Текст книги "Том 1. Повести и рассказы"
Автор книги: Болеслав Прус
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)
Два дня спустя у молодоженов было еще целых три рубля, но по-прежнему никаких видов на работу. Несмотря на то, они веселились сегодня, как дети, и не без причины. С ними за чаем сидел старый и верный друг Владислава, он же свадебный дружка, Юзеф Гродский, проездом с Уральских гор в Лондон задержавшийся на несколько часов в Варшаве.
Гродский, инженер по образованию, уже полгода, как жил на самой границе Азии, зарабатывал деньги. Низкорослый белокурый толстяк, с оглушительным голосом и еще более оглушительным смехом, он был энергичным, ясного ума и добрейшего сердца малым. Вильских он любил, как родных, и привез им в подарок из далеких краев две китайские чашки, маленький золотой самородок и обломок малахита.
Теперь, сидя с нашими друзьями за чаем, он рассказывал о своих приключениях и, закончив, обратился к ним со следующими словами.
– Так-то! Ну, а как ваши дела? Я хоть и заработал свои шесть тысяч, но в стране, где к носкам и носовым платкам относятся с подозрением, человеку, который хочет жить по-европейски, приходится много тратить. Еле-еле сколотил тысчонку и сегодня положил ее в варшавский банк. Бедность – а?
Услышав это, Эленка с невыразимой горечью обратила на мужа свои ласковые голубые глаза, а Владислав чуть-чуть нахмурил бровь. Гродский, на лету перехватив безмолвную беседу бедных людей, кое-что понял и сказал:
– Столько хлопот у меня со всеми этими делами! Заказали мне проект паровой лесопилки и паровой мельницы. Я, знаете ли, придерживаясь принципа: дери лыко, пока лето не ушло, – беру оба подряда, по триста рублей за каждый, и деньги вперед. Теперь, в наказание, изволь искать техника, который бы их выполнил, а времени нет.
– Так, может быть, Владик?.. – поспешно вмешалась Эленка, заливаясь ярким румянцем.
Владислав сидел как на иголках.
– Владик? – ответил Гродский. – Да я с величайшей охотой поручил бы ему эту работу, только бы он соблаговолил взяться. Ну, что, Владислав?
– Возьмусь!
– Браво! Я думаю, для заключения сделки нам с тобой довольно двух слов. Указания и деньги ты получишь немедленно. – С этими словами инженер достал из кармана сказочной величины бумажник, битком набитый деньгами, векселями, записными книжками, вынул оттуда листок, сплошь покрытый цифрами, и шесть сторублевых ассигнаций и положил на стол.
– Ты даже не знаешь, как ты нас выручил! – воскликнул Владислав, крепко пожимая Гродскому руку; и рассказал ему о своем положении.
– Негодники! – воскликнул инженер. – Да написали бы мне, я одолжил бы вам несколько сот рублей на год, на два, без процентов!
После изъявлений благодарности и взаимных уверений в дружбе предмет разговора переменился.
– Послушай, Владислав, а как там с нашими планами насчет общества и фабрики? – со смехом спросил Гродский.
– Дозревают в письменном столе! – ответил Владислав в том же тоне.
– Знаете ли вы, – сказал инженер, обращаясь к Эленке, – что ваш муж ежедневно создавал какой-нибудь новый проект, и непременно филантропического свойства, хотя и вполне разумный. Среди прочих был один, которым он нас прельщал еще в училище, а именно: чтобы мы, вернувшись на родину с кой-какими деньгами, основали фабрику полотна.
– Для которой у вас есть сейчас тысяча рублей, а у Владислава – жена, – перебила его Эленка.
– Что ж, и это капитал, – согласился Гродский. – Так вот, должен вам сказать, что мы твердо решили при помощи нашей фабрики вытеснить заграничные полотна и решительно преобразовать все отечественные предприятия подобного рода. У Владислава была запроектирована новая вентиляционная система, далее – участие рабочих в прибылях, пенсии. Затем – читальня для взрослых, какая-то необыкновенная школа для детей и что-то вроде курсов для практикантов.
– Мечты! – с грустью заметил Владислав.
– Позволь тебе сказать, – возразил Гродский, – что эти наши юношеские мечты мне куда милее пьянства и разнузданности немецких буршей. Скажу тебе больше – эти твои фантазии учили нас думать на чужбине о родном крае и его нуждах, и именно этими фантазиями ты завоевал наши сердца. Не опускай же рук. Не осилим фабрику, так построим показательную кузницу; не осилим училища, так попробуем открыть образцовую мастерскую. Я и не думаю сдаваться. Я теперь на верном пути к состоянию и даю слово, что, как только оно перевалит за десять тысяч, я тебе еще напомню о твоих планах.
