355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Стрельников » Тысяча миль в поисках души » Текст книги (страница 7)
Тысяча миль в поисках души
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 03:08

Текст книги "Тысяча миль в поисках души"


Автор книги: Борис Стрельников


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Ищите меня в Миссисипи

Дом на западной стороне Нью-Йорка. Двенадцать этажей. Тридцать квартир. Еще одна в подвале, где гремит мусорными чанами Сидней – огромный негр, истопник и уборщик, единственный негр, постоянно живущий в нашем доме. Он молчалив, задумчив, порой угрюм. Иногда он играет на флейте негритянские блюзы, но мало кто в доме слышит одинокую, тоскующую флейту из подвала.

Когда рыжая дама с третьего этажа выходит на улицу со своей собакой, Сидней печально и укоризненно покачивает им вслед головой. Собака приведет хозяйку назад под вечер. Собака потащит даму на поводке через дверь и, тихонько повизгивая, сядет у лифта. Собака не умеет вызывать лифт. Хозяйка тоже, потому что она пьяна. Она будет долго шарить по стенке рукой в поисках кнопки и на что-то жаловаться собаке своим вечно простуженным голосом, пока кто-нибудь не придет на помощь. Собака благодарно и сконфуженно завиляет хвостом, как бы говоря: «Не судите ее строго. У нее погиб сын в автомобильной катастрофе. Добрый шестнадцатилетний мальчик. Мой друг. С тех пор она… Сами видите…»

Мужу этой женщины, худому высокому инженеру с седым ежиком, тоже нелегко. Однажды в лифте я слышал, как он произнес по-русски:

– Ничего! – И, заметив мое удивление, пояснил уже по-английски: – Во время войны я две недели работал на сборке американских самолетов под Мурманском. Однажды сломался кран, и мы сказали русским механикам: «Придется подождать, когда привезут новый кран, без него – капута. Русские потоптались, посовещались, бросили в снег окурки и сказали: «Ничего!» Соорудили из бревен треногу, навесили цепи, и пошла работа!

Когда самолеты были собраны и настало время попробовать их в воздухе, выдалась пресквернейшая погода. Американские инструкторы сказали: «В воздух нельзя. Опасно. Нужно ждать погоды». Русские летчики поглядели на небо, почесали в затылках, сказали: «Ничего», – и полезли в самолеты. Летали, как боги! Волшебное слово это ваше русское «ничего». Когда мне бывает совсем скверно, я говорю: «Ничего!»

По утрам на ступеньках у почтовых ящиков, обхватив коленки руками, сидит маленькая, как подросток, женщина с узлом каштановых волос на затылке. Она ждет писем. Из Голливуда. От мужа. Говорят, что он актер. Иногда рядом с ней сидит девочка лет семи, дочка, очень похожая на маму. Девочка разглаживает на коленях вырезанный из журнала портрет Мерилин Монро и певуче говорит:

– Когда мы будем жить в Голливуде…

– Ни-ко-гда! Я сказала: ни-ко-гда! – прерывает ее мать. И сердито подталкивает в спину. – Иди учи уроки!

Из лифта выходит старая располневшая армянка с большими восточными глазами.

– Почтальон еще не был? – спрашивает она. – Я подожду здесь.

Она плохо говорит по-английски и еще хуже понимает. Но сегодня она начинает сама:

– Что сказали по телевизору?.. Я не поняла… Что-то о войне… Вы ничего не слышали о войне?

Ее сын служит в армии; сейчас он в Западной Германии, и она у каждого знакомого спрашивает: будет ли война?

Утром лифт все время в движении. Вот спускается вниз русский, мальчиком увезенный из России в Маньчжурию, живший в Австралии, в Аргентине, в Канаде. Сейчас он работает страховым агентом, стар, болен.

– Почты еще нет? Что за порядки в этой стране! – сердится он, хватаясь за сердце. – И опять мерзкая погода!.. Жду письма от Алисы, – успокоившись и отдышавшись, говорит он. – От дочери. Она сейчас переводчицей в молодежной туристской группе. Парни и девушки из России. Понравилась она им. Знаете, что они ей сказали. «Ты, – говорят, – не американка, ты наша, русская. И никакая ты, – говорят, – не Алиса, а наша Лиза, Лизонька…» Понимаете? Лиза…

Он снова хватается за сердце и отворачивается.

