Текст книги "Том 1. Повести и рассказы"

Автор книги: Болеслав Прус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

VI
Известный тип порядочных людей

Пан Кароль, высокий, благообразный брюнет, средних лет, был достаточно богат, чтобы на проценты от капитала, помещенного в ценных бумагах, прилично содержать свою семью, доставлять себе маленькие удовольствия, помогать людям и сверх того кое-что откладывать впрок.

Жизнь пана Кароля, бок о бок с женой, красивой и веселой блондинкой, и двумя сыновьями – Эдеком и Тадеком, которые уже учились во втором классе, текла очень мирно. Бурные страсти были ему чужды, а потребности (разумеется, с соблюдением определенных удобств и хорошего вкуса) весьма невелики.

Как личность высокоморальная, пан Кароль был всеобъемлющим олицетворением любви. Он обнимал своей любовью и семью, и общество, и природу, и искусство, а кроме того, не переставая пылать всеобъемлющей любовью, то и дело закипал энтузиазмом по всяким частным поводам. То он собирался издавать образцовый журнал, то проявлял готовность опекать какое-нибудь бедное семейство, то выражал намерение пожертвовать часть капитала на оборудование городской канализации, – и все это на протяжении одной недели. Всякий раз его энтузиазм мгновенно достигал высшей точки кипения, затем начинал медленно остывать. Пан Кароль был идеалистом, и в его душе шла непрестанная борьба между совершенными идеалами и несовершенной действительностью.

Узнав о печальном положении вдовы, пан Кароль тотчас пришел ей на помощь, решив, что непременно должен обеспечить ее существование. Когда же вдова умерла, благородный филантроп почел своей обязанностью взять Яся к себе. В тот момент он скорей согласился бы лишиться половины состояния, нежели допустить, чтобы этот милый, несчастный мальчик остался без хлеба и крова.

Поэтому в день смерти матери Ясь очутился в квартире нового покровителя. И пока пан Кароль носился по городу, озабоченный устройством похорон, его супруга собственноручно обшивала белой тесьмой сюртучок Яся, а сыновья раскладывали в своей комнатке его книжки и поудобней расставляли сундучок и кровать.

Когда Ясь вместе со всем филантропическим семейством вернулся с похорон, пан Кароль сказал:

– Дитя мое! Бог ниспослал тебе тяжкие испытания, но не покинул тебя. Ты потерял любимую мать, зато в нашем лице обрел новую семью.

Услышав это, сирота закрыл лицо руками и громко зарыдал. Тогда пан Кароль привстал с кресла и, целуя Яся в голову, торжественно произнес:

– Ясь! Будь моим сыном.

Затем приблизилась жена пана Кароля; она тоже поцеловала сироту и повторила вслед за мужем:

– Ясь! Будь моим сыном.

Присутствовавшие при этом мальчики, в свою очередь, подошли к Ясю и, целуя его в обе щеки, повторили друг за дружкой:

– Ясь! Будь нам братом.

Эта трогательная сцена подействовала на Яся как-то странно. При первом поцелуе ему захотелось припасть к ногам пана Кароля, при втором его охватило удивление, а при последнем он вдруг перестал плакать. Сердце и легкие сжались так болезненно, что у него перехватило дыхание. Эти следовавшие один за другим поцелуи были для него счастьем, которое сваливается на человеческое существо с такой высоты, что может его раздавить.

После церемонии усыновления пан Кароль с супругой поглядели друг на друга с восхищением, а их мальчики – с изумлением. Но так как оба они были хорошо воспитаны, то молчали, понимая, что на их глазах свершилось прекрасное и торжественное событие.

Эдеку и Тадеку, как и всем родным братьям, нередко случалось ссориться, а то и надрать друг другу вихры. Однако они инстинктивно чувствовали, что между ними и их новоприобретенным братцем существует большое различие. И хотя между собой сыновья пана Кароля не практиковали излишне изысканной вежливости, с Ясем они с самого начала обращались на редкость учтиво. За чаем, к великому удовольствию родителей, они взапуски старались ему услужить, а когда он укладывался спать, хотели помочь раздеться и сложили на табуретке его вещи, что каждый из них даже для самого себя делал неохотно.

