Текст книги "Игра, или Невероятные приключения Пети Огонькова на Земле и на Марсе"

Автор книги: Борис Карлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

6

Полное отсутствие удобств. – Похоронный марш на двуручной пиле. – Решение Пентагона – ликвидация. – Напролом

И снова гудение турбин, характерный запах, легкая тряска при разгоне, подъем и тоскливые часы перелета через Атлантику. Только на этот раз не с нем поговорить, темно, душно и жарко, не говоря уже об элементарных удобствах.

Нет, это совершенно невыносимо. Петя вертелся так и сяк, перебирался из одной части подкладки в другую, лежал, сидел, просовывал голову в проделанные там и сям надрезы, пытался заснуть, одновременно хотел есть, пить и в туалет.

Наконец уже Фриц Диц не выдержал и, наклонившись к нему, сказал шепотом:

– Послушайте, молодой человек, если вы решитесь раскрыть ваше глубокое инкогнито, я попытаюсь о вас позаботиться. В конце концов, это рискованно: я уже несколько раз мог вас раздавить; а это, согласитесь, не самый почетный конец для такого храбреца как вы. Люкс-табакерки не будет, но минимум необходимых удобств я гарантирую.

Продолжать прятаться не имело смысла. Мокрый, понурый и взъерошенный, Петя выбрался из-за подкладки пиджака немцу на колено.

– Может быть, стоит для начала проводить вас в умывальник?

– Стоит.

И снова, как в первый раз, столица Колумбии Богота, долгая и мучительная поездка в такси с крикливым водителем, который, похоже, никогда не мылся и ездит по им самим установленным правилам, снова небольшой дорогой отель на окраине, вожделенная крышечка от мыльницы с прохладной водой и ароматной пеной. Фриц Диц заказывает ужин по телефону. Он любит эту чудовищную здешнюю смесь из риса, рыбы, креветок, овощей и жгучего перца. И обязательно стаканчик текилы с ободком соли и ломтиком лимона.

На этот раз немец не спрашивает, зачем Петя за ним снова увязался. Скорее всего решил, что мальчишка тоже решил поиграть в шпионов. Кстати, наверное, не совсем честно было наговорить ему гадостей перед самым отлетом – все равно что плюнуть в окно отъезжающего поезда – ответа не будет. Ерунда какая-то, хоть извиняйся.

– Вы еще не закончили, юноша? – немец стучит в дверь. – Честно говоря, я тоже не прочь ополоснуться с дороги.

Воспитанный… Другой бы и глазом не моргнул, полез бы прямо здесь под душ вместе со своими взрослыми причиндалами.

– Сейчас! – Петя ополоснулся под струйной, текущей из крана в раковину, вытерся и оделся. – Я готов!

– Поближе к кондиционеру?

– Да, пожалуйста. К вам опять придет этот мухомор?

Петя имел ввиду связного латиноамериканца в огромном, похожем на гриб сомбреро.

– Придет, придет, – немец рассмеялся. – Но только на одну минуту. Вот здесь вам будет удобно?

Петя разлегся на махровом полотенце, ощущая приятную свежесть во всем теле. За окном быстро темнело, стрекотали кузнечики, от порывов знойного ветра за окном шелестела лиственница. Петя блаженно прикрыл глаза и задремал.

Но вот какая-то смутная тревога овладела всем его существом. Неприятно завывающий звук врезался в мозг и кто-то сказал:

– Не видно его здесь, убег.

– Да не, не убег, вон он спит!

Голоса были грубые и хриплые.

– Вяжи его, пока спит!

Петя с трудом приподнял веки и увидел двух мужиков с взлохмаченными бородами, закрывавшими все лицо, кроме горящих сумасшедшими огоньками глаз, в растрепанных лаптях, полушубках, красных шароварах и облезлых кожаных ушанках. Один из них заунывно играл на двуручной пиле, у другого за кушак был засунут топор.

– Что, что такое, – залепетал Петя.

– А вот щас узнаешь, чаво, – прохрипел мужик с топором и внезапно ударил Петю кулаком в лицо. – Немцам продался, гаденыш!

