Текст книги "Агент, бывший в употреблении"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Как справедливо заметил Фурман-внук, такому человеку, как Табаков, пожелай он избавиться от докучливой опеки, не составит никакого труда укрыться где-нибудь на Бермудах, в Акапулько или на Багамских островах. И все-таки едва ли найдется лучшее укрытие, чем большой город, особенно если знаешь его как свои пять пальцев. И что может быть хитроумнее, чем спрятаться в таком месте, в котором едва ли будут искать, поскольку уже искали и не нашли.

Преследуемый этой навязчивой идеей, внимательнее обозреваю не только сам дом ТТ, но и ближайшие окрестности. В особенности мое внимание приковано к зданию, пристроенному к тыльной части этого чертова дома, фасад которого обращен к параллельной улочке. Пристройка почти такого же старинного типа, как и сам дом, но поскромнее. Здесь нет фигур атлантов, подпирающих эркеры и балконы. Нет и консьержа.

Но если оба здания примерно одного типа и одинаковой высоты, то, стало быть, и этажи их расположены на одном уровне. Однако мое подозрение о том, что ТТ входит в квартиру через пристройку, не оправдывается. Квартира на втором этаже пристройки также необитаема. Надежно прикрытые металлическими решетками двери, никаких следов недавних посещений. Имя хозяина квартиры на запыленной табличке ни о чем не говорит.

Однако меня по-прежнему гложет моя навязчивая идея. А после осмотра второго здания – гложет еще сильнее. Больше всего меня занимает та подробность, что оба расположенных на одинаковом уровне этажа необитаемы. Совпадение, как сказал бы находчивый Пешо.

Именно ради этого совпадения решаю на следующий день продлить мое бесцельное наблюдение до раннего утра. На улице темно, пустынно, и ниша при входе в дом напротив дает мне отличную возможность вволю подремать. Угол зрения обеспечивает мне обзор входной двери и ворот гаража. И та, и другие заперты. Но, как оказывается, не навечно. После полуночи улавливаю еле слышный скрип. Медленно поднимается металлическая решетка гаража, обнажая ярко освещенную внутренность помещения. Оттуда выползает черный «мерседес» и останавливается у тротуара. Вслед за «мерседесом» появляется Табаков.

Хлынувший из гаража свет не позволяет мне и дальше оставаться невидимым. Да я уже и не стремлюсь к этому. Пересекаю улицу и делаю два шага к стоящему перед гаражом другу юности.

– Здравствуй, Траян.

Он смотрит на меня почти равнодушно.

– Откуда ты взялся?

– Из прошлого, Траян. Тень из прошлого.

– Соскучился? И пришел проведать, как я поживаю?

– Можно сказать и так.

– Как говорили древние, «пришел, увидел, победил». Небось радуешься, что нашел меня?

– Радуюсь приятной встрече.

– Ну, хорошо, встретились. А теперь, с твоего позволения, я поехал, а то у меня дела.

Молодой человек за рулем «мерседеса» открывает дверцу, дабы удостовериться, все ли в порядке, но ТТ делает ему знак сидеть на месте. Второй, тоже молодой человек, стоит перед гаражом, однако ТТ на него не смотрит.

– Понимаю, что я незваный гость, – признаю. – Но все-таки рассчитываю, что ты уделишь мне несколько минут для короткого разговора.

– Не могу. Должен признать твой успех в том, что ты меня обнаружил. Но я сейчас занят. Давай увидимся завтра, здесь же, скажем, в час.

Потом, похоже, ему что-то приходит в голову, потому что, приблизившись ко мне, вполголоса произносит:

– Лучше в час тридцать.

На другой день вновь посещаю оба здания на соседствующих улицах – чтобы проверить, снят ли режим конспирации. Никаких признаков жизни. Обе квартиры выглядят такими же безжизненными, как и прежде.

Ночью в условленный час стою перед гаражом. Решетка уже поднята, и, когда заглядываю внутрь, вижу, как уже знакомые мне молодые люди волокут тело еще одного знакомого молодого человека – моего водителя Пешо. Как раз в этот момент на узкой лестнице на другом конце гаража показывается Табаков.

– Ну заходи же. Специального приглашения, что ли, ждешь?