Около полуночи, когда хозяева дома уже готовились ко сну, в комнате мальчиков раздался приглушенный крик:

– О мама! мама!..

Услышав это, жена пана Кароля выбежала из спальни и столкнулась с мужем, выходившим из своего кабинета.

– Кто кричал? Кто-нибудь из наших мальчиков? – взволнованно спросила пани.

– Нет… Это тот… Ясь, – ответил муж.

– Ах! он…

– Он тоже наш!.. – с добродушной улыбкой заметил пан Кароль.

Жена растроганно поглядела мужу в глаза, обхватила руками его шею и, прислонив к его плечу свою прелестную головку, прошептала:

– Какой ты добрый, мой Кароль… Какой ты благородный!..

Странное дело! Это восторженное славословие пробудило в сердце пана Кароля чувство некоторого беспокойства. Почему-то он был бы искренне рад, если бы жена не упоминала о его благородстве. Неприятное это ощущение пан Кароль приписал усталости и сонному состоянию.

Однако беспокойству пана Кароля было суждено что ни день все усиливаться. Дом его всегда был полон гостей, которые с любопытством приглядывались к Ясю и расспрашивали о его истории. Услышав об усыновлении сироты, они до небес превозносили благородство пана Кароля и его супруги.

– Вы, конечно, отдадите его в школу? – спросила одна из дам.

– Но по крайней мере вы не допустите, чтобы он стал наследником вашего состояния. Вы обидите собственных детей! – предостерегала какая-то родственница.

Пан Кароль слушал, молчал и обливался потом, особенно, когда жена в присутствии лиц, пользовавшихся особым доверием, принималась описывать трогательную церемонию усыновления.

Две-три недели спустя их навестил домашний врач; он нашел, что в детской слишком тесно и одного из троих следует оттуда выселить. В первый момент пан Кароль хотел было перевести в гардеробную Эдека. Но как раз наступил период экзаменов, Эдек с Тадеком должны были вместе заниматься, и в гардеробную перевели Яся.

Для Яся это переселение было истинным счастьем. Отныне он мог большую часть дня проводить в уединении и не торчать на глазах у людей, к которым испытывал большое уважение и благодарность, но которые стесняли и пугали его. Он не умел сидеть на изящных стульях, не умел ходить по навощенному паркету, на коврах у него то и дело заплетались ноги; он постоянно что-нибудь опрокидывал, а то и разбивал. Прислуга не знала, как к нему обращаться, а он – как ему называть пана Кароля и его жену. Перед гостями он робел, за едой терял аппетит. Одним словом, всяческие проявления доброжелательности только угнетали бедного сироту. Он не знал, как себя вести, и дичился все более и более. Хозяева дома неоднократно выражали удивление по поводу того, что мальчик его возраста так рассеян и угрюм и что в самых ничтожных делах невозможно воспользоваться его услугами.

Однажды к пану Каролю пришел его знакомый, человек иронического склада, видевший все в черном свете.

– Что это?! – воскликнул гость. – Небо, по слухам, подарило тебе третьего сына.

– Ну да! – кисло улыбнувшись, ответил пан Кароль.

– В городе поговаривают, что этот красивый парень очень похож на тебя…

Пан Кароль покраснел от возмущения.

– Ты бы мог и не повторять такой вздор! – заметил он пессимисту.

Наступила минутная пауза; гость закурил сигару и снова заговорил:

– Милосердие, мой друг, дело хорошее, но все хорошо в меру. В том, что ты взял мальчика, нет ничего дурного, но вот баловать его нет никакого смысла. В конце концов парень забудет, что он сирота и обязан сам о себе заботиться.

– Что же мне делать? – прервал его пан Кароль.

– Обучить его ремеслу! – ответил гость. – Если хочешь, я могу рекомендовать тебе замечательного портного…

Мысль эта, безотносительно к тому, каким образом она была преподана, понравилась пану Каролю. Вечером он сказал жене:

– Знаешь, Маня, следовало бы подумать о будущем нашего воспитанника.