– Они сказали – ты наша? – переспрашивает армянка. Она что-то говорит по-армянски, как будто поет скороговоркой, и вытирает слезы концом черного платка.

Лифт все время в движении. Приходит длинноногая красавица, всегда веселая певичка с восьмого этажа, толкая перед собой коляску с двухлетней Джин. Неизменно учтивый профессор задерживается на секунду, чтобы снять шляпу и пожелать всем доброго утра.

Седая сухонькая женщина в роговых очках подходит к стеклянной двери на улицу, смотрит на прохожих, слушает, как дождь стучит по крышам автомобилей, стоящих у тротуара. Женщина вздыхает и мизинцем правой руки рассеянно пишет на запотевшем стекле: «Миссиси… Мисси… Мис…»

Снова опускается лифт, и из него выходит двадцатилетняя Мери с пятого этажа.

– Миссис Смит, что слышно о Джоэн? – обращается Мери к женщине у двери. Женщина вздрагивает и оборачивается.

– Спасибо, милая! – отвечает она. – Последнее письмо было из Саммервилла. Это где-то в штате Теннесси. Пишет, что, если долго не будет писем и звонков, «ищите меня в Миссисипи».

Саммервилл… Саммервилл в штате Теннесси. А ведь я там бывал, миссис Смит. Это в двадцати пяти милях от Миссисипи. Летом там может закружиться голова от чуть горьковатого запаха нагретой солнцем сосны. Небо там такое голубое, что больно глазам. И жаворонки, сменяя друг друга, вьют там свои бесконечные серебряные нитки-трели над хлопковыми плантациями.

Там на пустынной городской площади около чугунного солдата армии южан сидит древний, выживший из ума – старик со слезящимися глазами. Он не вытирает слез, и они текут по его пергаментным щекам к подбородку, заросшему седой щетиной. В руках у старика какие-то сыромятные ремешки, связанные в узел. Нужно знать, за какой конец потянуть, чтобы узел развязался. Старик торгует этими самодельными игрушками-головоломками, но я не знаю, кто их покупает. От нечего делать старик сам развязывает и завязывает узелки и беззвучно смеется, обнажая темные десны без единого зуба.

Мы приехали туда в жаркий полдень, хлопнули дверками автомобиля, и этот звук захлопнувшихся дверей был единственным в сонной одури Саммервилла. Потом где-то лениво взбрехнула собака. Печально прокуковала кукушка. Шаркая по асфальту ногами, подошел улыбающийся старик с сыромятными ремешками.

– Где здесь здание суда, дедушка? – спросил Станислав Кондрашов.

Старик закивал головой и радостно засмеялся.

– Здание суда! – повторил Станислав.

Старик засмеялся еще радостнее и закивал головой еще пуще. Мы поняли, что он глух…

– Здание суда-а-а! – тоскливо надрывался Станислав, подставив ладонь к волосатому уху старца; тот трясся от хохота, и слезы катились по морщинам-канавкам в черный провал рта.

Здание суда там монументальное, сделанное на века. Внутри прохладно и темно. Огромный волкодав спит на каменном полу. Шериф там тоже монументальный. Дверь в его кабинет была распахнута. В широкополой ковбойской шляпе, в узконосых техасских ботинках на высоких острых каблуках, с серебряной шерифской звездой на груди, он сидел под звездно-полосатым флагом, положив ноги на стол, и брился электрической бритвой.

Шериф скользнул по нашим лицам колючими, настороженными глазами и положил жужжащую бритву на стол рядом с пистолетом. Мы вежливо кивнули ему и направились к выходу, обходя на почтительном расстоянии вздрагивавшего во сне волкодава. Делать нам больше было нечего.

Шериф нас не интересовал, а Джеймса, местного журналиста, назначившего нам свидание в здании суда, там не оказалось.

Потом, изнывая от жары, мы брели по какой-то зеленой улочке, и она привела нас к лесу. Две сколоченные из досок хижины стояли под соснами. На веревке висело белье. Куры купались в пыли. Две негритянские девочки, увидев нас, бросили автомобильное колесо, которым играли, и, вспугнув кур, шмыгнули в кусты. Голопузый малыш, косолапя рахитичными ножками, побежал за ними, упал и заревел.

