Текст книги "Тысяча миль в поисках души"

Автор книги: Борис Стрельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Мучительное путешествие на Запад, длившееся почти полгода, окончилось 26 марта 1839 года. Четыре тысячи холодных безымянных могил оставили мы за собой от Дымных гор до Оклахомы. Во имя чего?

Еще дед мой говорил, что в Дымных горах есть золото. Когда я был юношей и дружил с индейскими девушками, я видел золотые мониста, украшавшие их шеи. Но белые люди в городах еще не знали об этом золоте.

Не знали, пока маленький индейский мальчишка, живший у сторожевого ручья, не показал белым самородка. Вот этот проклятый самородок и решил судьбу целого народа…

В течение десяти последующих лет белые убивали индейцев, сжигали их дома, отбирали у них землю, попирали ногами все договоры, которые сами же когда-то заключали с индейцами. Но и этого было мало. Тех, кто остался в живых, отправили тропою слез в штат Оклахому.

Дети мои! Это преступление произошло не так давно, но правда о нем пока скрыта от вас. Многие из вас уже не знают о том, что мы живем на земле, которая была отнята у миролюбивого народа, чтобы удовлетворить страсть белого человека к золоту…

Длинная череда лет проплыла над моей головой, неотвратимая старость одолевает меня. Мне тяжело, дети, рассказывать вам о злодействе, невольным участником которого я был. Лишь сознание того, что ни штык мой, ни нож мой не запятнан кровью индейцев, облегчает мою душу. Я знаю, что в памяти индейцев я до сих пор живу как «солдат, который был добр к чероки».

Но убийство есть убийство независимо от того, совершено ли оно в темноте из-за угла или ясным днем по приказу командира. Убийство есть убийство, и кто-то должен ответить за него, кто-то должен объяснить, почему лилась кровь на земле индейцев. Кто-то должен объяснить, почему четыре тысячи могильных холмиков выросли вдоль дорог от Дымных гор до Оклахомы.

Я хотел бы забыть все это, но в памяти моей снова встает вереница из 645 фургонов, медленно движущихся по мерзлой земле…

…Дети! Я обещал вам в день моего восьмидесятилетия рассказать что-нибудь из моей жизни.

Я выполнил свое обещание, дети».

Индейцев продолжают и по сей день безжалостно выгонять из тех районов пустыни, где белые находят нефть или руду. Известно, что правительство США заключило с индейскими племенами триста семьдесят договоров о резервациях и что оно нарушило один за другим все эти триста семьдесят договоров.

Чем могли ответить обескровленные, вымирающие от голода и болезней индейцы на это коварство «бледнолицых братьев»? Только непринятием всей цивилизации белого человека да гордым презрением к нему.

Гордость является достоинством и несчастьем индейцев. Об этом говорили нам многие американцы. Индейцы не стали рабами. Они не были рабами ни одного дня. Но они и не получили членства в американском обществе, даже зыбкого и двусмысленного членства второго сорта. Их просто «оставили в покое», позволив им медленно умирать в той самой части ада, где даже угли уже дотлели.

В Скалистых горах есть индейское племя, которое живет на дне глубокого каньона, куда белые могут проникнуть только с помощью вертолета. В камышовых плавнях на юге Флориды обитает племя, которое до сих пор формально находится в состоянии войны с правительством Соединенных Штатов Америки: старый мирный договор был коварно нарушен белыми, а новый так и не был заключен.

Те же из индейцев, которые соприкасаются с белыми в повседневной жизни, являются объектом жесточайшей эксплуатации, беспардонного надувательства. Недалеко от Великого каньона мы разговаривали с белой женщиной, которая вот уже сорок семь лет живет на территории резервации. Она научилась говорить на языке племени навахо и гордится тем, что индейцы уважают и любят ее.