– И я так считаю, – подхватила пани.

– Он беден, за вещи его матери удалось выручить всего несколько десятков рублей. С другой стороны, нашей стране нужны способные ремесленники.

Пани даже хлопнула в ладошки.

– Отличный план! – воскликнула она.

– Отдадим его почтенному мастеру, – продолжал он, – договоримся с учителем, по праздникам будем его принимать у себя. Мальчик получит специальность, поотешется, а когда вырастет и станет порядочным человеком, мы откроем для него мастерскую…

– Чудесно!.. восхитительно… – поддакивала пани.

– Когда-нибудь нам приятно будет сознавать, что мы дали обществу полезную единицу…

– Ну конечно же!.. Конечно!..

– Только вот что… – добавил пан. – Ясь еще слишком молод, и придется ему некоторое время пожить у нас.

Ничего не сказав по этому поводу, пани спросила немного погодя:

– Какому ремеслу хочешь ты его обучить?

– Я… я думаю – портновскому.

Супруги переглянулись. Пан Кароль знал, что, по мнению его жены, профессия портного – одна из самых презренных в мире, а пани вспомнила в эту минуту церемонию усыновления. Однако оба промолчали и с тех пор избегали разговоров о Ясе.

Как раз к этому времени какая-то газета выдвинула проект создания ремесленных мастерских для женщин. Душа пана Кароля, как заряженная бомба, была начинена готовностью к жертвам и новым благородным деяниям. Легко понять, что статья о мастерских для женщин оказала действие зажженного фитиля, и пан Кароль взорвался. С этой минуты мысль достойного филантропа была целиком поглощена мастерскими для женщин. Он сразу же вступил в переписку с близкими по типу учреждениями за границей, по целым дням сочинял устав мастерской, наносил визиты влиятельным лицам, а в его собственном доме без конца устраивались заседания, в которых участвовало множество людей, хотя и незнакомых, но зато весьма разумных и превыше всего ценивших общее благо.

Эта великая идея так нераздельно овладела паном Каролем, что он даже не огорчился, когда узнал, что одного из его сыновей собираются оставить на второй год. Услышав от жены эту новость, пан Кароль пожал плечами и, в свою очередь, сообщил ей, что дает две тысячи рублей на организацию мастерской для женщин.

К тому времени сердце филантропа стало все живее восставать против Яся. Мальчик ему надоел. Во-первых, мог ли пан Кароль, думавший о том, как осчастливить три миллиона женщин, одновременно заниматься судьбой одного ребенка? Во-вторых, вопросы жены, все допытывавшейся – что будет с Ясем?.. – мешали пану Каролю обдумывать более широкие планы. И, в-третьих, самый вид Яся вызывал истинные укоры совести. Вечно он чего-то боялся, всем уступал дорогу, всегда рвался услужить другим, но как неловко… Пан Кароль был душевно благодарен жене, если не видел Яся за обедом или за чаем. Едва этот мальчишка попадался ему на глаза, как приемный отец вспоминал злосчастную церемонию усыновления и слова:

«Ясь! Будь моим сыном».

«Ясь! Будь нам братом».

Между тем Ясем овладевало отчаяние. Целыми днями ему нечего было делать, а играть с мальчиками он не отваживался. Он охотно согласился бы чистить башмаки своим «братцам», но никто ему этого не разрешал, – что ни говори, а он считался приемным сыном. Сыновство это, впрочем, не мешало супруге пана Кароля в случаях, когда в доме собиралось много гостей, выпроваживать Яся в его комнатку, куда ему и приносили еду.

Мальчик был близок к душевному расстройству. Сызмальства Ясь с глубокой неприязнью вспоминал о доме пана Петра – теперь он думал о нем с сожалением. Там он бегал босиком, зато бегал всюду, где ему нравилось. Пан Петр, случалось, его и порол, но зато его целовала мать. И было с кем поиграть: в худшем случае с собаками. А здесь даже собак не было.

В этой обстановке Ясь сделался болезненно обидчивым. Однажды за обедом, когда хозяйка дома, неловко поставив перед ним тарелку, пролила немного супу, сирота разразился рыданиями.