Еще пронзительнее затянула пила, и мужик с прутиком-смычком нехорошо улыбнулся:

– Это она тебе похоронную играет. Сейчас тебя на части распилим, на куски изрубим, суп сварим и съедим. Чтобы знал, как родину любить.

Петя похолодел от страха и задергался, пытаясь избавиться от веревок.

– Потанцуй, потанцуй, малец перед смертью.

Спокойно, без паники. Запаниковать – обречь себя на верную гибель. Что бы стал делать Фриц Диц на его месте? Ага, вот уже удалось вытащить из кармана перочинный ножик. Теперь надо его раскрыть, разрезать веревки, сделать подсечку тому, что ближе. Пока он летит с полки, боднуть головой в живот того, что с пилой. А еще лучше – мгновенно откатиться в сторону и дернуть за край полотенца, ведь тот, с пилой, на нем стоит, и тогда он тоже полетит с полки.

– Все, хорош травить, кончать его надо, – сказал мужик с топором, и второй перестал играть.

А Петя уже разрезал веревку. Теперь надо резко махнуть ногой.

– Вот здесь будем пилить, под ребрами в самый раз.

Мужики взялись с двух сторон за пилу и изготовились.

Петя напрягся и попытался сделать подсечку тому, что стоял с краю. Ну!.. ну!.. Нога не слушается. Только слабо дергается, хотя ее уже совсем не держат веревки.

Теперь он начал кое о чем догадываться. «Так ведь это я сплю, наверное, – подумал он. – Это бывает, когда спишь, и знаешь, что спишь, и даже можешь немножко приоткрыть глаза…»

Он попытался открыть глаза, но веки оказались тяжелее.

Мужики со зверскими лицами задергались туда-сюда, и уши с тесемками на их шапках тоже задергались.

«Ой-ой-ой! – сказал себе Петя. – Так можно от одного страха умереть.»

Он собрал всю свою волю в кулак и закричал.

Коротко выкрикнув, он проснулся.

Все было тихо, Фриц еще полоскался в ванной, но в комнате сидел негр.

Это был очень респектабельный негр: в костюме, белой рубашке с галстуком, с сигарой в зубах и с компьютером на коленях. Рядом стоял тот самый «мухомор» – связной пуэрториканец в крикливом сомбреро. Еще двое с автоматами стояли на балконе. Со своей полки Петя видел их за щелками жалюзи.

Фриц Диц, насвистывая бодрую мелодию, показался из ванной комнаты. На нем было только повязанное на бедрах полотенце и цепочка с медальоном на шее. Он шагнул с аккуратно сложенной смене платья, но заметил гостей и остановился. Пете показалось, что Диц все увидел в первое мгновение, едва только приоткрыв дверь, но не подал виду.

– Извините, господин Диц, – заговорил весь мокрый от волнения пуэрториканец. – Извините, что не предупредил вас, но мистер Конго…

– Все в порядке, – перебил его негр. – Все в порядке, Санчес. Просто стой здесь в сторонке и молчи.

Санчес шагнул в тень, пряча за спиной руку.

– Садитесь вот на этот стул, мистер Диц. Мистер, господин, сеньор, товарищ… Я уж и не знаю, как следует к вам правильно обращаться. Одеваться не нужно. Чем меньше на вас одежды, тем лучше.

– Вынужден признаться, мистер Конго, что вы не в моем вкусе.

– Ох мистер Диц, мистер Диц, – негр покачал головой, – вы даже не представляете, насколько вам теперь не до шуток.

Он потянул за шнурок жалюзи, и двое с автоматами, стоящие на балконе, обнаружили свое присутствие. Однако Диц даже не взглянул в их сторону.

– Как видите, мистер Диц, я тоже понимаю юмор и тоже начну шутить, если вы сделаете хоть одно подозрительное движение. У нас, видите ли, появились очень, очень неприятные подозрения на ваш счет. Возьмите это.

Конго бросил Дицу кожаный футляр, проводок от которого тянулся к компьютеру.

– Я думаю, вам не следует объяснять, как пользоваться этим детектором. Если все обойдется, то я, от имени американского правительства, принесу вам извинения за эту досадную формальность.

Несколько секунд Фриц Диц оценивал ситуацию. Затем раскрыл футляр и стал приклеивать миниатюрные датчики на свое тело.