На ступеньках одной из хижин сидел старик негр в полинявшем комбинезоне. Он перестал набивать табаком свою трубочку и с тревогой смотрел на нас.

– Добрый день! – поздоровались мы.

– Да, сэр! – гортанно выкрикнул старик, вскакивая на ноги и рассыпая табак. Белки его круглых глаз сверкали, как перламутровые. – То есть я хотел сказать: добрый день, джентльмены!

– Жарко сегодня!

– Да, сэр! – выдохнул негр. – Вы правы, сэр. Очень жарко сегодня.

Мы пошли назад, а он все стоял, с удивлением и испугом смотрел нам вслед, зажав в кулаке холодную трубку. Три черные головки выглядывали из кустов.

Потом мы встретили нашего друга Джеймса и вернулись к машине, чтобы поехать к границе штата Миссисипи. Побритый шериф стоял с волкодавом на ступеньках здания суда и, запрокинув голову, пил кока-колу прямо из горлышка.

Вот и все. Может быть, я никогда больше и не вспомнил бы об этом крошечном городе, о глухом старце на площади, о бравом шерифе с волкодавом и о негре, который рассыпал табак, если бы вы, миссис Смит, не упомянули, что Джоэн сейчас там, в Саммервилле.

Я ведь знаю, миссис Смит, зачем там Джоэн. Она солдат, и война для нее и для вас началась весной этого года. Ваша Джоэн – одна из тысячи белых студентов, отправившихся в Миссисипи, чтобы помочь неграм. Двое из них – Майкл Швернер и Эндрю Гудман – уже погибли вместе со своим другом негром Джеймсом Чейни. Их убили шериф и помощник шерифа. Их убили, чтобы испугать других. Но Джоэн все еще там, на передовой линии фронта.

Я влюблен в вашу Джоэн, миссис Смит! Это она познакомила меня с мыслями замечательного американского писателя Томаса Вульфа. «Думается мне, – говорил Вульф, – что мы, американцы, заблудились. Но я убежден, что нас найдут… Я считаю, что уклад жизни, который был создан нами в Америке и создал нас, выработанные нами общественные формы, соты, что мы построили, улей, образовавшийся из них, по своей природе обречен на самоуничтожение и посему должен быть разрушен. Но я также знаю, что Америка и ее народ бессмертны. Они не могут погибнуть и должны жить. Я думаю, что подлинное открытие Америки ждет нас еще впереди…»

Мы живем в одном доме, но я долго не догадывался, что в этой хрупкой девятнадцатилетней девушке с нежным румянцем на щеках столько мужества и самоотверженности, что их хватило бы на троих. Однажды я встретил ее у подъезда нашего дома. Помните, она ненадолго приезжала из Миссисипи? Одна ее рука была в гипсе, другая – в бинтах.

– Мы сидели у стойки кафе с негритянской девушкой, – рассказывала она. – Было уже довольно поздно. В кафе, кроме нас, сидели несколько белых. Они орали и улюлюкали, по не трогали нас. Одна дама все время кричала мне: «Расскажи, красоточка, как ты спишь с черномазыми! Давай, давай выкладывай, не стесняйся!»

А вокруг гоготали мужчины и сопляки-мальчишки. У меня все клокотало внутри. Фреда, моя подруга, негритянка, молча погладила меня по руке, и этого было достаточно, чтобы я сдержала себя.

Потом, видимо, им наскучило гоготать, захотелось чего-нибудь поострее. Надо полагать, что они изрыгнули из себя весь запас грязи и непристойностей, который накопился в их мутных душах, и на дне этих душ осталась только ненависть, которая не давала им покоя.

Дама подошла к нам, взяла со стойки банку с горчицей и вылила ее на голову Фреды.

«Тебе нравится, детка, эта помада? – кривлялась дама. – Она так идет к твоим курчавым черным волосам. Еще подлить?»

Фреда не пошевелилась. Это окончательно вывело из себя негодяев.

«Ах, они не желают разговаривать с нами! – орал какой-то тип с лошадиным лицом. – Тогда мы поговорим иначе. Официант, принеси-ка мне, пожалуйста, чайник, да погорячее. Я хочу угостить девочек чаем».