У разговорившегося инженера глаза так и сверкали. Лицо его выражало энергию, воодушевление и, главное, такую веру в свои силы, какой, увы, уже недоставало пришибленному жизнью Владиславу.
– Сколько же это денег надо на фабрику! – отозвалась Эленка, качая головой.
– Конечно, много! И все же, умей ваш муж ковать железо, пока горячо, давно бы уже он мог основать свою фабрику.
– Я? Каким же образом? – с удивлением спросил Владислав.
– Ха-ха! Не помнишь, душа моя! – воскликнул Гродский. – Надо было думать о фабрике полгода тому назад, когда в тебя была влюблена пани Вельт…
– В меня?.. Пани Вельт?.. – повторил совсем уже растерявшийся Владислав.
– О, простачок! О, невинный ягненок! – выкрикивал Гродский. – Все на свете знали, что эта милейшая дама без памяти от него, а он не знает об этом и поныне! Ха-ха-ха!
Прислушиваясь к разговору, Эленка позабыла о самоваре, и горячая струя перелилась через край стакана. Благодаря этому мелкому происшествию беседа приняла иное направление, и Владиславу удалось скрыть свое смущение, такое же сильное, как и неожиданное.
Около одиннадцати Гродский, который завтра утром должен был уехать, распрощался с друзьями, напоследок сказав им:
– Пани Элена! Я вас возненавижу, если в трудную минуту вы не обратитесь ко мне. Я человек прямой, церемоний между своими не признаю, и кого люблю, так уж всем сердцем.
Растроганная Эленка сердечно пожала ему руку.
– Ну, а ты, Владислав, – продолжал инженер, – берись за дело, хватай его за горло и выжимай деньги! Честное слово, ты единственный человек, бездельник ты этакий, в чьих руках я с радостью видел бы миллионы, – знаю, ты тут же бы их и спустил, но с пользой для себя, для общества и для близких!
Когда Гродский ушел, Эленка занялась уборкой, а Владислав в раздумье зашагал по комнате. Две мысли боролись в его душе: одна – о заказанных Юзефом моделях, вторая… Вторую Владислав изо всех сил старался выбросить из головы.
«Котлы надо будет заказать у медника», – думал он.
«Пани Вельт любила тебя», – шептал какой-то голос.
«Интересно, во что они мне обойдутся», – говорил себе Владислав.
«Она тебя любила, слышишь?» – повторил тот же голос.
Владислав ушел к себе и стал просматривать инструкцию, оставленную Гродским. Вдруг он повернул голову: ему казалось, что кто-то стоит за его стулом и неустанно шепчет:
«Она тебя любила…»
Владислав нервно бросился на шезлонг и, подложив под затылок руку, вперил взор в потолок. Темные силы овладели им, и вот что ему привиделось.
В один прекрасный день молодой человек редкой красоты, наряженный во фрак, как это обычно делают просители, вошел в кабинет банкира Вельта.
Знаменитый финансист сидел за письменным столом, заваленным грудами книг, стопками исписанной бумаги и… читал. Он так поглощен был чтением, что прошло не менее двух минут, пока он соблаговолил заметить юного посетителя, который в простоте душевной заключил, что перед ним, очевидно, великий человек.
Очнувшись наконец от глубоких размышлений, Вельт проговорил, приподнимая шитую шапочку:
– Ах, пан Вильский… Тысяча извинений! Вы мне позволите не снимать шапочки? Мозговые спазмы, знаете ли… При таком умственном напряжении… Чем могу служить?
Вместо ответа Вильский подал ему письмо. Банкир посмотрел на печать и снял шапочку.
– Как же, знаю, это от моего друга, князя… Мы с ним частенько переписываемся. Славный юноша, но невозможно демократичен…
Он разорвал конверт и стал читать письмо, время от времени произнося вслух:
– «Усерднейше рекомендую любезному вниманию…» Так, так… «Самый способный студент механического отделения…» Очень мило! «Большая золотая медаль…» Пан Вольский!
– Моя фамилия Вильский.
– Скажите, пан Вильский, она действительно большая, эта ваша большая золотая медаль?
– Да.
– Так, так!.. Прошу вас, садитесь, у меня без церемоний.
Приглашение оказалось излишним, так как Вильский без всяких церемоний уже уселся.
Дочитав письмо, Вельт снова заговорил:
– С этим письмом двери нашего дома открыты перед вами. Друзья наших друзей – наши друзья. Сделайте одолжение, с нынешнего дня по четвергам – к нам на чай, в половине десятого вечера.
– Но могу ли я рассчитывать… – заикнулся Вильский.
– В салоне моей жены вы, без сомнения, можете рассчитывать на избранное общество.
– Простите, я имел в виду службу…
– Ах, вы имели в виду службу? Мы еще поговорим об этом.
Вильский поклонился и направился к выходу. Банкир крикнул ему вдогонку:
– Минутку, пан Вильский! Когда будете писать князю, передайте, пожалуйста, нижайший поклон от меня.
В тот же вечер за чаем Вильский познакомился с пани Вельт. Это была женщина в расцвете лет, не то чтобы красавица, но величавая и вместе с тем пленительная. Ее смуглое лицо было строгим и нежным, а черные глаза с необъяснимой силой кружили людям головы.
В этот вечер хозяйка дома не раз заводила беседу с Вильским, а он, с головой погруженный в свои проекты, говорил только о них. Жена банкира слушала внимательно и так пристально смотрела на него, что Владислав, вернувшись домой, долго не мог заснуть.
На следующий день Вельт поручил Вильскому выгодную работу и торжественно повторил приглашение бывать как можно чаще.
«Она тебя любила», – назойливо нашептывал все тот же голос, и под его действием многие подробности представлялись сейчас Вильскому в ином свете.
Как-то на очередном из четвергов, когда Вильский с хозяйкой беседовали о его студенческом житье-бытье, к ним присоединился один из салонных сплетников и стал рассказывать о некой даме, убежавшей с любовником.
– Женщины на многое способны ради любви, – насмешливо заключил рассказчик.
Пани Вельт сурово посмотрела на него, а когда он удалился, сказала Владиславу своим спокойным глубоким голосом:
– Да, женщины на многое способны ради любви, но мужчины не умеют это ценить.
Сказав это, она встала и, не глядя на Вильского, перешла к соседней группе гостей.
В другой раз, когда он развивал перед ней планы строительного товарищества, она прервала его неожиданным вопросом:
– Вы всегда разговариваете с женщинами только об инженерных делах?
– Смотря с какими, – возразил Вильский. – С иными приходится и об искусстве, но это очень скучно.
– Ах, вот как, – заметила она. – Ну что ж, говорите хоть что-нибудь.
Запрокинув голову на спинку кресла и полузакрыв глаза с выражением спокойного восхищения на лице, она выслушивала рассуждения о необходимости асфальтировать фундамент, о водопроводных трубах и газификации жилищ и снова и снова о железных перекрытиях.
Вильский оказался в странном положении. У него была невеста, которую он любил, а он поддерживал знакомство с другой женщиной, к которой его влекло каким-то темным инстинктом. При беседах с пани Вельт он ощущал, как его жилы наливаются чем-то вроде расплавленного олова, но ощущение это никогда не овладевало им надолго.
Иногда, ободренный ее взглядами, он пытался пролепетать что-нибудь о любви, но при первых же намеках взгляд его собеседницы холодел, а губы складывались в брезгливую и презрительную гримасу. Он тотчас переводил разговор на посторонние предметы, и снова все было хорошо.
Вначале эта загадка приводила Вильского в совершенное недоумение, со временем он привык и говорил себе: «Какая жалость, что эта женщина так холодна и способна рассуждать об одних только финансовых и технических материях. Если бы не это, все окружающие были бы без ума от нее, и в первую голову ее собственный муж».
И вот эта-то женщина, по словам Гродского, была без ума от Владислава!
– Не может быть! – пробормотал Вильский, просыпаясь от грез и поднимаясь с качалки. – Пани Вельт создана из мрамора и… банкнотов…
«И все-таки она тебя любила», – шептал голос.
– Ерунда! – возразил Вильский с усмешкой. – «Любила», а ее муж совершенно перестал давать мне работу.
«С каких пор?» – спросил голос.
– Да… со дня моей свадьбы, – отвечал Вильский.
«То есть с того самого дня, как пани Вельт, узнав о твоей свадьбе, тяжело захворала», – заключил голос.
Холодный пот выступил у Вильского на лбу. Он подошел к окну и стал вслушиваться в шум дождя.
Кто-то приблизился к нему на цыпочках, обвил его шею руками, прижался влажными губами к его запекшимся губам и спросил робко и тихо:
– Но ты ее не любишь?
Вильский пришел в себя.
– Только тебя люблю я, Элюня, тебя… и мой труд!
– Но меня хоть на одну капельку больше?.. на такую малюсенькую?
– На такую большую! – смеясь, ответил муж.
Призраки рассеялись.
IV. Улыбка счастьяНаступили первые дни апреля; снег стаял, и на улицах повеяло весенним ветром. Вернувшись однажды из города домой, Владислав принес жене несколько травинок и сказал ей, что в поля уже прилетели жаворонки, а он садится сегодня за задания Гродского.
Раньше он не мог приступить к ним, так как один из местных инженеров поручил ему срочную работу, над которой он сидел днями и ночами две недели подряд.
Теперь наконец он пришпилил бумагу к чертежной доске и очинил карандаши.
– Знаешь, Владик, – сказала Эленка, – а мы скоро выставим вторые рамы! Ах, прости… я мешаю тебе… Больше не буду, никогда-никогда. Может, растереть тебе тушь?
В эту минуту кто-то вошел в прихожую.
– Что там? – спросила Эленка.
– Телеграмма господину Владиславу Вильскому, из Кракова. Прошу расписаться в получении.
– Из Кракова?.. – слегка удивленно протянул Владислав, принимая телеграмму. – Дай ему десять грошей, Элюня.
Он удивился еще больше, когда, распечатав телеграмму, прочел следующее:
«Верный слуга п.п. Эдварда шлет поздравления. Похороны вчера. Жду распоряжений. – Клопотович».
– Что это значит? – спросила Эленка.
– Не понимаю! – отвечал Вильский. – Разве только, что мой дядя умер, а его поверенный сошел с ума.
– Умер твой дядя? Тот самый богач? Может, он тебе что-нибудь оставил?
– Это на него не похоже. Один раз в жизни он дал мне тридцать рублей, и не думаю, чтобы после смерти он сделался щедрее.
– Все-таки тут что-то есть, – сказала Эленка.
– Э, что может быть, – ответил Владислав, садясь за работу.
Четверть часа спустя Эленка снова сказала:
– Если бы он тебе оставил тысяч десять.
– Не беспокойся, не оставил.
– Ну, тогда поцелуй свою жену.
Владислав добросовестнейшим образом исполнил приказание и продолжал работать.
Через час пришла вторая депеша:
«Граф П. дает за виллу на Рейне пятьдесят тысяч рейнских. Покойный заплатил тридцать. Жду неделю.
Адвокат Икс»
– С ума они сошли, что ли! – буркнул Владислав, бросая телеграмму на пол.
– Нет, как хочешь, милый Владик, тут что-то есть, – говорила взволнованная Эленка. – Наверно, дядя завещал тебе эту виллу…
– Детские мечты! Он всю жизнь избегал меня…
– Как бы то ни было, надо что-то делать.
– Я и делаю чертежи для Гродского.
В эту минуту принесли третью телеграмму:
«Краков, такого-то… Владиславу Вильскому, инженеру-механику, Варшава. – Покойный Эдвард Вильский завещал вам сто тысяч рейнских наличными, пятикратная сумма в недвижимости. Завещание у меня. Похороны вчера. Жду распоряжений. —
Адвокат Игрек».
– Может ли это быть, Владик! – воскликнула Эленка, хлопая в ладоши.
Почтальон все еще стоял в комнате.
– Поздравляю ваше сиятельство с хорошим известием! – сказал он.
Владислав дал ему злотый. Почтальон вышел, почесывая затылок и недовольно ворча.
– Владик, – снова закричала Эленка, – ну иди же!
– Куда?
– Ну, я не знаю… на телеграф, наверно…
– Зачем?
– Ну, я не знаю… Боже, какое счастье!
Она убежала в свою комнату и упала на колени перед иконой. Тут же вскочила, помчалась на кухню и бросилась обнимать ошеломленную и обрадованную Матеушову. Потом снова встала на колени и сотворила молитву.
Вернувшись в мастерскую, она нашла мужа за чертежами.
– Да оставь ты их, Владик! – воскликнула она. – Что это ты, как будто ничего не случилось! Ты меня просто пугаешь… Скажи, сколько же это будет на наши деньги?
– Около полумиллиона рублей, – спокойно ответил Вильский.
– И тебя это совсем не радует? Ни-ни вот столечко?
Владислав отложил карандаш, взял жену за руку и, с подчеркнутой серьезностью глядя ей в глаза, произнес:
– Скажи мне, Элюня, разве за эти минуты прибавилось у меня сил, здоровья, ума, честности? Нет ведь, правда? А ведь это самое дорогое.
– Все-таки полмиллиона…
– Мы только кассиры при этих деньгах, они принадлежат не нам. Ну, скажи сама, разве мы смогли бы проесть эти деньги, пропить или потратить на развлечения? А если бы даже так – разве это было бы честно?
Эленка стремительно обняла его и расцеловала.