– Вы готовы? – «ВЫ ГОТОВЫ?» – появился вопрос на экране компьютера.

– Да. – «ДА» – на синем фоне ответ высветился белыми буквами.

– Ваше имя и возраст.

– Фриц Диц, тридцать семь лет.

– Вы говорите по-китайски?

– Очень плохо.

– Вам нравятся высокие блондинки?

– Не больше, чем женщины любой другой масти.

– Вы работаете на русских?

– Нет.

– Вы работаете на одну из арабских стран?

– Нет.

– Вы работаете только на немецкую и американскую разведки?

– Да.

Пока все чисто: буквы на экране белее снега.

Но вот, спустя пятнадцать минут допроса, что-то слегка смутило Фрица:

– Вы прибыли сюда один?

– Да.

Буквы приобрели буровато-сероватый оттенок. Такой же оттенок проявился на физиономии Конго.

– Уточните: вас кто-либо страхует во время сегодняшней встречи со связным?

– Нет.

– Это случайное знакомство?

– Да.

– Мужчина, женщина?

Фриц понял, что Конго вцепился в неточность мертвой хваткой и рано или поздно дожмет его; не зря он числился самым въедливым и дотошным аналитиком в отделе внутренних расследований ЦРУ. К тому же, за ходом допроса в Вашингтоне сейчас следили еще десятка два сотрудников, не говоря уже о начальстве. До сих пор выражение «немецкая разведка» проходило, хотя американцы имели ввиду Бундесвер, а сам Диц – заодно и разведку Пятого Рейха. Теперь его будут колоть до конца по более сложной, перекрестной программе. Возможно также, что это тот случай, когда допрашивают только до первой неточности. Необходимо было на что-то решаться.

На экране высветилась команда из Центра: ЛИКВИДАЦИЯ.

Конго смотрел на слово в замешательстве; он был теоретик, и такие переделки были не в его стиле. Стоявший поблизости «Мухомор»-Санчес понял его состояние и взял инициативу в свои руки: он дал знак стоящим на балконе, и оттуда послышался мягкий клокот взводящихся курков.

Одновременно за спиной Фрица распахнулась дверца гардеробной, и оттуда вышел толстяк латиноамериканец. Он взмахнул обеими руками, набрасывая на горло приговоренного металлическую удавку.

Дальше все происходило так быстро, что впоследствии Петя вспоминал этот эпизод, а вернее, каскад трюков, в плавном, замедленном «воспроизведении».

Сначала Диц специальным устройством в медальоне перекусил удавку. Толстяк, продолжая сжимать в руках деревянные ручки, похожие на два штопора, потерял равновесие. Санчес рванулся вперед, и в воздухе просвистел мачете, но еще раньше Фриц Диц опрокинулся вместе со стулом и ногами ударил толстяка в живот. Тот отпружинил от стенки гардеробной и попал под удар мачете, который рассек ему грудную клетку.

Затем Диц откатился в сторону, махом ноги сделал подсечку Санчесу и в мгновение ока оказался в ванной комнате. Только теперь стоявшие на балконе командос ударили ему вслед из своих бесшумных автоматов. Выждав две длинные очереди, которые разнесли половину номера и отправили Санчеса на тот свет, Диц вынул из-под раковины приклеенный скотчем серебристый «Магнум», вышел и два раза выстрелил.

Автоматчиков перебросило через перила, их тела повисли на ветвях растущей под окном акации.

Мистер Конго сидел на своем месте, не шелохнувшись. Его лицо, запорошенное мелом штукатурки, казалось неживым. Диц неторопливо оделся и приблизился к нему вплотную.

– Сейчас у вас погаснет сигара, мистер Конго.

Дрожащей рукой Конго поднес окурок сигары к губам и раскурил. Толстый уголек на ее конце запылал жаром. Диц вынул сигару у него изо рта и глухо произнес:

– Хайль Гитлер. Это настоящий ответ на все вопросы. Я выхожу из игры, но не прощаюсь.

И он вдавил пылающий конец сигары негру в лицо.

