Текст книги "Тысяча миль в поисках души"

Автор книги: Борис Стрельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Когда упадет звезда?

Едва я вышел из самолета, как сразу физически почувствовал, что я на Юге. Поручни трапа обожгли мои ладони. Раскаленное добела небо Алабамы низко висело над крохотным аэродромом. В высокой траве отчаянно стрекотали цикады. Густо зеленели сады. Ветви деревьев гнулись, отягощенные плодами.

Я был единственным человеком, вышедшим из самолета, и единственным человеком, встретившим меня в пустынном аэропорту, был однорукий шофер такси. Он кинул мой чемоданчик в багажник и с места рванул машину. Внимательно осмотрев меня в зеркальце, с дружеской фамильярностью спросил:

– Где руку повредил, парень?

– В Европе. Боевая против фашистов.

Он усмехнулся, кивнул на обрубок своей руки:

– А я в Корее. Воевал против коммунистов.

Мы помолчали. Сады кончились, мы въезжали в город.

– С Севера? – спросил он, снова поглядывая на меня в зеркальце.

Я кивнул головой.

– Надеюсь, вы не из тех, кто приезжает сюда мутить воду? А? Надеюсь, вы не ищете неприятностей?

В его голосе была сдержанная угроза.

Час назад этот же вопрос задал мне сосед в самолете. Сухой, загорелый человек средних лет в клетчатой рубахе. Мохнатые брови над голубыми глазами, жилистые рабочие руки в черных ссадинах. Он видел, что я читаю книжку «Куклуксклановец».

– Интересуетесь? – спросил он, обнажая в улыбке белые крепкие зубы.

Его, по-видимому, насторожил мой акцент.

– Вы, наверное, не южанин, сэр? Из Нью-Йорка? Надеюсь, вы не из тех, кто…

– Я из Советского Союза.

Он резко повернулся ко мне всем корпусом. Ослепительная улыбка исчезла. Он молча рассматривал меня. Медленно извлек из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил, медленно выпустил дым в мою сторону. Процедил сквозь зубы:

– Впервые вижу живого коммуниста.

– Ну и как?

– Мертвые мне больше нравятся.

– А вы, наверное, куклуксклановец?

– Да, я состою в клане. И пока мы существуем, Юг останется американским.

– Не могли бы вы пояснить, что вы имеете в виду?

Он криво усмехнулся, приблизил ко мне свое лицо, и я почувствовал запах виски в его горячем дыхании.

– Хотелось бы пояснить тебе кое-что без свидетелей, – прохрипел он. – Не забывай, что ты в Алабаме, а не в ООН. У нас свои законы, бэби. Ночи у нас темные…

Стюардесса принесла стаканы с кока-колой и льдом.

– Стакан не чисто вымыт, – сердито сказал ей мой сосед.

– Сэр? – удивилась стюардесса.

– Я сказал, что стакан не чисто вымыт! – рявкнул он. – Наверное, из него пил какой-нибудь ниггер[15]15
  Оскорбительная кличка негров.


[Закрыть].

За окном показались пригороды Бирмингема. Самолет шел на посадку.

В дверях клановец обернулся и погрозил мне пальцем:

– Не забывай, бэби, что ты не на Севере!

Я полетел дальше, и вот однорукий шофер такси снова напомнил мне, что я на Юге.

Город утопает в зелени магнолий и пальм. Сегодня воскресенье. Звонят колокола церквей. На улице почти не видно прохожих. До вечера закрыты кинотеатры. В воскресенье место благочестивых жителей в церкви.

Вот кончилась служба, и из церкви выходят прихожане. Чопорные белые женщины в своих лучших платьях; завитые и густо напомаженные старухи; белые мужчины в пиджаках и галстуках, несмотря на жару; чистенькие, прилизанные дети. Священник в черной сутане провожает паству до автомобилей. В воздухе плавают приподнятые шляпы, женщины чмокают друг друга в щеку, урчат моторы «кадиллаков», и негры-шоферы в форменных фуражках распахивают перед хозяевами двери.

