Текст книги "Тысяча миль в поисках души"

Автор книги: Борис Стрельников

Это наш почтальон, старик с синими склерозными жилками на лице, всегда чуть-чуть пьяный и словоохотливый. Все жильцы нашего дома зовут его Старый солдат, и я подозреваю, что никто не знает его настоящего имени.

В зеркало я вижу, как почтальон садится и роется в карманах своей сиреневой форменной куртки в поисках трубки. Он закуривает и спрашивает:

– Ну, что нового?

– А что может быть нового? – пожимает плечами парикмахер. – Вот разве… – И он рассказывает о пуэрториканском малыше.

Старик слушает внимательно, крякает, выпускает клубы дыма и бормочет:

– Бедный малый, бедный малый! Вот послушайте, что я вам расскажу, – говорит он, усаживаясь поудобнее. – Не так давно я заменял заболевшего почтальона в Испанском Гарлеме. Работал там целую неделю. Каждое утро на ступеньках старого дома, который гораздо старше, чем я, меня ждала девочка лет десяти. Сидела с гитарой на коленях, что-то бренчала и напевала. Когда, наконец, я вручил ей письмо от отца, она захлопала в ладоши и, не успел я опомниться, схватила мою руку и поцеловала.

«Ах ты, глупенькая! – сказал я. – Ты бы лучше мне что-нибудь сыграла или спела».

«Я должна сперва отнести письмо маме, – ответила девочка. – Заходите к нам, я вам сыграю».

Я зашел, извинился, конечно, перед матерью, сел, огляделся. Напрасно говорят, что пуэрториканцы неряхи. Такой чистоте, что была в комнате, позавидовала бы любая леди с Парк-авеню. Все бедненькое, старое, убогое, но все вымыто и выскоблено до блеска.

Пока мать читала письмо, девочка настроила гитару, а потом заиграла. Ну, ребята, такой игры вы не слышали никогда, за это я ручаюсь. Мать вдруг оторвалась от письма и воскликнула как-то странно:

«Дверь! Дверь!..»

Парнишка лет пяти, брат девочки, бросился к двери на кухню и захлопнул ее. Он не отошел от двери, а продолжал там стоять, держась за ручку, как будто ожидал, что кто-то будет пытаться открыть дверь из кухни. Я удивился, но скоро забыл об этом. Да, никогда я не слышал такой игры!

«Кто научил тебя?»

Девочка кивнула на мать.

«Сыграй, дочка, «Гарлемский ноктюрн», – сказала женщина.

И тут что-то произошло. Мальчишка взвизгнул и со всех ног ринулся от двери к матери. Девочка с гитарой прыгнула на кровать. Дверь из кухни заскрипела и чуть-чуть приоткрылась. В комнате было полутемно, и мне показалось, что из щели между дверью и стеной высунулась голова кошки. Кошка протиснулась в щель и побежала к кровати, на которой кричала девочка. Когда она поравнялась со мной, я понял, что это не кошка, а крыса, огромная крыса…

– Да, это была крыса, – продолжал Старый солдат, пососав потухшую трубку. – Когда она пробегала мимо меня, я пнул ее носком ботинка. Она шлепнулась на пол, потом встала на задние лапы, оскалилась и завизжала. Это была огромная рыжая крыса с седыми усами, с какими-то мохнатыми бровями и с длинными розовыми сосками на гладком брюхе. Наверное, у нее были детеныши. Она стояла на задних лапах и визжала, поворачивая оскаленную морду то ко мне, то к орущему на руках матери малышу, то к девочке. Заплакал маленький, которого я раньше и не заметил. Он, оказывается, сдал в углу.

Размахивая своей сумкой, – рассказывал почтальон, – я загнал крысу в угол, и она исчезла где-то под ящиком у стены.

«Она всегда приходит, когда Мария начинает играть», – сказала мать.

…Мы молчим, ножницы Майкла клацают у меня над ухом. Почтальон надевает очки и углубляется в газету, которая лежит у него на коленях.

– Ишь ты какой! – бормочет он, не отрываясь от газеты. – Его бросила любимая женщина, и поэтому он хочет воевать во Вьетнаме. Видали такого умного?!

