Текст книги "Том 1. Повести и рассказы"

Автор книги: Болеслав Прус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

– Полно, полно! – уговаривал его врач. – Чеслав просит, чтоб ты шел к нему, пан Дрындульский тебя проводит.

– Люблю я эти ночные прогулки, – проворчал доктор философии и, уже заметно успокоившись, покинул гостиную… навсегда!

– Кто его сюда привел, пан Диоген? – спросил Коцек, заглядывая под рояль.

– Я, дорогой доктор, по требованию пани Гильдегарды, – весь дрожа, ответил Диоген и, внезапно вынырнув из-под рояля, с чувством пожал руку врачу. – Молчите, ради бога! – прибавил он тише.

– Необыкновенный, однако, доктор философии! – громко вскричал Эдзик, показавшись возле стола, который до сих пор надежно скрывал его.

– Пан Эдгард, пан Диоген, протяните нам руки, – раздались из-под дивана два женских голоса, и через минуту в гостиной появилась, словно из-под земли, прекрасная Гильдегарда в сопровождении перепуганной старушки.

– Ах, доктор! – воскликнула соблазнительная хозяйка дома. – Вообразите… мужчина на моей постели! Ох! Он, как видно, минутами бывает не в себе?

– Это от чрезмерной умственной работы, – объяснил Диоген, снова сжимая руку врача.

– А случаются у него минуты, когда он приходит в себя? – продолжала допытываться Гильдегарда.

– О, очень часто! – снова ответил Файтусь, еще сильнее сжимая руку врача.

– Какой же он чудак! Ах, боже мой!..

– Не забывайте, дорогая пани, – взволнованно сказал Диоген, – что у каждого великого человека бывают подобные минуты за… затмения. Один мудрец на званом обеде брал с блюда пальцами шпинат…

– Ужасно! Любопытно, когда он пишет свои знаменитые философские труды: в те ли минуты, когда приходит в себя, или же…

– По-разному, это зависит от темы, – ответил врач.

После этого разъяснения Коцек простился со всеми и ушел. Услужливый Диоген не мог удержаться, чтоб не проводить его со свечой до самых ворот.

– Хотел бы я знать, – сказал по дороге врач, – на кой черт вы вытащили из гостиницы этого сумасшедшего?.. Чеслав сердится, мы избегались, а вы залезли под диваны и рояли…

– Ах, доктор, – ответил Диоген, – если б вы знали, как меня замучила эта баба! Сплетник Дрындульский наговорил ей, что приехало несколько Клиновичей, докторов философии, которые желают с ней познакомиться, и, представьте себе, эта старая ведьма целый день надоедала мне, чтобы я хоть одного привел к ней. Ну, думаю, пеняй на себя… ты хочешь Клиновича, я тебе его доставлю, но не моя вина, что у него в голове не все в порядке.

– А когда же свадьба? – спросил врач уже в воротах.

– Сегодня она сказала, что если я приведу к ней Клиновича, то через месяц. Кстати… сжальтесь, доктор, повлияйте на Дрындульского, чтобы он не проболтался!..

– Будьте спокойны, – ответил врач и скрылся на улице.

Через несколько дней Коцек, вернувшись вечером домой, застал два письма; приводим их содержание.

I

«Уважаемый доктор, лучший наш друг!

В четверг, в восемь часов вечера, в квартире пани Гильдегарды… состоится моя помолвка с этой несравненной женщиной. Мы ни минуты не сомневаемся, что вы, бесценный друг, удостоите своим присутствием в качестве свидетеля это торжество, на котором, кроме вас, дорогого Дрындульчика и нескольких других наших доброжелателей, больше никого не будет.

Ваш до гроба

Д. Файташко».

II

«Милостивый государь!

Вы привели ко мне в дом мнимого доктора философии, позволив себе, равно как и уважаемый Каэтан Дрындульский, недостойную шутку, после которой ваши посещения, сударь, равно как и вышеупомянутого господина, считаю неуместными.

С глубоким уважением

Пастернаковский».