Тихо и мирно здесь в воскресенье. Звонят колокола, воркуют голуби…

В маленьком сквере у автобусной остановки сидят трое белых стариков. Они не ждут автобуса, они просто сидят, болтают о том о сем, смотрят по сторонам. Старики дряхлые, отработавшие свое в жизни и теперь не знающие, куда девать свободное время. Рядом с ними, опираясь мощным задом на мотоцикл, стоит полицейский. Он в голубой металлической каске, в синей форменной рубашке с короткими рукавами, в галифе и крагах. На поясе у него пистолет, стальные наручники, связки ключей. Из заднего кармана торчит короткая дубинка с ремешком для руки.

Полицейскому жарко. Он расстегнул рубашку и платком вытирает багровую шею. Наверное, он объезжал свой участок, увидел знакомых и остановился поболтать.

Разговаривают они лениво, протяжно, с характерным южным акцентом.

– Далеко заплывали? – спрашивает полицейский.

Старик в коричневом полинявшем комбинезоне и соломенной шляпе щурит слезящиеся глаза и тянет:

– Да как тебе сказать? До острова доплыли.

– Хорошо клевала?

– Сперва не очень, а потом пошло.

– Пошло, говоришь? А на что брала?

– На червяка и на пшено. Там ее много, целые стада ходят вокруг этого черного.

– Какого «черного»? – удивляется полицейский.

– Вокруг черного трупа.

– Что-то ты непонятное бормочешь, старик, – говорит сбитый с толку полицейский.

– Как еще тебе понятней говорить? – сердится старик. – Негр там плавает. Утопленник. Мы его подцепили багром, перевернули…

Полицейский задумывается. Потом лениво произносит:

– Самоубийца какой-нибудь. Как ты думаешь, старик?

Старик согласно кивает головой.

– А клевала, говоришь, хорошо?

– Хорошо клевала.

– Ну, поеду, – говорит полицейский. Стальные наручники тихо позвякивают у него на боку. – Доброго вечера, старики!

Когда шум мотоцикла затихает за углом, старик разводит руками.

– Конечно, может быть, и самоубийца. Только почему у него кляп во рту?

–. Наверное, чтобы не кричал, – сонно поясняет сосед.

Я иду к отелю и думаю: как все здесь, на Юге, просто, как все обыденно и спокойно. «А клевала, говоришь, хорошо?» «Хорошо клевала».

Я иду по пустынным в эти знойные часы улицам города, и редкие встречные негры поспешно сдергивают передо мной кепки. Я ищу Фреда. У меня к нему рекомендательное письмо из Нью-Йорка.

– Простите, сэр, – обращаюсь я к очередному негру.

От неожиданности он шарахается в сторону. Испуг на его лице сменяется изумлением. На место изумления приходит подозрение: что-то здесь не так, что-то этот странный белый замышляет.

– Вы не скажете, как мне разыскать…

Он насторожен, он ждет подвоха. Я чувствую, что нервы его натянуты как струны.

– Я ничего не знаю, маста[16]16
  Маста – хозяин.


[Закрыть], – бормочет он. – Спросите у кого-нибудь из белых.

Фред, которого я в конце концов разыскал, смотрит на меня с недовернем.

– Я не знаю никакой Джоэн, – сухо говорит он. – Вы, наверное, ошиблись.

Он хитрит. Он отлично знает Джоэн, эту тоненькую девушку из Нью-Йорка. Она была здесь в прошлом году с группой белых студентов. Недавно она писала ему, что на этот раз поедет в Миссисипи.

Я протягиваю ему письмо. Он испуганно смотрит по сторонам и спрашивает шепотом:

– За вами никто не следил? Где вы остановились? Я позвоню вам вечером из телефонной будки. Буду ждать вас в четырех кварталах от отеля, если идти на север.

Наступил вечер, а звонка не было. Я зажег в комнате свет, сел поближе к кондиционеру, развернул воскресное приложение к газете «Нью-Йорк таймс» и принялся читать статью Эрскина Колдуэлла. И сразу перед моими глазами снова появились куклуксклановец – сосед по самолету, однорукий шофер такси, старики в сквере у автобусной остановки и полицейский, опирающийся мощным задом на свой мотоцикл. Колдуэлл, сам южанин, писал:

«Вероятно, найдется немало людей, живших на глубоком Юге в годы второй мировой войны, которые помнят, как в то время от Южной и Северной Каролин до Техаса распространялся один упорный слух. Многие восприимчивые южане отнеслись к нему не как к странному слуху, а с жадностью ухватились за него, как за надежное обещание и вполне вероятную возможность. Было ли это продиктовано тайной враждебностью к янки или же иллюзиями тех, кто поддерживал этот слух, тем не менее многие полуграмотные и иные белые южане твердо поверили в то, что некоторые видные политические деятели Юга заключили секретное соглашение с нацистской Германией. Согласно самой распространенной версии этого слуха, Адольф Гитлер обещал послать десант на побережье Южной Каролины и Джорджии и отдать приказ о систематическом истреблении всех негров и евреев на Юге. Эта высадка ожидалась в середине войны, когда Гитлер одерживал победы в Европе. В нескольких случаях, по крайней мере в Южной Каролине и в Джорджии, а быть может, также в Алабаме, Миссисипи и других местах нашлись люди, которые надеялись на это, и другие, которые были твердо убеждены в том, что нацистские военные корабли уже ждут у побережья Каролины и Джорджии. Во всяком случае, некоторые из них были столь уверены в том, что Гитлер выполнит свое обещание, что они держали наготове оружие и автомобили, дабы по первому приказу выехать из дома и отправиться на побережье на соединение с десантными силами нацистов.

Даже сейчас, спустя много лет после того, как надежды на гитлеровское вторжение и оккупацию американского Юга не оправдались, в некоторых отдаленных горных районах все еще встречаются твердолобые отцы и сыновья, которые готовы утверждать, что Гитлер все еще жив и в любую минуту может прийти.

И хотя это звучит как нелепая выдумка, живущая в местном фольклоре поколениями, люди, которые рассказывают об этом, говорят так, как если бы речь шла о втором пришествии Христа, будучи твердо уверенными в том, что Гитлер сдержит свое обещание, придет с карательными отрядами и поможет сохранить чистоту белой англосаксонской протестантской расы».

…Звонок раздался, когда я сидел перед телевизором. Я включил телевизор на середине программы и не знаю, как она называется. Благообразный мужчина с постным лицом проповедника вкрадчивым голосом объяснял:

– Две негритянские революции развиваются одновременно. Одна – за предоставление неграм больших прав, чем имеют белые, другая – за превращение южных штатов в Советскую Социалистическую Негритянскую Республику России. В этих условиях наши надежды должны возлагаться на полицию. Помогайте вашей местной полиции… В телефонной трубке я услышал чье-то дыхание…

Ночь была душной. В темных кустах сонно попискивала какая-то пичуга. Пахло свежим сеном. Где-то далеко на горизонте глухо гремел гром. Вспыхивали и гасли светлячки. Я прошел четыре квартала, никого не встретил и остановился в нерешительности.

– Садитесь в машину, – услышал я из темноты голос Фреда. Он включил мотор, и старенькая машина неожиданно затарахтела так оглушительно, что на соседней улице залаяли собаки.

Мы приехали на большой пустырь на окраине города. Горели костры, керосиновые фонари светились кое-где под брезентовыми крышами автофургонов. В фургонах на кучах тряпья между скамьями, чайниками, ведрами спали взрослые и дети. Пять в одном фургоне, восемь – в другом, в третьем – я не мог даже сосчитать, сколько их там было. Я понял, что это лагерь кочующих сельскохозяйственных рабочих.

Вокруг костров сидели, стояли, лежали негры. Из темноты сверкали белки их глаз и зубы. Здесь целовались, плакали, смеялись, дрались, пели, молились. Пахло пеленками и кукурузным самогоном.

– Джоэн в письме просит показать вам, как живут негры, – сказал Фред. – Ну что ж, смотрите. Они поднимаются с солнцем, собирают абрикосы в садах здешних плантаторов, кончают работу с наступлением темноты, а получают гроши. Заработка не хватает даже детям на молоко. Кончится сезон абрикосов – переедут на хлопковые поля. Но беда в том, что сельскохозяйственный сезон длится не больше 140 дней. Остальные 225 дней – без работы.

У костра гортанно запела женщина:

 
О господи, ты обещал,
что кончится рабство,
Когда упадет звезда
на Алабаму…
 

И хор подхватил, ритмично хлопая в ладоши:

 
Когда упадет звезда?
О, когда упадет звезда?
 