За окном начинается дождь. Потоки воды смывают с города лиловый цвет. Улица становится серой. Шелест автомобильных шин слышнее долетает с Бродвея.

– Богу хвала! – восклицает Старый солдат. – Немного воздух будет почище. А то ведь дышать нечем. Ученые говорят, что над Нью-Йорком на огромной высоте постоянно висит пыльное облако. Так высоко, что его не видно с земли. Не читали об этом? Висит, говорят. Как же там ангелы живут?

В зеркале я вижу, что почтальона клонит в сон. Голова его опускается на грудь, газета соскальзывает с колен на пол. Что ему снится? Может быть, пушистое белоснежное облако и ангелы с золотыми трубами?

Майкл молча правит бритву, шаркает ею по ремню, задумчиво смотрит на второе, вечно пустующее кресло.

Неожиданно почтальон вздрагивает и поднимает голову.

– Честное слово, – бормочет он, – такой крысы я никогда еще не видел…

И снова закрывает глаза.

Двадцатый век есть двадцатый век

– Я хочу есть!

Это сказал Димка. Таня молчит. Она никогда не хочет есть. Даже доктора удивляются.

Продукты, наверное, плавают в ящике, где утром был лед. «Кьянти», наверное, нагрелось и потеряло свой вкус. Пора бы остановиться и разжечь жаровню.

Но где остановиться? Катскиллские горы растаяли в сиреневой дымке позади нас. Мы мчимся по равнине. Справа и слева дубовые рощи. Вправо и влево от автострады отходят дороги, но справа и слева указателю «Частная собственность».

Рабочие покрывают участок дороги новым асфальтом. Какой-то движок трещит у обочины. Высунувшись из машины, кричу:

– Где здесь место для пикника?

Рабочие опираются на лопаты. Моторист выключает движок. Небольшое совещание вполголоса, потом спор о том, как лучше туда проехать. Это миль двадцать отсюда в сторону. Двадцать миль по здешним дорогам – не расстояние, но нам нельзя отклоняться от маршрута. Наш маршрут утвержден в государственном департаменте США, и любое его нарушение, даже нечаянное, – это уже чрезвычайное происшествие с возможными неприятными последствиями.

Трое парней покуривают у магазина, лихо поплевывая на тротуар.

– Эй, ребята, где здесь место для пикника?

Оказывается, на озере, миль пятнадцать в сторону от нашего маршрута.

– Я тоже хочу есть, – неожиданно говорит Таня, когда мы проносимся мимо очередного объявления: «Частная собственность».

Можно, конечно, остановиться у любой харчевни, но ведь в багажнике мокнут продукты и киснет «Кьянти». Проедем немного еще.

– А поесть было бы неплохо.

Это говорит Димкина мама, провожая глазами проплывающий справа столбик с дощечкой: «Въезд воспрещен. Частная собственность».

А что, если взять и свернуть за этот столбик с дощечкой? Расположиться на полянке. Придет хозяин с дробовиком или его управляющий или подъедет полицейская машина. Заставят заплатить за помятую траву, за попрание закона о неприкосновенности частной собственности, за надругательство над святыней.

За тысячу миль отсюда, в штате Южная Дакота, на окраине большого города стоит кузов автобуса без колес. На крыше – труба. По-видимому, внутри кузова сложена печка. Но двадцатый век есть двадцатый век, и к навечно приземленному автобусу, превратившемуся в вигвам для семьи индейца, тянутся провода электрического освещения.

Меня привез к этому автобусу местный журналист, милейший человек, хорошо знающий жизнь индейцев. Фотографировать из машины было неудобно, и американец, круто свернув, подкатил к самому вигваму. Четверо смуглых, скуластых, босоногих и грязных парнишек, смущенно хихикая, создали в рамке видоискателя живописную группу на фоне безногого автобуса.

