших пробоин. Ветер никогда не искал работу. Она его находила сама. Поэтому Суденко воспринял все как должное. Даже от нечего делать стал им помогать.

Очистили провизионку от бочек и ящиков с продуктами. Эти ящики, которые наверху одному не поднять, они перебрасывали как игрушечные. Весила только краска, она и в воде тяжелая. Волнение моря почти не докатывалось сюда, но мешало течение, которое развивается в утонувших пароходах. Струи висели, как бельевые веревки, все время надо было наклонять голову, чтоб пройти. Несмотря на то что из баржи выпустили остаточный воздух, он еще сохранился в закупоренной посуде, выскакивавшей из разных мест. Банки пролетали с такой скоростью, что могли оглушить. Сейчас струи уносили их, показывая направление от пробоины к пробоине. Порой струи начинали крутить водовороты, когда в пробоинах что-либо застревало. В основном застревали окуни, самые крупные. Одного из них, величиной с руку, Ветер, балуясь, протянул Юрке, сделав вид, что держит кое-как. Юрка попался, взяв окуня расслабленно, без напряжения: тот, встрепенувшись, вырвался на волю. Удивительно, что струи, вытягивавшие окуней, ничего не могли поделать с сайкой. Даже казалось, что ее становилось больше. Она клубилась в отблесках ламп, как мошкара. По-видимому, тут была рыбья гавань, окуневый дом.

Провизионка, когда ее очистили, показалась просторной, размером в большую комнату. Выдавленные иллюминаторы заколотили деревянными чопами. Пока Ветер заканчивал герметизацию, Суденко с Ильиным разметили места для продувки компрессором. Обнаружилось, что на "Волне" оставался закрытым моторный отсек. Переборка, на которую давил нефтяной пар, прямо вибрировала от напряжения. Этот отсек взрывоопасен, надо было его откачать. Но газ создавал подъемную силу, поэтому Ветер его не тронул. Один штуцер можно было приварить к люку провизионки. Второй решили поставить на подшкиперскую, которая представляла отдельный объем. Как только распахнули крышку, из подшкиперской грянул залп из порожних склянок и бутылок. Наступила тишина, и Ильин полез. Взять щуп, чтоб поворошить внутри, он не догадался и тут же попался на бидонах. Они не вылетели сразу: мешала засохшая краска. Балансируя на бидонах, как акробат (грубейшее нарушение инструкции, запрещавшей вставать на всплывающие предметы), Ильин кое-как выбрался из отсека. Но тут бидоны понеслись, и если б Юрка зацепился за них, то наверху, среди волн, они бы не оставили на нем живого места. Старшина поднялся за ним, держась за веху, которую Ветер тоже привел в порядок, выбрав втугую буйреп, чтоб она стояла вертикально.

Наверху бидоны вылавливал боцман, который приехал за ними специально на лодочке. Ильин передал ему ржавую цепь как личный подарок и пару окуней для Дюдькина. А водолазов ждал Шаров, чтоб отбуксировать на судно. Сегодня обслуживание было на высоте. Волны не очень мешали, наверное, из-за тяжести костюма. Однако плоскодонный "Кристалл" кренился так, что казалось, сейчас упадет. Даже "Гельма", которая стояла поодаль, зацепившись за другой островок, выглядела прочнее. Старшина два раза промахивался ногой, нащупывая трап, и тут же нырял, когда "Кристалл" несло обратно. Потом сделал, как Ильин: схватился за поручень трапа, когда "Кристалл" наклонился, и его втащили на борт. Вот это и есть настоящая земля: не морское дно, не коса, а качающаяся палуба корабля! Не успел старшина высвободиться из костюма, как его огорошил Кокорин:

– Материалы нашли...

– Как?

– Были прицеплены к буйку, в батометре! Андала повез на Хейса, чтоб передать самолетом. Так что половина дела...