Официант поставил перед ним алюминиевый чайник, из которого шел пар. Я заметила, как сжалась Фреда. Тип с лошадиным лицом поднял чайник и приказал нам: «А ну, уберите руки со стойки!»

Мы не пошевелились. Я почувствовала, как дрожат мои руки. Только бы он не заметил, как мне страшно, как мне хочется вскочить и убежать! Только бы он не заметил…

«Уберите руки, или я превращу их в вареные макароны!»

…Только бы он не заметил, как дрожат мои руки.

«Я ведь не шучу, девочки!»

…Как тихо в кафе! За спиной сопят мальчишки-молокососы. Наверное, и им стало страшно… А может быть, просто ждут не дождутся… Носик чайника наклоняется все ниже, ниже.

«Последний раз говорю!» – рявкает «лошадиная морда».

«Оставь их, Джо, – делает шаг вперед бледный хозяин кафе. – Оставь их, парень. Они почти дети..

Страшная боль впивается в мою правую руку. Кипяток льется из носика чайника непрерывной струей. Дико кричит Фреда. Я успеваю увидеть, как хозяин бросается на «лошадиную морду», пытается вырвать у него чайник, кипяток хлещет им на ноги. Темень застилает мне глаза…

А вот как правая рука оказалась сломанной, не помню, – закончила свой рассказ Джоэн. – Может быть, я сломала ее, когда падала со стула. Вы ведь знаете, мистер Стрельников, какие высоченные стулья у стоек…

Замер, успокоился лифт. Женщины дождались почтальона и разошлись по квартирам, каждая со своими печалями, радостями и тревогами. Дождь стучит по крышам автомашин, оставленных у тротуара. На стеклянной двери тают, расплываются буквы: «Миссиси… Мисси… Мис…»

Туман поднимается с Гудзона, и кажется, что наш дом куда-то плывет. Обыкновенный дом на западной стороне Нью-Йорка. Двенадцать этажей. Тридцать квартир. Еще одна в подвале. Там плачет, тоскует, поет одинокая флейта Сиднея:

 
О старая река, добрая река!
Я пою о твоей красоте.
Слезы матерей в твоих волнах,
Старая река!..
 
«Неприкасаемые»

Однажды нашу квартиру в Нью-Йорке ограбили. Это было странное воровство. Вместе с именными часами, которые я когда-то получил в подарок от ЦК ВЛКСМ, кинокамерой и двумя пишущими машинками грабители унесли мои рукописи, записные книжки, вырезки из американских газет и письма из Калифорнии от выжившего из ума генерала в отставке, официально уведомлявшего меня в том, что он назначил сам себя правителем США «в изгнании», предварительно объявив правительство в Вашингтоне незаконным.

Ожидая прибытия полиции, я горевал о своих записных книжках, а больше всего о генеральских письмах, которые-собирался использовать для фельетона в «Крокодиле». Размышления мои прервал телефонный звонок. В трубке что-то пищало, звенело, гудело, завывало, слышался далекий человеческий голос. Прошло несколько минут, прежде чем я понял, что по радиотелефону меня уже «записывают» репортеры местной радиостанции. Они брали у меня интервью с борта вертолета, который висел над нашим домом. Потом звонили из всех нью-йоркских газет. Телевизионная компания прислала бригаду для съемок, но я скрылся, выбравшись из дому черным ходом.

Через сутки приехали полицейские в штатском, чтобы задать мне несколько незначительных вопросов и тщательно обшарить всю квартиру. Они открывали стенные шкафы и многозначительно произносили:

– Гм! Да-а!

Они даже заглянули под кровать, на секунду повергнув меня в ужас от мысли, что я беспечно спал на той самой кровати, из-под которой они сейчас вытащат бандитов.

Не обнаружив преступников под кроватью, один из сыщиков слазил на крышу и принес оттуда дырявую соломенную шляпу.

– Узнаете? – спросил он, глядя на меня проницательными глазами. – О'кэй! Проверим!