Кто стрелял в шерифа?

Поезд Чикаго–Новый Орлеан пришел в Кейро около полуночи. Постоял минуту и растворился в темноте. Я посмотрел вслед его огонькам и побрел через рельсы к зданию вокзала.

В комнате ожидания было пусто. Над телефоном-автоматом висел плакатик: «Компания такси «Эс энд Эс». Звонить в любое время дня и ночи». Я позвонил. Женщина на другом конце провода каким-то уж очень домашним голосом приняла мой вызов и сердито обратилась к кому-то:

– Том! Да проснись же! Пассажир ждет на станции.

Том приехал через полчаса. Это был заспанный парень лет двадцати двух. Он оказался президентом и одновременно служащим компании такси «Эс энд Эс», которая владеет… двумя старенькими автомашинами. На одной работает Том, на другой – его приятель и совладелец компании. Жена Тома, которая приняла мой вызов по телефону, исполняет обязанности диспетчера компании.

Конечно, если говорить серьезно, то никакой компании нет. Том работает механиком на лесопилке, а такси – это его побочный заработок. Для крохотного Кейро двух машин такси вполне достаточно. Сейчас здесь всего шесть тысяч жителей, а в прошлом веке это был процветающий город, замахивавшийся даже на славу Чикаго. Здесь, в самой южной точке штата Иллинойс, сливаются реки Миссисипи и Огайо. Почвы вокруг Кейро плодороднейшие, хлопок растет прекрасный, и не случайно эти места издавна называют «американским Египтом». Кейро, между прочим, – это Каир в английском произношении. Кстати, это тот самый Кейро, куда держали путь по Миссисипи Гекльберри Финн и негр Джим, да так и проплыли мимо него в тумане.

Хлопковые поля принадлежали белым плантаторам. А трудились на них рабы-негры. Сейчас в Кейро белых и негров половина на половину. Но черные руки больше никому не нужны – их заменили машины. Так и получилось, что нынче среди негров Кейро 35 процентов безработных. Среди белых безработица также велика и достигает уже 18 процентов. Когда-то в окрестностях были каменноугольные шахты, но сейчас они либо закрыты, либо механизированы. Люди бегут отсюда. Кейро медленно и мучительно умирает.

Сам городок расположен в шести милях от железнодорожной станции. Ночи здесь темные, южные. Мы подъезжали к Кейро, уже появились первые дома, первые уличные фонари, как вдруг Том остановил машину, выключил мотор, опустил стекло и прислушался. Где-то далеко пели петухи.

– Слышите? – спросил меня Том, и в голосе его я уловил какую-то тревогу.

– Петухи…

– При чем здесь петухи! – сказал Том с досадой. – Стреляют. Разве вы не слышите?

Где-то еще дальше петухов хлопнул выстрел… Второй… Третий… Сухо протарахтела длинная очередь из автомата. И все стихло. Подождав минуту, снова заголосили петухи.

– Что будем делать? – спросил я.

– Я провезу вас окраинами к мотелю, где живут полицейские, – помедлив, ответил таксист.

Утром, открыв дверь своей комнаты, я увидел, что вся стоянка перед окнами мотеля занята полицейскими машинами. Их было здесь не меньше полутора десятков. Одни машины, упруго покачивая длинными штырями спецантенн, уезжали, другие занимали их места, вернувшись с патрулирования. На бортах машин выделялся герб штата Иллинойс – орел, держащий в хищном клюве ленту, на которой написано: «Храбрость. Мужество. Достоинство».

Хозяин мотеля объяснил мне, что эти полицейские присланы в помощь местной полиции из Чикаго и Спрингфилда. Ночью патрулируют улицы Кейро, а днем отсыпаются в мотеле. Что касается стрельбы по ночам, то к этому все здесь привыкли. Точнее, привыкли к тому, что в городе стреляют. К самой стрельбе, конечно, хладнокровно относиться трудно. Многие жители детей укладывают на ночь в ванной: все-таки какая-то дополнительная защита от шальной пули.

В нынешнем году, сказал мне хозяин харчевни, где я завтракал, в Кейро было около 150 ночей, когда звучали выстрелы. Он начал было вспоминать, сколько человек было убито и ранено, стал загибать пальцы, но сбился и махнул рукой.