Раздался крик, Петя зажмурил глаза, зажал уши и сжался в комочек. Диц взял мальчика двумя пальцами за шиворот и посадил в кейс. Затем спустился по стволу дерева на землю и под вой полицейских сирен растворился в темноте ночи.

Огромный, величиной с бульдозер, джип до самого рассвета мчал их на запад по пустынной дороге. Когда дороги кончились, машина рванула прямо через лес. Она ломала сучья, разрезала лианы, переплывала реки и болота. Она переваливалась через камни и поваленные бревна. Петя не сомневался, что машина полетит по воздуху, как только в этом возникнет необходимость.

Но вот впереди показались бурые, раскаленные солнцем громады Кордильер. Еще несколько часов они двигались пологими обходными тропами, но затем уклон сделался почти отвесным, и машина остановилась. Петя с интересом ждал, что будет дальше.

Но они не полетели: просто из корпуса вылезли четыре острые металлические лапы на шарнирах, и машина с прежней настырностью полезла вверх по круче.

А вот и небольшое плато с посадочной полосой для легкого одномоторного самолета. Пару часов езды по более или менее накатанной трассе, пеший переход, и они на месте.

7

Гитлер и Фрида. – Курт во главе олимпийской колонны. – Фриц Диц просит у фюрера сутки на размышление

Адольф очнулся от муторного послеобеденного сна и сразу взглянул на циферблат напольных часов. До начала трансляции оставалось время. Он сделал потягушечки и окончательно разлепил глаза.

Когда-то он спал не более четырех часов в сутки, но после того как его тело приобрело кукольные размеры, а организм ослаб от лошадиных доз препаратов, время сна увеличилось до шестнадцати, а иногда и до двадцати часов в сутки. Адольф где-то читал, что именно столько спит лев. Но если льва признают царем зверей, то не должны ли его признать царем людей?..

Тяжелые шаги прервали его величавые размышления. В спальные покои вошла Фрида, женщина пожилого возраста с фигурой чудовища Франкенштейна. Ее называли старшей горничной, однако в действительности она была самой настоящей нянькой ослабшего фюрера. Она меняла ему белье, купала его, одевала, следила за соблюдением режима. Забот хватало, потому что Адольф испортил себе пищеварение и справлял нужду часто и самопроизвольно.

Фрида подняла край одеяла и принюхалась. Гитлер привычно напрягся в детском испуге. Но вот хранившее обычно скорбное выражение лицо няньки разгладилось в улыбке:

– А у нас сегодня чистенько, – басом пропела Фрида и погладила фюрера по головке. – Какой умненький, чистоплотный мальчик. Скажу повару, чтобы и впредь давал тебе на обед распаренную брюкву с чесночным соусом и отвар из чернослива.

– Нет, нет, Фрида, – возразил Гитлер, довольный, впрочем, ее похвалой. (Гораздо чаще он слышал от нее гневный окрик «Опять обгадился, маленький уродец!») – Не надо чесночного соуса, меня от него пучит.

– Это ничего, пускай пучит; я помассирую пупсику животик, и все газы выйдут наружу. Вот так, вот так…

Адольфу было приятно, что кто-то имеет власть над ним, нянчится с ним как с маленьким ребенком, иногда хвалит, а иногда может отшлепать. В такие минуты его неуравновешенная психика возвращала его в далекое прошлое, когда было уютно и интересно, а каждый день тянулся словно год. Теперь же фальшивые голоса окружавших его льстецов казались слишком приторными, а жизнь слишком короткой и нелепой.

Он скушал свой полдник, состоявший из листа свежесрезанного, поблескивающего капельками воды салата, проглотил бессчетное количество таблеток разных форм и расцветок, получил от Фриды хорошую очистительную клизму и наконец уселся перед телевизором в комнате отдыха.

Здесь, в Колумбии, начинало темнеть, но в Европе было еще утро. Сейчас, сейчас, уже совсем скоро, в Санкт-Петербурге начнется открытие Тридцатых летних Олимпийских игр, и его сын Курт, гордость и надежда Пятого Рейха, сделает почетный круг по стадиону, гордо держа на вытянутой руке белоснежное знамя команды «независимых». А потом, когда он возьмет все золото Олимпиады, этот новый Адам, прародитель будущей расы сверхчеловеков, во время торжественного закрытия гордо поднимет другой флаг – украшенный свастикой, и весь мир увидит этот триумф воли, и мир поймет, почувствует приближение другой, прекрасной эпохи торжества разума, расцвета искусств и физической красоты избранных.

