Текст книги "Сказочное наказание"

Автор книги: Богумил Ногейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

19. Бояр-Казан уезжает

Все утро следующего дня мы провели на чердаке. Работа спорилась: залежи старых бумаг таяли на глазах, и у нас появилась надежда в скором времени выбраться из этого пекла. К тому же было о чем поговорить, ведь Станда вручил загадочный ящичек ротмистру Еничеку. Но не дождался, пока его откроют, потому что ротмистр решил доверить это специалистам из районного отделения. Мы все волновались, теряясь в догадках, что же такого важного скрывал в своих недрах кованый куб, за содержимое которого пан Гильфе обещал две тысячи жвачек.

О Станде и говорить нечего, дел у него было по горло. Запланировав на утро срочную служебную поездку в районный центр, он сел на мотоцикл и укатил. И пока мы мучились с остатками старых книг, журналов и всевозможных бумаг на немецком языке, Станда уже остановил свой мотоцикл перед районным отделением органов безопасности и попросился на прием к начальнику.

Однако и у нас произошло в это время кое-что интересное. Как раз когда мы спустили из слухового окна последнюю партию бумаги и, страшно довольные собой, осматривали опустевший чердак, во дворе замка затарахтел трактор.

Мишка съехал по лестнице быстрее и раньше меня, чтоб хоть в чем-то быть первым. Тонда размечтался:

– А вдруг это приехали из Градиште и привезли нам что-нибудь из дома?

Я живо представил себе это Тондино «что-нибудь» – батон охотничьей колбаски, кусище копченого сала, штук шестьдесят яиц.

Однако Мишка пальмы первенства так и не удостоился – снаружи под окном уже стояла Алена, принимавшая от нас связки бумаг. Среди тех, кто приехал на двух тракторах с платформой, Алена узнала какого-то своего родственника из Винтиц и тут же его окликнула:

– Привет, дядя! Что ты здесь делаешь?

– А, привет, маленькая разбойница! Ну как тебе тут живется, милая? Да, но какая же ты чумазая, что бы сказала твоя мамочка! – не умолкал Аленин дядя.

– Я-то здесь живу, как герцогиня, – парировала Алена, вытирая пыльный нос рукой.

– Оно и заметно, – хохотнул родственник и, соскочив с трактора, обратился к нам: – А вы, ребята, чьи будете?

Алена представила нас по порядку, и мы, стараясь блеснуть воспитанием, хором поздоровались:

– Добрый день!

– Здорово, графья! – приветствовал нас мужчина. – Можно подумать, что замок захватили трубочисты. Что это у вас за проказы?

Мишка коротко и ясно доказал ему, что он принадлежит к молодежи, занятой тяжелым физическим трудом, и взамен захотел узнать, с какой целью в замок приехали тракторы.

– Мы приехали переселять пана Клабана, – объявил Аленин родственник и поплевал себе на ладони. – Ну, смотрите, вот мы вам сейчас покажем, что значит заниматься тяжелым физическим трудом!

Вместе с остальными мужчинами он исчез в прихожей, которая вела в квартиру старого кастеляна. Сразу после этого нас вызвала на допрос Ивана, но, когда мы ей доложили, что чердак пуст, что животы у нас свело от голода и что пан Клабан переселяется в Винтице, она сформулировала свое решение в трех словах:

– Умываться, есть и отдыхать!

Этому приказу мы последовали с такой готовностью, на какую только были способны. А после того как набили желудки хлебом, яичницей и простоквашей, принялись наблюдать, как выносят шкафы, кровати, столы и стулья, и ласкать напоследок Казана-Бояра. Если нам в эти минуты и было кого-нибудь жаль, так это старого, добродушного пса. Он переходил из рук в руки, между Аленой и Мишкой даже вспыхнула ссора – кого пес любит больше.

– Ступай лизаться к своему Карлику, – попрекнул ее Мишка любимым певцом и хотел было забрать Казана себе.

Вместо ответа Алена огрела его по спине кулаком. Мишка подставил ей ножку, и вскоре, сцепившись, они уже катались по траве. Казан решил, что это не драка, а лучшая из забав, и тоже полез к ним, тыкался в них носом и весело гавкал.

Но нашему радостному прощанию с Казаном скоро пришел конец.

– Бояр! – заверещала пани Клабанова и хотела, разумеется, добавить какую-нибудь «любезность» в наш адрес, но тут ее утихомирил старый Клабан, зажав своей раскричавшейся женушке рот рукой.

Все крупные вещи уже были погружены, мужчины, приехавшие на тракторах, постепенно рассаживались, закрывали и открывали бутылки с пивом, Аленин дядя подошел к нам.

– Ну вот, теперь вы совсем графья, – улыбнулся он, увидев наши отмытые физиономии. – Такими вы мне нравитесь.

Он торжественно поднес бутылку к губам и отхлебнул из горлышка. Потом уселся напротив нас.

– Дядя, нельзя ли эту старую овчарку оставить с нами в замке? – неожиданно спросила Алена.

Тот удивленно поднял брови.

– Бояра? Что это вам вздумалось? Да и зачем?

Перебивая друг друга, мы начали изливать нашу любовь к Казану, а дядя тихонько улыбался.

– Понимаю вас, – сказал он, когда наше красноречие иссякло, – но собака принадлежит пану Клабану, и он от нее, разумеется, не откажется. Это чистокровная овчарка. Теперь-то Бояр – старичок, но когда-то был обученный и злой пес.

– Это потому, что он никогда не знал ласки и доброго слова не слышал, – пояснила Алена.

– Нет, слышал, – возразил наш собеседник, – пока был жив его прежний хозяин, садовник. Садовник этот был большой ребенок, и они с Бояром понимали друг друга, как отец с сыном. Потом садовник умер, и пес остался здесь, в замке у Клабана. Это очень умная собака. – Аленин дядя многозначительно поднял палец. – У садовника Валеша была такая небольшая кожаная сумка на ремне, Бояр брал ее в зубы и один ходил вниз в деревню за покупками. Бог знает, как это у старого Валеша получалось, но Бояр всегда шел туда, куда нужно, и никогда не ошибался. Однажды я работал здесь в саду и у меня кончились сигареты. Садовник позвал Бояра, сказал ему что-то шепотом, и вскорости пес вернулся с сумкой. Мы положили в нее записку и деньги, пан Валеш опять ему что-то нашептал, и пес помчался в деревню. Никогда не ошибался, всегда знал, куда ему надо идти – в кооператив или в трактир.

Мы внимательно выслушали этот рассказ, и каждое слово заставляло нас все сильнее грустить о том, что Бояр-Казан скоро от нас уедет.

А когда бортик прицепа захлопнулся и затарахтел мотор, мы, не удержавшись, бросились еще раз погладить овчарку. Старуха Клебанова опять завизжала на нас из кабины, но мы просто-напросто пропустили этот визг мимо ушей, да и Бояр тоже притворился глухим.

Нагруженный воз уже тронулся, пан Клабан несколько раз сурово окликнул собаку: «Бояр!», пес вырвался из наших объятий, побежал за прицепом, но потом остановился, повернул голову в нашу сторону и опять бросился к нам, но, уклонившись от наших протянутых рук, ринулся к старому пустому сараю за домом и там исчез.

Машины затормозили, а пан Клабан зашипел, повернувшись к воротам:

– Бояр! На место, черт бы тебя побрал! Урод паршивый!

Больше угроз не потребовалось. Пес вылез из сарая и затрусил назад. В зубах его покачивалась какая-то кожаная сумочка.

– Это он искал сумку, с которой ходил за покупками, – умиленно прошептала Алена, и мне стало так жаль Бояра, что к горлу подступили слезы.

Мы поспешили ему навстречу и хотели еще погладить его на дорогу, но пес отступил, ощетинился и недружелюбно зарычал.

– Бояр, ну что ты! – Успокаивая пса, я случайно бросил взгляд на сумку, которую он держал в зубах. От изумления я не мог сдержать возгласа. – Фотик! – вырвалось у меня. – Бояр принес Стандин фотик!

Тут поднялась такая суматоха! Люди с воплями повыпрыгивали из трактора:

– Что происходит? Что это за фотоаппарат?

А когда даже пан Клабан признал, что мы, скорее всего, правы, хотя сам он сроду этой сумки не видел, Бояр уже был таков. После четвертьчасовой погони он стал задыхаться, забрался в угол сада, и там пан Клабан, угрожая ему палкой, вырвал ремешок из пасти собаки. Испугавшись порки, пес отскочил к воротам, обернулся, несколько раз хрипло и грустно гавкнул и выбежал на улицу.

– Вот видите, я был прав, – сказал Аленин дядя. – Наткнувшись в вашей комнате на эту сумку, Бояр вспомнил старые добрые времена. Решил, что его опять будут посылать за покупками, но, не зная, что это ваш фотоаппарат, напрасно прождал, когда кто-нибудь нашепчет ему то волшебное слово, которое знал садовник Валеш.

Так вот и случилось, что, когда Станда вернулся из районного центра, у нас была припасена для него история, не менее интересная, чем у него для нас.

20. «Порядок», – сказал Мишка, и теперь уже всей истории конец

Разумеется, я вспомнил, как Станда послал меня за фотоаппаратом – хотел доказать ротмистру, что сделал снимки тех, кто устанавливал ночью лестницу. Тогда похититель фотика буквально путался у меня под ногами, но я едва обратил на него внимание. Если я в чем и подозревал Казана, так это в том, что он соблазнился Тондиной охотничьей колбаской. Своими воспоминаниями я, понятное дело, ни с кем не поделился, потому что все бы дружно осмеяли меня. Надеюсь, что и вы будете держать язык за зубами.

Выслушав наш рассказ о происшедших без него событиях, Станда хотел немедленно ехать обратно в город за проявителем и закрепителем, но мы стали стеной у него на пути.

– Только через наши трупы, – решительно заявил Мишка. – Сначала скажи нам, что было в шкатулке пана Гильфе?

– Что там было? – начал Станда. – Я, вероятно, вас порядком разочарую. С нашей точки зрения, в ней была одна ерунда, и, хотя это, собственно говоря, не ерунда.

Ивана схватилась за голову.

– Ребята, вы что-нибудь поняли? А ну, не темни! – прикрикнула она на Станду.

– Там было несколько наград. Старые нацистские награды и приказы об их вручении, подписанные самим Адольфом Гитлером. Три Железных креста, два Рыцарских креста с бриллиантами, какой-то позолоченный значок члена нацистской партии и дарственная на поместье в Пошумавье, которую Гитлер жаловал Ламбертам за их заслуги перед третьим рейхом. Я ведь говорил вам, что во время войны замок был настоящим фашистским гнездом. Старый граф, по-видимому, верил, что, когда война кончится, все останется по-старому, вот и спрятал для своих сыновей под фонтаном их награды и документы, оставив в конвертах фотографии с отмеченным тайником, а при подходе Красной Армии бежал из замка. Однако ни Вольфганг, ни Карл, ни Губерт сюда не заехали, а к тому времени, когда после войны эта бойкая семейка собралась в Западной Германии, старый граф умер.

– А какое отношение имеет к этому четвертый сын, Герберт, наш пан Гильфе?

– Трудно сказать, – пожал плечами Станда, – может, мать ему рассказывала о каком-то тайнике – и он отправился на поиски? Или его послали сюда братья, если они еще живы… Не исключено, что они хотели похвастаться своими наградами на какой-нибудь встрече бывших эсэсовцев. Кто знает! Надеюсь, вам не кажется, что я выражаюсь загадками?

– Да нет, – сказала Алена, – мы это на обществоведении проходили.

– Вот и хорошо, – сказал Станда, перебрасывая аппарат через плечо. – В жизни вам еще не раз доведется столкнуться с недавним прошлым там, где ожидать этого вроде бы и не приходится. Ну, я поехал, как-нибудь вечером поговорим об этом немного подробнее. – Вдруг лицо его прояснилось, он окинул всех нас взглядом и торжественно объявил: – Прослушайте распоряжение на субботний вечер! После обеда все бегом на автобусную остановку. Направление – Градиште. Возвращение – в понедельник утром, сбор полвосьмого.

– Ура-а-а!!! – прогремело во дворе замка, да так, что перепуганные воробьи порхнули в разные стороны.

Когда мы позднее обычного приступили к обеду, Алена, склонясь над полной тарелкой грибного супа, проговорила:

– Это здорово, что можно заглянуть домой. Но мне и сюда хочется вернуться.

– Порядок, – заключил Мишка, а Тонда, у которого, по обыкновению, рот был чем-то набит, усердно закивал.

А я вспомнил Ирку и Славу, двух беглецов из детского дома, и не испытал никакого раздражения.

Часть вторая

1. Снова в родной деревне

Деревня, неделю назад изгнавшая нас как отъявленных хулиганов, семь дней спустя прикинулась любящей матушкой.

– Гляньте-ка! А вот и наши герои! – воскликнул пан Лоудим, выходивший из здания национального комитета как раз в тот момент, когда мы гурьбой вываливались из автобуса. – О вас тут прекрасно отзываются, – проговорил он, делая ударение на слове «прекрасно», но прозвучало это совсем в другом смысле, не то что во время памятного допроса, учиненного нам после яичной баталии.

Выражение его заросшего щетиной лица было такое, к какому мы давно привыкли – простодушное и несколько удивленное. Казалось, он в любой момент готов заговорить о чем угодно, но скорее всего – о своих любимых оленях. Он был столяр и лесник, так что всегда спешил. То в деревню – чинить мебель, окна или двери, а то в лес – выслеживать лису, оленя, а порой и кабана. Однажды он пришел к нам в школу и рассказал, как надо охотиться на лису и дичь; правда, потом мы узнали, что все это он вычитал в книжках, а сам лису и в глаза не видел, разве что чучело. После этого он у нас больше не показывался.

Теперь его мучило любопытство. Ему было крайне удивительно, как это нам удалось без потерь, без единой царапины выйти из всех приключений: по слухам, в нас стрелял опасный преступник, а в лесной сторожке мы подверглись нападению целой вооруженной банды. Сперва мы никак не могли разобрать – то ли он издевается, то ли у него просто фантазия разыгралась. Мы переглянулись: как быть – то ли оставить его в неведении, пусть прославляет нас и дальше, или же прямо сказать: «Пан Лоудим, все это – бабьи сплетни, и добрая половина тут – чистая выдумка».

Я предпочел последнее и увидел, что мы нисколечко не упали в его глазах. Он понимающе и как-то грустно кивнул и добавил:

– Ну да, бабьи толки. Люди вечно раздуют, из комара верблюда сделают.

Вскоре мы сами убедились, что старое избитое присловье по-прежнему верно, даже в эпоху атомной энергии, как бы выразился наш директор. Стоило нам отступить от здания национального комитета и перейти по мосту через речушку, отделявшую нас от родительских домов, как из дома Тонды выскочила его бабушка.

– Пресвятая богородица! – уже издали запричитала она, устремившись нам навстречу так быстро, насколько ей позволяли больные ноги и длинные юбки. – Да что же это они с тобой сделали, голубчик ты мой золотой! Под пули преступников и динерсантов послали бедняжку. Вы только посмотрите – исхудал весь! Ну, покажи, покажи, куда тебя ранило, сердешный ты мой! Господи, воля твоя!

Тонда от удивления вытаращил глаза и позволил ей осмотреть себя, как цыпленка, а бабуля вращала его туда-сюда, как на вертеле, отыскивая раны, нанесенные «динерсантами». Наконец Тонда не вытерпел и взорвался:

– Да перестань ты, бабуля, ничего с нами такого не случилось! Откуда ты взяла?

Бабушка, остолбенев, подозрительно покосилась на Тонду и на нас.

– Совсем ничего? – не поверила она.

– Ничего, – подтвердил Тонда, и мы все тоже замотали головой и тоже подтвердили:

– Да, конечно, ничего такого с нами не было.

– Не надо мне лгать, я и сама не слепая, вижу – вас за эту неделю словно подменили. На вас только поглядеть, так… так…

Мы невольно оглядели себя, проверяя, что же она в нас такого нашла, но не обнаружили ничего ненормального.

Тондова бабушка так и не смогла подыскать для нашей внешности подходящего слова, и тут ее «сердешный» внук, которого истерзали «динерсанты», откровенно признался:

– Это, наверно, от голода, бабушка. Так хочется чего-нибудь вкусненького…

Бабушка заменила «динерсантов» на «гладоморов».

– Так, значит, они тебя голодом морили, негодяи! – воскликнула она, повернувшись к зданию национального комитета. – Неделю целую детей не кормить и травить динерсантами, как можно! Нет, вы только поглядите, какие же они тощие, кожа да кости. Тоничек, золотко мое, пойдем, я тебя накормлю.

У Тонды мгновенно разрумянились щеки, и он, не попрощавшись, ринулся к дому. А бабушка всплеснула руками и, погладив Алену по щечке – «Ах ты бедняжечка!», – поспешила следом за внуком.

Мы двинулись дальше, рассуждая о том, что вообще-то заботливая бабушка – это хорошо, но иногда это сущее наказание. Думали мы и о том, откуда идут такие невероятные слухи, и сошлись во мнении, что источником их мог быть Аленин дядюшка из Винтиц, который помогал нам выселять кастеляна Клабана. Ведь мы только с ним делились переживаниями, и только его рассказ мог дать пищу слухам, которые разрослись как снежный ком. И пока этот ком докатился из Винтиц до Градиште, на него налипло столько сору, что мы от изумления только хлопали глазами, слушая про свои подвиги.

2. Я уже не ребенок

У себя дома я причитаний, слава богу, не услышал, мои предки в общем люди разумные, но и они в то, что я жив и здоров, поверили, только когда я скинул с себя все до трусов и склонился над умывальником. Словно незримо кружа вокруг меня, они обследовали мой торс так, будто это редчайшая скульптура Мысльбека, изображение которой висит у нас в школе. Убедившись, что испытания, выпавшие мне на долю, я перенес без урона для себя и что уши и шею исправно отмываю без напоминаний, как прежде, каждый высказался насчет моего пребывания в замке в присущей ему манере.

– Сдается, эта неделя кое в чем пошла ему на пользу, – заметил отец.

– А вы не голодали? – озабоченно спросила мама. – И где же вы спите? А еду готовите сами? А как по ночам – не холодно? – выспрашивала она в таком темпе, что с ответом мне пришлось подождать, пока из материнского сердца не излились все тревоги.

Брат молчал: все это время он провел в военных лагерях и славно служил отчизне, как выражается наш директор.

Пришлось мне живописать наши приключения. Я честно начал с первых стуков в замковые ворота и закончил повествование нашим маршем к автобусной станции. Мама во время моего рассказа то и дело качала от удивления головой, а отец пытливо поглядывал на меня, иногда спрашивая: «А ты не привираешь?»

Я не забыл упомянуть, каким образом и сколько старых книг и журналов мы выкинули с чердака. Когда я закончил, мама сказала:

– Столько дел за одну неделю! Теперь уж их могли бы оставить дома, ты не находишь, отец? Сходи-ка в комитет и скажи, что детей наказали – и довольно.

От неожиданности у меня перехватило дыхание, и я с испугом уставился на отца.

– Как это… Да нет же, мы должны туда вернуться… Мы обязаны там еще… все починить… привести в порядок, – заикаясь выпалил я.

Отец, отвернувшись к окну, молча смотрел в сад. И поглаживал тыльной стороной руки по подбородку, как делал всегда, если должен был принять серьезное решение.

– Но ведь это просто безответственно – посылать детей бог знает куда. Где так опасно, – среди гробовой тишины произнесла мама.

«А птичник? Папа, ну скажи хоть что-нибудь!» – свистело и шипело у меня где-то внутри, и, наверное, в эту минуту от нетерпения я на несколько сантиметров приподнялся на стуле. Но выкрикнуть все это вслух не осмелился, потому что никто ни о чем меня не спрашивал, а вмешиваться в разговор родителей у нас не позволялось.

– Кто знает, в какую еще ловушку их там заманят, – снова заговорила мама. – Да я от страха глаз не сомкну.

– Ну что же, – вздохнул папа, побарабанил пальцами по подоконнику и отошел от окна. Остановился передо мною. – Ну что же? Сам заварил кашу, сам теперь и расхлебывай. Небось никто там тебя не укусит.

Я изо всех сил старался сдержаться, чтоб от радости не броситься к нему на шею. Отец взглянул на маму.

– Пусть понемногу привыкает к самостоятельности, он уже большой.

– Да ведь он еще ребенок, – возразила мама. – И если ты настоящий отец, то постараешься, чтоб он остался дома.

– А я не желаю! – воскликнул я. – Не хочу я сидеть дома, и я уже не ребенок!

Отец легонько шлепнул меня по затылку.

– Не ори, – сухо сказал он, а потом добавил: – Иди-ка прогуляйся!

3. Аленка пропала

Я медленно плелся по тополиной аллее, что тянулась до самого вокзала, где в одном из новых домов жила Аленка. Разные чувства смешались в моей душе. Стоило подумать о маме, как меня одолевала жалость, а когда вспоминалось, какими словами неделю назад выпроваживал меня из дома отец, я снова кипел от возмущения. А кроме жалости и упрямства, я сознавал, как мне снова хочется вместе со своей компанией уйти куда-нибудь в заброшенные края, где можно полагаться только на себя, где никто не посмеет отнекиваться – завтра, дескать, не смогу, родители не отпустят. Мне хотелось, чтобы в этом огромном мире у нас образовался свой собственный, маленький мирок, где мы были бы и судьями, и советчиками, и командирами. Рассуждая так, я вовсе сбрасывал со счетов Станду. Наверное, оттого, что он никогда не подчеркивал своего превосходства, хотя был и старше нас, и умнее, и опытнее.

Подойдя к Аленкиному дому, я обнаружил, что ее родители сидят под окном на лавочке, проводя субботний вечер так же, как это принято и в нашей семье. Мать штопала, а отец читал газеты. Над его головой вились облачка табачного дыма, через распахнутое окно кухни доносился голос радиодиктора, а на гребне крыши распевал черный дрозд. Этакая семейная идиллия, которая меня не раздражала только в одном случае – если у меня с собой интересная книга. Однако для полноты картины недоставало одной особы.

– Добрый вечер! – поздоровался я прямо через калитку. – Аленка дома?

Пани Ванькова вздрогнула и оторвалась от шитья. Рядом с ней зашелестела газета, и с правой стороны выплыла трубка.

– Алена уехала в замок Винтице, – буркнул пан Ванек и снова исчез за разворотом «Руде право».

– Да ведь это же Лойзик! – воскликнула пани Ванькова. – Лойзик Шульц!

Газета в руках пана Ванека держалась по-прежнему стойко и прямо, а из-за нее доносилось какое-то равнодушное бормотание.

– Ну да, и я ему сказал, что Алены нету дома.

– Папочка, да ведь это он швырялся кооперативными яйцами, – зашептала Аленина мама.

– Никаких яиц нам не требуется, – заворчал пан Ванек. – У тебя что, собственные куры не несутся?

– Господи! – всплеснула руками его супруга, швырнула дырявый носок на стол и с испуганным лицом подбежала к калитке. – А где Алена? Что с ней?

Я глядел на нее и ничего не понимал.

– Ничего. Но где Алена, я не знаю. Разве она не дома?

– Дома? – простонала пани Ванькова. – Мы ее уж неделю не видели!

– Понятно, – кивнул я, хотя понятного ничего не было, скорее, все было подозрительно. – Мы только сегодня в три часа дня вернулись домой. И Аленка тоже.

После этого сообщения даже пан Ванек оторвался от захватывающего чтения свежих новостей. Швырнув полотнище газеты на кувшин с пивом и груду носков, он оторвался от скамейки и очутился возле калитки – довольно резво для своих внушительных габаритов. Я не заставил себя упрашивать и тут же вывалил все события последних часов.

– В три? – задумался пан Ванек, усиленно крутя мизинцем в ухе. – Слышишь, мамочка, в три часа! Это тебе ничего не говорит? А чем же, собственно, мы были заняты в это время? Что-то скверное творится у меня с памятью, – пожаловался он.

– Да ведь мы были у тети Ружены! – воскликнула пани Ванькова. Очевидно, память служила ей по-прежнему безотказно. – Часы дяде Рудольфу в починку отнесли.

– Верно, – кивнул Аленин папа, пыхнул трубкой и мастерски плюнул через забор. – А вернулись в четвертом часу, когда проехал поезд из Пльзени.

– Значит, девочка сюда не приходила, – внесла свои уточнения его супруга и покачала головой; в глазах у нее застыл ужас.

Я пожал плечами.

– Может, она вам навстречу направилась?

– Нет, тогда мы бы встретились, к дяде Рудольфу ведет только одна дорога. Другого моста через речку у нас пока нет.

– А может, она решила сократить путь и переправилась через речку, – высказал я еще одно предположение.

Оно показалось мне наиболее правдоподобным. Но произносить его вслух мне не следовало. В материнском сердце такие вероятности рождают самые тяжелые предчувствия.

– Могла ведь и утонуть! – всхлипнула пани Ванькова, заламывая руки, как если бы Алена задумала переплыть Ла-Манш.

– Не дури, мамочка, – сухо оборвал ее пан Ванек и запыхтел трубкой, словно паровоз с тяжеловесным составом. – Ей тут же в голову самые мрачные мысли приходят, – извиняясь, пояснил он мне, и я серьезно кивнул ему – именно так следует разговаривать мужчине с мужчиной.

– Хорошо, но что же с ней тогда? Где она, куда подевалась – Пани Ванькова утерла слезинку и шумно втянула воздух носом.

Это была бы первая и последняя слеза, оросившая в этот вечер газон ее палисадника, потому что разъяснение загадки уже спускалось по лестнице, прислоненной к слуховому окну. Алена неслышно сползала вниз, знаками упрашивая меня не испортить ей эффекта воскресения из мертвых. Она осторожно подкрадывалась к забору за спинами своих предков, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить озабоченное выражение лица. Пани Ванькова уже готова была высказать очередное глубокомысленное соображение, но тут неожиданно протянулись две руки и ее покрасневшие от слез глаза прикрыли две ладошки.

– Девочка моя! – воскликнула пани со вздохом облегчения и, ликуя, обернулась к дочери.

– Ну, я так и знал. – Пан Ванек выпустил облако дыма и отечески пожурил Алену. – И где же это ты шлялась?

После этой трогательной встречи распахнулась, наконец, калитка и для меня, и тогда Алена объяснила тайну своего загадочного исчезновения, причем так естественно, что у матери поднялась икота, а у отца погасла трубка.

Дело было так: дотащившись по раскаленному шоссе до дома, Алена обнаружила на двери замок; тогда она, не долго думая, влезла на чердак – следом за кошкой, поиграла с ней, и ее сморил сон. Она спала бы и дальше, если бы не разбудил встревоженный возглас матери.

Эту главу я завершаю таким назиданием: лезть на чердак следом за кошкой можно лишь в том случае, если ты перед этим хорошенько выспался. Иначе доставишь предкам ненужные хлопоты.