Текст книги "Поляне (Роман-легенда)"

Автор книги: Борис Хотимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

12. Кий приходит к Белому Волхву

Он пришел к Белому Волхву, суровый князь полянский. Пришел, как приходил, бывало, в юные свои лета, которых – не воротишь… Пришел, как и в те прежние времена, один, без провожатых, – поделиться заботами и думами, услышать слово мудрое и вещее.

Они беседовали в пещере кудесника, освежая распаленное нутро соком кисловатых лесных ягод. Кий, отстегнув меч, скинув синий с белым подбоем плащ и отороченную соболем синюю с белым пером шапку, восседал на колоде, покрытой свалявшейся овечьей шкурой. Белый Волхв сидел рядом, на другой такой же колоде. Он только что кончил гадать, глядел на догорающий огонь, задумчиво трогал струны гуслей, молчал пока. Молчал и князь, ждал терпеливо. Из полумрака глядел на них черными дырами глазниц небывало великий череп с рогами вместо зубов.

Наконец старик заговорил, поначалу будто с самим собой:

– Много огня… зело много огня… И недоброго цвета огонь – много крови. Зело много крови… А к чему столько? Надо ли?.. Боги дали нам огонь – для добра, для тепла и жизни. Боги дали нам кровь – тоже для добра, для тепла и жизни. Но то, что дадено для добра, может служить и злу. То, что дадено для жизни, может служить и смерти…

– А бывает ли добро без зла? – решился спросить Кий. – Бывает ли жизнь без смерти?

– Сам ведаешь, княже, – ответил Белый Волхв и теперь не сам с собою говорил, а обращался прямо к Кию. – На все воля богов.

– Ну ежели на все воля богов, то к чему тогда воля людей? К чему тогда моя, княжья, воля? Ведь ежели от моей, княжьей, воли ничто не переменится, тогда к чему мне дружины в поход водить? Боги сами поведут, коли на все их воля. К чему мне тогда стремиться недруга одолеть в сече? Боги сами определят, кому победить, а кому пасть. Что же мне тогда остается? Сидеть в бездействии да мед потягивать, ожидаючи, как сами боги всем распорядятся? Не разумею!

– Богов надобно чтить.

– Я ли не чту их, богов наших! – воскликнул князь. – Я ли не обращаю к ним денно и нощно взоры и думы свои! Я ли не приношу им щедрые жертвы! Сам ведаешь. Для чего же укоряешь? Га?

– Не укоряю, княже, нет. Не укор – иное…

– Что же? Не разумею. Растолкуй, будь так ласков.

– Внимай же. То, что скажу тебе, не мною решено и не мною заведено. Так оно есть само по себе, единожды и навсегда решенное и заведенное богами. Я же скажу тебе то, что о том ведаю. Скажу так, как сам о том мыслю. – Старик прихлебнул ягодного соку и продолжал: – Вот ты толкуешь о своих заботах княжьих. Вот собрался ты в поход и ведешь свою дружину. Твоя забота – повести ее так, чтобы поход удался. И – слушаясь твоей воли – каждый кмет идет за тобою так, а не иначе, не как попало, и потому походы твои удачны. Согласен?

– Так.

– Внимай же далее. Вот идет за тобою кмет, а его комар донимает. Кмет отгонит комара либо прихлопнет, только и всего. Ни на походе, ни на исходе сечи то никак не скажется, волю твою княжью кмет исполнит. Ну а с комаром – отогнать его кмету или прихлопнуть – то твоя ли княжья забота? Надобна тебе такая забота? Надобно тебе в таком деле свою княжью волю высказывать? Или то забота кмета, и в таком деле он без твоей княжьей воли обойдется, сам, своею волею решит, прихлопнуть ему комара или отогнать? И ты не посягнешь на такую волю своего кмета. Вот так и воля богов – на твои княжьи заботы и на твою княжью волю не посягает. Разумеешь?

Кий внимал, сдвинув крылья-брови, стремился уразуметь.

– Еще скажу, княже, чтобы легче было уразуметь тебе. Твоя забота, чтобы конь твой сытым был. Твоя воля – погнать ли его на недруга, опутать ли и отпустить на лужок пастись. Но вот опутал ты его и пустил пастись. Твоя ли забота, чтобы траву зеленую щипнуть да зубами перемолоть? Нет, не твоя это забота, и ни к чему здесь твоя воля. То забота самого коня, на то его воля, как губами траву щипнуть, как зубом о зуб потереть. А ежели конь переложит ту заботу на тебя? Что тогда? Как траву щипнешь, рукой или губами?