Но как же! Как же! Все это может случится без него! Ему необходимо время, всего только тридцать один год – сна, комы, глубокой заморозки – чего угодно, только бы дотянуть до нового урожая травки молодушки.

Если мальчик-гомункулус, о котором говорил Карл, действительно существует, возможно, что есть способ уменьшения человеческого тела в тридцать или даже сорок раз, и если удастся раскрыть эту тайну, он получит сколь угодно много лет жизни, он получит абсолютное бессмертие. Ах Фриц, Фриц, что за игру ведешь ты со мной, почему ты прячешь его от меня?..

И, словно в продолжение его мысли, неподалеку раздался по-военному четкий и в то же время полный достоинства голос:

– Я здесь, экселенц. Вы звали меня, и я у ваших ног.

В дверях стоял одетый в форму оберштурмфюрера СД красавец Фриц Диц.

* * *

Гитлер не был удивлен его появлением.

– Садись, Фриц, уже скоро, – негромко произнес он, не отрывая взгляд от экрана.

Диц уселся в кожаное кресло рядом с фюрером, закинул ногу на ногу и закурил. Существовавший в колонии кодекс этикета предписывал самые различные типы и даже оттенки поведения: в рабочем кабинете фюрера, за обедом, на прогулке, в банях и т. п. Здесь, в пестрой, благоухающей цветами комнате отдыха, среди густой оранжерейной растительности, под щебетание птиц и журчание фонтанчиков, барон фон Диц мог вести себя хотя и не столь же свободно как, допустим, в банях, но гораздо более раскованно, чем на прогулке.

Оба молчали, глядя на экран: сборные команды маршировали по кругу, появляясь из-под трибун в строгом алфавитном порядке. И вот, наконец, ведущий сделал долгожданное объявление:

– Второй раз в истории Олимпийских игр парад открытия замыкает команда Независимой сборной мира. В нее входят спортсмены, по разным причинам – политическим, финансовым, религиозным или общефилософским – отказавшиеся представлять какую-либо страну мирового сообщества. Флаг «Независимых», как можно видеть, представляет из себя полотнище белого цвета без каких-либо отличительных знаков. Его несет атлет германского происхождения Курт Шикельгрубер – новичок, который, судя по результатам на тренировках, доставит немало хлопот именитым чемпионам. Форма у спортсменов произвольная, но, как мы видим, все они придерживаются светлых тонов под цвет своего флага.

Диктор продолжал говорить, но Адольф его уже не слушал.

– Курт, мой мальчик – шептал он, едва сдерживая восторженные рыдания. – Я верю в тебя, я знаю, ты сможешь…

Команда «Независимых» покинула стадион, началось гала-представление, но Гитлер все еще находился в трансе, ничего не замечая вокруг себя. Наконец Диц кашлянул, напоминая о своем присутствии.

– А, это ты, Фриц, – произнес Гитлер голосом умирающего. – Ты его видел, как он?

– Непобедим, экселенц.

– Ты так думаешь. Фриц? У него нет серьезных соперников?

– Нет ни одного, экселенц.

– И это тоже меня беспокоит, Фриц; ведь они могут убить или покалечить моего мальчика. Завистники – они повсюду, они следят за ним, они подглядывают в каждую щелку, они прячутся у него под кроватью!..

У Гитлера началась истерика. Вошла Фрида и сделала ему укол. Взгляд фюрера сделался осмысленным, он заговорил уверенно:

– Но почему вы здесь, барон, когда я поручил вам охрану моего мальчика?

– Вы приказали мне вернуться, экселенц.

– Я? приказал?.. Да, я приказал. Этот болван, старший надзиратель, он сказал, что у вас есть существо, мальчик-гомункулус, которого вы прячете от меня.

– Вы оставили Курта без присмотра только для того, чтобы спросить меня об этом?