И вдруг в видоискателе появилась еще одна фигура. Это был хозяин вигвама. Наверное, он уже приложился к фляжке по случаю воскресного дня, что и придало ему агрессивности, но дело не в этом. Дело в том, что, по существу, он был прав со всех юридических точек зрения. Размахивая кулаками перед моим фотоаппаратом, индеец произнес страстный монолог, смысл которого сводился к тому, что мы вторглись в его частное владение, нарушили право частной собственности, растоптали договор, когда-то заключенный белыми с вождем его племени. Мы оккупировали его землю. Я бросил взгляд вокруг и в смущении осознал, что под нашей машиной лежит половина его земли. Я своими двумя ногами и сумкой с фотопринадлежностями, которую поставил у ног, занимаю шестнадцатую часть. Мой друг, присевший на траву и сложивший ноги калачиком, – шестнадцатую часть. Итого – пять восьмых. Только три восьмых оставались индейцу и его четырем чадам.

Что было делать? Я посмотрел на моего друга.

– Дай ему доллар, – спокойно посоветовал тот.

– А не мало?

– Ну что же, я дам другой.

На долларе был изображен Великий Президент. Индеец молча смотрел в глаза президенту. Потом усмехнулся. Я никогда не забуду этой усмешки. Наверное, так понимающе, презрительно и в то же время грустно улыбались вожди племен, когда до них доходил коварный смысл договоров, заключенных с бледнолицыми братьями.

Мы влезли в машину и выехали на дорогу, освободив землю индейца, все восемь восьмых его частной собственности. Мы поехали к Гарри Дональду, детскому врачу. Его молоденькая беременная жена, красавица полукровка, развешивала на веревке белый докторский халат, только что вынутый из стиральной машины.

– Он еще не вернулся из резервации, – сказала она, одергивая платьице.

Но мой друг журналист, милейший человек, знал, где разыскивать Гарри. Он повез меня прямо к бару «Ястреб». Гарри уже вернулся из резервации и пил третий бокал «Драй мартини». Сухощавый, черноволосый, нос с горбинкой. Ворот белой рубашки расстегнут, галстук развязан, рукава закатаны выше локтя. Докторский саквояжик стоит на полу в ногах.

– Хэлло, Гарри!

– Хай, Стив!

– Познакомься: мой друг из Нью-Йорка.

– Рад вас видеть, мистер.

После третьей порции «Драй мартини» уже кружится голова. Пожалуй, нам не догнать Гарри. Бармен то и дело трясет своим никелированным снарядом 76-го калибра, в котором смешивается коктейль – этот нитроглицерин, бесшумно взрывающийся в глубине вашего мозга.

– Что нового в резервации, Гарри?

– Туберкулез у Рочестеров, чесотка у мальчишки Смита, трахома у младенца Флемминга, туберкулез у девочки Гладсона, у Питерсона туберкулез в открытой форме. Тебе достаточно или продолжать?

Язык у Гарри заплетается.

Эти Рочестеры, Смиты, Флемминги, Гладсоны, Питерсоны не только его пациенты. Они его братья по крови. Гарри – чистокровный индеец родом из штата Оклахома. Тамошним индейцам повезло. В двадцатых годах на территории их резервации геологи нашли нефть. Перестрелять индейцев было уже нельзя: двадцатый век есть двадцатый век, ничего не поделаешь. У них купили эту землю. За бесценок, как поняли индейцы позже. Но они слишком поздно это поняли.

Нищие индейцы неожиданно оказались богачами. Газеты прямо надрывались от смеха. Чего только не писали об индейцах! Дескать, один поставил у себя в новом доме тридцать четыре телефона, по два в каждой комнате, включая ванные и уборные. Другой будто бы купил шестнадцать автомобилей и больше всего любил ездить в похоронном катафалке.

Деньги кончились так же неожиданно, как появились.

Отец Гарри, внук вождя Соколиный глаз, был мудрее других. Он не покупал ни телефонов, ни автомашин. Он ждал, когда подрастет Гарри, его средний сын (старший умер от чахотки), чтобы дать ему образование.

Гарри стал врачом и переехал в Южную Дакоту. Каждое утро на своем «форде» он отправляется в резервацию. Индейские ребятишки – его единственные пациенты (белые предпочитают белых докторов), но и их ему хватает на целый день. С индейцев он ничего не берет: за них ему платит министерство здравоохранения.

Частенько, вернувшись из резервации, Гарри оставляет машину на заправочной станции и идет в бар «Ястреб», что напротив бензоколонки. Домой из бара он отправляется на такси (лучший вариант), а то и в полицейском автомобиле. Однажды поехал на своей машине и сильно разбил ее в трех кварталах от дома.