В этот момент появилась наша соседка миссис Меер. Едва она вышла из лифта со своим сопливым оболтусом Джонни, как к ней обратился полицейский:

– Добрый день, мадам, рад вас видеть! Надеюсь, вы не будете возражать, если я задам вам несколько вопросов. Дело в том, что мы расследуем…

Дверь в нашу комнату была раскрыта. Один из сыщиков сыпал какой-то белый порошок на дверную ручку в поисках отпечатков пальцев. Другой в лупу рассматривал пятна на соломенной шляпе.

Миссис Меер решила, что я арестован. Вперив в меня обличающий взор, она протрубила:

– Справедливый боже! Наконец-то! Я всегда говорила, что он шпион!

Джонни в восторге засучил ногами и так смачно шмыгнул носом, что полицейский поморщился.

– Мадам! – просяще обратился он к миссис Меер. – Мадам! В данном случае мы расследуем факты. Если у вас есть что-нибудь конкретное…

Ответив на вопросы полицейского, разочарованная и еще более разгневанная миссис Меер ушла к себе, а Джонни остался торчать в коридоре. Он сморкался в бумажные салфетки и бросал их у нашей двери. Таким путем Джонни вносил свою скромную лепту в дело борьбы против мирового коммунизма.

Мы живем на одном этаже уже не первый год, и я вижу, как прогрессирует Джонни. Когда ему было девять лет, он смотрел на нас со смешанным чувством любопытства и ужаса. Мы были теми самыми «кровавыми русскими», которые, как об этом неоднократно слышал Джонни, «поклялись похоронить американцев».

Дома и в школе Джонни воспитывали патриотом голдуотеровского типа. Такой патриотизм требует действий. И Джонни действовал. Ударом ноги он опрокидывал пакеты с мусором, которые, как заведено в нашем доме, мы выставляли в коридор. При виде отбросов, рассыпанных на полу, уборщик негр Сидней только разводил руками и крякал, пока однажды не подкараулил Джонни.

К одиннадцати годам Джонни встал на путь политической борьбы. На стене около нашей двери он стал регулярно рисовать свастику, неизменно вызывая взрыв ярости Сиднея.

Сейчас Джонни пятнадцать лет. Он стал «суперпатриотом». Недавно я видел его около здания Карнеги-холл, где проходил митинг Совета американо-советской дружбы. Джонни был участником «пикета протеста». Он кричал громче всех:

– Коммунистов, евреев, негров – в газовые камеры! Голдуотер, задай им жару!

Брезгливо перешагнув через бумажные салфетки, разбросанные Джонни, полицейские ушли навсегда, унося соломенную шляпу, бережно завернутую в целлофан.

С тех пор возросла моя почта. Кто-то заботился о моем духовном просвещении. За одну неделю я получил несколько библий на русском и английском языках, долгоиграющие пластинки с записью церковных песнопений, книги «Как легко разбогатеть», «Как научиться играть в карты» и «Как обольщать девиц», пакет с порнографическими открытками и подписку на журнал «Плейбой». Мне прислали приглашение стать держателем акций, вступить в Общество трезвенников, в Лигу любителей птиц и, наконец, в Ассоциацию ценителей висконсинского сыра.

А однажды нас посетил совсем уж странный человек. Предварительно он позвонил по телефону и попросил свидания, сказав, что имеет сообщить нам нечто важное. Он был бы рад, если бы я вечерком заглянул к нему домой пропустить пару стаканчиков, поболтать и обменяться мнениями. Найти его дом легко: он расположен в том же квартале, где помещается лаборатория военно-морского флота. Ах, вас не интересует, где размещается лаборатория? Впрочем, да, да, конечно, он все понимает… У вас нет времени? Печально, очень печально…

Тогда он приехал сам. Маленький черненький человек, нос с горбинкой, на голове ежик, весь тщательно отутюженный и выбритый до синевы. Обеими руками он прижимал к животу огромный желтый портфель. Сел на диван и осторожно поставил портфель на стол.

Видите ли, он ученый, специалист по ракетным двигателям, у него своя частная лаборатория. Хотел бы переписываться с советскими учеными. Кое-что у него есть, хе-хе-хе, в этом портфельчике. Преинтереснейшие данные! Вот извольте взглянуть…

Он переставил портфель под стол, покопался там, извлек какую-то бумажку, испещренную формулами, щелкнул замками портфеля и снова водрузил его на стол.