– Не надо говорить так со мной, Фриц. Ты не представляешь, насколько сейчас для меня это важно. Скажи мне правду: этот крошечный мальчик, он действительно существует?

Фриц Диц молчал. Он и в эту минуту все еще не знал, что ответит фюреру.

– Барон фон Диц, – заговорил Гитлер с некоторой торжественностью. – Я любил вашего отца; ваш дед и ваш прадед прошли со мной плечом к плечу сквозь победы и поражения. Я часто говорил, что люблю вас как родного сына и я теперь подтверждаю, что если даже обстоятельства будут против вас, я всегда вынесу приговор в вашу пользу. Так будьте и вы добры ко мне, будьте мне хотя бы другом, если не хотите быть сыном.

Адольф был выдающимся оратором и умел очаровывать слушателей. Диц опустился на колени, склонил голову и произнес:

– Казните меня без промедления, экселенц, или дайте одни сутки.

– Хорошо, Фриц, у тебя есть эти сутки. Тебе необходимо уехать?

– Нет, сир, я остаюсь здесь.

Гитлер молча кивнул. Диц вытянулся, отдал честь и вышел.

8

Шульц и призраки. – История великого Мумрика. – Восьмое испытание

Тем временем в колонии происходили события, которые волновали ее жителей ничуть не меньше, чем успехи Курта на Олимпийских площадках. Началось с того, что из пыточного подвала сбежал русский, оставленный на попечение экзекутора Шульца, человека угрюмого, необщительного и нетрезвого. Сам Шульц был найден в подвале только через сутки, поскольку его крики и стенания принимали за крики и стенания пленника.

Его нашли на полу, стоящим на коленях и пристегнутым запястьями рук к пыточному креслу. Вся его задняя плоть, словно спина дикобраза, была истыкана инструментами. Он сам ничего не мог объяснить, и только лепетал что-то о сатане, который, как видно, наказал его за неумеренное потребление кровяной колбасы.

Доктор вынул из исстрадавшихся чресл иглы, скальпели, ножнички, зажимы и все остальное, а затем смазал раны йодом. Двое дюжих охранников довели его до каморки и уложили на лежанку вниз животом.

Едва только все вышли, Шульц выдвинул из-под лежанки свой заветный продуктовый сундучок, выпил прямо из горлышка полбутылки шнапса, затем, давясь от жадности, с хрипом проглотил кольцо колбасы и краюху хлеба. Запил оставшейся полбутылкой шнапса.

Колбасу он делал сам во время охотничьих вылазок на природу, где в изобилии водились дикие свиньи: сам нарезал мясо и сало, сам набивал кишки и коптил на костре. Из натекшей крови и ливера он делал свое любимейшее лакомство – кровяную колбасу.

Шнапс перегоняли из картошки на местной винокурне, и злоупотреблял им один единственный человек в колонии. Но с этим мирились, потому что работа у Шульца была вредная, а заменить его было некем.

Когда существование в колонии привидения стало делом очевидным, многие решили, что это бродит дух замученного в подвале русского. Было, однако, непонятно, куда в таком случае подевался труп или даже два трупа, поскольку бесстрастные приборы слежения фиксировали на разных уровнях не одного, а уже двух призраков. Повар утверждал, что оставляет для них порции, и эти порции еженощно исчезали. А в пояснительной бумажке, оставленной поваром для привидений, появилось написанное с ошибкой слово «danke!».

Разглядеть призраков хорошенько еще никому не удавалось; видеосъемки показывали смазанные прозрачные очертания, заметные только при сильном боковом освещении. Уборщица утверждала, что духи переговариваются между собой по-русски, мужскими и женскими голосами, хотя сама она русского не знала и даже никогда не слышала.

Кто-то пустил ужасную сплетню насчет того, что сам Шульц, тайные кулинарные наклонности которого ни для кого не являлись секретом, сожрал пленника, предварительно наделав из него колбасы. Но хотя репутация Шульца была такова, что в колонии им пугали не только детей, но и взрослых, эту версию отвергали, полагая, что, скорее всего, экзекутор по недосмотру упустил пленного и теперь сам устраивает спектакли с привидениями, чтобы избежать расплаты.