Кий засмеялся.

– Смеешься? Стало быть, разумеешь. Так будь же послушен воле богов, но не перекладывай на них своих забот. На твои заботы, на твою княжью волю никто не посягает. Твои заботы при тебе и твоя воля при тебе. Только заботы твои и воля твоя должны быть в согласии с волею богов. Уразумел, княже?

– Уразумел. Пускай конь мой сам, как знает, траву щиплет и зубами перемалывает, ежели я его пастись пустил. А не пущу пастись, погоню его на недруга – тут уж никакой травы. И кмет мой пускай комара того хоть хлопает, хоть слопает, то его забота. Только при том за мной пускай идет, куда поведу. Но ежели вместо того, чтобы на недруга секирой ударить, на комара секирою махать начнет, – такого кмета мне ненадобно!

– На комара секирою… – повторил задумчиво Белый Волхв. – А не получается ли так, княже, что поход на соседей заболотных, тобою затеянный, вроде как на комара секирою?

– Комар сей – кровожаждущий зело! И не секирою его – ладошкой. Невеликим ведь числом бить их будем. Только побьем непременно. Так побьем, чтобы впредь неповадно было!

– Что неповадно, княже? – Волхв покачал белой головой, не соглашаясь. – Дев умыкать? Так и древляне умыкают. Почто древлян не побьешь? Тут уж не комар – коршун!

– Отчего же, бил их не раз. И еще бить буду. А чтобы коршуна стрелой верней достать, надобно сперва комара прихлопнуть, в око лезущего. Нет уж, комару этому заболотному не будет от меня пощады! Мыта не платят, добром под мой стяг идти не желают. Росичи пошли, а эти… Или лучше росичей? Не сравнить – здесь комар, а там орел. Гонцов моих бесчестят, а мне – утереться? Деву нашу, Милану, сперва умыкнули, а после сожгли в муках великих. Сам ведаешь.

– Ведаю. Но то их обычай – вдову на тризне богам отдать. И Милана сама вызвалась, могла бы по сей день живой оставаться. А мы разве не приносим жертвы богам? Не сжигали мы мужей и жен на капище, не топили младенцев в Днепре?

– Своих! – возразил тотчас Кий. – Своих, полянских. То – наше дело. И давно такое было, при отце еще. При мне только Желана и род его пожгли, отдали богам на суд – за провинность великую. А Милана чем провинилась? И не ихняя она была, наша…

– Ну как сказать. Была наша – стала не наша. Что ж, умыкнули, верно. А как же мы допустили, чтобы наших дев умыкали? Где были наши кметы в тот час? Где был Хорив, когда Милану умыкнули? Сам ведаешь где. Сам ведь увел силу полянскую в земли ромейские.

– Так надо было!

– Надо было… А там, на Истре, не умыкали поляне дев славинских? Умыкали!

– Там им было скучно без дев, – Кий беспечно пожал плечами. – Или мне своих же кметов обижать? А за что? За то, что пошли за мной, куда повел, за то, что выполняли волю княжью? Ежели я коню пастись не дал, и конь понес меня послушно стрелам навстречу, а после щипнул травки с чужого поля, – стегать ли мне его за то? Милана же – дело иное. Ус ведал, не мог не ведать, что она женой брата моего Хорива стать должна. То не одному только Хориву обида, но всему роду нашему. То и мне, князю, обида. Стерпеть? А ведь я долго терпел этого Уса у себя под боком. Сам себе дивлюсь, до чего долго терпел!

– Терпел… Далеко был, вот и терпел. А не тронул бы Ус Милану, не обидел бы Хорива и весь род твой, то еще бы терпел. Верно?

– Нет, не верно! – Кий мотнул головой, как бодливый бычок. – Я терпеливый – до часу. А когда час придет – иссякнет мое терпение, тогда уж ничто меня не удержит. Тогда об одном молю я богов: не связывайте моего недруга, но не вяжите меня! И ты меня не вяжи, не удерживай!

– Я не удерживаю, – Белый Волхв вздохнул невесело. – Где уж мне… Не я к тебе пришел, ты ко мне пришел. И я рад приходу твоему, всегда рад тебе и братьям твоим. Ты желал узнать волю богов, просил погадать. Я погадал и сказал, как сам разумею. Я не вяжу тебя и не удерживаю, нет… К чему?.. Я вон и Хорива не удержал, когда убил он Уса. Убил и тем самым ответил на обиду. Для чего же еще отвечать, коли и так отвечено? И кто ведает, не убил бы Хорив Уса – может, по сей день была бы жива Милана, и мы бы как-нибудь выручили ее…

– Как?

– Выкупили или обратно умыкнули, мало ли способов…

– Еще гонцов посылать? За новым бесчестьем? Нет уж, сыт по горло тем дерьмом, которое в подкинутых шапках было! А за то дерьмо они мне кровью своей заплатят…

– Много крови на пути твоем, княже.

– Крови не страшусь!

– А кто тебя стращает? Не о том я. Немало невинной крови прольешь ты, ежели пойдешь на соседей заболотных. То и узрел я нынче, когда гадал тебе. А для чего? Вот где моя забота, княже, вот где…

– То моя забота! – перебил распаленный Кий, впервые посмел перебить Белого Волхва. – То моя княжья забота, чтобы никто окрест племени моему и земле моей никакой обиды не чинил. То моя забота – обидчиков покарать, дабы впредь неповадно было. То моя забота – ходить мне в поход или не ходить и в какие земли.

– Но с этою своею заботой ты не к Воиславу – ко мне пришел, – напомнил волхв.

Кий растерялся и умолк. Верно, никуда не денешься: со своею княжьей заботой он сам, по своей же доброй воле, явился к Белому Волхву. Как, бывало, являлся и прежде, когда сомнения одолевали. А какие сомнения привели его на сей раз в пещеру кудесника? В чем сомневался князь? Идти ли на заболотных? Вроде не сомневался: идти, ежели не самому, то, по крайней мере, братьев послать. Будет ли поход удачным? То желал бы знать, оттого и просил волхва погадать ему. Но что же показало гаданье? Удачу или неудачу? Не поймешь… Да что там гадать! Неужто сил не хватит ту занозу выдернуть, соседей заболотных прихлопнуть? И впрямь – комар против дружин полянских. Чего же тут медлить, на когда откладывать? Кий по опыту ведал: ничего нельзя откладывать на другой раз, ибо в другой раз непременно что-нибудь да помешает, а всех помех не предусмотришь. Нет, медлить – негоже! Так что же тогда мучит душу князя? Ведь мучит, чего уж от себя таиться… Но – что? Сам не поймет. Вот и пришел к мудрому вещуну…

Заметив растерянность, столь не свойственную натуре князя, волхв усмехнулся незлыми светлыми глазами, положил ему на крепкое плечо свои долгие костлявые пальцы и тут же убрал.

– Что, княже? Гложет душу тоска неведомая? Вижу. И забота гложет? Разумею. А отчего сие с тобой? Оттого что душа с разумом не поладили. У разума одна забота, у души иная, а столковаться меж собою не умеют. У разума твоего забота верная – землю свою и людей ее сберечь как можно лучше. И у души твоей забота верная – не творить зла неправедного, творить добро и по правде. Как же совместить такое – и землю свою сберечь, и зла не сотворить? Не удается, тяжко. Так что же, иначе нельзя никак? Можно, княже, можно! Тяжко, непросто, но – можно.

– Как? Научи.

– Твори не по кривде, твори по правде. Каждому – по деянию его. Злодея – покарай. Храброго и верного – награди. Разумного и доброго – приласкай. Но не покарай верного и не приласкай злодея!

– То – в своей земле. А с недругом?

– Обнажив меч – грозным будь. А вложил меч в ножны – добрым будь.

– А перед тем, как обнажу меч?

– Смотря по тому, на кого поднять его желаешь. На кого и для чего.

– А на соседей заболотных? Для своей же земли полянской? Га?

– То ведь твоя княжья забота? – Светлые до белизны глаза волхва с черными колючими зрачками уставились не мигая прямо на Кия. – Твоя забота, не моя?.. А я, коли спросил уж, отвечу тебе, как ведаю и как мыслю. Лучше бы не обнажать тебе меча и не ходить на них. Хорив обнажил уже меч и покарал князя их Уса, отплатив тем самым за обиду свою и всего рода вашего.

– А мыта не платить, а гонцов моих бесчестить? Долго мне терпеть еще? Под мой стяг идти не желают – может, под стяг Горислава пойдут, когда обнажит он меч на полян? Чего мне дожидаться? Га?

– Теперь, когда Уса нету, отправь еще гонца. Не столковались с Усом – может, с братом его столкуемся.

– А ежели не столкуемся?

– Что ж… тогда посылай кметов. Только не изводи всего племени под корень…

– А надо бы!

– Нет, не бывало у нас такого, княже! Не угодно такое богам нашим. Побей кметов недруга, возьми полон и добычу, но племени всего не изводи. Пойдешь на заболотных или не пойдешь, на других ли пойдешь, одно помни: ты – ант, полянин! Не зарони злых зерен в ниву полянскую – дурная трава взойдет, забьет траву добрую. Не простят боги такого ни тебе, ни детям твоим, ни внукам. У тебя полянская душа, Кий, суровая, но не злобная. Будь же достоин души своей, пускай немалый разум твой и к ее голосу прислушивается. Соблюди свой разум и соблюди свою душу. Не допусти себя стать хуже, чем ты есть! Вот мое слово, княже. Иного не услышишь.

Кий молча поднялся, сосредоточенный, будто в себя ушедший. Пристегнул меч, накинул плащ, надел шапку. Сдержанно поклонился Белому Волхву и, все еще ни слова не говоря, направился к выходу из пещеры. Старик тоже встал, но далее с места не двигался, глядел невесело вослед уходящему князю. А тот – уже выходя – оглянулся вдруг и спросил упрямо:

– Так быть сему походу или не быть?

– На все воля богов.

– Как узнать ее?

– Я все сказал, княже. Ежели мало тебе сказанного Белым Волхвом, что ж… Погадай еще на белом коне.

Кий нахмурился более прежнего и покинул пещеру.

13. Огонь – за огонь!

Дажбог, не дойдя до вершин дальнего бора, прикрылся тучей – темно-серой, как разгневанный Днепр, и с позолоченным верхним краем, похожим на огненную Перунову стрелу. Смеркалось быстро, на Лысой горе, на Майдане у Хорива двора и капища зажгли костры и факелы.

Под надменно-суровыми – поверх голов людских – взорами богов, которым только что здесь же принесли в жертву немало скота и птицы, затевалось походное гадание. Для чего приведен был сюда востроухий и тонконогий конь, весь – как борода Белого Волхва, только на конце морды темно, а глаз и вовсе черный, с одного краю – кровью налитой, дикий. В свете костров и факелов конь казался огненным. Он не знавал ни седла, ни упряжи, служил исключительно для гадания, пасли его волхвы, а теперь держали под уздцы два неслабых отрока. Конь буянил, норовил встать свечкой, отроки то и дело приседали, удерживая его, упирались плечами в неспокойную грудь животного.

Бывалые гридни, отмерив положенное число шагов, воткнули в землю два копья – наклонно и накрест. И еще два так же, и еще, всего три пары. Проверили, крепко ли держатся.

Волхвы сверкнули неистовыми очами в ту сторону, где находились князь с братьями, бояре, тысяцкие и воеводы. Кий, перехватив их взгляд, слегка кивнул в ответ и вскинул руку – подал знак.

Волхвы заиграли – кто на гуслях, кто на бубнах. Отроки напряглись и повели озаренного огнями коня к вонзенным в землю перекрещенным копьям. Конь, похоже, смирился и даже обрадовался, что кончилось его томительное стояние, покорно затопал за отроками. Но на подходе к первой паре копий созоровал, хитрец. Вздыбился свечкой, едва не оторвав от земли повисших на поводьях отроков. Затем забил задом – раз за разом, быстро-быстро. Слава Перуну, ничья голова под копыта не угодила.

Майдан притих, будто не было на нем сейчас столько народу. Что такое с конем? Не худое ли предвозвещение? Тогда – не быть походу…

Но вот отроки совладали с буяном, побежали дружно вместе с ним, задравшим теперь хвост и легко перемахнувшим через первые два копья.

– Правой ногой! – облегченно зашумел Майдан. – Правой!..

Не задерживаясь более, гордо поднимая и вынося вперед над каждой парой копий правую ногу, не задев ни одного, конь благополучно прошел все, что было ему положено.

– Правой ногой! – ликовал Майдан. – Добрый знак!

– Не задел ни разу!

– Добрый знак! Быть походу!

Наутро, поранее, едва только засветлело над левобережьем, начали снаряжаться. В загоне у Почайны готовили челны. На дворах у Хорива и Щека собирались отроки, сюда же пришли и старшие дружинники, присланные князем. Опытные кметы помогали молодым бойцам снарядиться, давали всевозможные добрые советы.

К концу дня, когда Дажбог уходил за сосны в древлянскую землю и далее, челны двинулись вверх по Днепру, к Межигорью. Неторопливо и дружно, без лишнего плеска, погружались в упругую встречную волну долгие весла. Нелегко было выгребать против течения, низко осели в воде тяжело груженные челны – крепкой человечьей плоти да железа в каждом находилось немало.

На носу головного челна, запахнувшись в черный плащ, в надвинутой на сумрачные серые глаза черной хвостатой шапке, стоял Хорив, весь нетерпеливо подавшись вперед.

Тем временем Щек – в рыжем плаще и невысоком шеломе из начищенной песком огненной меди, с пучком рыжих векшиных хвостов на острой верхушке – ехал на спокойном рыжем мерине по широкой лесной тропе. Впереди шел поводырь – приземистый лесной зверолов с луком через плечо. Следом мерно топали тяжелыми сапогами сто бывалых княжьих дружинников, все в высоких шеломах с выступом над носом, в кольчугах, с долгими ровными копьями и при мечах, с размалеванными щитами. За ними далеко растянулись Щековы отроки – вооружены кто чем, яко простые вои, с ними же – несколько возов с припасами, а в замке – еще сотня дружинников. Сила! Да не вся еще…

Шли до самого рассвета. Без огня и без шума. Не привыкать… И вышли на затянутое туманом открытое место. Впереди – болото, за ним – опять лес, в том лесу – вражье становище.

Подождали отставших, собрались все в сыром березняке с осинником. Поднимется к небу, улетит туман – никто не приметит, сколько кметов затаилось за позеленевшими стволами. Поводырь взялся провести через болото, по тропке. Но Щек помнил советы старшего брата, бояр и тысяцких, решил той тропкой не ходить. Растянутся цепью – много ли сразу выйдет к становищу? Так, по мере подхода, по одному, самую великую силу перебить не тяжко.

Поджечь бы тот лес, тогда выкуренный недруг сам выскочит, сам по той тропе сюда побежит – по одному, цепочкой – под мечи и стрелы полянские. А захотят по реке уйти – там их тоже встретят, от Хорива спасенья не будет. Да, выкурить соседей заболотных – самое милое дело. А не перекинется великий огонь на свои леса, полянские? Нет, не перекинется. С одной стороны болото не пустит, с другой – речка.

Жечь лес? А как? Послать по тропе с поводырем? Выйдут в одном месте, а поджигать надо широкой полосой одновременно. Остается одно – стрелы с огнем.

Полетели стрелы с огнем на концах. Не долетели, все легли в топь, погасли. Как быть?

А туманы уже отрываются от земли, Дажбог все выше, все ярче над лесом светит. Торопиться надо.

Делать нечего, послали десятка два стрелков с поводырем – подойти по тропе поближе и оттуда достать. Но нет надежды на них у Щека. Шире, шире поджигать надо, еще Кий подсказывал, предупреждал. Как же быть? Помоги, Дажбог! Десятину добычи тебе пожертвую, помоги только!

Дажбог ли помог, стрелки ли постарались, – только вскорости здесь и там вдоль дальнего леса поднялся сивый дым в лазоревое небо.

Теперь новая забота Щеку – никого не упустить, как побегут из горящего леса злополучные соседи заболотные. Ведь побегут они цепочкой, по тропе, иначе – утопнут. И снова вспомнил науку Киеву. В голове разместил за сырыми деревцами отроков с луками, а по краям припрятал по сотне старших дружинников – два крыла, чтобы не пускать уцелевших по сторонам разбегаться, перенимать. И еще – три сотни отроков в запас, на непредвиденный случай. Старший брат похвалил бы за такую расстановку.