– Я ничего не понимаю в формулах и не интересуюсь ракетными двигателями, – громко сказал я, обращаясь к портфелю. – Повторяю: я ничего не…

– Да, да! – прервал меня он. – Но, может быть, ваши друзья?

– У меня нет друзей, интересующихся ракетными: двигателями, – прокричал я портфелю. – Между прочим, советские двигатели, как я читал об этом в ваших же газетах, не хуже американских. Повторяю: советские двигатели…

– Можно не повторять, – сухо проинструктировал он меня, отодвигая портфель. – Может быть, вас как журналиста интересует какая-нибудь экономическая или научная информация? Только не повторяйте ответа.

Его глаза были полны тоски.

Я сделал ему таинственный знак рукой, чтобы он нагнулся ко мне, и сказал ему на ухо:

– Бросьте эту волынку. Хотите советской водки?

Он проглотил слюну, покосился на портфель и шепотом деловито осведомился:

– «Столичная» или «Московская»?

Спустя полчаса мы топтались у лифта и восклицали:

– Очень приятно провел время!

– Мне тоже было весело, сэр!

– Вы, я вижу, неплохой парень!

– Надеюсь, вы тоже, сэр!

– До новых встреч!

– Давайте, давайте! Я уже привык!

Действительно мы уже привыкли. Уже давно мы стали замечать, что кто-то посещает нашу квартиру в те часы, когда нас не бывает дома. Дверь оставалась закрытой на ключ, но было видно, что кто-то копался в моих бумагах, в гардеробе, в ящике с детским бельем. Кто-то курил на кухне и оставил у плиты окурок сигареты. Зачем-то снимали заднюю стенку радиоприемника и, по-видимому, впопыхах ставя ее назад, привинтили только на два винта из четырех.

Как-то раз я снял трубку телефона и набрал номер отделения ТАСС в Нью-Йорке. Не успели мне ответить коллеги из ТАСС, как я услышал в трубке незнакомый голос:

– Стрельников звонит. Записывать?

Телефон подводил их не раз. Договорившись по телефону с друзьями о поездке за город, мы нарочно остались дома. В тот час, когда мы должны были катить по автостраде к океану, нашу дверь открыл своим ключом управляющий домом. Из-за его спины выглядывали трое молодых джентльменов в серых плащах, в мягких шляпах, в белоснежных рубашках с галстуками. Они будто сошли с экрана телевизора из еженедельной серии «Неприкасаемые» – самой героической серии из телевизионной жизни агентов Федерального бюро расследований.

Замешательству управляющего не было предела. Мне показалось, что, увидев нас в квартире, он хотел перекреститься. Застыв на пороге, он долго тянул «э-э-э», потом – «а-а-а», пока один из джентльменов не пришел ему на помощь.

– Мы собираемся купить этот дом, сэр, и хотели бы осмотреть квартиры, – сказал он с приятной улыбкой, оттирая плечом обалдевшего управляющего.

Остальные джентльмены, включая меня, едва сдерживались, чтобы не расхохотаться. Так мы и ходили по комнатам, понимающе поглядывая друг на друга и похохатывая. Удовлетворившись беглым осмотром нашей квартиры, джентльмены из телевизионной серии «Неприкасаемые» не стали беспокоить соседей, приподняли шляпы и направились к лифту. Вместе с лифтом вниз уплыли вздохи управляющего и дружное жеребячье ржание, застоявшееся в трех здоровенных глотках.

К сожалению, не все джентльмены в серых плащах наделены таким чувством юмора, как те трое парней. Корреспондент «Экономической газеты» застал у себя дома человека, который отрекомендовался монтером.

– На станции мне сказали, что у вас испортился телефон. Что вы с ним сделали? – сердито спросил незнакомец.

– Но как вы проникли в квартиру? – удивился корреспондент.

– Дверь была открыта, – сухо сообщил монтер.

– Ну, если вы уже вошли, то не почините ли вы вот этот выключатель? – попросил корреспондент.– Я вам заплачу.

– Я специалист не по выключателям, – еще суше сказал монтер и выскочил в коридор, даже забыв приподнять шляпу.