Необычное это явление привлекло внимание пана Кароля, у которого, как известно, было доброе сердце. Благородный филантроп приголубил плачущего Яся, бросил на жену суровый взгляд, а после обеда отправился в гардеробную побеседовать со своим приемным «сыном», что само по себе было происшествием чрезвычайным. Он окинул взглядом комнатку, кровать, несколько книжек, принадлежавших мальчугану, и, наконец, добродушно спросил:

– Ты не скучаешь?.. Что ты поделываешь, дитя мое?

Минута молчания.

– Иногда читаю, а иногда так сижу… – прошептал Ясь, опустив глаза и теребя кончиками пальцев полу траурного сюртучка.

– Все еще тоскуешь?.. – продолжал спрашивать опекун.

Ясь ничего не ответил, но на его выразительном личике отпечатлелось такое горе, что пану Каролю даже взгрустнулось, и как-то невольно он начал оправдываться:

– Видишь ли, дитя мое, я о тебе думаю… О! много думаю. Я знаю, что у тебя есть способности и охота к труду и что ты хороший мальчик… Из таких детей, как ты, вырастают полезные люди, и под моим руководством ты наверняка станешь общественно-полезной единицей. Я намерен позаботиться о твоем образовании; жаль только, что как раз сейчас мне некогда… Но я прошу тебя, не поддавайся тоске и при каждом жизненном сомнении обращайся ко мне, как… ну, как к другу. Мир, дитя мое, это поле битвы, и счастлив тот…

В этот момент кто-то позвонил. Пан Кароль вскочил и исчез из комнаты, не закончив своей маленькой речи. Бедный Ясь так никогда и не узнал, кто же счастлив в этом мире.

Из-за недостатка новых впечатлений мальчуган пристрастился к мечтам, его захватили воспоминания. Он любил, особенно в сумерки, сидеть с закрытыми глазами и представлять, что все еще живет в деревне, в комнатке матери, у пана Анзельма. Вот, казалось ему, в открытое окно врывается теплый ветерок, шелестит среди веток дикого винограда, а вон там в углу лежит одна из двух кошек и, облизывая лапу, мурлычет молитву. Через мгновение отдаленный шум улицы переносил его в Варшаву, и тогда Ясю мерещилось, будто он слышит стук швейной машины, ощущает лицом тепло лампы, а мать сидит рядом…

«Стоит мне открыть глаза, – думал Ясь, – и я сразу ее увижу. Но я не открою, так мне больше нравится, и я буду сидеть с закрытыми глазами…»

Иногда, однако, Ясь на мгновение открывал глаза. Тогда он видел свет в квартирах напротив, а на темной стене своей комнаты – черные контуры оконных рам, напоминавших крест, а вернее – два креста. Тут, неведомо откуда, приходили на ум слова: «Кого господь бог любит, крестики тому дает…»

«Крестики!.. Крестики!..» – думал Ясь и ждал мать.

Вот, казалось ему, она уже поднимается по лестнице… Идет минуту… две… четверть часа… Видно, лестница вытянулась, стала длинная, как отсюда до неба, и мать не может ее одолеть… Но Ясь терпеливо ждал и в ожидании упивался шелестом ее платья, отзвуком тихих шагов.

О мама! Почему ты идешь так медленно?.. О мама! поторопись и вырви сына из сетей безумия, которое окружает его со всех сторон!

Иногда лихорадочные видения Яся внезапно обрывал лакей.

– Чай подан!.. – говорил он.

Тогда Ясь поднимался и, еле волоча ноги, шел за ним, представляя себе, как войдет он в столовую, а там встретят его Антося, Юзек, Маня, веселое лицо пана Анзельма и его громкий смех, а мать велит ему сесть на высокий, как стремянка, стульчик и подаст привычную чашку некрепкого чая с молоком…

Так мечтал Ясь, покидая свою темную комнатку.

Но вот на него обрушиваются потоки света, и вместо матери он видит красивую и строгую жену пана Кароля, а вместо Анзельма – самого пана Кароля, на тонком лице которого – не приветливая улыбка деревенского шляхтича, а выражение всеобъемлющей любви, сосредоточенной в данный момент на трех миллионах женщин, для которых он намерен открыть мастерские.