– Зачем вы убили парня? – спрашиваю.

– Не убили, а всего лишь усыпили. Ну, поднимайся уже!

Лестница, крутая и узкая, не подходит для разговоров. Только когда мы оказываемся на втором этаже, ТТ спрашивает:

– Этот мерзавец, он твой телохранитель или он следит за тобой?

– Он мой водитель.

– Тогда зачем вчера вечером он прятался за углом?

– Самодеятельность. Ты из-за этого изменил время?

– А как же.

– Смотри, чтобы ему не причинили вреда.

– Все, что нужно, он уже получил.

– Когда вы его отпустите?

– Может, и отпустим, но не сразу.

Вид помещения, в котором мы оказываемся, можно назвать жалким. Старый письменный стол, несколько стульев с ободранной обивкой, столик с разбросанными на нем газетами.

– Садись, – бросает Табаков, устраиваясь за письменным столом.

Некоторое время он с умеренным любопытством изучает меня, потом решает заговорить:

– Смотрю я на тебя и диву даюсь: беспокоишься о каком-то водителе, а о себе подумать не спешишь.

– А чего мне бояться?

– Да хотя бы вот этого!

И с этими словами достает из ящика стола 9-миллиметровый браунинг.

– И этого!

Рядом с браунингом появляется глушитель.

– Неужели не догадываешься, что после того, как ты имел нахальство пробраться в мое убежище, у меня не остается другого выхода, как только пристрелить тебя.

– Не верю, что ты можешь поступить так с другом юности.

– Зачем мне делать это самому, когда есть люди, которым я плачу. Позову парней, скажу им, что делать, потом ненадолго выйду в соседнюю комнату и вернусь, когда они вынесут твое тело.

– Ты этого не сделаешь, – качаю головой.

– Не провоцируй меня!

– Ты этого не сделаешь, – настаиваю. – Ты никогда не делаешь ничего, что не сулит тебе выгоды. Мое же убийство ничего, кроме неприятностей, тебе не принесет. Возможно, мелких неприятностей, но все же… Так какой смысл?..

– Хорошо, – кивает ТТ. – Отложим вопрос экзекуции на потом. К нему всегда можно будет вернуться. Зачем ты пришел?

– Просто пришел посмотреть, как ты, как у тебя дела, поговорить о том, о сем…

– А нельзя ли без этого паясничания? – прерывает меня Табаков. – Как я, как у меня дела – вряд ли тебя волнует. Переходи сразу к делу – кто тебя послал и с какой целью?

– Вот это мужской разговор, – киваю с уважительным видом. – Я тоже против хождений вокруг да около; кто же не знает, что время – деньги; но как раз те, кто меня послал, велели мне быть поделикатнее, действовать, если можно так выразиться, в шелковых перчатках. Вот я и начал несколько абстрактно.

– Сказка о шелковых перчатках звучит прямо-таки трогательно, – кивает в свою очередь Табаков. – Чудная идея, вот только прибегли вы к ней поздновато. Не знаю, Эмиль, в курсе ли ты, но до тебя у меня перебывало немало твоих коллег, и все они были экипированы не шелковыми, а боксерскими перчатками.

– Не понимаю, о чем ты.

– Значит, решили не обременять тебя лишней информацией. Я мог бы ее восполнить, но в данный момент мне недосуг.

– На что ты намекаешь, говоря о боксерских перчатках?

– Намекаю? Засветить бы тебе хук, а потом спросить, считаешь ли ты это намеком.

Он смотрит на меня, желая убедиться, что я не прикидываюсь дурачком, потом протягивает руку к коробке с сигарами, достает одну и держит ее как указку, показывая на коробку, как на какое-то наглядное пособие. Вот только слова, которые он при этом произносит, к теме сигар никак не относятся:

– Я битый. Возможно ли назвать такую пакость, которую не подстроили мне твои дружки? Не говоря уже о том, что вынудили покинуть страну. Я не жалуюсь: нет худа без добра. Но они и на этом не успокоились. Сколько могли сорвать сделок – сорвали. Сколько можно было сочинить клеветы – сочинили. Писали доносы местным властям. Пытались экстрадировать в связи с якобы совершенными мною преступлениями. Сожгли одну машину. Взорвали другую. Еще и года не прошло, как в меня стреляли.

– Не может быть!

– А почему я, по-твоему, скрываюсь? Думаешь, боюсь простудиться?

– Хорошее убежище ты себе устроил, – замечаю, чтобы переключить его на другую тему.

– Вряд ли такое уж хорошее, раз ты сумел меня обнаружить.

И чтобы я не слишком возгордился, спешит добавить:

– Хотя вряд ли ты нашел бы меня, не позволь я тебе этого сделать. Или ты думаешь, я не заметил, как ты тут рыщешь?

– Ладно, Траян. Согласен. Не понимаю только, зачем ты в таком случае решил показаться.

– Да потому что мне осточертело прятаться от всяких идиотов.

– Ну и?..

– И я решил изменить тактику.

Он встает и берет со стола коробку с сигарами:

– Перейдем в другое место.

Чтобы перейти в «другое место», мы пересекаем три комнаты, обставленные с той изысканной роскошью, оценить которую способны лишь ценители антикварной мебели, персидских ковров, лиможского фарфора и венецианского хрусталя. Комната, в которой мы устраиваемся, – кабинет. Обстановка тут почти такая же, с той лишь разницей, что письменный стол здесь громаден, и еще более громаден книжный шкаф, занимающий всю стену и заставленный книгами в старинных кожаных переплетах.

– Я вижу, ты по-прежнему любишь литературу, – замечаю из вежливости.

– Эти книги не для чтения, а для интерьера, – уточняет ТТ.

– Ты что, не мог приобрести что-нибудь посовременнее, что обложился таким старьем?

– Хватит плоских шуточек. Вернемся к делу.

Нелегко его переключить на другую тему. Он садится за стол и ставит перед собой коробку с сигарами.

– Долго ты будешь торчать у меня над душой?

У Табакова это приглашение сесть. Подчиняюсь.

– Скажешь ли ты, наконец, кто тебя прислал?

– Этот вопрос – лишний.

– Значит, ты все еще там.

– А где же мне еще быть?

– Не хочется говорить: «На кладбище», но для человека, рискующего так, как рискуешь ты, это самое подходящее место.

– Всему свое время.

– И зачем тебе все это, Эмиль? Денег, что ли, не хватает? Или ума?

– Пожалуй, и того, и другого.

Он открывает деревянную коробку, еще раз достает сигару, отрезает умелым движением ее кончик и закуривает.

– «Ромео и Джульетта», – замечаю. – Я их тоже люблю.

– Извини, – бормочет ТТ, пододвигая ко мне коробку. – Не знал, что ты куришь сигары.

Некоторое время молчим, сидя по сторонам письменного стола и обмениваясь облаками дыма. Приятный дым, если любишь тяжелые ароматы.

– Будешь молчать, пока не докуришь сигару? – лениво интересуется хозяин кабинета, достаточно насытившись никотином.

– Жду, пока у тебя пройдет плохое настроение. Хотелось бы ошибаться, но у меня такое ощущение, что ты питаешь ко мне некоторое недружелюбие.

– Стыда у тебя нет, – добродушно рычит ТТ. – Я среди ночи впускаю тебя в дом, угощаю сигарой за сто шиллингов, а ты обвиняешь меня в недружелюбии. Ну ладно, говори, что тебе велено сказать, ведь тебя для этого прислали.

– Все также бодрствуешь по ночам? – спрашиваю.

– Такая у меня привычка. Работаю по ночам. Как товарищ Сталин, мир его праху.

Затягивается и добавляет:

– Ты приехал, чтобы узнать, какой у меня график работы?

– Почему ты в каждом моем слове ищешь какой-то скрытый смысл? – возражаю. – Разве нельзя нам просто по-дружески поговорить?

– Агент – и друг! Ты что, за идиота меня держишь?..

Из-под стола вдруг доносятся какие-то странные звуки.

– Спокойно, Черчилль, спокойно, – произносит Табаков с такой лаской, какой я у него никак не подозревал.

– Черчилль? С покойниками разговариваешь?

– Это мой пес, – объясняет ТТ. – Такого бульдога ты в жизни не видел.

И с трогательной нежностью произносит:

– Выходи, Черч, вылезай, дружок, посмотри на дядю агента.

– Не надо на меня науськивать собаку!

– Не бойся, я свое дело знаю. Если решу его натравить на тебя, от тебя останется кучка костей да ботинки.

Откликаясь на нежное приглашение, Черчилль соблаговоляет показаться из-под стола, лениво приближается ко мне, обнюхивает и даже трется о мои брюки.

– Ты только посмотри, – удивляется ТТ, – даже не укусил!

– Он, в отличии от тебя, хороший психолог, – говорю ему, чтобы позлить. – Сразу чувствует приличного человека.

Бульдог красив настолько, насколько может быть красив бульдог. В первый момент, когда я его увидел, он показался мне безобразным даже для бульдога. Однако после той симпатии, которую пес продемонстрировал по отношению к моим брюкам, он начинает мне нравиться. Бульдог снова исчезает под столом, и Табаков возвращается к вопросу о моем служебном положении.

– Значит, говоришь, ты все еще в органах?

– Какие там органы… Ты ведь знаешь, что их ликвидировали.

– Тогда где ты?

– Нигде. Частный предприниматель. Понемногу занимаюсь бизнесом.

– Ты – и бизнес?! И чем именно ты занимаешься?

– Средства связи. Может, слышал – производственная фирма «Вулкан»?

– А что, ты разбираешься в средствах связи? Или это только фасад?

– Фасад, легенда – какая разница…

– И кто стоит за этой легендой?

– Болгария. Ты еще не забыл, что есть такая страна?

– И ты ее представитель?

– Ну, у меня, конечно, нет ранга посла. Поэтому считай, что я просто техническое лицо.

– И что от меня нужно Болгарии?

– Сам знаешь что: вернуть присвоенное.

– А сумму уточнили?

– Найдется, с кем ее уточнить.

– Вероятно, с Манасиевым?

Он явно рассчитывает потрясти меня своей осведомленностью, но должного эффекта не получается.

– Как знать, может, и с Манасиевым.

– В таком случае какова твоя роль?

– Я ведь тебе уже сказал: совсем незначительная. Мы с тобой учились в одной школе, и я приехал, чтобы вытащить тебя из болота, в котором ты увяз.

– Ты меня растрогал! – восклицает Табаков. – Ей-богу, растрогал! Едва сдерживаю слезы.

– Незачем их сдерживать. Богатые тоже плачут.

Он протягивает руку к деревянной коробке, выбирает сигару, потом подталкивает коробку ко мне:

– Выкурим еще по одной, а там посмотрим.

– Не откажусь. Это будет вторая сигара в моей жизни.

Разговариваем, болтаем, дурачимся, не придавая большого значения словам, потому что наше внимание приковано не к словам. И оба отлично сознаем: то, что мы плетем друг другу, – совсем не то, о чем мы в действительности думаем. А думаем мы, грубо говоря, об одном и том же: кто из нас и как может использовать другого.

Уже рассвело, но этот факт можно констатировать только по часам.

– Ты не хочешь выключить свет и открыть занавески, чтобы впустить хоть немного солнечного света? – спрашиваю в какой-то момент. – За окном такое прекрасное утро.

– Откуда ты знаешь, что оно прекрасное? – не без основания сомневается ТТ.

– Так сильно боишься, что кто-то выстрелит в тебя через окно?

– Я и впрямь боюсь, но не этого. Иначе не впустил бы в свой дом агента.

– Потому и впустил, – бормочу, – что не чувствуешь себя в безопасности.

Уже во второй раз замечаю, что кто-то рылся в моих вещах. Вчера я подумал, что это Пешо, на которого Манасиев возложил определенные обязанности, касающиеся моей персоны. Однако прошлой ночью Пешо этого сделать не мог, а мои чемодан и сумка тем не менее обысканы. У меня нет с собой ничего ценного, за сохранность которого стоило бы беспокоиться. Беспокоит меня, скорее, обратное: как бы мне чего ни подкинули.

Утром первым делом расплачиваюсь за отель, погружаю мое скромное движимое имущество в БМВ и отправляюсь на вокзал. Нахожу свободную ячейку камеры хранения, ставлю туда чемодан, запираю дверцу и свободный, как птица, направляюсь в центр. Сходство между мной и птицей не в мою пользу, поскольку я не имею возможности ночевать на деревьях. Но пока меня это не беспокоит. Ведь я только что из постели – и хорошо выспался.