А дым над лесом уже сплошь стоит, полнеба затмевает, ясный лик Дажбога застит. И слышится то ли стон, то ли вой оттуда, будто сам горящий лес воет и стонет.

Наконец показались и заметались вдоль дальней опушки, не решаясь пойти в трясину, первые беглецы. Но – не люди то…

Медведица с двумя медвежатами, в другом месте – пара барсуков. Напрочь перепуганные олени наскакивали на тревожно визжавших вепрей, шарахались прочь и натыкались на семью поджавших хвосты волков. Яркие лисы и серые зайцы, шустрые куницы и хорьки, тьма хвостатых векш, едва видимых мышей и всяческого прочего мелкого зверья…

Навстречу – через болото – заспешили стрелы. Позади – огонь, впереди – топь и стрелки. Куда деваться зверю? Всюду – погибель.

Ну, веселая охота! Ну, потеха! Иные отроки, распалясь, выскакивали из своих укрытий, потрясали луками, гоготали радостно и беспечно.

– Не выскакивать! – заорал всегда такой тихий Щек и погнал своего рыжего мерина вдоль расстроившихся рядов головных сотен. – Не выскакивать! Не стрелять по зверю! Беречь стрелы! Для ворога беречь!

Не вынимая меча, он шлепнул ножнами по одному шелому, по другому, по шапкам, по простоволосым русым головам, колотил по плечам непутевых своих кметов.

– Не на охоту привел вас сюда – на дело ратное! Все – по местам своим! Без моего слова – ни стрелы! Порази вас Перун!..

Один, строптивый, не послушался, крикнул в ответ что-то дерзкое. Загорелся Щек, всегда спокойный такой, не стерпел. Выхватил меч и, себя не помня от гнева, рубанул наискосок по наглой роже… После маялся, корил себя, нигде покоя не находил. Иное дело – старший брат, тот запросто прибьет своего же за ослушание. Мается ли после? Или привык? А можно разве привыкнуть к такому? Наверно, кому как… Только в нынешней дружине Киевой подобное – не часто. В том и сила ее, что не терпит ослушников. Ох, нелегкое ты, дело ратное!..

Выл и стонал заживо горящий лес – деревья, звери, каждый – своим голосом, и все вместе. Выли и стонали обезумевшие люди в загоревшемся становище. Жены тащили чад своих – за руки, на руках, падали и все пытались прикрыть несмышленышей от вездесущего огня, собственной плотью прикрывали, визжа от нестерпимой боли. Старики, сбитые с ног мечущейся толпой, тщетно взывали о помощи.

Некоторые бросились к болоту, иные тут же оступались и уходили, вопя, в цепкую трясину, а те немногие, кто пробежал все же по заветной тропе, тут же падали под стрелами укрытых в березняке полян.

Большинство же, спасаясь от огня, бросились к воде, к своей речке. Здесь, на берегу, где еще не так давно провожали Уса, они с ужасом узрели, что их боги горят как простые деревья. И по всему берегу, повсюду – те, чьи боги оказались сильнее: железные полянские кметы, высадившиеся из бессчетных крутогрудых челнов. Иные отчаянные бросились было на высадившихся – кто с копьем, кто с мечом, кто с дубиной. Их тут же переняли две сотни старшей дружины Киевой. Так что же могут сделать отдельные храбрецы, ничего отродясь не видавшие далее леса, против бывалых бойцов, не раз ходивших в далекие земли?

Страшнее всех прочих был черноусый полянский вождь – впереди всех, в долгом черном плаще и хвостатой шапке из черной лисы. На лице, будто из дерева вытесанном – как у богов, из-под черной шапки, светились нечеловечьим гневом серые глаза, под которыми тоже было черно. И никому встречному не было пощады ни от тех глаз, ни от разящего меча…

– А земля здесь для жита добрая, – сказал пожилой полянин молодому, вытирая меч о рукав и вбрасывая его в ножны.

– Добрая земля, – подтвердил молодой, трогая ее кончиком копья. – Выжигать да вырубать не потребуется теперь.

– Не потребуется. Только покорчевать кое-где… Наш князь все предусмотрел, когда в поход посылал. С таким не пропадешь, его боги любят.