– Это очень добрые, честные и талантливые люди, – сказала нам миссис Элизабет Браун. – Они искренни и непосредственны, как дети. Беда в том, что многие белые обращают бесхитростность индейцев себе на корысть. Мне то и дело приходится защищать навахо от произвола белых авантюристов. Я уже превратилась в юриста-самоучку.

– А есть ли среди индейцев люди хотя бы со средним образованием?

– Очень и очень мало, – вздохнула старая женщина. – В нашем районе есть школа для индейских детей, но я не знаю, что будут делать эти ребятишки, даже если им удастся окончить школу. Скорее всего они, как их отцы и матери, будут обжигать глиняные чашки да ткать одеяла для продажи, которые вы видели в лавочках индейских сувениров.

– А знаете ли вы какого-нибудь индейца-врача, индейца-инженера?

Миссис Браун пожала плечами:

– Среди моих знакомых таких нет…

Действительно, очень мало индейцев, которым путем огромных усилий удалось получить высшее образование. Днем с огнем пришлось бы искать индейцев, представляющих свой народ в государственных органах США. Лишь небольшая горстка индейцев пробилась в ряды мелких и средних предпринимателей – скотоводов и земледельцев, хотя под оболочкой первобытно-общинного уклада жизни в резервациях идет сейчас бурный процесс развития капиталистических отношений.

Перед тем, как отправиться в автомобильное путешествие, мы прочитали в газете «Вашингтон пост» статью журналиста Колмана Маккарти. Он рассказывает, что только четверо из каждых десяти детей индейцев племени навахо, поступивших в среднюю школу, оканчивают ее. Но и после этого они остаются индейцами, так и не ставшими членами американского общества. Ибо, по словам Колмана Маккарти, безработица среди индейцев племени навахо колеблется между шестьюдесятью и восемьюдесятью процентами, а средний заработок индейских семей почти в пять раз ниже черты нищеты, официально признанной американскими экономистами.

Однажды вечером мы медленно ехали по пустыне Аризоны за желтым школьным автобусом. Автобус часто останавливался и начинал мигать своими красными огнями. Тогда останавливались все машины, встречные и идущие следом по шоссе: таков один из дорожных законов Америки.

Из автобуса на дорогу выскакивали индейские школьники. Они махали на прощание своим товарищам и уходили в быстро темнеющую пустыню, таинственную и молчаливую. Покинув новенький школьный автобус, они возвращались к своим жилищам – кузовам старых автобусов, отслуживших свой век и снятых с колес.

Есть американцы, которых мучает стыд за тот произвол, который их страна чинит среди индейцев. Один из них – Роберт Рассел, бывший профессор Аризонского университета. Уже двадцать лет, женившись на индианке, он живет среди навахо, пытаясь наладить там школьное образование. Ему помогает студент из Нью-Йорка Ли Вейнгрэд, тоже поселившийся на территории резервации. Они одержимы сейчас идеей создать здесь колледж и уже начали сбор пожертвований среди интеллигенции Таоса и Санта Фе.

Профессор и студент обращались за помощью в конгресс Соединенных Штатов, но там отнеслись к их предложению скептически.

– Мы не рассматриваем будущий колледж как дар индейцам, – добавляет Ли Вейнгрэд. – Нет, это совсем не дар. Это выплата лишь маленькой частицы огромного долга индейцам со стороны Америки.

На другой день мы приближались к городу Флэгстафф, к северу от которого простираются индейские резервации. Город известен и славен по целому ряду причин. Среди них: самый чистый воздух в Америке; местной обсерватории принадлежит честь открытия планеты Плутон; в нескольких милях от города застывшая лава вулкана образовала поверхность, похожую на лунную. Здесь, имитируя посадку на Луну, тренировались космонавты Нэйл Армстронг и Джеймс Олдрин.

Черная вулканическая лава застыла огромными складками и буграми. Издали кажется, что это пашня, поднятая гигантским плугом. Мы долго стояли здесь и, признаемся, воображали себя на Луне. Теперь ведь это не так уж трудно вообразить. Двадцатый век!