Ясь видит это и шатается, как пьяный.

О мама! Поспеши, потому что дух твоего сына слишком часто отрывается от действительности и в конце концов может оторваться от тела!

VII
Перемены в судьбе

Подошли каникулы, и хотя Тадек с трудом, а Эдек так почти чудом перешли в третий класс, в торжественный день окончания учебного года их ожидал дома сюрприз.

Когда мальчики вернулись из школы и показали родителям табели, мать прослезилась от радости, а отец, сияя ласковой улыбкой, сказал:

– Дети мои! Вы знаете, что ученье облагораживает человека. Вы знаете также, что школа – это подобие жизни, и тот, кто смолоду ревностно выполняет свои обязанности, станет со временем хорошим гражданином своей страны. Ученье и добросовестное выполнение обязанностей дают человеку счастье – и вы, вероятно, тоже в этот момент испытываете в ваших молодых сердцах сладостное удовлетворение…

– О да, отец! – воскликнул Эдек, привыкший к торжественным речам своего родителя.

– Да, да! – повторил вслед за ним Тадек; он, как младший, не умел еще соблюдать соответствующую случаю серьезность и с великим любопытством заглядывал в другую комнату.

– Я знаю, – продолжал пан Кароль, – что обидел бы вас какой-либо материальной наградой за учение и отменное поведение… Не так ли?

– О да, отец!.. – снова воскликнул Эдек.

– Да, да! – повторил за ним Тадек, нетерпеливо ожидая окончания речи.

– При всем том, – не умолкал пан Кароль, – в ответ на радость, которую мне и матери доставил ваш переход в следующий класс, мы решили сделать вам маленькие подарки.

Теперь даже Эдек зарумянился, как вишенка, а Тадек захлопал в ладоши. Тем временем отец вынес из другой комнаты великолепный трехколесный велосипед и пистонное ружье.

Тут уж мальчики не выдержали – куда девалась их деланная серьезность! Эдек кинулся отцу на шею. Тадек сперва схватил ружье, потом поцеловал мать, затем, оттянув предварительно курок, стал благодарить отца и, наконец, изъявил желание сесть на велосипед, к несчастью уже захваченный Эдеком.

Пану Каролю очень хотелось высказать еще несколько поучительных замечаний. Но мальчики уже не слушали его: они пустились кататься по всем комнатам, стреляли и так весело смеялись, что даже Ясь вышел из своей комнатки и встал за креслом, пожирая глазами их прекрасные игрушки. Он вспомнил, что и ему когда-то мать делала подарки: один раз – барабан, другой – картонную лошадку на колесиках, третий – жестяную трубу… По правде говоря, игрушки эти все вместе стоили дешевле, чем велосипед или ружье, и, однако… О, как он желал, чтобы хоть во сне вернулись те незабываемые времена, те убогие игрушки и та, что их дарила с такой любовью!

А мальчики, не обращая внимания на опечаленного Яся, катались, стреляли и кричали, совсем забыв о том, что они уже третьеклассники, а главное – сыновья отца, который взял в свой дом сироту, заботится о счастье всего общества и по любому поводу читает им такие назидательные проповеди.

Неумеренное веселье сыновей не понравилось пану Каролю. Он увел жену в другую комнату и сказал с оттенком кроткой горечи.

– Боюсь, дорогая, наши мальчики не поняли того, что я им говорил?

– Но, Кароль!.. Этого быть не может!.. Они всегда тебя понимали… Они не по годам развиты! Разве ты не заметил, как внимательно слушал тебя Эдек?.. Мальчик глотал каждое твое слово… – говорила пани с большим воодушевлением.

Нахмуренный лоб мужа несколько разгладился.