Оставляю машину на одной из улочек, пересекающих Мариахильферштрассе, прямо напротив кафе, из витрины которого могу присматривать за ней. Две венских булочки и две чашки капучино, принесенные молоденькой любезной официанткой, восстанавливают мои силы для новой жизни. Возвращаюсь на свое место за рулем и только собираюсь включить зажигание, как ощущаю под левым бедром что-то твердое. Сначала решаю, что это пружина в сиденье. Пользуясь тем, что улочка пуста, произвожу небольшой осмотр и устанавливаю, что это не пружина, а пистолет. Но не «Тульский Токарева», а его более молодой сородич – 9-миллиметровый Макаров.

Пистолет засунут под сиденье в тщательно подготовленное гнездо. Подобная маскировка требует времени, и это вселяет надежду, что операция с пистолетом – дело рук Пешо, а не какого-то неизвестного злоумышленника, решившего на сей раз дискредитировать меня при помощи незаконно хранимого оружия. Так или иначе, а открытие тревожное, а главное, обременительное. Сначала подумываю выбросить пистолет в мусорный бак, но потом решаю, что лучше отнести его вечером ТТ в качестве дружеского подарка. Если, конечно, до вечера останусь живым, здоровым и ко всему прочему свободным.

Плохо то, что я давно сбросил удобную во всех отношениях куртку и вырядился в неброский, цвета антрацита, костюм – ведь я как-никак бизнесмен и владелец фирмы. Очень неподходящая для ношения пистолета одежда, особенно если нет специально предусмотренной для этой цели наплечной кобуры. Обдумывание проблемы займет некоторое время, в течение которого мне абсолютно незачем держать в руках оружие, поэтому убираю Макарова ко всем прочим мелочам в бардачок. И – вовремя, поскольку почти сразу же с двух сторон машины возникают два незнакомых типа с хмурыми лицами. Опускаю стекло слева в ответ на призывное постукивание и слышу вопрос:

– Где парень?

Неприятный грубый голос. И еще более неприятный вопрос. Хорошо, что хоть задан он по-болгарски.

– Понятия не имею.

– И даже знать не хочешь?

– Как же не хочу, раз уж его навязали мне! Ломаю голову, как поступить: сообщить в полицию прямо сейчас или немного подождать?

– И давно его нет?

– Со вчерашнего вечера.

– Никуда не сообщай. Сиди на месте.

– Черт его знает, куда он мог подеваться. Говорил ведь, что не надо мне никаких олухов в помощники! А теперь думай-гадай, чем заниматься – то ли этого искать, то ли того, другого.

– Ты все еще ищешь его?

– Такое у меня задание.

Один из типов вроде бы хочет сесть в машину. Открываю ему дверцу. Но он не садится. Только заглядывает в салон, как будто чего-то ищет.

– Где тебя можно будет найти при необходимости?

– «Место встречи изменить нельзя» – смотрели такой фильм?

– А ты у нас большой хохмач.

И исчезают.

Теперь, похоже, жди головной боли от этой милой парочки.

Час ночи. Решетка гаража медленно поднимается, но останавливается на середине. Внутри полумрак. Оттуда показывается Макс или Мориц и машет мне рукой: «Заходи».

Табаков отрывает взгляд от бумаг на столе и еле заметно кивает мне. Я знаю, что он едва ли предложит сесть, поэтому сажусь, не дожидаясь приглашения.

– Могу я быть уверен, что на этот раз ты не привел за собой хвост?

– Не сомневайся.

Незачем рассказывать ему, какие меры предосторожности я предпринял на сей счет, но я уверен: хвоста за мной не было.

– Ты не сказал, в какой гостинице остановился.

– А зачем? Я оттуда съехал.

– И где ты сейчас?

– Под открытым небом. Правда, в моем распоряжении личный БМВ.

– И ночевать собираешься в машине?

– Лучше в машине, чем на тротуаре.

– Какой еще тротуар! Здесь дюжина комнат, а он собирается спать на тротуаре, чтобы потом всем рассказывать, какой я скупердяй.

Он постукивает толстыми пальцами по столу, словно пробует клавиши пианино.

– Мне ничего не стоит поселить тебя здесь, но тебе это не понравится. Будешь чувствовать себя как в тюрьме. Поэтому рассмотрим другие варианты. Например, Марта. Да, этот вариант будет лучшим.

Не спрашиваю, кто такая Марта и почему ее вариант лучший, потому что в этот момент из-под стола показывается пес и смотрит на меня с некоторым любопытством.

– Черчилль, иди сюда, толстячок! – приветствую его.

Покачивая боками, он приближается ко мне, словно желая посмотреть, что из этого выйдет. Поглаживаю его по спине, чтобы в свою очередь посмотреть, что из этого выйдет. Не исключено, что выйдет нечто неприятное, но раз уж протягиваешь к собаке руку, то лучше это делать без страха. Поначалу Черчилль апатичен, но это только поначалу, потому что я нащупываю его слабое место: он тает от удовольствия, если почесать у него за ухом.

– Одно-единственное существо на этом свете любит меня, и ты уже покушаешься отобрать его у меня, – бормочет Табаков и возвращается к своим бумагам.

Украдкой наблюдаю за ним, продолжая поглаживать собаку. Говорят, что с течением времени собака начинает походить на своего хозяина. В случае с ТТ и его бульдогом все произошло наоборот. Бульдожью физиономию афериста смягчили в какой-то мере глубокие тени под глазами, в ней появилась какая-то грусть. И все же это бульдог с характерной мощной челюстью. Он говорит с мягким рычанием в голосе, едва открывая рот, а его редкая улыбка напоминает оскал, озаряемый зловещим блеском золотых коронок.

Он невысок, но широкоплеч и массивен, не будучи при этом толстым, к чему, по-видимому, прилагает немало стараний. Ту же цель преследовал его портной, когда кроил неброский серый костюм, в котором ТТ выглядит почти стройным. Упоминаю об этих деталях только для того, чтобы подчеркнуть, что его внешний вид внушает доверие. Изысканно одетый, импозантный и уверенный в себе мужчина, которому можно доверить если не жизнь, то деньги. Мягкий хрипловатый голос и неторопливые движения также согласуются с образом этакого большого добряка. Прямо как тигр, умеющий прикинуться большим котом.

Что касается лица, то в нем ничего примечательного. Говорят, глаза – окна души. Эта максима, без сомнения, известна Табакову, поскольку он почти постоянно держит занавески на своих «окнах» задернутыми. В общем, то же лицо, какое я видел много лет назад, – упитанное, невозмутимое и почти без печати возраста. В этом преимущество мужчин, которые знают, когда и сколько требуется прибавить в весе. Морщины у таких почти незаметны.

– Изучаешь меня, пытаясь определить, сильно ли я постарел? – замечает вдруг ТТ, отрываясь от бумаг.

– В том-то и дело, что нисколько не постарел.

– Преимущество уравновешенных людей, – хозяин кабинета опускает свою тяжелую челюсть, изображая на лице некое подобие улыбки.

– Преимущество людей, убежденных в своей правоте, – льщу ему. – Теперь понимаю, на кого ты похож.

– А я все время жил с убеждением, что похож исключительно на самого себя, – отвечает он, убирая улыбку.

– Верно. Ты неповторим. Но своим кротким и невинным выражением лица ты напоминаешь Карапуза.

– Какого еще Карапуза?

– Того самого, твоего благодетеля, если ты еще не забыл его.

– Карапуз. Вот, значит, как вы его называете. – ТТ снова изображает на лице некую полуулыбку.

Однако эта тема его не привлекает, и он торопится ее сменить:

– И что ты скажешь, если я отправлю тебя к Марте?

– Скажу, что не понимаю тебя. Ты даже собаку ко мне ревнуешь. И в то же время, не колеблясь, отправляешь к своей жене.

– Бывшей жене. Откровенно говоря, Марта никогда меня не интересовала.

– Персональная антипатия или пренебрежение к женскому полу вообще?

– Не наглей. И не пытайся залезть в мою сексуальную жизнь: молния на моей ширинке давным-давно застегнута.

И, чтобы поставить точку, заключает:

– Так что, раз тебе некуда пойти, пойдешь к Марте.

– Она может возразить.

– Не возразит. Разве ты еще не понял, что я не знаюсь с людьми, которые мне возражают? Единственное исключение – ты. Но если я терплю тебя, то это не значит, что я готов болтать с тобой ночи напролет, переливая из пустого в порожнее. Да, это скрашивает мою бессонницу, но здесь как-никак нелегальная квартира, а не адвокатская контора.

– Надо ли это понимать как конец дружеским отношениям?

– Я этого не говорил. Где мой офис, тебе известно. Проходя мимо, поглядывай на рекламный щит в глубине. Если он освещен, значит, вечером я настроен принимать гостей. Если темно – меня нет. А теперь, чтобы ты не улегся на тротуаре, Мориц отведет тебя в одну из спален. И не вздумай утащить с собой моего пса.

И, обращаясь к бульдогу, нежно произносит:

– Черч, мой мальчик, иди к папе!

На другой день едва минуло 16.00, останавливаю свой БМВ перед уже знакомой калиткой.

– Позавчера, когда я вас увидела, что-то подсказало мне, что меня ждут неприятности, – доверительно сообщает мне Марта, соблаговоляя впустить меня в палисадник.

– Искренне сожалею, но я прибыл согласно воле вашего мужа.

– Бывшего мужа. Именно его я имела в виду, говоря о неприятностях. Допускаю, что вы просто игрушка в его руках. Так же, как и я.

И, мученически вздохнув, приглашает:

– Ну, входите же.

– Спасибо. Я только позволил бы себе спросить, нельзя ли мне загнать сюда мою машину? Знаете, в этом городе угоняют ужасно большое количество автомобилей.

– Как же не угонять, если Вена на самой границе Восточного блока.

– Но ведь блока уже нет?

– Блока, может, и нет, но его бандиты на месте. Хорошо, я открою ворота, чтобы вы загнали машину, хотя есть риск, что вы потопчете мне грядки.

Элегантный способ, которым я припарковал во дворике машину, ее удовлетворяет, и мы с моей сумкой наконец допускаемся в дом.

– Я приготовила вам спальню внизу. А мои апартаменты наверху, поскольку жить в нашем городе становится все более опасно.

И дополняет холодно-любезным тоном:

– Устраивайтесь. Вам что-нибудь нужно?

– Ничего не нужно, – уверяю. – Не стоит превратно истолковывать тот факт, что я приехал ко времени, когда пьют чай.

– А вы нахал, – отмечает она. – Как только увидела вас позавчера, сразу поняла, что проблем не избежать. И что вы предпочитаете – чай или кофе?

– Выбор предоставляю вам, – отвечаю галантно. – Я привез и то, и другое.

Упаковки, о высоком качестве содержимого которых свидетельствуют красноречивые этикетки и которые я достаю из сумки, делают отношение Марты ко мне немного теплее. Процесс потепления ускоряется, когда приношу из машины большую круглую коробку.

– Это шляпная коробка?

– Не совсем. Это торт от «Захера».

– Я почти забыла его вкус. Мне ничего не стоит усесться с важным видом за столик в кафе «Захер», но если ты сидишь одна, то люди думают о тебе бог знает что.

Разговор происходит на кухне, где хозяйка уже готовит чай и расставляет тарелочки для торта.

– А почему такая красивая женщина, как вы, сидит где бы то ни было одна?

– Вы щедры на комплименты. Я это еще позавчера отметила. Но, если вы хотите получить ответ на ваш вопрос, то обратитесь к Табакову. «Мужчина-собственник»… Вам знакомо это выражение?

– Вы хотите сказать, он вас ревнует?

– Ни о чем таком и не мыслила говорить.

– Может, в таком случае это вы его немного ревнуете?

– К кому? К собаке? Не припомню, чтобы он испытывал к кому бы то ни было, кроме как к Черчу, сильное чувство. Говорю же вам: «мужчина-собственник», таков мой благоверный.

Продолжение беседы протекает уже в гостиной. Мы сидим визави в глубоких креслах за низеньким столиком. Перед нами чайный сервиз с большим фарфоровым чайником и шоколадный торт. Старательно пытаюсь сосредоточиться на этих предметах, поскольку стоит мне немного отвести от них взгляд, как он падает на роскошные, точно кем-то изваянные, бедра в тонких бежевых чулках. Не то чтобы дама назойливо выставляет напоказ свои прелести – просто эти кресла ужасно нескромные. И сведены ли ноги, чуть раздвинуты или скрещены, вид одинаково вызывающий. Только сейчас замечаю во всех деталях, как преобразилась Марта. Ни банного халата, ни пеньюара, ни стоптанных тапочек. Несмотря на холодноватый прием, женщина учла то обстоятельство, что ей предстоит встреча с незнакомым существом противоположного пола. На округлом теле – белая блузка, воздушная, как легкое дуновение ветра, серая, достаточно короткая юбка, согласующаяся с модой и сезоном, изящные туфли на каблуке средней высоты – ничего общего с теми обычными в наши дни башмаками, в которых находят сочетание скалолазные ботинки и ходули.

Сквозь тюлевые занавески струится свет июльского дня – мягкий и приятный. Из магнитофона доносится приятная разнеживающая музыка. Не уверен, что это венский вальс, но положительно не механический стук копыт по черепу, который называется «техно». Хозяйка источает легкий аромат дорогих духов, напоминающий о том, что жизнь не так уж плоха, особенно в женской компании.

Мы разговариваем о всяких пустяках, не особенно стараясь поддерживать разговор, и паузы становятся все длиннее, поскольку наступает очередь языка взглядов и многозначительного молчания.

– Уже пять, а жара все никак не спадет, – замечает Марта, вставая и делая два шага к окну.

Жара меня не особенно занимает. Мое внимание сосредоточено на этих выразительных бедрах, столь рельефно проступающих сквозь тонкую ткань короткой юбки.

– Может, – бормочу, – если открыть окно, станет прохладнее?

– Станет еще жарче. Это Вена, зимой – вьюги, летом – жара.

– Тогда могли бы кое-что сбросить с себя, – предлагаю. – Мы ведь свои люди.

– Я так легко одета, что не вижу, что тут можно снять.

– Что так легко надето, то так же легко может быть снято, – возражаю.

Марта поднимает оголенные руки, в гармоничных формах которых нет и намека на дряблость, и погружает пальцы в волны своих пышных каштановых волос. При этом ее большие груди едва не вываливаются из глубокого декольте.

Она стоит так, продолжая смотреть в окно, а я тем временем приближаюсь к ней сзади, фиксируя взглядом застежку тонкой молнии на ее блузке.

– Может, если расстегнуть молнию, вам станет прохладнее… Помочь?

– Помогите. Сколько можно ждать!

Этот летний предвечерний час с нежной мелодией из магнитофона, легким ароматом дорогих духов и полураздетой женщиной в моих объятиях… Ничего особенного. Когда-то это называлось «заниматься любовью», а теперь молодежь называет это – «трахаться». Для меня же это всего лишь прекрасное напоминание о прошлом, возможно, последний теплый момент в моей в общем-то «прохладной» жизни.

Торт от «Захера» и последовавшие за ним жадные объятия – этот случай мог бы остаться мелким инцидентом в череде серых будней, но он незаметно перерастает в постоянную связь. Каждый из нас, конечно, занят своими обычными заботами, но свободное время мы по неписаной традиции проводим вместе, на верхнем этаже.

Разговариваем о разных вещах. Она мне рассказывает случаи из своей жизни, например, как ее отец был назначен каким-то техническим сотрудником при посольстве в Бонне, а она, усомнившись, что за границей их продержат достаточно долго, чтобы успеть обзавестись дипломом о высшем образовании, решила пойти на компьютерные курсы. В это время Табаков был уже на пике своей карьеры, и Марта набралась смелости представиться ему, спросив, нет ли у него возможности взять ее на работу – хотя бы в качестве секретарши.

– Он оглядел меня так бесцеремонно, – говорит Марта, – что я приготовилась к тому, что он предложит мне задрать юбку, чтоб посмотреть на мой зад, а он сказал: «Взять тебя в качестве секретарши не могу. Эта должность для некрасивых женщин. Но я могу взять тебя в другом качестве. Прямо сейчас обещать не буду, но есть вероятность, что попозже я возьму тебя, скажем, в качестве жены – если будешь слушаться и вести себя прилично».