Я спросил, кто в кого стреляет. Естественно, белые в негров, а негры в белых, ответил хозяин. Сперва был убит черный солдат, затем белый шериф. С этого все и началось.

На Коммершл-авеню – главной улице города – было пустынно. Сквозь плиты тротуара торчала желтая трава. Пели скворцы. На карнизах магазинов ворковали голуби. По крыше серого пятиэтажного здания суда и полиции ходил полицейский с биноклем на груди и снайперской винтовкой в руках. Стена здания была выщерблена пулями. Я насчитал 17 щербинок.

Пройдя еще два квартала, я очутился в негритянском районе. На стенах церкви святого Колумба тоже были следы от пуль. Неподалеку негритянские парни жгли кучи сухих листьев. Голубой дым стлался вдоль улицы. На меня негры посмотрели недоверчиво, почти враждебно. Ведь я был для них белый, незнакомый белый человек, возможно, даже переодетый полицейский.

Но мало-помалу лед недоверия ко мне растаял. Я узнал, что церковь является главной мишенью белых террористов, потому что здесь собираются члены негритянской организации «Объединенный фронт., Создал эту организацию молодой негритянский священник Чарльз Коэн. Главная цель организации – покончить с расовой дискриминацией при найме на работу. И вторая цель, неразрывно связанная с первой, – вооруженная самооборона от расистов.

Работа… Право ходить на работу… Право работать и приносить домой зарплату. Вот вокруг чего бушуют страсти в городке Кейро. Работы нет. Если она появляется, ее в первую очередь отдают белым. Но дошедшие уже до крайней степени отчаяния негры, которых, как помнит читатель, в Кейро столько же, сколько и белых, начинают протестовать. И вот тогда возникает организация белых, которые клянутся «поставить черных на место».

Белые – здешние лавочники и полицейские в штатском, владельцы мотелей и баптистские проповедники, а зачастую и безработные лесорубы, шахтеры, механики, водители грузовиков – стали патрулировать улицы Кейро, стрелять в негритянском районе, останавливать, допрашивать, избивать любого негра, появившегося в белом квартале.

Нет, они не называли себя куклуксклановцами, хотя многие, безусловно, ими были. Для своих отрядов они придумали названия «белые шляпы» и «белые стрелки». Выходя в ночные патрули, они надевали на голову что-нибудь светлое, чтобы в темноте по ошибке не подстрелить своего. Руководил ими владелец лесопильной фабрики Боб Кавингейм.

Страсти достигли точки кипения, когда негры начали отвечать выстрелами на выстрелы. Горели дома в негритянском районе. Запылали и дома белых на Коммершл-авеню. Тогда власти штата ввели в город солдат национальной гвардии. Это было летом. Простояв в Кейро три месяца, войска ушли, оставив позади себя город, разделенный на два вооруженных враждующих лагеря.

Я вернулся в мотель, взял блокнот и вышел на балкон, чтобы записать первые впечатления. На соседнем балконе громко разговаривали. Голоса были мужские. Собеседников было трое. Балконы отделялись друг от друга тонкой фанерной перегородкой, сделанной «под дуб», и мне не было видно беседующих, зато слышно каждое слово. Это были полицейские, отдыхавшие после смены. Судя по всему, двое сидели в плетеных креслах, причем один положил ноги на низенький круглый столик, а третий то уходил с балкона в комнату, то снова входил, шаркая и пришлепывая по полу домашними туфлями. Наверное, он только что принес из холодильника пиво в банках.

– Холодненькое! – сказал он, причмокнув. – Да убери ты свои конечности со стола!

Тот, к которому он обращался, добродушно отозвался баском:

– Ты, малыш, дома командуй. Когда побегаешь в жизни с мое, тогда поговорим. Мне даже лейтенант Блэкстоун не делает замечаний.

– А здорово отчитал этот черный священник нашего Блэкстоуна, – хохотнул третий. – Лейтенант сделал вид, что ничего не понимает: «Скажите, отец, какая муха ваших негров укусила? Ведь между полицией и неграми всегда было взаимопонимание, не правда ли?» А священник ему: «Это было взаимопонимание между хозяином и псом, лейтенант. Знай, черный пес, свое место, а не то получишь пинок! Но мы не хотим больше собачьей жизни, лейтенант». Блэкстоун даже позеленел от злости.

– Позеленеешь, – хмыкнул тот, что принес пиво. – Начальство дало две недели на поимку того, кто убил шерифа, а уже месяц кончается. Ходят слухи, – понизил он голос,– что стреляли в шерифа в отместку за убийство черного солдата, который приезжал мать хоронить. Говорят, что шериф кокнул его в темноте на автомобильной стоянке за баром.

– Болтают многое, всего не переслушаешь, – авторитетно заключил басок. – Будто шериф сам «толкает» наркотики среди местных мальчишек и девчонок. Будто бы у того солдата младший брат наркоманом сделался, в бродягу превратился, совсем пропал парень. Оттого будто и мать слегла. Якобы солдат до всего дознался и пригрозил шерифу в баре при свидетелях. Утром солдата нашли мертвым. Предполагают, что убил его шериф. Но ведь все это надо доказать…

– Докажешь, как же! – снова хмыкнул тот, что шаркал тапочками. – Солдат убит, шериф убит. Каждую ночь стрельба. Ничего мы здесь не добьемся. Надо снова вводить сюда войска, как год назад.

– Смешно, – хохотнул третий. – Шесть тысяч солдат против шести тысяч жителей, включая грудных младенцев. Американская армия оккупирует американский город. Америка против Америки. Как в страшном сне, будь оно все проклято.

– Да, ты прав, парень, – зарокотал басок. – Америка против Америки. И с оружием в руках. Я вчера с лейтенантом Блэкстоуном объехал все здешние магазины и бары. У каждого хозяина в кабинете карабин висит, у каждого продавца задний карман оттопыривается. Говорят, здесь на шесть тысяч жителей, включая грудных младенцев, не меньше десяти тысяч единиц оружия. Вот так-то! Загляни-ка, дружок, в холодильник насчет пива.

Прошаркали, прошлепали шлепанцы с балкона в комнату. Было слышно, как над столом щелкнула зажигалка. Потянуло дымком от сигареты.

– Мы по дороге в Кейро одно убийство предотвратили, – снова послышался басок. – Из Спрингфилда нам по радио приказали завернуть на молочную ферму. Сын отца хотел убить.

Семейная ссора. Обычное дело. Началось все это, как мы потом узнали, в тот день, когда сын вернулся домой из морской пехоты. Отец, хозяин фермы, тогда, говорят, здоровяк был, не то что сейчас – пенек трухлявый. Сели они по-родственному под дерево и крепко выпили «за возвращение». После очередного стакана отец так озадачил сына, что тот на время речи лишился. Старик, как нам сам сын рассказывал, сказал примерно следующее: «Ты, сынок, всегда был бездельником, работы фермерской чурался, оттого и в морскую пехоту из дома удрал. Пока ты, голубчик, где-то там в своем красивом мундире красовался, я твою старуху мать здесь похоронил и один своими плечами эту ферму подпирал, чтобы она не развалилась. А ты на все готовенькое вернулся и, небось, надеешься, что я тебе хозяйство в наследство передам. Так вот – дудки! Пока есть силы, буду сам тянуть, а почувствую, что слабею, – продам ферму. Однако ты мне сын, и мне тебя жалко. Хочу из тебя человека сделать. Для этого хочу свою ферму не кому-нибудь, а тебе продать. Денег у тебя нет – это я знаю. И не будет никогда – это я тоже знаю. Так вот, предлагаю тебе работать у меня батраком. Буду тебе зарплату платить. С вычетами, конечно, за питание, за койку в доме и так далее. Накопишь деньжат – выкупишь ферму, будешь сам хозяйствовать, а не сумеешь накопить – пеняй на себя. Покупателя я найду, можешь не сомневаться».

В тот вечер они здорово подрались. Лупили друг друга, пока не упали без сил. Сын потом целую неделю кровью сплевывал. У отца левая рука плетью висела: научили кое-чему сына в морской пехоте.

Ушел бы он с этой проклятой фермы куда глаза глядят, да не мог. Приковал его отец. Знал он про сына такое, что, заяви полиции, сидеть бы бравому морскому пехотинцу в тюрьме лет пять, а то и больше. Было одно темное дело в юности. Оттого в свое время он и в морскую пехоту удрал, а вовсе не потому, что коровьего духа не любил.

Стал сын батрачить у отца. А что поделаешь? По сути дела, отец ведь только добра ему желал. Серый волк тоже кусает волчонка. Для чего? Для того, чтобы тот научился огрызаться, клыки показывать. Кстати, старик сам эту ферму таким же манером у своего отца выкупал. А дед – у прадеда. А прадед эту землю у индейцев отобрал. Правда, это ему боком вышло: подкараулили его индейцы в прериях, грешную душу в рай отправили.

Лет пять сын на ферме жил в одном доме с отцом, пока беда не случилась. Однажды корова сдохла. Старик расшумелся да сгоряча так поднес сыну, что тот рядом с коровой распростерся. В полночь пьяный сын взял вилы и пошел отца убивать. Старик в одних подштанниках в окно выпрыгнул, вскочил в машину и умчался на соседнюю ферму. Оттуда и позвонил в полицию. Тем временем сын решил сжечь ферму. Принялся таскать сено в дом, чтобы горел ярче. Таскал, таскал, умаялся да так и уснул на этом сене. Тут и мы с лейтенантом Блэкстоуном подоспели. Связали его по рукам и ногам и вручили папаше. Что у них там дальше будет – не знаю…

Помолчали.

– Меня все жена уговаривает уйти из полиции, – нарушил паузу тот, что похохатывал. Чувствовалось, что он и сейчас говорит с улыбкой. – Убьют, говорит, тебя, дурака смешливого. Президентов, говорит, убивают, а тебя-то в два счета пришьют. Совсем извелась.

– Изведешься! – подтвердил хозяин шлепанцев, входя на балкон и ставя пиво на столик. – Моя благоверная без меня ни радио, ни телевизор не включает. Больше всего, говорит, мне не хочется увидеть репортаж о том, как тебя на носилки кладут и покрывалом с головой накрывают. Последние известия вообще не смотрит. Меня, говорит, уже мутит от крови, трупов и рыдающих родителей, у которых детей украли. Изо дня в день одно и то же. С ума спятить можно.

– Да-а! – шумно вздохнул обладатель баса. – Страшно, конечно, женщинам. Ох, как страшно! Не жизнь, а кошмар какой-то. Вот в прошлом году был случай. Дежурили мы ночью с лейтенантом Блэкстоуном. Вдруг вызов к мотелю, что на 53-й дороге к северу от Спрингфилда. Звонит хозяин, говорит, что в одной из комнат кричит женщина, зовет на помощь. Рванули мы к мотелю. А рядом с тем мотелем в поселке накануне медсестру изнасиловали и задушили. Лейтенант наш сразу связь между этими событиями заподозрил.

Ну, подлетаем, значит, на полном ходу к мотелю, сирена у нас воет, вертушка на крыше блики бросает. Видим – старик хозяин в нижнем белье винтовкой в сторону одной двери тычет, а у самого ноги дрожат. Мы – пистолеты в руки и в два прыжка из машины к той двери, куда хозяин показывает. Как на учении, прижались спинами к стене, один слева от двери, другой – справа. «Открывайте! – орет лейтенант. – Полиция! Руки на голову! Выхода по одному!»

Слышим – отворяют нам дверь. Мы курки взвели, дышать перестали. Старик за мусорный ящик присел. Отворяется потихоньку дверь и выходит – не поверите! – маленькая заплаканная девчушка лет семи. И больше никого. «Руки на голову! – снова орет лейтенант. – Выходи по одному!» «Да там нет никого, – всхлипывает девчушка.– Там только мама». Ну, мы, конечно, воробьи стреляные, особенно лейтенант Блэкстоун, нас на мякине не проведешь! Ногой дверь пошире, пистолет в вытянутой руке на уровне глаз! Врываемся в комнату, тычем пистолетами во все углы. А на кровати сидит женщина в халатике, плачет, слова вымолвить не может. И больше – ни души. Что за история?! Женщина плачет, и сквозь ее рыдания мы разбираем, что она просит у нас прощения. За что? Это, говорит, во сне все было. Дочь говорит у меня во сне украли и меня убить хотели. Страшный сон. Понимаете? Страшный сон.

Сходил я к машине, принес из аптечки успокоительных капель, дал ей, бедняжке, выпить. А сам думаю: ведь это какой же страх в душе, если такое приключается?! Ведь это как же надо запугать на всю жизнь? Когда ехали назад, Блэкстоун молчал, думал свою думу, мрачный был, как туча. Одну только фразу и вымолвил: «Америка – страна испуганных женщин».

Помолчали. Еще раз щелкнула зажигалка.

– Скорей бы домой, – вздохнул тот, что ходил за пивом. – Надоело. Все надоело. Служба, стрельба эта.

– Не видать тебе дома пока не найдешь того, кто стрелял в шерифа, – хохотнул другой, скрипнув плетеным креслом.

– Шутки шутками, а похоже, что ты, цыпленок, прав. Лейтенант Блэкстоун с пустыми руками отсюда не уедет и нас не отпустит. А найти того, кто убил шерифа, дело непростое. Чувствую я, что здешние люди кое-что знают, но молчат. В этом вопросе, похоже, и белые и черные заодно. И еще неизвестно, кто шерифа прикончил, белые или черные. Не любили его здесь и те и другие. Особенно после истории с этим Брауном.

Был здесь такой бедолага – шахтер по фамилии Браун. Белый. Два года без работы. Ну, с тех пор, как шахта закрылась. Трое детей, один другого меньше. Исчерпал уже все сроки пособия по безработице. Дети пухнут от голода, жена плачет. Вот и решился он на отчаянный шаг. Должен вам сказать, что по законам здешнего штата жена и дети получают пособие, если кормилец умер. Вот он и «умер». Написал записку, дескать, в смерти моей прошу никого не винить, помогите ради бога семье, а меня не ищите, я ухожу из жизни. А сам спрятался в горах.

Лето прожил в шалаше, кормился охотой да тем, что жена украдкой носила. Ходила она к нему. Всякие предлоги выдумывала, чтобы детишек соседям на день-другой пристроить, а сама к нему.

Выследил-таки ее шериф. Но брать один побоялся: Браун вооружен был. Позвонил шериф нам. Лейтенант Блэкстоун отрядил меня и еще трех парией. Пришли мы за Брауном ночью. Окружили шалаш. Я посветил внутрь фонариком, вижу – жена у него на руке спит…

Так шериф и сковал их наручниками: его за правую руку, ее – за левую. Вели мы их по тропинке к машинам, шли они рука в руке и плакали. Как же дети теперь? И такая меня злость на шерифа взяла, что вот своими руками бы задушил.

Уже светало, когда подъезжали мы к Кейро. Вдруг лейтенант Блэкстоун нас по радио вызывает. Приказывает немедленно изменить маршрут и вместо Кейро вести арестованных в Спрингфилд. Оказывается, около Кейро нас ждала толпа, хотели отбить Брауна и его жену. И белые и черные. Как они узнали об аресте? Вот тут-то загадка и начинается. Думаю, что многие в городе знали, где скрывается Браун. Знали и молчали. А шерифу не простили. Только кто? Белые или черные? За солдата или Брауна? Принеси-ка еще пива, малыш…

…Глубокой ночью я стоял у здания автобусной станции, ждал автобуса дальнего следования «Серая борзая», который должен был доставить меня в Чикаго. Провожал меня Том, президент компании «Эс энд Эс». На улице, кроме нас, не было ни души.

Упруго покачивая антенной, подошла полицейская машина. Замедлила ход. По-видимому, полицейские вглядывались в нас. Не заметив ничего подозрительного, поехали дальше.

Том был настроен печально. Он зевал, поеживался от ночной прохлады и неторопливо говорил:

– Иногда хочется посадить жену с дочкой вот в эту машину и убежать из Кейро без оглядки. Но куда убежишь?

Где-то за углом яростно залаяла собака.

– Овчарка, – кивнул Том в сторону собачьего лая. – В Мемфисе есть школа, где овчарок обучают бросаться только на чернокожих. В Кейро уже есть такие собаки…

Рокоча могучим мотором, подошел автобус Мемфис–Чикаго. В автобусе было темно, пассажиры спали.