– Мне кажется, однако, – заметил он, – что в этом веселье, впрочем, вполне пристойном, есть и оттенок легкомыслия…

– Ты слишком строг, мой милый!.. – воскликнула пани. – Ведь они таким образом хотят выразить тебе свою любовь и благодарность…

Пан Кароль совершенно успокоился и удалился в кабинет, чтобы в тишине поразмыслить над уставом мастерских для женщин; занятие это уже начало ему несколько надоедать. А пани тем временем отозвала мальчиков в сторону и довольно долго беседовала с ними.

В тот же день после обеда, на котором присутствовал и Ясь и все три мальчика получили по полрюмки венгерского – по случаю перехода Эдека и Тадека в третий класс, – произошло весьма примечательное событие. Когда уже собирались встать из-за стола, мать выразительно посмотрела на сыновей, Эдек толкнул Тадека коленкой, Тадек ткнул Эдека кулаком, после чего с очень торжественными лицами оба подошли к отцу.

– У нас к тебе большая просьба, папа… – начал Эдек.

– Мы хотим учить Яся… – быстро вмешался Тадек.

– Да нет же, не так!.. – осадил его Эдек. – Дай, я скажу… Мы хотим, чтобы он играл с нами…

– Ну да, конечно, чтоб играл!.. – прервал брата Тадек.

– Дай же мне сказать!.. – снова одернул его Эдек. – Мы хотим учить Яся, и если он окажется прилежным, будем с ним играть…

Пани поглядела на мужа с торжествующей улыбкой, а расчувствовавшийся пан Кароль сказал:

– Меня очень радует, дети мои, что у вас такие благородные устремления. Разумеется, учите вашего молодого друга, ибо таким образом вы с малых лет привыкнете служить ближним!

– Ну что, разве они не поняли тебя?.. – прошептала пани, наклоняясь к своему супругу.

Пан Кароль с чувством поцеловал ее руку.

Эдек подошел к удивленному и испуганному Ясю и объявил:

– Сегодня у тебя еще каникулы, а завтра примемся за уроки. Если будешь хорошо учиться, мы тебе позволим ездить на велосипеде или стрелять из ружья. Что тебе больше понравится!

Затем пан Кароль со своими не по годам развитыми сыновьями отправился в гости, а Ясь снова остался один. Он был ослеплен своим счастьем и вместе с тем встревожен. Его радовало, что отныне у него будут товарищи, он сможет играть с ними и разговаривать. Он дрожал от одной мысли, что выстрелит из ружья, и упивался надеждой покататься на велосипеде. Он с любопытством спрашивал себя: чему же они будут меня учить? – и заранее предвкушал похвалы за усердие. Может быть, и пан Кароль с супругой, видя его старательность и послушание, приласкают его когда-нибудь, а может, и поцелуют так же сердечно, как та, которая покинула его несколько месяцев назад. У Яся, видите ли, временами возникали странные желания: иногда ему хотелось тихонько подойти к пани Кароль, положить голову к ней на колени и поцеловать ее платье. Если бы закрыть глаза и почувствовать, как нежные руки трогают его лоб или волосы, можно было бы вообразить, что это вернулась к нему на мгновение мать, которую он так часто видел в мечтах, но ни разу не мог прикоснуться к ней жаждущими губами. Все у него здесь было, все недоступные прежде удобства: и теплая комнатка, и лучшая еда, но недоставало знакомого лица, голоса, ласки…

В то же время прекрасные надежды Яся таили на дне какой-то неприятный привкус. Он никак не мог понять: почему оба мальчика ни с того ни с сего пожелали заняться его образованием?.. В обещаниях Эдека и Тадека ему слышалась та же напоминавшая скрип песка по стеклу интонация, которая прозвучала когда-то в словах: «Ясь! Будь моим сыном… Ясь, будь нам братом…»

Его сиротство привело к тому, что, сам того не ведая и не желая, он стал подозрительным, и обещания всех членов этой милосердной семьи пугали его больше, чем в свое время грубость и гнев пана Петра.

Не прошло и двух дней, как новые опекуны и учителя принялись за дело. Мальчики, следуя указаниям отца, поделили обязанности: Тадек учил Яся читать и писать, Эдек преподавал арифметику и географию. От таких уроков да убережет бог всякою ребенка!

Эдек обучал Яся дробям, но он и сам их знал не слишком хорошо, поэтому бедному ученику из этих скучных лекций запомнились только два утверждения: первое – что он глуп, а второе – что он осел. Тадек же, обнаружив, что в нормальных условиях ученик читает лучше, чем его учитель, изобрел оригинальную методику, приказав Ясю держать книжку вверх ногами!

Супруга пана Кароля время от времени обращала внимание на эти странные педагогические упражнения, но, считая их веселой забавой, смеялась только и ничего не говорила мужу. Что поделаешь, Ясь не пользовался ее расположением!

Наскучив преподаванием арифметики и чтения, оба мальчика обратились к латыни. Они задавали Ясю целые склонения, заставляли его учить по нескольку десятков слов зараз. Мало того: они требовали, чтобы он выучил весь урок в течение получаса.

Пан Кароль тем временем в тиши кабинета трудился над уставом женских мастерских, а пани с улыбкой говорила мальчикам:

– Не мучайте себя так, дети мои, ведь теперь каникулы!..

– Надо, мама! – отвечал тогда Эдек. – Что же из него выйдет, если он смолоду не приучится к труду?..

И мать, лаская своего не по годам развитого сынка, думала: «Как они похожи на отца!.. Одни и те же принципы!»

Не довольствуясь преподаванием, молодые учителя установили для своего воспитанника целую систему взысканий. Они завели для него дневник и очень обстоятельно записывали: как он вел себя, как учился, внимательно ли слушал, сколько пропустил уроков… Внизу, под ежедневной рапортичкой, оба расписывались собственноручно.

Однажды, исчерпав все «средства убеждения», молодые педагоги обратились к матери с просьбой: за лень оставить Яся без обеда. Просьба эта ей не понравилась. Ласково, но твердо она посоветовала мальчикам не так сурово обращаться со своим учеником и отняла у них по этому случаю позорную «ослиную шапку», почти всегда украшавшую голову Яся.

В другой раз пан Кароль, которому окончательно наскучил устав женских мастерских, спросил у своих сыновей:

– Ну, дети мои, каковы успехи вашего ученика?

Мальчики подали ему дневник. Пан Кароль просмотрел его и спросил в присутствии Яся:

– Что это значит?.. Я вижу здесь только дурные отметки.

– Ха! А что же делать, папочка, раз он плохо учится?.. – ответил Эдек.

– Разве он такой неспособный?

– И неспособный, да и поленивается…

Услышав это, Ясь залился румянцем.

– Это правда, Ясь? – обратился к нему пан Кароль.

Ясь молчал, опустив глаза, – но его выручила пани.

– Они много с ним возятся, я это вижу, – заметила она. – Но, очевидно, поскольку результаты плохие, он не очень-то охотно садится за книжку.

Ясь впился ногтями в ладонь и впервые в жизни почувствовал то, что взрослые люди называют отсутствием уважения к старшим. Пан Кароль, придав своему лицу суровое выражение, заговорил спокойно и сухо:

– Ясь! Ты очень меня огорчил. Я допускаю, что у тебя нет способностей, но я с грустью вижу, что тебе вместе с тем недостает и желания. Знай, что каждый дурной поступок следует искупать раскаянием, поэтому мы завтра уедем на несколько дней в деревню, а ты останешься здесь.

На следующий день пан Кароль с женой и детьми уехал в деревню, и Ясь остался один. Новые впечатления доставили ему обильный материал для раздумий.

Он понял две вещи: во-первых, что уроки, которые ему давали мальчики, были злобным мучительством и, во-вторых, что пан Кароль поступил с ним несправедливо. Ясь ведь когда-то учил арифметику и отлично ее понимал; ему нетрудно было догадаться, что Эдек не силен в дробях, Ясь обучался и чтению, но никогда не слыхивал, чтобы кто-нибудь читал по книжке, перевернутой вверх ногами. Наконец, его учили иностранному языку, но совсем не так, как этой латыни.