Прочитав это, Коцек взглянул на часы и помчался в город, в знакомую лавочку, торговавшую вином и бакалеей, где он надеялся встретить пана Пастернаковского, к которому ни на минуту не терял чувства глубокого уважения. Предчувствие не обмануло его: в указанном месте он действительно застал обиженного приятеля раздумывающим за какой-то обросшей плесенью бутылкой над тщетой мира сего.

– Пан Пастернаковский, – начал врач, – я изумлен…

– А-а-а! Милый Коцек!.. – прервал его Пастернаковский. – Вы насчет письма? Пустяки! Забудьте о нем. Хотя, по правде говоря, вы устроили мне каверзу. Весь город издевается надо мной.

– Но…

– Постойте, не прерывайте! Скажу в двух словах. Вы обещали привести к нам ученого и писателя, а главное – философа с головы до пят, а кого вы привели? Ни то ни се! Спросили его о Гейдельберге, а он стал говорить о вине и немках; ел он (чего я отнюдь не ставлю ему в вину), как батрак, танцевал, как студентик, декламировал… и так далее, и так далее… Что же это за философ? Вот тот, что был у пани Гильдегарды, это настоящий человек! Молчит, размышляет, глубокий ум… Говорил он только о просвещении и морали, потом потребовал бумагу, перья, отдельную комнату и, кажется, написал там нечто весьма замечательное…

– Но, пан Пастернаковский! Тот, что был у пани Гильдегарды, вел себя уж очень эксцентрично!

– Вот именно! Вот это и нужно! Мы все ждали, что ваш философ выкинет что-нибудь эксцентричное, но где там!.. Он даже не представляет себе, что такое эксцентричность! Откровенно говоря, мои дамы совсем охладели к философии. Ну, да все равно! Выпейте стаканчик, если меня любите, а в другой раз так не поступайте с нами.

– Но уверяю вас, даю честное слово, что Чеслав Клинович самый подлинный доктор философии и автор многих трудов…

– Я верю вам и понял это с первого же взгляда, но что поделаешь с женщинами? Для них человек без соответствующей внешности, без так называемого паспорта, ничего не стоит. Только нас, глубже постигающих сущность вещей, удовлетворяет само звание!..

― ДВОРЕЦ И ЛАЧУГА ―^{5}

Глава первая,

в которой читатель знакомится с большой трубкой в не слишком больших палатах

Есть острова средь моря, есть оазисы средь пустынь, и есть тихие районы средь шумного города.

Такие безлюдья иногда расположены рядом с главными улицами, иногда составляют как бы их продолжение. Чтобы найти их, достаточно свернуть с какой-нибудь главной артерии движения и грохота – направо или налево. И уже через несколько минут гладкий асфальтовый тротуар становится неровной мостовой, мостовая превращается в пыльную дорогу, городской водосток в тропинку или придорожный ров.

Многоэтажные дома уступают место желтым, розовым, оранжевым и темным домикам, крытым обветшавшей дранкой, или заборам из старых досок. Еще дальше можно увидеть пошатнувшиеся от старости голубятни, колодцы с журавлями, доисторические масляные фонари, грядки капустных головок и деревья, силящиеся покрыться листвой и давать плоды.

В таких районах толстяк, едущий на обшарпанном извозчике, держится миллионером, осматривающим продающиеся земельные участки, а фельдшерский ученик в зеленом галстуке и отглаженной шляпе норовит сойти за банковского служащего. Здесь молодые женщины не улыбаются мимолетно на ходу, так как некому восхищаться их белыми зубами; мужчины тащатся как черепахи, ежеминутно готовые остановиться и глазеть даже на худую клячу с острой спиной, которая, прикрыв глаза, меланхолически щиплет чахоточную травку.

Вокруг этой пустыни возвышаются высокие фабричные трубы, черные или вишнево-красные крыши и острые башни костелов; вокруг кипит жизнь, слышен гомон людских голосов, грохот телег, колокольный звон или свист паровозов. Но здесь тишина. Сюда редко заглядывает точильщик со своим издающим пронзительный визг станком и еще реже шарманщик со своим астматическим инструментом. Ни один баритон не ревет здесь: «Каменного угля!» – и ни один дискант не верещит: «Угля самоварного!» – и лишь время от времени оборванный еврей из Поцеёва бормочет себе под нос: «Хандель, хандель!» – поскорей удирая в более цивилизованные места.

Люди добрые живут здесь без церемоний. В будние дни, укрывшись за заборами, доят своих коров, скликают поросят или выделывают на пользу ближним гробы и бочки; в воскресенье же в цветных жилетках и ночных кофточках усаживаются на лавках, поставленных вдоль домов, и переговариваются через садики с соседями. Их дети между тем играют посреди улицы в палочки, обливают друг друга водой или швыряют в редких прохожих камнями, в зависимости от обстоятельств и настроения.

Вот в такой-то части города, среди разноцветных лачужек, покосившихся сараев, неряшливо содержимых огородов и покрытых мусором площадей, возвышалось бледно-зеленое трехэтажное здание, именуемое состоятельным хозяином и бедными соседями – дворцом. Однако интересы истины заставляют нас признаться, что этот дворец был самым обыкновенным каменным особняком с небольшим огородом и насосом во дворе, с садом позади двора, шестью трубами и двумя громоотводами на крыше, с двумя огромными камнями по сторонам ворот и гипсовым изображением бараньей головы над воротами.

Вот и все, что можно сказать о «дворце», где сквозь два открытые в бельэтаже окна прохожий мог наблюдать такую сцену:

– Вандзя! Вандзюня!.. Вандочка!.. – с перерывами звал басистый голос, выдающий сильную усталость.

Одновременно в комнате мелькнула лысина, затем желтые нанковые панталоны, за ними пара цветных носков и раздался глухой грохот, словно от падения.

– Вандзюня-а-а! – повторил голос с такой странной интонацией, будто на издающем его горле пробовали крепость веревок.

– Слушаю, дедушка! – ответил из глубины квартиры девичий голосок.

Лысина, нанковые панталоны и цветные носки снова несколько раз мелькнули в окне, после чего снова раздался грохот.

– Дай-ка мне, котик, четверг! – простонало лицо, именуемое дедушкой.

– А табак у вас, дедушка, есть?

На этот раз нанковые панталоны и носки образовали в окне фигуру, похожую на вилы, после чего последовало падение, более тяжелое, чем раньше.

– А… здорово! Янек, Янек!.. налей-ка воды в душ!.. А, чтоб тебе, какая ты рассеянная, Вандочка!

– Почему, дедушка? – спросила девочка.

– Как же почему? Я велел четверг, а ты принесла пятницу. Четверг же вишневый с заостренным янтарем! Как не стыдно! О-о-о! Здорово!

– Да, да, вам, дедушка, кажется, что здорово, а я вечно боюсь, как бы чего худого не случилось… Такой толстый, а так кувыркаетесь!

– Толстый, говоришь? Ну, раз я такой толстый, так берись же ты, тонкая, за кольца и валяй!..

– Ну, дедушка!..

– Валяй, говорю!..

– Но, дедушка… мое платье!

– Валяй, ты тоненькая, валяй!..

После этих слов в окне мелькнули золотистые локоны, за ними башмачки, раздались два взрыва смеха – басом и сопрано, затем беготня и… тишина. Лишь несколько минут спустя в окне показалась огромная пенковая трубка, водруженная на невероятно длинный чубук, а за ними узорчатый шлафрок, шапочка с золотой кистью и лицо, цветом и очертаниями напоминающее редиску небывалых размеров. Еще мгновение, и все эти детали, принадлежащие, по-видимому, одному владельцу, исчезли в густом тумане благовонного дыма.

– Вандзя!.. Вандочка!.. – начал снова румяный старичок.

– Слушаю, дедушка!

Легкое дуновение разорвало клубы дыма, среди которых, как в облаке, появилось белое и румяное личико, большие сапфировые глаза и золотистые кольца волос пятнадцатилетней девочки.

Одновременно из-за заборов вышел на улицу высокий, согбенный старик в длинном сюртуке и в большой теплой шапке и, опираясь на палку с загнутым концом, медленно пошел по той стороне дороги, что примыкала к особняку.

– А, шалунья, а, негодница!.. – говорил сидящий в окне обладатель пенковой трубки, – так ты дедушку толстяком обзываешь, а? Проси сейчас прощения!

– Ну, прошу прощения, дедушка, пожалуйста, прости, только… дедушка даст канарейке семени?

– Дам, только поцелуй…

Раздался звук поцелуя.

– А гороху голубкам дедушка даст?

– Дам, только поцелуй.

Раздался второй и третий поцелуй, и оба столь громкие, что старый прохожий даже приостановился, прислушиваясь, под самым окном.

– А гречневой крупы моим курочкам дедушка даст? Даст?

– Отчего не дать? Только поцелуй…

– Курам, – шепнул старик на улице. – У Костуси были куры, но подохли!..

– А сливок Азорке дедушка позволит дать?

– О! Это уж прихоти!.. – возмутился дедушка. – Вот уж этого не дам, не дам!

– Дай, дедушка, сливок Азорке, – просила девочка, обнимая руками его шею.

– Моя Элюня, мое дитятко, уже так давно не пила сливок! – прошептал старик под окном.

– Дай, дедушка, Азорке… он так плохо выглядит! – кричала девочка, все крепче обнимая и все крепче целуя дедушку, который отбивался, размахивал чубуком и вообще притворялся страшно возмущенным.

– Моя Элюня… такая маленькая… так плохо выглядит и кашляет, – пробормотал старик на улице.

И в тот же момент почувствовал, как что-то упало ему на голову: он поднял руку и обнаружил на своей шапке огромную, еще горячую пенковую трубку.

– Спасите! – закричал дедушка из бельэтажа, – пропала моя трубка!

И высунулся из окна столь энергично, словно намерен был вместе с вишневым чубуком, узорчатым шлафроком и вышитой шапочкой разбиться о ту же мостовую, на которую низринулась его любимая вещь.

– Здесь трубка, здесь! – отозвался старик снизу, показывая неповрежденную трубку.

– Моя трубка цела!.. Вандзя!.. Смотри, жива и здорова… упала и не разбилась! Этот господин так любезен; Вандзя, пригласи господина, приведи господина с моей трубкой, – говорил с лихорадочной поспешностью проворный старичок.

Девочка быстро сбежала вниз и, сопровождая каждое слово книксенами, пригласила незнакомца наверх.

– Это пустяки!.. Пустяки… – шептал смущенный старик. – Очень приятно… Не за что!

– Вандзюлька! Вандочка! Не пускай господина, зови к нам; а если сам не пойдет, принеси его! – командовал из окна порывистый дедушка.

Трудно было сопротивляться столь решительно сформулированному приглашению; не удивительно, что бедный старик и миленькая девочка, обменявшись еще несколькими поклонами, вошли наконец в ворота.

Убедившись, что его желание исполнено, дедушка отступил от окна и вошел в зал, чтобы принять там гостя с надлежащими почестями.

В первый момент он сел в кресло, однако оно ему, видимо, показалось неудобным, ибо он тотчас перебрался на диван, с него на стул, а посидев на нем секунды три – снова вернулся в комнату, где были открыты окна.

Глядя на эти эволюции, самый незоркий наблюдатель мог бы без труда обнаружить, что у круглого, румяного и непоседливого старичка весьма короткие ноги и что заостренный янтарь вишневого чубука гораздо дальше отстоит от земли, чем лысая голова и вышитая шапочка подвижного курильщика.

Дверь зала скрипнула, и в ней показался гость в сопровождении Вандзи, которая перебрасывала с ладошки на ладошку еще горячую трубку и дула на нее, строя забавные гримаски. Пришедший старик приостановился в дверях, застенчиво оглянул квартиру и, увидев в боковых дверях край узорчатого шлафрока и изрядный кусок вишневого чубука, неловко поклонился.

– Просим, просим! Спаситель, благодетель! – кричал пузатенький хозяин, семеня навстречу гостю. – Моя почтеннейшая четверговая и погаснуть не успела! – прибавил он, принимая из рук внучки огромную трубку и водружая ее на чубук, который тотчас же принялся сосать.

Пришедший бедняк смущался все больше.

– Ах, правда, имею честь представиться. Это вот я, старый Клеменс Пёлунович, а это моя внучка, Ванда Цецилия Пёлунович, – говорил дедушка, особо подчеркивая фамилию девочки.

– А я Гофф, Фридерик Гофф, – ответил гость.

– Очень приятно! – говорил хозяин. – Прошу вас присесть. Вандзюня, посади гостя в кресло.

И это поручение, с непрерывными приседаниями, было выполнено.

– Гей! Янек! Налей-ка там воды в душ. Вандзюлька, займи гостя. Чистая совесть, любезный мой господин Гофф, душ и гимнастика – вот первейшие условия счастья на земле. Простите, но я принужден на минуту выйти, так как слишком взволнован: моя трубка упала вниз и даже не погасла!.. Янек! Воды!

Сказав это, старичок убежал в свою комнату и запер за собой дверь. Одновременно с другой стороны туда вошел кто-то еще, вероятно Янек с требуемой водой. В зале остались Вандзя и гость, беспокойно ерзающий в кресле.

– Вы, наверно, не из наших краев? – начала разговор девочка.

– Отчего же, я здешний, – ответил Гофф.

– Что? Что? – спрашивал дедушка из другой комнаты, откуда доносились отзвуки гидравлических процедур.

– Этот господин говорит, что он из наших краев, – ответила девочка, на полтона повышая голос. – И далеко вы, сударь, живете? – прибавила она.

– А вон там, по другую сторону улицы. Вон тот участок, что отсюда виден, а на нем домик… это мои.

– Вон тот оранжевый?

– Да-да.

– Дедушка! Этот господин живет в том оранжевом домике, что виден из окна.

– Подумать только! – удивлялся в другой комнате дедушка.

– А пруд рядом тоже ваш?

– Мой.

– И рыбки там есть?

– Вот уж, право, не знаю! – ответил смущенный гость.

– Что? Что? Вандзюлька? – спросил дедушка.

– Этот господин говорит, дедушка, что не знает, есть ли рыбки в пруде.

– Смотри-ка! – воскликнул дедушка, продолжая свои водные упражнения.

Гость сидел как на иголках.

– Вам у нас скучно!

– Мне, собственно, некогда… то есть…

– Дедушка, господин хочет уйти!

– А ты не позволяй, не позволяй, дитя! Я сию минуту к вашим услугам. Вот и я!

Одновременно таинственная дверь распахнулась, и на пороге появился дедушка, еще более оживленный, чем раньше.

– Неужели вы, сударь, в самом деле хотите бежать?

– Я принужден… то есть… – ответил гость, поднимаясь с кресла.

– Быть того не может, чтобы вы ушли, не познакомившись с талантами моей Вандзи. Вандзюня, берись за кольца и кувыркайся!

– Но, дедушка!

Лишь теперь Гофф заметил, что в соседней комнате прикреплены к потолку два толстые шнура с большими кольцами, к которым дедушка насильно подвел внучку.

– Ну, Вандзюня… раз! два!.. Кувырк вперед!

Покраснев, как вишня, девчурка кувыркнулась вперед и хотела убежать, но дед задержал ее новой командой:

– Кувырк назад!.. раз! два!

– Ах, бог мой! – улыбнулся Гофф, которого оригинальное семейство начинало интересовать.

– А теперь я! – сказал дедушка, быстро сбрасывая шапочку и шлафрок и хватаясь руками за кольца. – Вот как надо кувыркаться, вот как надо кувыркаться! Раз! Два! Раз! Два!

– Боже мой, боже мой!.. – восклицал развеселившийся гость, глядя на нового знакомого, который, кувыркаясь, становился похож на клубок разноцветных ниток.

– О! Здорово! – вздохнул дедушка, тяжело становясь на пол и отирая пот со лба. – Кровь, господин Гофф, следует разогревать и разгонять по всему телу, не то… она свернется. Вандзюлька! Сыграй теперь гостю на рояле. Раз, два! Все, что умеешь.

Доброе дитя, не медля ни минуты, принялось играть, а дедушка между тем допрашивал гостя:

– Этот оранжевый домик, он ваш?

– Да, мой.

– А гимнастика у вас есть?

– Нет.

– У… это жаль! А душ у вас есть?

– Нет, нету.

– Жаль! Душ – это совершеннейшая машина под солнцем.

Гость вдруг выпрямился, глаза его сверкнули, на лице появилась краска.

– Самой совершенной машины еще нет, но она будет. Да, будет! Я двадцать лет работаю над ней…

– Над душем? – спросил изумленный хозяин.

– Над машиной, которая заменит локомотивы, мельницы и… все… все!..

Говоря это, он весь дрожал.

– Какая же это машина? – спросил дедушка, попятившись.

– Простая, почтеннейший, самая простая! Несколько колес и несколько винтов… Чем крепче завинтить, тем быстрей она пойдет, тем больше сработает – без воды, без угля… Это сокровище, почтеннейший… Это спасение человечества!

– И вы изобрели эту машину?

– Я… да, я! Ах… сколько я выстрадал, сколько я наработался, прежде чем изобрел последнее колесо без оси. Но теперь уже изобрел.

– И машина работает?

– Еще нет, потому что части неточно пригнаны и недостает последнего колеса. Но скоро… Еще несколько дней – и я отдам людям мое изобретение. Пусть пользуются!

– Сударь! – сказал дедушка, снимая шапку. – Благодарю господа, что он привел вас ко мне. Это огромное удовольствие думать, что человек, который спас мою трубку, такой знаменитый изобретатель и работает ради общего блага.

– Я как раз хочу идти за колесиком! – прервал Гофф.

– Идите, сударь! Идите… и разрешите приветствовать вас в этом доме. Быть может, я и мои друзья поможем вам в осуществлении ваших намерений.

Бедный гость был глубоко тронут и, взяв доброго дедушку за руку, со слезами ответил:

– Да благословит вас бог за обещание. Сейчас мне ничего не надо, кроме доброго слова. Люди называют меня сумасшедшим… так вот… Но когда я закончу мою машину, окажите мне протекцию, господа… Ведь это не ради меня, я уже одной ногой стою в могиле!

И, сильно потрясши руку хозяина, прибавил:

– Я должен идти за колесиком.

– Вандзюлька! – закричал дедушка играющей внучке. – Довольно! Попрощайся с господином Гоффом. Господин Гофф великий изобретатель. Он идет за колесиком!..

С этими словами и со всяческими знаками благоговейного уважения он проводил до дверей своего гостя, который покинул его квартиру с лихорадочной поспешностью, не оглядываясь и не отвечая на поклоны.

Но простодушный дедушка не обращал внимания на подобные мелочи, ибо в этот момент его обычный энтузиазм достиг вершины.

– Сокровище! Чтобы мне так спасения души дождаться, я нашел сокровище! Изобретатель удивительной машины, благодетель человечества в моем доме! Ну и задам же я им на сессии перцу!

 
Майн либер Аугустин,
Без трубки мы грустим…
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
 

Распевая, старичок подобрал полы шлафрока и стал танцевать по залу, то один, то вместе с внучкой, которая, привыкнув к таким взрывам, веселым серебряным голоском вторила деду:

 
Майн либер Аугустин,
Без трубки мы грустим!
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
 

Дуэт вскоре превратился в трио и квартет, так как в это мгновение канарейка, словно позавидовав пению девочки, принялась свистать во весь голос, и одновременно в зал вбежала, правда, молодая еще, но очень жирная собачонка, которая усилила общее веселье визгливым лаем и неуклюжими прыжками.