И вдруг перед глазами встала совсем другая картина. Лента шоссе и индейские ребятишки, выпрыгнувшие из школьного автобуса и растворившиеся в таинственной и молчаливой темноте пустыни по дорогам к их жилищам – кузовам старых автобусов, снятых с колес.

Private[14]14
  Частная собственность (англ.)


[Закрыть]

Дорога петляла в дюнах. Озеро было рядом, за песчаными буграми, на которых вкось и вкривь торчали невысокие сосны, изогнутые ветром. Василию Пескову, моему коллеге и соавтору, не терпелось увидеть озеро. В который раз он начинает мечтательно напевать: «Гурон, Мичиган, Он-та-рио, Эри!»

Мне-то что, я здесь уже бывал, а он, чувствую, волнуется. Для него, открывающего своим читателям окно в природу, встреча со знаменитым озером – событие особое. Такое не каждый день случается!

– Ну, давай же к берегу, – в который уже раз просит он меня. Ему невдомек, почему я пропустил один съезд, другой, третий. По-английски он не читает и на дорожный знак «Private» внимания не обращает.

– Ну, что же ты не сворачиваешь? – удивляется Василий Михайлович. – Так ведь можно и все озеро проскочить.

Это правда. Бог с ним, с «Private», – решаюсь я, и рулю на первую же проселочную дорогу, ведущую к озеру. Будь что будет! Может, и пронесет.

И вот оно перед нами, долгожданное озеро Эри, одно из Великих американских озер. Необъятная водная гладь до самого небосклона. Неподвижная лодочка с фигуркой рыбака в широкополой шляпе. Вдалеке дымит пароходик. На берегу помятый, брошенный автомобиль. Чуть подальше – цепочка белых легоньких трейлеров – домиков на колесах.

– Вот оно какое! – зачарованно шепчет Василий. Закатав брюки до колен, он забредает в воду. Прутиком подгребает к себе дохлую рыбешку, плавающую вверх брюхом.

Я, притомившись за рулем, с блаженством растягиваюсь на траве и закрываю глаза.

Тишина. Только легкий плеск воды у берега да крик одинокой чайки вдали.

Сладкую дремоту прерывает звук скрипнувшей двери одного из домиков на колесах. Кто-то идет к нам, но глаз открывать не хочется – пусть себе идет.

Кто-то, подойдя, покашливает и приветливо спрашивает:

– Чем могу служить, господа?

Я открываю глаза. Передо мной пожилая полная женщина. И, судя по всему, очень добрая. По-видимому, хозяйка ближайшего трейлера. Может быть, хочет предложить нам попить водички или купить рыбки?

– Нет, нет, не беспокойтесь, – отвечаю я. – Нам ничего не надо. Отдохнем здесь минут двадцать да и покатим дальше.

На лице у женщины недоумение:

– Вас кто-нибудь приглашал сюда, господа?

– Нет, нет, мы просто решили свернуть…

Женщина начинает сердиться. И я понимаю, почему она сердится.

– Что значит «просто решили свернуть»? Ведь это же частная земля! Этот берег принадлежит нам с мужем. Мы можем сдать вам в аренду кусочек пляжа на лето, если хотите. Я думала, что вы затем и приехали. А раз нет, то проваливайте отсюда.

– Вася! – зову я своего друга. – У нас неприятности.

– Что-нибудь с нашей машиной? – спрашивает Василий. Он ведь не знает английского языка.

– Мы нарушили закон и вторглись в частные владения, – объясняю я.

И вот мы стоим перед хозяйкой берега и хлопаем глазами, как провинившиеся школьники. Вернее, как студенты, завалившие экзамен по политической экономии. Ведь учили же, что в капиталистическом обществе большая часть лесов, полей и недр земных находится в частном владении. Учить-то учили, а вот оплошали.

– Что же, если частная собственность, так и посидеть у берега нельзя? – хорохорится Василий. Я перевожу его заявление хозяйке.

– Да вы что, с луны свалились? – возмущается женщина. – Да я сейчас на вас собак натравлю! Полицию позову! Эй, Гарри, – кричит она в сторону трейлера, – прихвати-ка винтовку да поспеши сюда!

Этого еще не хватало! На всякий случай я открываю дверку машины и объясняю Пескову ситуацию.

– Что же нам делать? – потерянно спрашивает он.

В двери трейлера появляется Гарри – высокий старик в белой рваной майке. Слава богу, без винтовки. Гарри спешит изо всех сил, но продвигается очень медленно – не те годы. Наши извинения встречают его на полпути.

– Честное слово, мы хотели только отдохнуть, – оправдываемся мы один по-русски, другой – по-английски.

Женщина вдруг начинает смеяться.

– Гарри, – заливается она, – эти господа вообразили, что они могут разваливаться на частном берегу пузами вверх. Ты слышишь, Гарри, это на частной-то земле!

Добежавший наконец до нас Гарри переводит дух.

Сперва он ничего не может понять, а потом тоже начинает смеяться:

– Это же умора! – стонет он. – На частной-то земле…

Отсмеявшись, пляжевладельцы начинают выяснять: кто же мы такие? Почему не знаем о законе частной собственности на землю? Может, правда, мы с луны свалились?

Узнав, что мы из Советского Союза, Гарри на какое-то время лишается дара речи. Советских людей он видит впервые и сейчас мучительно решает сложную дипломатическую и политическую задачу: как себя держать? Покряхтев и почесав переносицу, решительно объявляет то, что ему подсказывает его не искушенный в дипломатических протоколах разум:

– Милости просим! Отдохните у нас. Места здесь приятные. Тут вот она и есть, настоящая Америка, а не в Кливленде и не в Нью-Йорке. Там ведь дышать нечем, а у нас, поглядите, какой простор.

Они оказались милыми и добрыми старичками. Мы провели с ними больше часа. Прощаясь, спросили:

– Ну, а если бы кто-нибудь пришел на ваш берег, разлегся на траве и не подчинился требованию уйти – пальнули бы из винтовки?

– Убивать бы, конечно, не стал, – ответил Гарри, – а мелкой дробью в мягкое место попотчевал бы. И суд присяжных оправдал бы меня. Частная собственность есть частная собственность, и тут уж, ребята, шутки в сторону!

Так-то вот! Дальше Василий Михайлович ехал присмиревшим. Багряное солнце опускалось прямо в озеро Эри. Темнело. Встречные машины уже шли с включенными фарами. И, как на грех, ни одного мотеля. Я поддразнивал Пескова, подшучивал над ним. Дескать, заедем так вот в темноте на частную собственность, пальнут тебе в одно место мелкой дробью, оправдывайся тогда, что плохо учил политэкономию капитализма!

Что больше всего поражает советского человека, впервые приехавшего в Америку? На этот вопрос односложным ответом не отделаешься. Начнешь составлять список – неизвестно, где остановишься. Но на одном из первых мест в этом списке будет предупреждающий знак: «Private», который то и дело мелькает перед глазами в городах, на дорогах, в полях и лесах, на берегах рек и озер, даже в пустынях. «Private» в данном случае означает «частный».

То есть частная собственность. И хозяин частной собственности, вывешивая этот знак, со всей серьезностью предупреждает: «Это мои владения». Для убедительности добавляет: «Границу не переступать!»

За время работы в Америке я много раз наблюдал, с каким изумлением взирали мои друзья-журналисты, приехавшие в США в командировку, на эти строгие предупреждения. Помню, как был изумлен Илья Шатуновский, обративший внимание на колючую проволоку, бежавшую почти рядом с нашей автомашиной вдоль автострады. Точнее, между автострадой и опушкой леса, который манил к себе тенью, свежестью, горьковатым запахом нагретой солнцем хвои, обещая усталым путникам отдых и покой.

– Охрана природы? – спросил Шатуновский, кивая на проволоку.

– Охрана частной собственности, – ответил я.

– Но ведь мы едем уже третьи сутки, а проволока все не кончается, – удивился Илья. – А что если остановить машину у обочины, перелезть через проволоку и растянуться на травке?

– Не оберешься неприятностей, – начинаю объяснять я, но вижу, что он мне не верит.

– Ну, завод или фабрика, это я понимаю, – размышляет он вслух, – но ведь здесь поле, лес. Природа, одним словом.

Какой мальчишка в нашей стране не знает Тома Сойера? Все знают. Помните, как он и Бекки заблудились в пещере. Такая пещера есть в Ганнибале – родном городе Марка Твена. Мы там были с Ильей Мироновичем. И выяснили, что принадлежит эта пещера частному лицу. И у него не одна пещера, а много в разных концах страны. У него такой бизнес – пещеровладение. Он пускает в свои пещеры туристов. За деньги, разумеется, за деньги!

Пещеровладение, оказывается, весьма развитый бизнес в Америке. С Песковым мы искали знаменитую Мамонтовую пещеру – государственную собственность, а по ошибке приехали к частной. Когда разобрались и стали разворачивать машину, пещеровладелец-частник едва не лег нам поперек дороги: ведь вместе с нами уезжали доллары, которые могли бы перекочевать в его карман за посещение дыры, за сувениры и, возможно, за две бутылки кока-колы. Он просительно заглядывал нам в глаза и нежно журчал, как змей-искуситель:

– Ну куда вам еще ехать! В Мамонтовой пещере столько туристов, что плюнуть некуда. В очереди там настоитесь. А здесь, посмотрите, какая уютненькая пещерка. За качество ручаюсь. И обойдется дешевле…

Вообще-то американцы – люди в подавляющем большинстве гостеприимные. Я в этом неоднократно убеждался во время поездок по стране. На том же озере Эри, в поселке Марблхэд, владельцы мотеля Дэн и Коллин Тэйлоры отказывались взять с нас деньги за ночлег, потому что считали за честь иметь гостей из СССР. На ферме Уоррена Миллера в штате Висконсин мы провели полдня и чувствовали себя, как у самых добрых друзей. Ковбои Альберт Сай и Боб Морсэр, пасшие стада коров у подножия Скалистых гор в штате Вайоминг, бросили все свои дела и охотно посвятили нас в тайны ковбойской жизни.

К Тэйлорам, Миллерам, ковбоям и другим мы попали случайно, не списываясь и не созваниваясь заранее. Просто свернули, как к тем старикам на озере Эри. Кстати сказать, вся земля стариков – двести шагов в длину и столько же в ширину. У других – чуть побольше. У ковбоев своей земли совсем нет. А вот у одного из нью-йоркских братьев-миллионеров Рокфеллеров такое ранчо в штате Вайоминг, что его и за двое суток пешком не обойдешь.

Однажды в том же Вайоминге нам попалось по пути ранчо некоего Брауна – Шесть Пальцев. Вообразите себе необъятный альпийский луг, окруженный колючей проволокой. На склонах дальних гор – коровьи стада. Так далеко, что коровы кажутся букашками. Ворота на столбах. На воротах – коровий череп с рогами и крупными буквами предупреждение: «Частная собственность. Перешедший границу будет застрелен». Мы долго кричали перед воротами, сигналили – так никто и не появился. А перейти границу мы не решились: кто их знает здесь, в Вайоминге! В Вайоминге такое бывало, что ой-ой-ой!

Лет шестьдесят назад в этом штате еще были так называемые «ничейные» земли. Скотоводы гоняли на эти земли свои стада, а овцеводы – свои. Конечно, ссорились из-за выпасов, дрались, но до убийств как-то не доходило. Кончилось, впрочем, все это страшно. Выбрав ночь потемнее, скотоводы перебили всех овцеводов. Человек тридцать было убито. А стада овец – сотни, а может быть, даже тысячи голов, – загнали в пропасти и забросали динамитными шашками. Громкое было дело. Сейчас в Вайоминге стараются не вспоминать об этом.

Теперь ничейных земель нет. Куда ни глянешь – колючая проволока, хранительница частной собственности и гарантия от недоразумений.

Кстати, колючую проволоку, известную ныне во всем мире, изобрел в 1874 году американский ковбой Джеймс Глидден. Проволока сразу же завоевала себе место под солнцем. За первые десять лет американское бюро патентов зарегистрировало 250 ее разновидностей. Сейчас она тянется вдоль автомобильных дорог, извивается вдоль полей и лесов, петляет вокруг ферм и ранчо. Там, где колючая проволока, – частная земля, а следовательно, какой-нибудь милейший старичок Гарри или таинственный Браун – Шесть Пальцев имеет полное, законное право разрядить в тебя дробовик или кольт 38-го калибра.

Насчет кольта – это не ради красного словца. Мы петляли по горным дорогам штата Теннесси, а где-то рядом шла съемка кинофильма «Лолли Мадонна». Снимали «на натуре» там, где произошли подлинные события, о которых рассказывает фильм. Сейчас он уже выпущен на американские экраны. Фильм страшный, но, по-видимому, не страшнее жизни.

Нужно вам сказать, что штат Теннесси – один из самых живописных уголков Америки. И авторы фильма подчеркнуто, но ненавязчиво напоминают зрителю об этом, противопоставляя мир и покой природы тому, что творится в душах людей.

Представьте себе высоченное небо, густую зелень лесов на холмах, сочные луга, покрытые цветами. Такое умиротворение, такая тишина вокруг, что кажется, будто это и не Америка. И чтобы не было у зрителя сомнения в том, что это все-таки Америка, кинокамера как бы нечаянно нет-нет да и скользнет то по телевизионной антенне на крыше фермерского дома, то по машине «шевроле» недавнего выпуска, то по портрету американского солдата в зеленом берете, сфотографировавшегося во Вьетнаме.

Две семьи, две фермы и живописный лужок между ними. Вот к этому лужку то и дело возвращает нас кинокамера. И уже в начале фильма зритель понимает: ах, какую ошибку сделали прадеды нынешних фермеров, дружившие между собой и по этой причине не протянувшие колючей проволоки посредине лужка! Деды, те уже ссорились и сшибались здесь в кулачных боях, сплевывая кровь на белые ромашки. Нынешним же отцам и сыновьям (у одного фермера трое взрослых сыновей и дочь, у другого – пятеро сыновей) предстоит исправить ошибку прадедов и завершить давнишний спор о лужке, покрытом весенними цветами.

Рамки кинорассказа ограничены тремя сутками жизни двух фермерских семей. Те, которые живут под холмом, пытаются водрузить на лугу знак: «Частная собственность. Границу не пересекать!», – но едва спасаются бегством под ружейным огнем тех, которые живут на холме. Так сделан шаг от вражды к войне. Первая ее жертва – поросенок, который, как, впрочем, и люди, не знает, где проходит граница, разделяющая лужок на «свой» и «чужой»». Вторая жертва – уже трагедия. Погибает мать, пытающаяся предотвратить кровопролитие.

Семья убитой передает соседям-врагам ультиматум: «Или луг наш, или мы заявляем шерифу об убийстве». Ультиматум отклоняется. Старший сын убитой, недавно вернувшийся из Вьетнама, руководит штурмом вражеской фермы. Бой длится несколько минут. И шесть парней, скошенные пулями, один за другим, падают в высокую луговую траву… Кровь на ромашке. Кровь на дощечке со словами «Частная собственность. Границу не пересекать!».

Вот так-то! Частная собственность есть частная собственность, и тут уж, ребята, шутки в сторону, как говорил милейший старичок Гарри, владеющий пляжем на озере Эри.