У одного из моих коллег они выпили целую бутылку виски, в связи с чем едва не возникла семейная драма, ибо супруга заподозрила мужа в тайной склонности к пьянству. После этого печального эпизода я поставил на свой письменный стол картонку со следующим воззванием, отпечатанным крупными буквами «Джентльмены! Убедительно прошу вас не копаться в ящике с детским бельем и не бросать окурков на пол. Если это будет продолжаться, я буду вынужден пожаловаться в федеральное бюро расследований. Лучшего качества виски всегда к вашим услугам в холодильнике».

Мы привыкли к тому, что иногда они ходят сзади нас по городу, прыгают вслед за нами в автобусы, летом лежат рядом с нами на пляже. Иногда они сидят за соседним столиком в ресторане и, со вздохом поглядывая на часы, грустно потягивают через соломинку кока-колу. Они иногда фотографируют нас во время митингов, демонстраций или когда мы берем интервью на улице, и поэтому, отправляясь на митинг или демонстрацию, мы особенно тщательно повязываем галстук и причесываемся, чтобы выглядеть на фотографиях самым элегантным и приятным образом.

Всегда опрятно одетые, в серых плащах, в белоснежных рубашках с галстуками, в мягких шляпах, они отправлялись с нами почти в каждую поездку по стране. Машины у них внешне ничем не отличаются от тысяч других, но оборудованы двусторонней радиосвязью, имеют мощные моторы и способны брать с места в карьер. Мы никогда не пытались «оторваться» от них, считая это бесцельным и опасным занятием. Чтобы отучить вас от быстрой езды, они могут ночью воткнуть в шины вашего автомобиля гвозди, и тогда вы рискуете перевернуться на скорости семьдесят миль в час, после того как ваши покрышки неожиданно, как выражаются в таких случаях американцы, пойдут ко всем чертям.

Должен сказать, что лично со мной этого не случалось. Не знаю почему – может быть, в знак благодарности за виски лучшего качества, – ко мне они всегда были очень внимательны. Если я останавливался у развилки дорог, размышляя, по какой ехать, они обгоняли меня и жестом приглашали следовать за собой, неизменно доказывая этим, что знают мой маршрут гораздо лучше меня.

Я не думаю, чтобы каждая поездка доставляла им удовольствие. Я помню холодный рассвет недалеко от канадской границы, туман, поднимающийся с озера, колючий снежок и одинокую машину у обочины дороги. Мы с Леонидом Величанским, корреспондентом ТАСС, ожидая открытия кафе, гуляли по берегу озера, а джентльмены в машине, надвинув на нос шляпы и поеживаясь от холода, читали старые газеты, курили, зевали и посматривали на нас с ненавистью.

Однажды с корреспондентом – «Труда» мы долго не могли выехать на нужную нам дорогу. Была ночь, шел дождь, смешанный со снегом, спросить было не у кого. Битый час наша машина рыскала по большому и незнакомому городу, делала самые неожиданные развороты и зигзаги. Почти касаясь радиатором нашего багажника, неожиданные развороты и зигзаги повторяла машина с джентльменами в серых плащах. Наконец мы остановились и подошли к ним.

– Мы заблудились, ребята.

Они переглянулись, помолчали, потом один из них сказал:

– Только не отставайте. Нам некогда.

Впервые не они боялись отстать от нас, а мы от них.

О боже! С такой скоростью я не ездил еще никогда в жизни.

Выведя на дорогу, они пропустили нас вперед и вскоре отстали совсем. За мостом в хвост к нам пристроилась другая машина. Мы поняли, что по нашей вине смена «эскорта» произошла на час, а то и на два часа позже расписания.

Я думаю, что иногда их удивляло и раздражало наше легкомыслие. Скажем, вчера по телефону мы обещали кому-то быть к 4 часам вечера впереди 300 миль пути; уже 9 часов утра, а мы еще в постелях. В 10.00 в нашей комнате звонил телефон:

– Хэлло, Джон! Ты еще дрыхнешь?.. Не туда попал? Простите!

Мы продолжали спать.

В 10.30 кто-то дубасил кулаком в дверь и нежно ворковал:

– Хэлло, Мери! Ты еще спишь, детка? Ошибся дверью? Простите!