– Дорогой мой муж! – воскликнула она. – Я не могу тебя понять, но вижу, что ты совсем не такой, как другие.
Немного погодя она, как обычно, сменила канарейке воду, подсыпала семени и уселась шить рубашку для мужа.
«Это полотно, – подумала она, – ничуть не стало тоньше за сегодняшний день. Правильно говорит Владик – деньги ничего не меняют».
Она уже совсем успокоилась.
Вильский тем временем продолжал чертить. Когда стемнело, он молча стал ходить по мастерской; потом зажег лампу и снова склонился над доской.
Только сейчас он заметил, что допустил серьезную ошибку в вычислениях. Он разорвал чертеж и на обрывке бумаги стал выписывать какие-то пропорции и отдельные цифры, последняя из которых была: 25000.
– Двадцать пять тысяч? – шепнул он. – Это свыше шестидесяти рублей в день без труда и забот!..
«Куда бы их лучше всего поместить? – продолжал он раздумывать. – Акции вещь неустойчивая, а тут еще пожары… воры… Банк? Но какой банк может дать безусловную гарантию?.. Дома… А война, а артиллерийский обстрел?..»
«Истинное счастье, – вспомнился ему Эпиктет, – вечно и не поддается уничтожению. Все, что не обладает этими двумя свойствами, не есть истинное счастье».
Вильский слышал эхо этих слов в своей душе, но не понимал их. Суждения подобного рода превратились для него сейчас в пустой звук, и их смысл испарился вместе с нуждой. Вместо них из глубины подсознания выплывали совсем иные суждения, озаренные каким-то странным, еще незнакомым блеском.
«Высшая проницательность, – утверждал Ларошфуко, – состоит в том, чтобы точно знать истинную цену вещам».
– А я, – шепнул Вильский, – до сих пор не знаю цены годовому доходу в двадцать пять тысяч.
Был уже поздний час. Утомленная Эленка осторожно приоткрыла дверь.
– Ты все еще работаешь, Владик?
– Да! – ответил он, не поднимая головы.
– Спокойной ночи… Какой у тебя лоб горячий…
– Как всегда.
– Сегодня ты мог бы лечь и пораньше, ведь у тебя уже есть деньги… Спокойной ночи.
Она ошибалась. Большие деньги не дают спать.
Неожиданно Вильский подумал о Гродском. Воспоминание об инженере вогнало его в краску.
– Славный малый, – произнес он, – но ужасно неотесан.
Одна за другой мелькали в его голове мысли: о фабрике полотна, о его старой тетке, о бедном перчаточнике, который когда-то даром кормил его обедами; о людях, не имеющих работы, о планах, посвященных общественному благу, – и невыразимая горечь наполнила его сердце. Вспомнился ему и некий старичок в песочном сюртуке, известный философ и пессимист, с которым он познакомился в Париже. Перед ним Владислав тоже не раз распространялся о своих великолепных планах. Старик выслушивал его обычно со снисходительной усмешкой и в заключение говаривал:
– У великих идей, при многих плохих сторонах, есть и одна хорошая. Именно: они служат своего рода горчичником при воспалении ума у способных, но бедных молодых людей!
– Так оно и есть! – шепнул Вильский. – Мое состояние слишком велико, чтобы его выбросить в окно, но оно слишком мало, чтобы осчастливить им весь мир. Если разделить его среди одних только моих соотечественников, и то на каждого пришлось бы по неполных тринадцать грошей!
Этим воодушевляющим выводом Вильский подвел итог своим размышлениям. Он поднялся со стула и прошелся по комнате с видом человека, который знает, что ему делать.
«Добродетели растворяются в своекорыстии, как реки в море», – сказал Ларошфуко. Он был прав.
Голова у Владислава горела, в висках стучало. Он открыл форточку и глубоко вздохнул. На улице была ночь и тишина, в комнате догорала лампа.
Когда он повернул голову, ему почудилось, будто противоположная стена, расплываясь в полумраке, открывает перед его взором изысканный будуар, наполненный богатой мебелью и благоуханиями. В кресле, обитом темно-зеленым бархатом, сидела, вернее лежала, женщина, запрокинув голову на спинку кресла, с полузакрытыми глазами и выражением восторга на смуглом лице.
«Говори же хоть что-нибудь! – шептало видение. – Дай услышать твой голос…»
– Ах, ах! – прозвучал стон из Эленкиной комнаты.
Вильский бросился туда.
– Что с тобой, Элюня? – крикнул он.
– Это ты, Владик?.. Нет, ничего… приснилось что-то, не знаю что…
– Может быть, наши миллионы? – спросил он с улыбкой.
Но она не ответила и опять заснула.