В субботу к Шульцу направили делегацию, чтобы допросить его по-настоящему, однако в отсутствие Карла представители народа оказались в этом деле абсолютно беспомощны. Когда экзекутора разбудили, он исхитрился приложиться к бутылочке, да так крепко, что допрос сделался невозможным. Шульц понес что-то такое про сатану, которая, будучи невидимкой, терзает его как изнутри, так и снаружи, и теперь уж непременно заставит его исторгнуть из себя всех кабанчиков, которых он за свою жизнь подстрелил и из которых наделал колбасок. В подтверждение слов он начал блевать, после чего народные представители в составе дежурного офицера, доктора и священника поспешили за дверь. Впервые колонисты добрым словом помянули своего «великого инквизитора» Карла, до отъезда которого ни одна бесовская тварь не смела поднять голову из своей преисподней. Даже месса, отслуженная в тот же день Великому Мумрику ничего не изменила.

* * *

Фриц Диц покинул Гитлера в глубокой задумчивости. Еще во время разговора с Карлом в Петербурге он дал себе слово никому не отдавать мальчика помимо его воли. Мальчик ему доверился, и теперь Диц был за него в ответе.

В создавшемся тупике была одна лазейка: Петя Огоньков мог по собственной воле предстать перед фюрером и поговорить с ним. И для осуществления этого замысла Диц решил показать Пете Великого Мумрика.

История Мумрика вкратце такова.

Когда колонисты еще только начинали осваивать пещеры, в одном из просторных гротов они нашли гигантскую статую бога солнца, изготовленную в древности из золота и алмазов. Через щели в грот проникали солнечные лучи, превращая статую в живое, меняющееся в течение дня божество, величественное и прекрасное. Золото сияло, алмазы искрились, ветерок словно играл на органе. Эффект произвел столь сильное впечатление на блуждавших в темноте колонистов, что они в едином порыве упали на колени и провозгласили статую своим новым богом. Тот, другой, отправивший их в изгнание, остался снаружи, вместе с библиями и нательными крестиками.

Выбитые на постаменте витиеватые знаки при определенном освещении казались схожими с буквами латиницы и с определенной натяжкой могли читаться как «MUMRIK». Теперь они знали имя своего нового бога и начали ему истово молиться.

Священники спешно переучивались на Мумрика, а после явления во плоти Гитлера, всякая молитва начиналась словами: «О Великий Мумрик и Адольф Гитлер пророк его» Новой библией служил цитатник фюрера «Моя вера», в котором он возвел в святые Еву Браун, и карманный экземпляр которого имел при себе каждый колонист.

Вот несколько взятых наугад страниц из этого труда.

Без подлинной любви к Великому Мумрику и фюреру нет подлинной любви к Рейху.

Лучшее, величайшее наслаждение, самая высокая радость жизни – уверенность в том, что фюрер и Мумрик думают о тебе.

Любовь к Рейху заключается прежде всего в глубоком, страстном и упоительном желании принести на алтарь свою жизнь во славу Великого Мумрика и фюрера.

Маленький ростом может быть величайшим из исполинов.

Не укоряй фюрера за его мнимый промах, ибо ты не ведаешь всего замысла.

Легко строить новое, но как трудно разрушить старое!

Слава бежит от тех, кто не добивается ее любыми средствами.

Великий Мумрик, фюрер и св. Ева – мерило всех вещей и понятий.

Все обстоятельства возникают по воле Великого Мумрика, фюрера и св. Евы.

Уверенность в себе дает право не признавать за собой ошибок.

Поменьше интеллектуальных рассуждений, побольше дела!

Беречь время – все равно, что собирать в корзину солнечные зайчики.

Для того, кто умеет ждать, приходит и старость, и болезни и мучительная смерть.

Гордость никогда не бывает препятствием к истинному величию.

Жизнь вне служения Рейху не имеет оправдания.

Истинное мужество обнаруживается в минуты сытости и довольства.

Расовый вопрос – локомотив истории.

Счастье достигается послушанием.

Свободен лишь тот народ, который сумел подчинить себе другие народы.

Честность в вопросах политики – показатель слабости.

Власть, кружащая неразвитые головы, дает в перспективе интереснейшие результаты.

Незнание законов дает уверенную власть над подданными.

Любое мнение можно заткнуть с помощью пушек.

Мысли тоже должны облагаться пошлиной.

Сила путешествует без виз.

Свобода, словно сорняк, разрастается быстро, стоит лишь ослабить дисциплину.

Работа освобождает дух и дисциплинирует тело.

Насколько будет светлее, когда мы развесим на фонарях всех умников!

Только тот, кто готов умереть за фюрера, знает, что такое истинное счастье.

Хочешь быть любимым своим народом – скрывай свои мысли.

Истина – кривое зеркало лицемеров.

Обнаружив зло, попытайся взять его в союзники.

Выиграть, не нарушая правил, можно лишь полагаясь на слепой случай.

Принципы морали – гири на ногах великого человека.

Бдительный сын Рейха следит даже за своей тенью.

Приведи приговор в исполнение прежде, чем нашлось оправдание.

Совесть – предрассудок; послушание – золото.

Люди, ни чем не запятнанные, подозрительнее всех прочих.

Моя чаша невелика, поэтому я пью из чужой чаши.

Национальная идея есть внутренний огонь всякого таланта.

Прекрасная, нечеловеческая музыка Рихарда Вагнера и Мерилин Менсона окрыляет нас для свершений.

Блаженство тела состоит в здоровье, блаженство духа – в любви к Мумрику и фюреру.

А все-таки она плоская.

Благородство всегда отличается бесплодностью и бессилием.

Бери наскоком.

То, чего мы не знаем, весьма ограничено.

Чтение для ума – все равно что слабительное для желудка.

Называй всех дураками – и ты будешь казаться умнее.

Умного человека сопровождает значительная мина.

Один физкультурник полезнее тысячи ученых мудрецов.

Из двух дерущихся виновен тот, кто слабее.

Думай не о том, что может дать фюрер тебе, а о том, что ТЫ можешь сделать для фюрера.

В мгновении любви к фюреру, Великому Мумрику и св. Еве – целая жизнь.

Нынешний служитель культа патер Крюгер, человек хорошо образованный, проявил фантазию и усовершенствовал переданное в его ведение хозяйство. В гроте появилась мощная лазерная подсветка, музыка с обилием глухих частот, а также особые ароматные курения, под действием которых верующие впадали в религиозно-наркотический транс.

В тот же день Диц принес Петю на вечернюю службу. Они пристроились в темном углу, за колонной, и Петя мог все видеть и слышать, стоя на каменном уступе рядом с огромной головой Дица. Он еще не знал, что это за помещение и зачем они здесь. Пока еще было тихо, только слышался многоголосый ропот толпы прихожан.

Наконец патер Крюгер произнес в микрофон что-то торжественное, грянула музыка, ослепительно вспыхнули и забегали лучи.

Статуя Великого Мумрика произвела на Петю огромное впечатление. За полвека ухода ее заметно подновили, и теперь она вся сплошь сверкала миллионами крошечных ограненных алмазов. Величиной она была никак не меньше, чем статуя рабочего и колхозницы.

– Возможно, он будет говорить с вами, – прошептал Диц, слегка повернув голову. – Отвечайте ему, это большая честь.

Ароматный дым вокруг сгущался. Петя сделал несколько жадных вдохов и подумал, какая это огромная честь и великое счастье, что Мумрик здесь, рядом с ним, и даже, может быть, заговорит с ним…

И это случилось.

– Тебя зовут Питер, мой мальчик? – зазвучал в голове мощный, величественный и в то же время ласковый голос Мумрика.

Слезы радости брызнули у Пети из глаз.

– Да! Да! – воскликнул он. – Это я, о Великий Мумрик! И я так счастлив!

– По своей ли воле ты оказалось здесь, мое возлюбленное чадо? Не принуждал ли кто-нибудь тебя силой?

– Нет! Нет! Я здесь по своей воле, о Великий Мумрик! – в восторженном исступлении Петя упал на колени. – Еще никогда в жизни я не был так счастлив!

– Готов ли ты, возлюбленное мое чадо, служить мне с этой минуты, отрекшись от всех других, неправильных святынь? Служить мне и наместнику моему среди людей – Адольфу Гитлеру?