– Смешная история, – говорит он, хлопая по колену моего друга. – Парнишка Гейбл опять удрал из школы. Директриса интерната, эта старая сука, запирала его на ночь в чулан за то, что он мочился во сне. У мальчика больной мочевой пузырь. А в чулане крысы. Он орал там целые ночи напролет, но никто не слышал, потому что чулан в подвале. А на уроках спал. Однажды так и загремел на пол в тот самый момент, когда учительница рассказывала о Декларации независимости. Ну, не смешно ли это, Стив?

– Наисмешнейшая история, – сухо отвечает мой друг, глядя куда-то в сторону.

– Обожди, дослушай до конца, – продолжает Гарри. – За ним приехали в резервацию, а найти не могут. Только что был мальчишка и как в воду канул. Знаешь, где он прятался? Он сидел под водой в ручье и дышал через тростниковую трубочку. Каково! Сейчас лежит с крупозным воспалением легких. Мечется в бреду. Никак не может вспомнить, когда была подписана Декларация независимости. Налей-ка нам еще, приятель, по бокалу.

Мой друг делает предостерегающий жест бармену.

– Вам нельзя больше, мистер Дональд, – как можно мягче говорит бармен. – Завтра с утра вам снова нужно быть там.

Там – это за городом, где начинается коричневая пустыня, морщинистая, сухая, безжизненная и печальная, как лицо старого индейца. Там – это где туберкулезные Рочестеры, Смиты, Флемминги, Гладсоны, Питерсоны – чахлые росточки на поваленном дереве, остатки народа, когда-то владевшего Америкой от Тихого океана до Атлантического. Там – это где плачет в бреду мальчишка Гейбл, никак не вспомнив, когда была подписана Декларация независимости. Там – часть ада, где все угли уже догорели.

– Ну, еще один бокал, – просит Гарри. – Последний.

Бармен, взявшийся было за никелированный снаряд, сникает под суровым взглядом моего друга.

Глаза Гарри наливаются кровью. Звенят бокалы, падающие со стойки. Мы подхватываем Гарри под руки и ведем к выходу. Бармен несет за нами докторский саквояж.

– Ума не приложу, отчего он так напивается? – говорит бармен.

– Я знал одного бармена, который разорился оттого, что много думал, – саркастически замечает мой друг.

Мы везем Гарри домой к его беременной красавице жене, которая, уже, наверное, отутюжила его докторский халат и сейчас вяжет чулочки для будущего малыша. Скоро на свет появится еще один индеец – еще один слабенький побег на поверженном дереве.

Мы везем Гарри по ночному городу. Мы проезжаем мимо автовигвама индейца, с которым поссорились днем. Все восемь восьмых его личной земли свободны, и над автобусной двустворчатой дверью горит электрическая лампочка. Двадцатый век есть двадцатый век!

Ночью в мотеле

Вечером, когда машина стоит у дверей вашей комнаты, когда из багажника вытащены чемоданы и ночные пижамы сунуты под подушку, когда ребятишки до дрожи накупались в открытом бассейне, вода которого у дна подсвечена разноцветными лампочками, когда уже позвонили в Нью-Йорк и узнали, что обе Юли, Вася и Алена здоровы, когда день кончился, а спать еще рано – что остается делать?

Можно еще раз обвести глазами комнату. Две кровати, две тумбочки, два кресла, телефон, телевизор. На стене регулятор температуры. Электрическая плитка, на которой стоит кофейник из огнеупорного стекла. Если в кофейник налить воды, плитка автоматически включится под ее тяжестью. Разлей горячий кофе по чашкам, и плитка автоматически выключится. Рядом лежат пакетики с кофе, сухим молоком и сахаром. Это сервис.

Глаза скользят по комнате. Чего же здесь не хватает? Ах да, где же библия? Вот, вот она здесь, в тумбочке. Ее читал кто-то прошлой ночью перед сном, загнул уголок странички и ногтем провел черточку на полях рядом со словами:

«И начал Иов и сказал:

– Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: «Зачался человек!»

…О! Ночь та, да будет она безлюдна, да не войдет в нее веселие!»

Отложена в сторону библия, и взгляд останавливается на телефонной книге. Она – как переключатель. Раскройте ее – и нет никакого Иова, проклявшего свой день рождения, есть маленький американский город, восемнадцать тысяч двести тридцать пять душ, включая младенцев. Брауны, Смиты, Когены, Фримены, Уайты, работающие на местных фабриках, в автомастерских, аптеках, банках, магазинах, барах, парикмахерских. «Делаем в присутствии заказчика…», «Доставляем на дом…», «Производим в рекордно короткие сроки…», «Нигде, кроме как у нас…», «Самые лучшие в Америке…», «Самые прочные в мире…», «Звоните по телефону… Звоните… Звоните… Звоните…»

Телефонная книга убила еще полчаса времени, которого сегодня вечером (о, чудо!) такой избыток, что это неожиданное богатство начинает тяготить. В углу комнаты уже светится экран телевизора. Это еще один переключатель, которого коснулась рука Тани. Легкий щелчок – и нет уже ни реально существующих Браунов, Смитов, Когенов, Фрименов и Уайтов с их заботами, печалями, радостями и страшной усталостью от вечного желания быть самыми лучшими в Америке, есть смешной марсианин, живущий инкогнито на Земле. Надоел марсианин – еще щелчок переключателя – и вот перед вами ковбои Среднего Запада, еще не знающие телефонов и телефонных книг, еще не Достигшие формулы «нигде, кроме как у нас», беглые каторжники, добродушные индейцы и благородные шерифы, стреляющие с обоих бедер из двух пистолетов сразу.

Все темнее за окном. Самое время отправиться в ближайший бар (в двух милях от мотеля на север согласно телефонной книге) и посидеть над стаканом виски с содовой водой (наперсток виски, треть стакана воды, остальное – кубики льда). В баре полумрак. Мерцает телевизор, подвешенный на цепях к потолку. Ковбой ловко накидывает лассо на шею дикой кобылицы; беглые каторжники хотят отобрать лошадей у добродушных индейцев, но уже скачет на помощь благородный шериф.

Мой сосед опустошает третий стакан. Это тоже переключатель, когда ни библия, ни телевизор не помогают забыть, что завтра с утра снова нужно что-то производить в рекордно короткий срок, снова стараться быть лучшим в Америке, иначе безжалостно затопчут другие «самые лучшие», вот так же безжалостно, как на экране топчет конем соперника благородный шериф, умеющий стрелять из двух пистолетов сразу.

Вы возвращаетесь в мотель и видите, что Таня все еще сидит у телевизора. Она вздрагивает, когда вы открываете дверь, и восклицает:

– Как страшно, папа!

На экране драка. Преступник занес нож над девушкой удивительной красоты; но уже спешит на помощь благородный полицейский, умеющий… Нет, с нас хватит! Телевизор, как и виски, хорош в меру. Вы берете транзисторный приемник и выходите на воздух.

Мотель в форме буквы «П» стоит на холме. Американская ночь разучилась быть темной даже в провинции. Внизу у шоссе горит зеленая реклама мотеля. В двух милях к северу мерцает вывеска бара. Это световое оформление ночи. Темное небо светлее на горизонте: там город. Светящиеся шарики катятся по дороге навстречу друг другу: пара светлых – передние фары, пара рубиновых – задние. Ночь отучили и от тишины. Вот прошуршали шины по асфальту, хлопнула дверка автомобиля: звуковое оформление американской ночи.

Из приемника тоненькой струйкой сочится музыка. Но вы не один здесь. Приглядитесь: вон кто-го бродит по аллее, прижав к уху транзистор. Кажется, еще никто не написал исследование о том, как радио помогает американцам преодолевать одну из самых тяжких проблем – одиночество. Одиноких людей, людей, прижавших к уху транзистор, – как звезд на небе. Они в толпе на Бродвее, на пляжах, в парках, даже в кафетериях. Они остаются с транзистором наедине. Может, следовало бы написать исследование о том, как радио усугубляет одиночество?

Теперь из транзистора сыплется какой-то говорок. Послушаем. Местная радиостанция передает последние известия.

«Торговая палата сообщает, что оптовые цены на кукурузу понизились, а на свинину поднялись».

«У миссис Браун родился сын; наследник и роженица – «ол райт!». Леди и джентльмены! В этой великой стране каждую минуту рождается 8 человек, 12 тысяч в день., почти 82 тысячи в неделю, около четырех с половиной миллионов в год. Только в Нью-Йорке ежедневно в среднем женятся 270 пар».

«У мистера Смита вырезали аппендицит; он тоже «ол-райт!».

«Пропала собака у миссис Уайт; нашедшему обещана награда».

«В начале учебного года из школ Нью-Йорка было отчислено 1250 беременных школьниц в возрасте от 14 до 16 лет. Леди! Не спускайте глаз с дочерей!»

«Девятнадцатилетний Рич Кук на конкурсе в штате Айдахо танцевал твист 36 часов и 3 минуты с трехминутным перерывом через каждый час и двадцатиминутным – после 5 часов. Приняв от жюри в награду транзистор, Рич свалился без памяти. Молодец, Рич!»

«Покупайте пиво «Шлитц» в магазине Олдрича! Для доставки на дом звоните по телефону…»

«Бывшая секретарша покойного президента Кеннеди рассказывает, что он догадывался о готовящемся на него покушении. Однажды президент отказался ехать в церковь без начальника его личной охраны.

– Не будут же они стрелять в церкви! – пыталась убедить президента его секретарша.

– Если они захотят расправиться со мной, они сделают это даже в церкви, – ответил президент».

«Известный обозреватель Рестон рассказывает, что незадолго до трагической гибели Кеннеди беседовал с журналистами. Неожиданно, к удивлению всех, он вынул из кармана бумажку и прочитал отрывок из пьесы Шекспира:

 
Закат в крови. Прекрасный день, прощай!
К какой же стороне примкну?
К обеим примкнула я. Протянута ко мне
Рука из каждой рати; их держу я,
И в ярости своей меня на части
Они готовы разорвать. – Не в силах
Молиться о твоей победе, муж! —
Молиться о твоем разгроме, дядя,
Должна я. – Не могу тебе, отец,
Желать удач. – Твоих желаний, бабка,
Не разделяю. – Кто б ни победил,
Я поплачусь; мне в проигрыше быть.»
 

«Покупайте автомобили Форда. Звоните по телефону…»

«Леди и джентльмены! Вот несколько удивительных и забавных фактов относительно президента Линкольна и президента Кеннеди. Линкольн стал президентом в 1860 году. Кеннеди – в 1960. Имена обоих (Lincoln, Kennedy) состоят из семи букв. И тот и другой лишились сыновей. Оба были убиты в пятницу. Оба были ранены в голову в присутствии жен. Оба террориста, покушавшиеся на президентов, были убиты до суда. Имена обоих террористов, Бута (John Wilkes Booth) и Освальда (Lee Harvey Oswald), состоят из 15 букв. После смерти Линкольна президентом стал южанин Джонсон. После смерти Кеннеди президентом тоже стал южанин Джонсон. Первый родился в 1808 году. Второй – в 1908 году. Убийца Бут родился в 1839 году. Освальд – в 1939 году. Бут убил Линкольна в театре и скрылся на складе. Освальд стрелял в Кеннеди из склада и пытался укрыться в кинотеатре. Линкольн был убит в театре Форда, Кеннеди – в автомобиле «линкольн» производства Форда».

«Покупайте зубную пасту «Крэст». Аптека Смита доставляет на дом. Звоните по телефону…»

«Продолжаем выпуск последних известий, леди и джентльмены. Фирма «Трейсерс», специальностью которой является розыск пропавших лиц, заявляет, что количество мужей, бегущих от жен, непрерывно увеличивается и уже достигло рекордной цифры – 75 тысяч в год. Чаще всего бегут из дома мужья в возрасте от 44 до 51 года. На 25 беглых мужей приходится всего одна беглая жена. Леди! Не спускайте глаз – ха-ха-ха – со своего супруга!»

И снова:

«Покупайте!.. Звоните по телефону… Звоните… Звоните… Звоните…»

Таня уже спит, забыв выключить телевизор. Забавный марсианин сохранил свое инкогнито; отстрелял свою ежедневную порцию благородный шериф; каторжники пойманы и лошади возвращены добродушным индейцам; похоронена красавица, которую не успел спасти полицейский. Теперь время последних известий. Включается центральная студия в Нью-Йорке. Знаменитый Уолтер Кронкайт чеканит каждое слово: «Вьетнам…», «Бомбардировщики «Б-52»…», «Белый дом…».

Эту пленку прислал нам из джунглей Южного Вьетнама наш корреспондент Морли Сейфер».

Растерянное лицо корреспондента:

«Я бы не поверил этому, если бы я не снял все это сам вот этой кинокамерой».

Солдат подносит факел к тростниковой хижине… Солдат бьет прикладом вьетнамскую крестьянку… Солдаты в противогазах бросают гранаты с газом в тростниковые хижины… Мертвый ребенок на руках у обезумевшей матери…

Америка, Америка! Да есть ли у тебя совесть?

Есть! Вот она вспыхивает живым факелом у стен небоскреба ООН: человек сжигает себя, протестуя против войны во Вьетнаме. Совесть Америки бушует у ограды Белого дома. «Позор убийцам! – скандируют демонстранты. – Не играйте с огнем, мистер президент!»

Корабли с морской пехотой уходят в море. Из самолетов, прибывших из Сайгона, выгружают цинковые гробы, покрытые звездно-полосатыми флагами.

Наш почтальон Старый солдат однажды сказал мне:

– Никогда еще со времени прошлой войны я не видел столько испуганных женских глаз. Они почти за каждой дверью, в которую я звоню.

И снова на экране бомбардировщики «Б-52». Уолтер Кронкайт чеканит каждое слово: «Самые лучшие, самые прочные…» На борту самолетов ядерные бомбы. Посмотрите, как ловко бомбардировщики заправляются в воздухе над Испанией! Вот труба самолета-бензозаправщика вводится в горловину бензобака… Ну не чудо ли это!

«Последние известия окончены. А теперь посмотрите кинокартину. Предупреждаем: все, что вы сейчас увидите, – вымысел. В жизни так быть Не может».

Перед нами Центр командования стратегической авиации в Омахе (штат Небраска). Как будто все идет нормально. Но что это? Замыкание в командном электронном устройстве. Устройство передает какие-то приказания шестерке бомбардировщиков.

Кабина самолета. Сосредоточенные лица летчиков. Перед ними на панели загораются разноцветные лампочки. Боевая тревога! «Вскрыть пакет №21!»– приказывает электронный командир из Омахи. Рука пилота тянется к нагрудному карману. Расстегнута «молния». Вскрыт пакет. Пилот бледнеет. На листке бумаги три слова: «Удар по Москве».

В Омахе лихорадочно ищут повреждение.

Шестерка бомбардировщиков круто разворачивается и берет курс на Москву.

Докладывают президенту. Он приказывает соединить его по радио с командиром эскадрильи. Генерал, стоящий рядом, скептически покачивает головой: летчики приучены выполнять только электронные приказы и ничьи больше.

«С вами говорит президент Соединенных Штатов! – кричит в микрофон президент. – Произошла ошибка! Приказываю немедленно повернуть обратно!»

Кабина самолета. Растерянные лица летчиков. Они слышат голос президента. Первым приходит в себя командир эскадрильи. «Как эти красные здорово имитируют голос президента, – ворчит он. – Продолжать полет!»

В Омахе лихорадочно ищут повреждение.

В Пентагон привозят жену командира эскадрильи. «Боб! – рыдает она перед микрофоном. – Боб! Это я, Марджи. Боб, произошла ошибка! Заклинаю тебя нашими детьми, Боб! Поверни обратно!»

Кабина самолета. На лице командира тревога, сомнение, почти ужас. Пересиливая себя, он выключает радио. «Даже жену имитируют», – бормочет он.

Бомбардировщики продолжают полет.

«Чего нам будет стоить ответная атака русских ракет?» – спрашивает президент советника. Тот заглядывает в папку и отвечает: «Первый удар русских унесет свыше семидесяти миллионов американских жизней». Президент потрясен.

В Омахе лихорадочно ищут повреждение.

«Выслать истребители-перехватчики и сбить все бомбардировщики», – приказывает президент. Генерал, стоящий рядом, скептически покачивает головой.

Пентагон. Во всю стену – карта. Шесть крупных светящихся точек приближаются к Северному полюсу. Это бомбардировщики. Над Гренландией загораются девять маленьких светящихся точек-истребителей. Вот они нагоняют бомбардировщики. Над Северным полюсом идет воздушный бой. Гаснет одна точка покрупнее – бомбардировщик. Один сбит. Гаснут сразу три маленькие точки. Три истребителя сбиты. Остальные отстают. Пять крупных точек переваливают через Северный полюс.

Президент приказывает соединить его с советским премьер-министром. «Я хочу сообщить вам нечто важное», – начинает президент.

– «О бомбардировщиках, что идут в нашу сторону? – перебивает его советский премьер-министр. – Мы внимательно следим за ними и готовы к встрече. Но что все это значит? Что значит воздушный бой над Северным полюсом? Объясните!»

«Произошла страшная ошибка, – говорит президент, – испортилось электронное управление…»

«Почему я должен верить вам на слово? – спрашивает собеседник из Москвы. – Если на нашу землю упадет хоть одна бомба, мы ответим всем, чем располагаем!»

«Он имеет в виду новое секретное оружие», – объясняет президенту генерал, стоящий рядом.

«Это – оружие, от которого нет спасения», – печально добавляет советник.

Над просторами Арктики завязывается воздушный бой между советскими истребителями и американскими бомбардировщиками. На карте в Пентагоне гаснут еще две точки. Осталось три.

«Надо убедить русских в том, что это ошибка, а не начало войны, – говорит президент. – Иначе мировая катастрофа. Но как убедить их? Как?»

Три светящиеся точки уже над территорией Советского Союза. Навстречу им устремляются стрелы ракет. Сразу гаснут еще две точки.

Оставшаяся делает зигзаги, свет ее не так ярок, но она все же упорно идет на Москву.

«Господин премьер-министр, – говорит в телефонную трубку президент. – Над вашей территорией остался один бомбардировщик; он, по-видимому, подбит, но он может прорваться к Москве. Чтобы убедить вас в том, что это не война, а ошибка, я предлагаю единственное, что я могу предложить. Если наш бомбардировщик прорвется к Москве, я в ту же минуту прикажу сбросить бомбу на Нью-Йорк…»

Президент вызывает своего старого друга, военного летчика, и приказывает ему лететь на Нью-Йорк с ядерной бомбой на борту.

Генералы в Пентагоне поднимают бунт, пытаются захватить власть в Вашингтоне, но их разоружают. Один из офицеров, участвовавший в подавлении бунта, связывается по радио с советским генеральным штабом.

«Кто у телефона?» – спрашивает офицер.

«Генерал Евский, – отвечают из Москвы. – С кем я говорю?»

Адъютант протягивает офицеру раскрытую папку досье. Офицер бросает взгляд на первую страницу и тихо спрашивает в трубку:

«Ваня? Это ты? Здравствуй!»

«Здравствуй, Джон, – отвечают из Москвы. – Я узнал тебя по голосу».

«Как твой сын, Ваня? – спрашивает офицер. – В Берлине он был совсем еще маленьким».

«Кончил институт. А как твоя дочь?»

«Вышла замуж. Я уже дед, Ваня… Сколько осталось до… Ты понимаешь меня?»

«Четыре минуты тридцать секунд», – следует сухой ответ из Москвы.

Президент сидит, сжав голову руками. На стене его кабинета тикают часы.

Светящаяся точка на карте в Пентагоне делает зигзаги в окружении стрел-ракет.

Тикают часы…

Бомбардировщик, посланный президентом, разворачивается над небоскребами Нью-Йорка.

Тикают часы.

Улицы Нью-Йорка. Девочка прыгает через веревочку. Женщина катит коляску. Танцуют твист. В парке целуются двое…

Тикают часы…

Осталось две минуты…

Улицы Нью-Йорка. Девочка прыгает через веревочку.

Мужчина расплачивается за такси. Женщина поправляет одеяльце в коляске. В парке целуются двое. Они ничего не знают! Ничего не знают…

Тикают часы…

и…

Неожиданно…

Неожиданно телевизор гаснет. Надо же быть такому: перегорел! Или, может быть, замкнулось в нем что-то, как в электронном аппарате в Центре управления стратегической авиации? Вот тебе и «самое прочное в мире»!