Мы так привыкли к ним, что, когда они отставали, исчезали, как сквозь землю проваливались, нам становилось не по себе. Именно такое беспокойное чувство испытали мы, когда прилетели в город Майами, откуда накануне ушли к кубинским берегам корабли интервентов.

Майами – знаменитый морской курорт – жил удивительной жизнью. Внешне все было так же, как и раньше: тот же изумрудного цвета океан, те же белые песчаные пляжи, те же длинноногие лохматые пальмы, под кронами которых по вечерам вспыхивают разноцветные лампочки. Как и прошлой весной, в зале роскошного отеля «Саксония» шло «сражение красоты с очарованием» – конкурс на звание самой прекрасной девушки Майами. И точно так же, как прошлой весной, сука по имени Изменница взяла приз «Большой бриллиантовой косточки» на традиционных собачьих гонках.

Как будто бы все было так, как всегда. Но не было спокойствия. По вечерам небо над городом обшаривали прожекторы. Когда они гасли, в небе слышался шум авиационных моторов. Невидимые самолеты без бортовых огней один за другим шли в сторону Кубы.

По ночам от пустынных пляжей Майами уходили в море моторные боты. Они возвращались на рассвете, оставив позади себя взрывы в Гаване и пожары на плантациях сахарного тростника.

Город-курорт стал городом-диверсантом. Там расположился главный штаб кубинских контрреволюционеров. В испанском районе города открылись вербовочные пункты в армию наемников. Пентагон и Центральное разведывательное управление США готовили здесь вторжение на Кубу.

Мы, трое советских журналистов, прилетели в Майами, когда вторжение началось. В аэропорту нас встретили американские репортеры. Это было неожиданностью. Ведь никому, кроме государственного департамента, мы не говорили, что собираемся в Майами.

Один из журналистов, встретивших нас в аэропорту, спросил:

– А вы, ребята, ничего не боитесь? Вас ведь могут здесь… ну, скажем, взять в качестве заложников, избить или что-нибудь еще в этом роде. Кубинские беженцы – народ отпетый. Для них законов не существует!

– Разве им тоже известно о нашем приезде? – удивились мы.

– Если бы даже и не было известно, то они узнали бы об этом завтра утром, – ответил американский коллега.

Здесь же, в аэропорту, мы арендовали автомашину. Выбрали открытый «шевроле» ярко-красного цвета и поехали в город.

Ветер раскачивал зеленые лапы пальм, и город был наполнен их тревожным шелестом. Ветер щелкал огромными полотняными рекламами, гнал над океаном грозовые тучи, и на горизонте что-то глухо ворчало – не то гром, не то далекий гул орудий.

В городском саду рыдали женщины. В черных траурных платьях, в черных платках, они воздевали руки к небесам, бились в истерике, рвали на себе волосы. Мужчины с черными лентами на рукавах шептали молитвы и проклятия. Их собралось здесь не меньше двадцати тысяч. Это были родственники тех, кто вчера ночью уплыл из Майами к кубинским берегам.

К нам в руки попал список контрреволюционеров, взятых в плен на кубинском берегу. Он был похож на перечень знатных членов гаванского яхт-клуба. В графе «Профессия» мы читали: «Владелец магазина в Гаване», «Владелец ресторана в Сантьяго», «Сын известного финансистам, «Офицер армии Батисты».

Уже стемнело, когда ярко-красный «шевроле» остановился неподалеку от двухэтажного кирпичного дома на углу бульвара Бискейн и 16-й улицы. Здесь главный штаб кубинской контрреволюции. Мы решили побывать здесь до того, как выйдут газеты с информацией о нашем приезде в Майами.

На террасе около автомата с кока-колой и ящиков с пустыми бутылками о чем-то горячо спорят по-испански молодые брюнеты в спортивных рубашках навыпуск. Им явно не до нас, и мы проходим мимо них в помещение штаба.

Как жалко выглядит штаб разбитой армии! В коридоре грязно, наплевано, на полу кучи окурков, обрывки грязных бинтов, клочки плакатов. То и дело звонят телефоны. За закрытой дверью слышна брань. Нас принимают здесь за американцев. Нам говорят: «Здравствуйте!» и мы отвечаем: «Как поживаете?» Мы идем от двери к двери, и нам, советским журналистам, вежливо уступают дорогу и даже дают пояснения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю