Текст книги "Поляне (Роман-легенда)"

Автор книги: Борис Хотимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

4. Киевец на Истре

Минул год. На правом берегу Истра, где невысокий песчаный обрыв прошит рядами круглых дыр и гнездящиеся в них стрижи носятся веселыми стайками туда-сюда, встала высокая круглая башня. Крепкая, каменная, с зубцами и бойницами, с вместительным подземельем для припасов, откуда вел потайной ход в княжий терем. Заберешься на самый ее верх – далеко видно левобережье, где здесь и там светлеют мазанные глиной и мелом жилища славинских поселенцев, темнеют ихние пашни, а на зеленых лугах пасутся серые овцы, червонные и пегие быки, белые гуси…

От башни – вдоль берега и в глубину от него – уходят двурядные стены из мощных бревен, с крытой галереей по всему их верху. И – угол за углом – сворачивают те стены одна навстречу другой, смыкаясь позади, в глубине берега, у ворот, закрывающихся двумя створками из обитых железом дубовых досок. За воротами – дорога к ближайшей ромейской крепости, а над воротами – четырехугольная каменная башня, пониже круглой прибрежной. Вдоль стен, по углам, деревянные сторожевые башни – гляди с них во все стороны. Гляди и, ежели понадобится, пускай стрелы.

Внутри стен – строения нового города, Киевца, поставленного полянским князем с дозволения самого Императора. К прибрежной стене примыкает изнутри княжий терем – деревянный на каменной основе, выше всех прочих окрестных строений, не считая башен под крутоскатной кровлей, увенчанной искусно вырезанной из дерева головой коня. Над входом в терем – великий деревянный щит с княжьим знаком: половина синяя, половина белая, а поверх намалеваны желтым голова коня под звездой небесной, под головой – перекрещенные меч и стрела. Такой же щит с тем же знаком, только медный, над воротами. И такой же знак на боевом щите Кия. А также – на бело-синем его стяге, шитый золотой ромейской нитью.

От терема, где в великой палате можно пировать, а в малых покоях – сам Кий с Белославой, в обе стороны отходят два невысоких крыла. В одном, которое покороче, пять родственниц Белославы. В другом, более долгом, гридни.

Вблизи княжьего терема срублены из крепких бревен жилища Хорива, Воислава, Горазда и тысяцких. Далее – жилища сотников и десять долгих приземистых куреней, в два ряда по пять, в каждом – сотня дружинников из головной тысячи, со своим сотским. Остальные тысячи – за стенами, справа и слева от надвратной башни, в шатрах, огороженных возами, рвом и валом, а на валу поставлен частокол. Внутри стен и вокруг них – немало конюшен, амбаров и прочих хозяйственных строений. А посреди города – Майдан с колодцем и капищем, как на Горах, только не столь обширный. Тут же – резанные из дерева Дажбог, Перун, Велес и другие антские боги.

Прошлой осенью, когда город еще достраивался, но ставившиеся в первый черед стены были готовы, дозорные на башнях приметили вдоль всего левобережного окоема приближающееся славинское войско. Отбились в тот раз одними стрелами – стены помогли. Хорив со своими отроками рвался было переправиться через Истр – вдогон отставшим славинам. Но Воислав предостерег: заманят подалее и перебьют, уж надежнее оставаться за своими стенами.

Зима – непривычная: более дождей, нежели снега, – прошла спокойно. Что было недостроено – завершили. Ходили по мокрому снегу на зверя, добыли немало оленьего мяса, но на Горах охота была богаче – не сравнить.

Бывалые дружинники тосковали без жен, оставленных на Днепре. Отроки, впервые ушедшие в поход, скучали без дев. Хорив вспоминал Миланку, на прочих глядеть не желал. Увидятся ли хоть когда-нибудь? Порой хотелось вскочить на своего вороного, кликнуть за собой отроков и ускакать отсюда – к ней… Но нет, он никогда не оставит князя, он поклялся Дажбогом.

Четверых родственниц Белославы отдали в жены тысяцким, пятая не годилась – стара была. Иные дружинники, не утерпев, собирались порой целыми сотнями, во главе со своими сотенными, и – не спросясь тысяцких, не спросясь князя – ходили на ближайшие правобережные селения, умыкали дев и жен. Все чаще переправлялись через Истр на челнах, привозили с левобережья славинок – с ними хоть поговорить можно было для души, речь-то сходная… Славины набегали в ответ – приходилось то и дело отбиваться, укрываясь за стенами и частоколом. Воислав гневался на тысяцких, тысяцкие – на сотских, но тем гнев и кончался. Потому что сам Кий за такие дела особо не взыскивал. Знал, что иные ропщут: хорошо, мол, князю зимовать с теплой женой под боком. Думал, как быть иначе, советовался с многомудрым Гораздом, но так ничего и не надумали.

От тоски и непривычного сидения пили более потребного. Перебрав лишку, хватались за ножи и мечи. Тогда на место драки прибывал Воислав с трезвой сотней гридней, наводил порядок. Как-то раз Кий послал было усмирять баламутов не Воислава, а Хорива с его отроками, но тот сгоряча только подлил масла в огонь… К весне запасы меда, браги и ромейских вин иссякли.

Половодье было недолгим, вода на лугах скоро сошла, но ни пахать, ни скотину заводить поляне не принимались. Кмет без семьи на земле не хозяин.

Набегали соседи, угоняли коней, истомившихся на зимних кормах и наконец-то выпущенных погулять, пощипать молодую травку. Поляне в свой черед разоряли соседские селения, вытаптывали посевы и уводили скот, забирали птицу и зерно.

Пытались ставить на ночь переметы через Истр, но славины еще до рассвета успевали снять те переметы уже с попавшейся на них рыбой. Принимались ловить снастями – тут как тут с левобережья наплывали славины в легких челнах, отнимали сети с уловом. Со стен их встречали стрелами, но славины – стрелки не хуже антских – отвечали тем же. За уху расплачивались кровью.

К тому же многие славинские стрелы были ядом намазаны – чуть руку царапнет, а дольше дня не проживешь.

Спокойного житья не было. Приходилось оставаться при городе, а окрестная земля, хотя и дарованная князю самим Императором, на деле новому хозяину не принадлежала. Так уж получилось. Не то получилось, совсем не то, на что надеялся Кий, когда – поразмыслив да посовещавшись с ближними – дал согласие ставить свой город на Истре и сидеть в нем.

Золото для дружины, обещанное Императором, прибыло лишь единожды, в самом начале. И больше не прибывало, хотя уговор был, чтобы по четыре раза в каждом году. То ли посланное золото перенимали в дороге разбойники, которых все более появлялось на дорогах изнуренной войнами империи. То ли скаредный комит священных щедрот обманывал своего Императора и не посылал обещанного. То ли… Как узнать, как проверить? Гонцы, отправляемые князем в Царьгород, не все возвращались – знать, перенимались все теми же разбойниками. А кто возвращался – докладывал, что никого из важных ромеев повидать не сумел, меньшие чиновники не допускали и заверяли, будто золото давно послано. А один ромей даже до того обнаглел, что сказал, будто антский князь нарочно так говорит, дабы получить с Императора больше золота, чем было договорено. Гонец-гридень не вытерпел такого навета, ударил ромея по лицу – до крови, сам едва ноги унес…

Что тут было делать? А славины с конца весны досаждали все чаще. Переправлялись ночами через Истр, обходили в темноте прибрежные стены, выходя к частоколу, посылали в город сотни горящих стрел – не один шатер и не одно деревянное строение занималось огнем.

Гасили водой да песком, заготовленным впрок. Всего погасить не успевали.

В одну из ночей двое славинов ухитрились непонятным способом взобраться на боковую деревянную стену меж сторожевыми башнями. Зарезали дозорного, проникли в город, подпалили княжью конюшню. Покуда сонные поляне спохватились – сгорела дотла. И коней не успели вывести… Разбуженный Кий поднял гридней и всю головную тысячу, велел тотчас оцепить стены, чтобы ни одна мышь не вышла из города, ни одна птаха не вылетела. Помогло – обоих славинов схватили. Один из них сам на копье бросился, другого же скрутили и привели в княжий терем. Здесь, рядом с Кием, были уже Хорив и Горазд. Воислав же с первым тысяцким уводил в этот час обратно в курени взбаламученную дружину.

Молодой высокий славин, босой, в одних изодранных шароварах, с темнорусой бородкой, в крови, держался спокойно и чем-то напомнил князю брата, Щека, оставленного далеко отсюда, на приднепровских Горах. Быть может, оттого и не стал ни бить схваченного, ни кричать гневно. Лишь тихо спросил:

– Кони чем провинились? Коней для чего пожгли?

– А чем провинились славины? – ответил тот. – Разве у антов взяли мы эту землю? Мой дед пришел сюда и сел здесь. Мой отец вместе с антами ходил на ромеев. Разве не делились мы с антами боевой добычей? Разве мы оставили боевых друзей, разве мы продались ромеям за золото? Не мы пришли к тебе на Днепр – ты пришел к нам на Истр, ты, князь…

– Молод еще! – прервал его Кий. – Ведаешь то, что всем ведомо. А не ведаешь того, что все мы, и анты и славины, жили прежде в здешних краях, на Истре да повыше, у Карпат. И на Днепре тоже. Из одних мы земель, и потому одна у нас у всех речь. Давно, давным-давно то было, одни только волхвы помнят и мне поведали. Прогнали тогда наших пращуров из здешних краев другие ромеи, прежние, их сила была в ту пору наибольшей. И уходили наши пращуры кто на полночь, а кто на восход ко Днепру. И там повсюду встречали своих сородичей. И надолго оставались в тех землях. И там породнились с прочими тамошними племенами – сколотами, белыми уграми, разными балтами. А после пришли к нам из полуночных морей готы, а еще позднее набежали с восхода гунны и многих погнали обратно на закат…

Нет, не на чужую землю я пришел! А ты, не ведая того, пустое мелешь!

Внимали поляне той речи своего князя и дивились: впервой слышали такое. А упористый славин снова твердил свое:

– Не мы звали тебя сюда – ромеи звали!

– А кони чем провинились? – повторил, уже сквозь зубы, Кий.

– А чем провинились наши девы и жены, которых умыкают анты? Боги накажут вас! Пока вы здесь, на Истре, умыкаете наших дев и жен, другие умыкнут ваших дев и жен, оставшихся на Днепре. Что не уходите с нашего Истра? Что не уходите к себе на Днепр, к своим женам и девам?

– Тебя ждали, – съязвил Горазд, не улыбаясь и не хмурясь.

– Еще многих дождетесь! – отбил дерзкий славин.

– Да хватит ему брехать! – потерял терпение Хорив, хватаясь за меч.

– Погоди! – остановил его Кий. – Успеется. Пускай говорит.

– Я все сказал, – заявил схваченный. – Ты сам поведал, княже, одна у нас прежде земля была и одна речь. Мы были братьями. Мы были боевыми друзьями. Теперь мы – враги. И не славины в том повинны. Так уходите все отсюда! Пока вас всех не пожгли, как тех коней…

– Хватит! – оборвал князь и, стараясь не глядеть на славина, приказал: – В Истр его!

С той ночи прошло не много времени, когда пред грозные очи князя, на сей раз среди дня, представили еще одного взятого. В славинской одежде, тоже молодого, не старше Щека и Хорива, с волосами цвета выгоревшей травы. Доложили, что взят был дозорными у ворот, что были при нем славинские лук и стрелы да нож на поясе, что все это без сопротивления отдал. Никого вроде не зарезал и ничего не пожег. Только молил, чтобы скорей отвели к самому князю. Привели к Воиславу – тот велел доставить в княжий терем.

Выслушав такое донесение, Кий внимательно поглядел на взятого.

– Ты славин?

Тот отрицательно покрутил светловолосой головой и отчего-то улыбнулся, без какой-либо насмешки, даже радостно как-то.

– Гот, что ли?

– Я ант, княже. Полянин я.

– Говоришь по-нашему чисто, – задумчиво произнес Кий. – А ежели ант, да к тому же полянин, то отчего вышивка на сорочке славинская? И оружие отчего славинское?

– Иначе не прошел бы через славинов.

– Откуда не прошел бы?

– От самых Гор, княже.

– А звать тебя как?

– Брячислав, – охотно ответил взятый и добавил, непонятно к чему: – А сокол за орлом улетел.

При последних словах Кий вскинулся, спросил с нетерпением:

– Давно мед пил?

– Только брагу, княже.

Князь молча и пристально вглядывался в лицо Брячислава, явно взволнованный непонятным для всех прочих разговором. Затем повелел:

– Развяжите его. И оставьте со мной. Надо будет – покличу.

Оставшись наедине с князем, гонец поведал все, что велел передать Щек.

Дань с зимнего полюдья невелика собрана, не хватило дружинников. Посему древляне и примкнувшие к ним радимичи отбили обратно себе становища по Днепру, Ирпеню, Тетереву и Сожу, всю сторожу полянскую поубивали. Иные дреговичи на Припяти сотворили то же, да не все: у которых дружина с Кием уходила и воротилась, те дали дань и становищ не отбивали. От древлян же вовсе покою не стало, то и дело переходят Ирпень-речку. Никакого сладу с ними нет, совсем разорили Горы. Да еще Ус, князь соседей заболотных, тоже озорует, полянских дев и жен умыкает, вовсе обнаглел. И гультяев немало в поле развелось, то и дело набегают… А на Подоле у ручья схватили ромейского монаха, прибывшего с гостями. Монах тот брехал полянам, будто князь Кий не воротится на Днепр, а Горы навсегда оставил Щеку. Поляне не желают верить такой брехне… А еще Всемила, другая жена князя, тем же летом, когда ушел он в Царьгород, народила сына. Назвали Идаром, в честь княжьего дяди…

– И велел передать Щек, – закончил гонец, – что одному ему полянской земли не удержать. Что вся надежда на тебя, княже, и на твою дружину. И так все поляне мыслят.

– Так и сказал мой брат? Что все поляне, как он, мыслят?

– Нет, княже. То я от себя дерзнул прибавить.

Кий усмехнулся. Затем нахмурился. Помолчав, спросил:

– Чего желаешь? Говори, не страшись.

– В твоей дружине остаться, княже. Я из лука любую птицу бью влет. Возьми, не прогадаешь.

– Это после поглядим. А сейчас чего желаешь? Поесть? Испить? Говори.

Тогда Брячислав смутясь промолвил:

– Зело спать хочу, княже…

Миновала неделя. Истр потемнел, всколыхнулся волной. С левобережья надвигалась по небу темно-сизая туча. А под ней, по земле, шла другая – живая, человечья. Шли славины в небывалом числе и в невиданном прежде порядке. Как и анты, у ромеев научились. Впереди пеших полков ехали на конях князья и бояре, тысяцкие и воеводы в доспехах. Порывистый преддождевой ветер надувал плащи всадников и разноцветные стяги – как паруса, вихрил конские хвосты и гривы, пригибал перья на шеломах.

Все это разглядел зорким оком Кий, поднявшись по тревоге на круглую каменную башню. С ним стояли тут же и тоже глядели за Истр десять гридней с десятским и сотским.

Глядя на приближавшуюся тучу и на приближавшихся славинов, князь приметил, что между тучей и войском здесь и там косо легли широкие полосы, еще темнее самой тучи. Значит, славины уже под дождем. Стало быть, вымокнут прежде, чем искупаются в Истре. И до завтрашнего дня не обсохнут: Дажбог собрался на покой. Может, не станут переправляться на ночь глядя? А ежели именно на ночь глядя? В темноте ведь сподручнее: стрелки со стен не разглядят. Да, в темноте вроде сподручнее… А для всех ли? Что, ежели осветить темноту? Долго ли запалить… Но придет туча, прольется на город щедрым дождичком – и не загорятся мокрые бревна, зашипят только…

И тут он увидел, что туча сворачивает, не доходит до реки и уже рвется частями. А по Истру – рябь против течения. Стрибог, стало быть, передумал, послал своих чад заворотить тучу, не пустить к реке. Что ж, пускай все на славинов прольется. А его город сухим останется. И сухие бревна да сухие шатры будут гореть, как не раз уже горели. Так что же для кого сподручнее – дождь или сушь, темнота или свет? Для славинов, пожалуй, темнота. А для полян?..

Но Кий не раз замечал, что рядом с огнем хотя светлее, да чуть отойдешь – вовсе темень непроглядная…

А славинское войско, смоченное дождем, уже подходит к Истру. Будут переправляться нынче или не будут? А надобно ли ждать? Ждать или не ждать, что решат славины? Может, выйти и упредить? Отобьются ли поляне на сей раз за стенами или же сгорят вместе с городом, как сгорели те кони?.. Помоги, Дажбог! Сто сильнейших быков пожертвую тебе, подскажи только, подай знак!

Как подскажет Дажбог? Вон туча свернула, не дошла до Истра, не намочила город дождем. Может, то и есть поданный Дажбогом знак? А решать надо немедля…

Кий более не мешкал. Он решил. Послал за Хоривом, Воиславом, Гораздом и всеми тысяцкими – пускай вборзе поднимутся сюда, к нему, на башню. А княгине велел сказать, чтобы собралась – покинуть терем…

Неведомо, кто же запалил город в наступившей темноте – славинские лазутчики или сами поляне. Загорелось со всех концов. Полыхали княжий терем и курени, амбары и опустевшие конюшни, деревянные стены и угловые башни. Только каменные башни не горели, чернея среди огня, охватившего всю землю и все небо. Огонь отражался в Истре – казалось, сама река горит заодно. И славины остереглись, не стали переправляться через горящую реку.

Неведомо, когда вышла из горящего города головная тысяча, когда свернули свои шатры остальные. Неведомо, когда, где и как переправились через Истр тысячи полянских всадников и не одна сотня возов, минуя славинские полчища и уходя в глубь левого берега.

Зарево небывалого пожара заметили дозорные на башнях ближайшей ромейской цитадели. И когда посланный на подмогу конный отряд федератов прискакал на рассвете к реке, то увидел две закопченные каменные башни – высокую круглую и невысокую четырехугольную, а вокруг – дотлевающее пожарище. Разглядели и несметное множество славинских шатров на левом берегу за Истром. Посовещавшись недолго, федераты повернули своих коней подвязанными хвостами к реке и ускакали обратно.

Лишь всполошенные стаи стрижей, тревожно свиристя, все носились и носились вдоль освещенного утренней зарей обезлюдевшего берега.

5. Велик соблазн

Горислав молча слушал перебранку своих бояр, поглядывая раскаленными углями глаз то на одного, то на другого. Стиснув крепкие челюсти, принудил себя молчать, терпеть – до поры до времени, чтобы последним молвить свое княжье слово.

Бранились Млад со Стрелюком.

– Тебе своя рубаха ближе к телу! – укорял горячась Млад. – Что тебе до земли древлянской, был бы свой двор не пуст. А того не разумеешь, что двор твой на земле нашей стоит. Не будет земли – не будет и двора!

– Земля наша никуда не денется, – отмахивался широким вышитым рукавом Стрелюк. – Будто один ты о ней печешься! У нас вон князь есть, денно и нощно в заботе великой о земле древлянской. Для того и позвал нас к себе. А что ты на моем дворе узрел, то князю неинтересно. За своим бы двором получше поглядывал, Млад! И не моя вина, что в закромах твоих более мышей, нежели зерна. А еще боярин! Хуже смерда последнего…

Тут Стрелюк поглядел на Горислава, как бы ожидая от него поддержки своим словам. Но тот по-прежнему молчал и глядел строго. Выжидал. Возможно, желал еще услышать, что скажет третий боярин – Житовий, старейший из всех собравшихся в княжьем тереме. Но тот, хитрец, знай себе помалкивал, как и князь его, в перебранку не встревал и вроде бы даже не слушал, а следил с живейшим интересом, как бьется в поисках выхода шальной шершень, ненароком влетевший с воли.

– Не в том честь боярская, – возражал Млад на укор Стрелюка, – чтобы богаче смерда быть. А в том честь боярская, чтобы храбрейшим в сече и разумнейшим в совете быть. Только от такого боярина будет прок – и князю, и дружине, и всей земле нашей. Не о своей шкуре забота, не о своем дворе, оттого, быть может, и не сравняться моим закромам с твоими. Да я и не тщусь тягаться с тобой в таких делах.

– Еще бы! – Стрелюк хмыкнул насмешливо. – Где уж тебе со мной тягаться? Что в сече ты не робок, то все мы ведаем. Однако и я не заяц в деле ратном, то наш князь подтвердить может. А что касается разума, то что-то я не слыхивал пока слова твоего разумного. Чем считать добро мое, сосчитай-ка лучше, много ли кметов полянских на Горах осталось. Вот ведь для какого дела созвал нас князь!

– Это и есть твое слово разумное? – Млад крутанул чубатой головой. – Ну и ну! Да разве того ждет князь от нас? Каждому десятскому ведомо, что всю свою силу Кий на Истр увел, тут и считать нечего. Любому отроку ведомо, что не сравниться Щеку со старшим братом своим, что с оставшимися кметами никак не оборонить ему Горы. Да я сам этим летом сколько раз через Ирпень ходил с немногими сотнями, разорял землю полянскую, с немалой добычей на Уж возвращался…

– Где же та добыча твоя? – Стрелюк вздернул густые брови. – Знать, немного ее тебе досталось, что мое добро твои очи засорило? Или, может, всю добычу князю отдал?

– Князь свою положенную долю получил. И кметы, что ходили со мной, тоже не в обиде. Позову – еще пойдут. А много ли, мало ли себе оставил, то не твоя забота, боярин. То моя забота. Только не головная, а последняя.

– Какова же головная твоя забота, Млад?

– А головная моя забота – благо всей земли нашей Древлянской.

– Ого! – Теперь Стрелюк обратился впрямую к Гориславу: – Слыхал, княже? Я полагал, что ты у нас о благе всей земли Древлянской печешься, а уж мы, твои слуги верные, лишь помогаем в меру умения и разумения своего. Так нет же! Послушать Млада, он один дерзнул принять на себя все заботы твои княжьи…

– Не бреши, боярин! – крикнул Млад, хватаясь за меч.

– Угомонись! – осадил его князь, подав наконец голос. – Проку мне от вас от всех…

– А мы все твои псы верные… – начал было Стрелюк, но Горислав и его прервал:

– Истинно, что псы! Грызетесь, грызетесь меж собой, никак кость не поделите. Чем меж собою грызотней забавляться, перегрызите лучше глотку Щеку, пока Кий да Хорив на Истре увязли. Да где уж вам…

– Не равняй нас, княже! – загорелся Млад.

– Молчи! – Горислав не сдерживался более. – Молчи, велю! И не указывай, как поступать мне, кого равнять, а кого не равнять. Для меня вы все равны, равнял вас прежде и впредь равнять буду. Молчи, не отвечай!

У Млада от обиды незаслуженной даже слеза в глазу блеснула. Но смолчал. С нелегкостью великой, а смолчал.

Шершень все бился, гудел густым басом, не видя выхода. Велик, силен, наряден, не сравнить с осой либо с пчелкой, а бьется бессильный, не зрит исхода. Не так ли и они здесь бьются, как тот шершень, древлянский князь да его бояре, тоже великие, сильные, нарядные? Бьются, гудят басисто, а не видят исхода, не находят. И не обретают согласия в общем деле своем.

Дело ведь простое вроде. Идти или не идти на полян? Не как прежде, а всею силой своей. Чтобы примучить наконец извечного недруга-соседа, забрать себе все богатства, всю землю и всех дев его, наложить дань великую и водрузить над Днепром, над Горами свой стяг малиновый с золотым ликом Дажбога. Разве не предрекали когда-то волхвы Гориславу, что так сбудется? Правда, сказали они тогда, что самого Горислава к той поре уже в живых не останется. Сие – смущало, зело смущало. Не поторопит ли он смерть свою, пойдя в такой поход? Но в то же время не мог не видеть князь древлянский, не мог не разуметь, что лучшего часу не было и неведомо, будет ли еще.

Кий с Хоривом – самые опасные из трех братьев – на далеком Истре и, судя по всему, возвращаться не торопятся. С ними там лучшие бояре полянские – страшный Воислав и многомудрый Горазд. С ними – почти вся дружина, старшая и молодшая, множество ратников. Бывало и прежде, конечно, что уходил Кий в поход с дружиною своей, даже обоих братьев не раз брал с собой. Бывало. И набегали тогда древляне, как и теперь набегают: не всею силой. Ибо вскорости возвращался Кий – и приходилось за Долгими Валами спасаться от мести его. Однако на сей раз – иное дело. Есть у Горислава верные вести, будто Кий со всем своим войском великим навсегда оставил Днепр, ушел служить царю ромейскому, получил от него новые земли и поставил себе город на Истре.

А здесь… Даже сосед Ус с невеликим племенем своим дерзко набегает на земли полянские. Никогда еще не были так слабы, так беззащитны Горы!

Казалось, сами боги помогают Гориславу в великих замыслах его, подают знак – дерзни! И вспомнились слова волхвов: «Придет такая пора, останутся поляне без Кия… и поднимется над Полянскими Горами твой малиновый стяг с Золотым ликом Дажбога. Так будет…»

Но не забыть князю Гориславу и других слов, сказанных тогда волхвами: «Да, тебе до той поры не дожить».

Как же быть ему, на что решиться?

Вот и созвал своих бояр, чтобы послушать их, разумных, прежде чем самому решать. А они…

Горислав ведал цену своим боярам, знал каждого из них.

Стрелюк – муж боевой и не дурень. Когда-то был простым гриднем. Зело старался – все на глазах у князя. Видать было: подняться желает. Не для дела – для себя. Ну и пускай для себя, лишь бы старался, лишь бы князю угодил. И угождал. И был за то возвышен. Сперва – десятским сделал Стрелюка Горислав (молоды еще оба в ту пору были!), а после – сотским… Теперь не узнать в дебелом боярине прежнего гридня, даже взор не тот стал – иной какой-то. Да ладно, каков бы ни был ныне сей боярин, а нет сомнений у Горислава: всегда и во всем, как прежде, угодит ему Стрелюк, что бы ни стряслось – верен останется. Ибо помнит выгоду свою и разумеет, что без князя плакала его боярская выгода. Оттого и предан, аки пес. Сие – превыше всего прочего.

Иное дело Млад. И этот гриднем был, и тоже возвысил его князь – за удаль ратную, за прямоту и дерзость. Но, в отличие от Стрелюка, не изменился Млад, когда возвысился. Все так же сух и горяч, будто борзый конь из степей полуденных. Старше только стал, но взор Все тот же, хватка все та же. Этот выгоды своей не разумеет, не печется о ней, но не раз убеждался Горислав: что ни прикажи Младу – расшибется в кровь, а исполнит. И все же нету здесь у князя полного доверия к боярину. Отчего? Кто ведает… Может, оттого, что зело дерзок и независим Млад, а может… А может, верно подметил Стрелюк: уж не зарится ли шалый боярин вместо самого Горислава на земле древлянской княжить? Надобно будет приглядеться позорче…

Ну а Житовий – сей разумнее всех прочих. Ишь, хитрец старый, знай себе помалкивает. Выжидает, что скажет князь. Ну нет, не выйдет такая затея, придется и тебе слово молвить, не отвертишься. Назвался груздем – полезай в кузов!

А Млад со Стрелюком опять схлестнулись, снова бранятся, того и гляди – за мечи схватятся, тогда уж не разнимешь, поздно будет. Порубят один другого, вместо того чтобы сообща полян примучить. «Напущу-ка я на них Житовия». Горислав почесал свою черную бороду, взглянул лукаво на старого боярина и голосом достаточно суровым повелел:

– Уйми их, Житовий! Бояре, а хуже отроков…

Житовий поднялся со скамьи, оправил нарядный, в золоченых бляшках пояс, огладил ладонью седые усы, затем неторопливо приблизился к Гориславу, встал рядом с ним и только после этого обратился к остальным, как бы не только и не столько по своей воле, сколько по желанию князя. Заговорил негромко, но те услышали и тотчас умолкли.

– Внимайте, бояре! Князь наш Горислав велел мне молвить, а вам внимать. Внимайте же… Слушал я вас, того и другого. Не стану вникать в суть спора вашего. Ибо не о том спорите, не та сейчас забота и не для того призвал нас сюда князь. Одно скажу. Скажу, как мыслю. Вот все мы тут бояре – и ты, Стрелюк, и ты, Млад, и я тоже. Все мы не отроки, верно князь наш заметил. Все мы с вами в таких уже летах, когда жить в этом мире остается меньше, нежели прожито. Не ведаю, как вы, а про себя так скажу. С каждым новым летом я все яснее, все больнее чую, до чего же бесценен каждый оставшийся мне в этой жизни день, каждый оставшийся час, каждый миг. Неужели вы не чуете того же? Нет, чуете! Не можете не чуять. Так не забудьте же, вспомните о том, прежде чем губить на пустые словопрения, на никчемные перебранки те бесценные и невозвратимые дни, часы и мгновенья, которые остались каждому из нас в здешней нашей жизни. Вспомните и помыслите: а надо ли? А к чему? А на что час утерян? Не воротишь ведь! Вот что хотел я молвить вам, други мои бояре.

Все молчали, потрясенные сказанным. Стрелюк опустил взор и хмурился, Млад – наоборот – глядел на говорившего не мигая. Горислав же сжигал всех троих угольными очами, дыша громко и часто.

– А теперь мое слово к тебе, княже, – продолжал чуть погодя Житовий. – Ведаю, что заботит и что тревожит тебя. То же самое заботит и тревожит всех нас, ибо заботы и тревоги князя должны быть заботами и тревогами его бояр. И нет в том посягательства какого-либо на княжью честь и славу, а есть лишь наша верность своему князю…

– Сказывай дело! – прервал нетерпеливо Горислав. – Сам говорил ведь, что дорог час…

– Сказываю, как умею, – без обиды, но с достоинством отозвался Житовий. – Говорю, как мыслю. А мыслю я, что не в том ныне заботы наши и помыслы…

– Как это так? – удивился Стрелюк.

– Как не в том?! – вскинулся Млад.

– Ежели не в том, – князь пожал плечами недоуменно, – то в чем же? Поясни.

– Поясню. Внимай, княже. Внимайте, бояре. Все наши помыслы супротив соседей направлены, супротив полян. Так прежде бывало, так и поныне осталось. И так оно сложилось, что лучшего часа для великого похода на Горы нам еще отродясь не выпадало…

Горислав кивнул согласно и сделал такое движение рукой, будто желал сказать: ну да, все верно, все именно так, чего же еще?

– Да, отродясь не выпадало, – повторил старый боярин. – Кия на Горах нету, Хорива нету, Горазда с Воиславом нету, один Щек остался. Кметов у Щека мало, даже с соседом своим заболотным, с Усом, никак не совладает Щек, а тот и вовсе обнаглел. Казалось бы, чего проще? Сговориться с тем же Усом, хотя он погоду не делает, да маслом каши не испортишь… Можно и с дреговичами сговориться. А можно ни с кем не сговариваться, кметов у нас хватит, только собрать бы их всех поборзее со всей земли сюда, на Уж, под княжий стяг, и перейти Ирпень всею своею силой немалой, и…

– И Горы наши! – не утерпел Млад.

– Да, Млад, и Горы наши… – Тут Житовий помолчал в раздумье и вдруг спросил, вскинув очи: – А надобно сие? Надобно сие, Горислав? К чему нам Горы, к чему нам земля полянская? Мало у нас своей земли?

– Мало, – заявил Стрелюк. – Лесов много, а под пашню мало, у полян под пашню больше.

– А нужна ли нам пашня? – упирался Житовий. – Отчего бы с полянами не сторговаться – они нам хлеб, а мы им пушнину? А плох ли наш корст над Ужом, плохи ли наши Долгие Валы? К чему нам полян примучивать, к чему Горы отнимать у них? Скажи мне, княже, к чему?

– А к тому, – ответил Горислав, – что иначе они нас примучат после. Примучат и дань наложат. Этого ждать?

– А росичи да северяне? – возразил Житовий. – Они сговорились с Кием и не платят дани. Более того, свою долю добычи в совместных с полянами походах имеют немалую. Вот бы и нам сговориться с Кием – чем дурно?

– Где тот Кий? – усмехнулся Горислав. – Поминай как звали!

– А ежели так, – усмехнулся в свою очередь Житовий, – то чего же нам опасаться? Без Кия полянам нас никогда не примучить.