Ему вспомнилось, как мать знакомила его с французскими словами. Всякий раз, когда они выходили на прогулку и Ясь замечал новый предмет, мать тотчас объясняла ему его назначение, сообщала множество интересных подробностей и под конец называла этот предмет по-французски. Так, без усилий, играя, мальчик выучил множество иностранных слов. Он мог сказать, как по-французски будет небо, облака, птица, пруд, мельница, рыба, луг и скот, который на нем пасется. Вскоре он уже стал составлять короткие фразы.

С тех пор стоило Ясю взглянуть на знакомый предмет, и сразу приходило на ум его французское название; а услышав наводящее слово, он тотчас вспоминал запах сена, шум мельницы, рыбу, неожиданным прыжком взволновавшую водную гладь, шелест камыша в пруду, – иначе говоря, всю прекрасную сельскую природу. Он не знал обычной скуки заучиванья слов, для него это было приятным, увлекательным занятием, – не удивительно, что он охотно учился.

В сравнении с теми легкими и поэтическими уроками какой мрачной казалась латынь! Ясю она представлялась страшной пещерой, где нельзя было продвинуться ни на шаг вперед и где отвратительные совы и нетопыри непрестанно клевали его в голову, вереща: ум – sapientia, аист – ciconia, корабль – navis, летопись – annalis!.. Над всей этой гнусной стаей парили еще два дракона: первое и второе склонения, которые он не мог ни понять, ни запомнить.

И вот за то, что он чувствовал отвращение к страшилищам, которых натравили на него сверстники, за то, что не хотел блуждать в темноте, – пан Кароль не взял его в деревню, запретил ему смотреть на небо, воды и леса, упиваться воздухом его детства. Кто знает, может быть, в какой-нибудь из полевых птах, что так сторонятся города, Ясь узнал бы старую приятельницу? Кто знает, может, в час вечерней прогулки теплый ветер принес бы ему давно уже не слышанные слова: «Ясь!.. Ясь!.. возвращайся домой, не то простудишься…»

Где теперь тот дом и где та, которая с такой тревогой звала его?

С отъездом семейства Кароля в сердце Яся пробудилась непобедимая тоска по деревне. Ему страстно захотелось еще хоть раз увидеть серые, крытые соломой овины, усадьбу, выглядывавшую из-за темно-зеленых листьев, Антосю, пана Анзельма и всю их семью. Для него после смерти матери только они одни и остались на этом свете. Он вспоминал дороги, разбежавшиеся в разные стороны, развалившуюся часовенку и прощальные слова пана Анзельма, ведь с той поры еще и года не прошло!

Думая обо всем этом, Ясь пришел к весьма удивительному для его возраста решению – написать пану Анзельму письмо.

Он помнил название почтового пункта, где пан Анзельм получал письма, и знал, что у ворот дома пана Кароля висит почтовый ящик. Этих двух обстоятельств было для него достаточно. Взял он лист бумаги, разлиновал его и начал:

«Дорогой пан!

Мама хотела сама Вам написать, но она уже умерла…»

Перечитав эти строки, он отложил перо и залился горькими слезами. «Умерла!..» Какое страшное слово, и он сам его написал!..

Несколько раз он откладывал и снова продолжал начатое письмо, на котором большие, бесформенные буквы неизменно расплывались от слез. Наконец несколько дней спустя он опустил письмо в ящик, а вскоре после того посетители почтамта могли увидеть в шкафчике неоплаченной корреспонденции еще один конверт, на котором детским почерком был выведен адрес:

«В собственные руки милостивого и дорогого пана Анзельма… В Вольке, пусть дойдет быстрей».

Смешной этот адрес был тем не менее верным; к несчастью, на конверте не было марки! Письмо не отправляли, хотя, кто знает, не зависела ли от него судьба и даже жизнь Яся.

Когда великодушное семейство вернулось из деревни, пан Кароль заметил в Ясе перемену. Мальчик смотрел на всех смело, но угрюмо. Эдек и Тадек принялись рассказывать ему, как они ездили верхом, катались на лодке и лазали на деревья, но он прервал их, заметив:

– Я это получше вашего знаю!

И вышел, не дослушав рассказа.

Вдобавок ко всему он с неохотой стал садиться за книжку, а когда самодеятельные учителя упрекали его в лени, отвечал: