Текст книги "Агент, бывший в употреблении"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Ладно, хватит демагогии, – говорю. – Даром что в школе ты был отличником. Одно дело законы природы, а другое дело – законы общества.

– Это все выдумки тех двух бородачей. Раз ты – дитя природы, то ты подчиняешься законам природы, а не законам Энгельса, собрание сочинений, том – не помню какой, страница – не помню какая.

– Номер тома меня мало интересует. Меня интересует другое.

– Спрашивай, – добродушно бросает Табаков.

– Меня интересует вот что: когда ты, подобно хозяину жизни, шагаешь по жалкому человеческому сброду, слышишь ли ты под ногами хруст человеческих костей?

– Опять сантименты, опять слезы и сопли, – с досадой вздыхает ТТ. – А почему бы тебе не спросить волка, мешает ли ему хруст костей, когда он ест? Почему не спросить политиков, за которых голосуют миллионы придурков, почему не спросить генералов, посылающих тех же самых придурков на смерть? Чего ты пристал ко мне, который не кормит народ извечной ложью о счастливом будущем и не внушает ему мысль о том, как сладко умереть за Отечество, а просто обеспечивает условия для работы машин и станков, чтобы людишки заработали на хлеб, который Господь не обещал им давать каждый день.

– Может, в твоих словах и есть некая верная мысль, – уступаю, – только надо сделать небольшую поправку: машинами и станками управляешь не ты, а те самые людишки, у которых, при случае, ты не преминешь отобрать кусок хлеба.

– Ты тоже прав, – соглашается ТТ. – В общем, поговорили, еще раз поняли, что не понимаем друг друга…

И заметив, что из кухни появляется бульдог, объявляет:

– Ба! А вот и Черч.

– Здравствуй, Черчилль! – говорю. – Иди сюда, почешу тебе за ушком.

– Почеши, – разрешает хозяин дома. – И не забывай, что и Черч любит похрустеть косточками.

Сочельник.

«Тихая ночь, Святая ночь…» – поют детишки, собравшиеся на благотворительный бал по случаю праздника. Мероприятие проходит под патронажем знатнейших дам, поэтому детишки подобраны так, чтобы произвести самое благоприятное впечатление – ведь их показывают по телевизору. Правда, первым делом показали самих дам, а уж потом отвели несколько секунд детям, чистеньким и нарядным. Есть, правда, и другие дети, которых нет на этом празднике… Но не будем о плохом. Все-таки праздник.

Тихая, Святая ночь. Провожу ее в интимной компании с Мартой. Рядом с телевизором стоит елка, украшенная, как и положено, дюжиной электрических свечек. Но два светящихся объекта рядом друг с другом не сочетаются, поэтому телевизор выключаем. Временно. До более позднего времени. До возможно более позднего.

Стол украшен сосновыми веточками и, главным образом, всякими вкусностями. Марта вообще хорошая хозяйка, но на сей раз она, по-видимому, решила превзойти сама себя.

– Ужин был чудесный, – замечаю, когда очередь доходит до торта и кофе.

– Спасибо.

– И елка нарядная.

– Спасибо.

Следует короткая пауза, отведенная торту. Не «Захеру», но не менее знаменитому.

– «Шварцвельдер». Сказочный торт, – продолжаю расточать комплименты.

– А у тебя-то откуда столь тонкие познания в области тортов? – спрашивает Марта, упуская возможность в третий раз сказать «спасибо».

– Ну, мне изредка доводилось оказываться в приличном обществе.

– И что, каждое Рождество ты встречаешь с женщиной, случайно оказавшейся рядом?

– Насколько мне помнится, лишь одно Рождество я встречал с елкой.

– И без женщины?

– Откровенно говоря, дама вроде бы была.

– Так расскажи. Уж больно ты не любишь рассказывать.

– Это не интересно. Было что-то вроде любовной истории.

– Смерть как обожаю любовные истории!

Делать нечего. Вкратце рассказываю о елке в Амстердаме и о любовной связи с Эдит, опуская самые сентиментальные эпизоды, поскольку рассказывать нынешней женщине о женщине прошлой не рекомендуется.

– И как она отреагировала, когда ты принес ей елку?

– Она расплакалась.

– Любила поплакать?

– Нет, не любила, но она не была избалована такими праздниками. Похоже, у нее даже в детстве не было елки. Она занималась той же профессией, что и я.

– И чем все кончилось?

– Да, в общем, ничем.

Чуть было не добавляю: «Как и в нынешнем случае», но удерживаюсь.

– И все-таки чем все кончилось?

– Тем же, чем и всегда, – расставанием. На безлюдном голландском вокзале. Шел дождь. Она уехала, я остался. Вот и все.

– Говоришь о дожде, а об остальном умалчиваешь.

– Остальное и так известно: прощальные объятия, одна-две слезинки напоследок, о чем тут еще рассказывать…

Снова пауза. Марта встает, чтобы принести фрукты.

Очищаем апельсины от кожуры – это удлиняет паузу.

– Почему ты выбрал эту профессию? – спрашивает Марта. – Она не для нормальных людей.

– Но ведь и эту работу нужно кому-то делать.

– Это не ответ.

– Не знаю. Да и время тогда было ненормальное.

– Хорошо, что сейчас нормализовалось.

– Включить телевизор? – спрашиваю.

– Если очень настаиваешь.

– Я не настаиваю.

– Еще есть время. После полуночи программа обычно интереснее.

Телевизионная тема, однако, не в силах перебить ее любопытство.

– Ты никогда не рассказывал мне о своей семье.

– Для тебя в этом нет ничего интересного.

– Но ты расспрашивал меня о моей семье.

Вопрос застает меня врасплох. Приходится прибегнуть к импровизации. Отец мой был врачом. Домашним врачом (когда врешь, следует добавлять кое-какие мелкие подробности, чтобы звучало убедительнее). А мать была домохозяйкой. Не то чтобы у нее не было никаких культурных способностей, девочкой она даже играла на пианино, однако так у нее сложилась жизнь. Это ведь, как известно, вопрос везения.

– И мне это известно, – бормочет Марта.

– Моим воспитанием, в основном, занималась мама, – продолжаю семейную сагу.

– На маменькиного сынка ты не похож.

– Она была строгой мамой. Заботливой и строгой.

Разговор переходит на более легкие темы. Например, о мании Табакова превращать свой дом в крепость.

– У меня такое чувство, что он вот-вот свихнется, – говорю.

– Такой опасности нет. Это его нормальное состояние. И спрашивается, зачем ему все эти миллионы? Он совсем забыл о смерти.

– Не забыл. Она ему видится этакой черной бездной. Просто ему не хочется торопиться прыгать в нее.

Позднее, когда мы уже давно находимся наверху и лежим в постели, я слышу, как, засыпая, Марта бормочет:

– Почему ты рассказал мне про елку в Голландии?

– Потому что ты меня попросила об этом.

– Я не о елке, а о расставании.

– Не будем заглядывать в будущее. Иначе придется заглянуть в бездну. Ты ведь знаешь, душой я всегда с тобой.

– Я не хочу – душой. Душой – это значит, мне останется сидеть одной перед телевизором и тихонько плакать.

Праздники давно прошли. На улице холод и скука. Табаков не звонит. Поэтому отправляюсь к нему сам. Застаю его на обычном месте – за письменным столом. Елка исчезла. На ее месте расположился бульдог – дремлет, ожидая, наверно, когда вырастет новая елка.

– Ничего особенного, – отвечаю на вопрос: «Что нового?» – Зашел справиться о твоем здоровье.

– Не надейся, – качает головой ТТ. – Здоровье у меня не цветущее, но и умирать еще пока не собираюсь.

– А о смерти никто и не говорит. Хотя нелишне подумать о завещании вместо того, чтобы думать о курсе акций и подсчитывать, насколько с каждым днем увеличивается твое состояние.

– Я думаю и о том, и о другом.

– По тебе не скажешь. Такое ощущение, что ты, подобно Черчу, пребываешь в дремоте и лишь для виду разбросал эти бумаги по столу.

– Может, и так. Какой мне смысл усердствовать? Я же тебе говорил, что есть время работать, зарабатывая деньги, и есть время отдыхать, когда деньги работают на тебя.

– Это общеизвестно. Скажи лучше что-нибудь о завещании.

– С завещанием вопрос сложный. Существуют аргументы «за», но есть и некоторые опасения.

– Например?

– Первое и главное в том, что, если я напишу завещание, уже ничто не помешает вашим людям меня пристрелить. И потом, в чью пользу писать завещание? Твои глупости насчет Родины, Отечества и Родного края вообще не принимаются во внимание. Но скажешь, Государство. Это действительно реально. Однако возникает вопрос – кто за ним стоит? А стоит за ним группа новоиспеченных тузов и их слуг, манасиевых.

– Все это я уже слышал. Не слышал только аргументов «за».

– Они подразумеваются. Я умираю – деньги остаются. Почему бы им не вернуться туда, где был получен первый миллион?

– Должно быть, он был очень большой, раз ты говоришь о нем в единственном числе.

– Оставим цифры. Кроме того, меня иногда охватывает какая-то старческая сентиментальность, и я говорю себе: «Этот наивный Боев потерял столько времени, чтобы наставить меня на путь истинный. Почему бы и мне не сделать что-нибудь для него – чтобы ему повысили пенсию или наградили каким-нибудь орденком».

– Я тронут.

– Говорю это не для того, чтобы обидеть тебя. Но, согласись: если ты поможешь вернуть в страну деньги, это действительно будет твоей большой заслугой. И заслугой единственной, поскольку все остальные годы, пока ты шпионил из-за угла, карауля классового врага, тот все это время жил в свое удовольствие, дожидаясь, когда наша Большая братская страна упадет ему в руки, как переспелое яблоко.

– Некоторые люди, когда у них развивается склероз, двух слов связать не могут. А у тебя наоборот.

Он собирается ответить, чтобы снова утереть мне нос, но в этот момент кабинет погружается во мрак. Табаков сначала молчит, вероятно удивленный, потом издает возмущенный крик в сторону комнаты близнецов, которые уже и без того, топоча, бегут к нам.

– Что за безобразие? Есть же автономный генератор! Посмотрите, что случилось, и принесите свечи.

Авария оказывается коротенькой. Не успевают принести свечи, как роскошная люстра над нашими головами снова вспыхивает ярким светом. Действительно, какая прекрасная вещь – свет. Чего не скажешь о картине, которую он освещает.

Четверо мужчин, словно возникших из воздуха, безмолвно стоят перед нами, устремив на наши растерянные лица свои ничего не выражающие взгляды. Молчание длится так долго, что, кажется, никогда не закончится.

– Скажите хотя бы «здрасте», что ли! – произносит наконец один из мужчин, вероятно, главарь.

«Здрасте, гости дорогие! И начнем колядовать!» – хочется мне продекламировать, но Рождество, как я уже сказал, давно прошло, да и гости, насколько можно судить по их каменным лицам, шутить не настроены.

– Ладно! – снова берет слово тот, кто предположительно является главарем. – Вы с нами не знакомы, но скоро мы познакомимся. Мы прибыли из нашей общей с вами родной страны. До нас дошли слухи, что у вас неприятности с какими-то темными личностями, и мы решили взять на себя заботу о вашей безопасности. Как вы уже, наверное, догадываетесь, мы страховщики.

Говорящий – молодой человек, высокий, худой, с бледным продолговатым лицом.

– Мы знаем, что вы скажете: «Мы вас не звали». Однако мы и не ждем, что нас позовут. Как правило, пока люди наконец соберутся нас позвать, беда уже происходит. Так что наш девиз: «Лучше раньше, чем никогда».

Он делает несколько шагов к камере слежения в углу, потом возвращается к нам.

– Вы обзавелись дорогой охранной техникой. Это лишние расходы, господин. Мы сами позаботимся о вашей охране. Может, мои слова вам покажутся самонадеянными, однако после того, как в действие вступим мы, вам уже ничто более не будет угрожать.

Он выражается изысканно, по крайней мере, в пределах своего понимания изысканной речи. Возможно, некогда имел амбиции стать адвокатом или политиком. Он снова делает несколько шагов – на этот раз к окну – и снова возвращается, останавливаясь перед Табаковым.

– Надеюсь, ваше молчание не есть выражение немого протеста?

– Ни в коей мере, – подтверждает ТТ.

– Тем лучше, поскольку сопротивление только осложнит дело, не будучи в состоянии что-либо изменить. Допускаю, что сначала вы будете дергаться. Другие поступали так же. Но те из них, которые после этого выжили, все-таки уступили. Именно этим объясняется тот факт, что они остались живы.

Он умолкает, готовый ответить на наши вопросы, если таковые последуют.

– Вы, наверно, догадываетесь, что мы представители разветвленной и, я бы добавил, эффективной организации в области охраны и страхования. Говорю это заранее, чтобы в момент помутнения рассудка вы не вообразили, будто сможете воспротивиться нам насильственными действиями или с помощью вмешательства извне. Потому что – тут я выдам одну профессиональную тайну – даже если вы сумете нейтрализовать одного из нас, это ничего не изменит. Поскольку мы, господин, организованы по принципу дублирования. Каждый из нас имеет дублера, а каждый из дублеров – своего дублера, и так до бесконечности, как говорится в одной песне. Если вам улыбнется счастье стать одним из наших, будьте уверены, что это до могилы.

Он озирается и спрашивает:

– Не найдется ли тут чего-нибудь выпить? В этом доме говорю один я. Можете себе представить, какое напряжение для моих голосовых связок.

– Я позову ребят, – предлагает Табаков.

– Оставьте ребят в покое, мы о них позаботились.

И, обращаясь к своим спутникам, говорит:

– Поищите кто-нибудь, где тут бар с напитками.

Представляю, что будет дальше, когда они налакаются крепких спиртных напитков. К счастью, бар с джином и виски заперт. В кабинете появляются только два ящика с пивом.

– Не беспокойтесь о стаканах, – осведомляет нас главарь бандитов. – Мы будем пить прямо из банок. Мы привыкли работать в полевых условиях.

И промочив свои голосовые связки, добавляет:

– Забыл представиться: я член высшего руководства, уполномоченный руководить операцией, а трое моих коллег – ответственные за ее техническое исполнение.

– Не могли бы вы хотя бы сообщить ваши имена, – робко спрашивает Табаков, – чтобы я знал, с кем вести переговоры.

– Ведите переговоры со мной, – отвечает главарь. – Что касается имен, то во время работы мы ими не пользуемся. Нам чужд любой формализм. Ко мне лично вы можете обращаться «господин Донев», хотя с тем же успехом можете называть меня Боневым, Тоневым или Цоневым. Что касается моих коллег, то их вам будет удобнее различать по профессиям: это – дантист, это – паяльщик, а это – звукооператор. Но дам вам один совет: не вступайте с ними в непосредственный контакт. Вредно для здоровья. И не потому, что они плохие парни, просто у них профессии такие. Маленькая демонстрация их профессиональных навыков легко докажет вам справедливость моих слов. Взять, к примеру, эту безобразную собачку, которая ковыляет к нам…

И правда, в этот самый момент из кухни показывается бульдог. Я готов отшлепать Черча по толстому заду за то, что ему вздумалось привлечь к себе внимание именно сейчас.

– Так вот, если хорошенько обработать этого урода пламенем газовой горелки, то он превратится в собачье жаркое. Ну, иди сюда, дармоед!

– Прошу вас, оставьте животное в покое, оно совершенно безобидное, – не удерживается Табаков, бросая одновременно сердитый взгляд на Черчилля: мол, сиди смирно!

– Я хотел для наглядности проделать небольшой эксперимент с собакой, но раз вы настаиваете, могу его и отложить. Так что бишь я хотел сказать… Да, я хотел сказать, что насколько вам жаль этого песика, то хотя бы настолько же пожалейте и себя, поскольку действие этого аппарата можно без труда обратить на ваши собственные телеса или, к примеру, на придаток у вас между ляжками. А что, вы спросите, требуется от вас для того, чтобы избежать этого? Сущая мелочь: послушание. Полное и безусловное послушание своим покровителям. Вы что-то сказали?

– Ничего. Я вас внимательно слушаю.

– Рад этому. Но что-то я, пожалуй, устал. Предварительные объяснения так утомительны.

И, обращаясь к самому рослому из команды, командует:

– Слон, подай и мне баночку!

Еще один дегустатор. И никаких тебе признаков усталости. Напротив, собственное красноречие его, похоже, окрыляет. Его испитое бледное лицо, напоминающее череп мертвеца, озарено мрачным самодовольством. Если бы смерть была мужчиной, она, вероятно, выглядела бы именно так. Его физические недостатки (у кого их нет?) в какой-то степени искупает приличный, почти официальный костюм.

Наверное, в какой-нибудь лавке, торгующей итальянским ширпотребом низкого качества, выдаваемым за образцы высокой моды, ему подсказали, что нет ничего более внушительного, чем черный цвет, особенно когда профессия связана с похоронными обрядами и предшествующими им действиями.

У спутников мужчины в черном, в данный момент рассеянно осушающих банку за банкой, добродушный вид людей, честно зарабатывающих себе на хлеб выполнением заказных убийств. Одежда их тоже не лишена некоторого шика, но явно спортивного стиля – турецкий вариант джинсов «Левис» и куртки от «Адидас» и Версаче, опять же восточного происхождения. Держатся они непринужденно, в том смысле, что пепел от сигарет стряхивают прямо на ковер и гасят окурки где попало. От вмешательства в разговор они воздерживаются: голова их шефа в достаточной мере полна слов, и помогать ему незачем.

– При том молчании, которое вы храните, мне не понятно, ясна ли вам в точности суть сложившейся ситуации? – спрашивает ангел смерти, глотая очередную порцию пива.

– Насколько я понял, суть вашей деятельности состоит в том, что вы приватизируете в свою пользу мое имущество, подлежащее страхованию.

– Вы меня просто сразили! – с уважением восклицает Ангел. – Точнее и не скажешь! Однако пока это чистая теория. А между тем наступило время перейти к практике. Кстати, это, надо понимать, и есть знаменитый портрет вашей матушки-графини? – спрашивает он, приближаясь к висящему в глубине кабинета портрету.

– Моя мать не графиня, – кротко возражает ТТ.

– Жаль. Ваш секретарь безосновательно удостоил ее этого титула. А что может скрываться за этим шедевром?

– А вы проверьте, – предлагает Табаков.

Что совершенно излишне, поскольку Донев, он же Тонев, уже отодвигает картину.

– Сейф! – констатирует он. И тут же приказывает:

– Соблаговолите отпереть его. И побыстрее. Я же сказал, что наступило время действовать.

ТТ шарит сначала в одном кармане пиджака, потом в другом. По-видимому, он одервенел от страха или скован скряжьим инстинктом, потому что слышу его бормотание:

– Не знаю, куда я сунул эти ключи…

Не успевает он завершить эту легкомысленную фразу, как «страховщик» с изысканными манерами с такой силой бьет его кулаком по лицу, что очки ТТ слетают на пол, а из носа сочится кровь.

– Первое предупреждение! – объявляет Донев-Тонев. – Второе повлечет за собой более тяжкие последствия. Ввиду понятных причин мне не хотелось так сразу разбивать вам физиономию, но, видите ли, я человек вспыльчивый и сдержаться мне бывает трудно. В сущности, самообладание ко мне возвращается уже после того, как совершу безобразный поступок.

– Я поищу в другом костюме, – обещает ТТ, вытирая нос окровавленным платком.

– Ищите, где хотите. Но если через три минуты вы не откроете сейф, мы пустим в ход бормашину. Держу пари, что не успеем мы начать сверление, как ваша память чудесным образом прояснится.

С этой минуты события развиваются молниеносно. Ключ найден, сейф открыт, содержание изъято. Что оно из себя представляет? Деньги, естественно. Не стану уточнять, много их или мало. Как известно, оценки в этой области – вещь сугубо субъективная.

– А теперь остальные хранилища! – приказывает молодой вождь. – Без игры в прятки и прочих детских глупостей. Уясните себе: все, что есть в этом доме, обязательно будет обнаружено. А раз так, то какой вам смысл встречать рассвет в инвалидном кресле, если, конечно, вам повезет дожить до этого.

Едва ли интересно наблюдать, как пачки долларов из сейфа перекочевывают в сумку. Но если учесть, что сейф – твой личный, а сумка – чужая, зрелище становится мучительным и даже трагическим. Огонь жизни в Табакове вдруг угасает. Он весь поник и вот-вот сползет на пол. Он бросает на стол связку ключей и хрипит:

– Ройтесь, ищите, грабьте… А я иду спать.

Вместо того чтобы доставить человеку в черном радость, эти слова вызывают у него еще один приступ бешенства, и физиономия хозяина дома расквашена вторым ударом.

– Ну уж нет, дорогой! Никуда вы не пойдете. С этой минуты вы даже в туалет не выйдете без моего на то разрешения. И не бросайтесь ключами, а начинайте один за другим вставлять в замки, иначе я вам докажу, что мои слова о бормашине – отнюдь не шутка.

Бедный Табаков. Сокрушенный телом и духом и уже готовый на все, лишь бы избежать бормашины и газовой горелки, он проходит путем крестных мук от сейфа к сейфу, расположенных за мебелью, за обоями, за коврами, в самых разных хитроумных местах, о существовании которых я даже не подозревал.

Долгая зимняя ночь уже подходит к концу, когда Великий инквизитор объявляет отбой:

– Вы утомили меня своим упорством, которое, как вы сами понимаете, оказалось совершенно бесполезным. Мне надо отдохнуть. Я расположусь в спальне. Все остальные – здесь, кто где найдет себе подходящее место. Ответственным за порядок назначаю Слона.

– А мне что, и вздремнуть нельзя? – возражает Слон, чья внешность вполне соответствует прозвищу.

– Я сказал – и точка! – обрывает его вождь ирокезов и исчезает в спальне.

В кабинете духота из-за пивных паров и табачного дыма. Трое молодцов непрерывно снуют до туалета и обратно, чтобы облегчиться после выпитого пива. ТТ устраивается в углу и подзывает к себе Черча, опасаясь, как бы кто-нибудь не вздумал мучить пса. Я пристраиваюсь в одном из кресел поближе к ним и подальше от вонючих парней, занятый раздумьями не столько о произошедшем, сколько о предстоящем.

До сего момента нежелание Табакова прибегать к помощи полиции мне казалось вполне обоснованным. Он прибегал к их услугам еще до моего появления в Вене в связи с действиями моих предшественников. Позже обращался к ним в связи с украинцами. Потом имели место взрывы машин итальянцев, и австрийцы великодушно воздержались от выяснения вопроса причастности к этим взрывам ТТ. Короче, количество происшествий, связанных с Табаковым, так умножилось, что не было бы удивительным, если бы на сей раз полицейские сказали: «А ну его, этого Табакова!» – и задумались о принятии каких-нибудь мер уже против него. Правда, он гражданин Австрии, но для австрийцев он все равно иностранец, а на фоне создавшихся обстоятельств и крепнущей ксенофобии, его легко могли объявить нежелательным иностранцем.

Эти соображения были вполне обоснованными. Но лишь до момента нападения страховщиков. Потому что, если попадаешь в ситуацию, когда возникает угроза жизни и существует единственная возможность для ее спасения, всякие сомнения относительно того, прибегать к ней или нет, становятся нелепыми. Только вот существует ли все еще такая возможность? И если да, то является ли она единственной? Два вопроса, которые следовало было бы обстоятельно обсудить с ТТ, не окажись мы в нынешней ситуации. А теперь – никакого обсуждения. Что вызывает новый вопрос: неужели такой маниакально подозрительный тип, как Табаков, не предвидел возможности возникновения подобной ситуации? И не потому ли он воздерживался от обращения в полицию, что запасся каким-то запасным вариантом спасения?

Вопросы, вопросы. Человек, который мог бы мне ответить на них, лежит, съежившись между двумя подушками совсем рядом, однако в данный момент мне легче перемолвиться с его псом.

– Черч, – шепчу, – как ты там?

Вместо ответа бульдог помахивает коротким хвостом: в смысле – порядок, все будет хорошо.

– Не мешай ему спать, – шепчет ТТ. – Этой ночью ему, бедняге, досталось.

Девять утра, и в кабинете, готовый к новым подвигам, но все еще заспанный, появляется человек в черном.

– Можем мы обменяться двумя словами? – спрашиваю, подходя к нему.

– Можно и тремя, – великодушно соглашается страховщик.

– Я бы хотел наедине.

– Можно и наедине, сегодня я в духе.

Уединимся в кухне. Предложение о кухне ему нравится.

– А здесь есть что пожевать, – констатирует он, открывая холодильник. – Ты говори, я слушаю.

– Не бейте его больше, – говорю.

– А ты что, из общества защиты животных?

– Не бейте его, – повторяю. – Подобными средствами вы своей цели не добьетесь.

– А откуда ты знаешь, какова наша цель? – любопытствует Ангел смерти, зачерпывая ложкой черную икру и отправляя ее в рот.

– Что касается доступа к сейфам, то его можно получить и с помощью зуботычин, однако к банковским вкладам вы такими способами не подберетесь.

– Кроме зуботычин, есть и другие методы воздействия. Ты что, забыл?

– Это будет полным провалом. Вы не представляете себя, до чего он упрям. А без его сотрудничества в банках вы ничего не получите.

Он быстро опустошает баночку черной икры и, прежде чем приступить к красной, снисходит до того, чтобы взглянуть на меня с некоторым любопытством – как бы желая убедиться, все ли у меня в порядке с головой.

– Эге, да ты готовый консультант! У нас – консультант, у Табакова – доверенное лицо. Такого нелегко найти. Только ведь помнишь, верно, поговорку о сидении на двух стульях?

Он приступает к красной икре, обнаруживая заодно и бутылку белого вина.

– Хорошо охлажденное белое вино – это совсем другое дело. Пиво, в сущности, просто моча.

Начинаю подумывать, что он уже забыл о моем присутствии, когда он снова соблаговоляет обратиться ко мне:

– Вопросы стратегии и тактики, затронутые тобой, заслуживает внимания. Но прежде чем обсуждать их, нужно разобраться, из какой ты команды.

– Ни в какой команде я не состою. Я вообще не игрок. Просто пытаюсь сохранить свою работу.

– Это твоя проблема.

– Да, но сейчас речь о вашей проблеме. А она в том, что, как уже давно известно, нельзя требовать от коровы одновременно и молока и мяса. Можете сделать из Табакова котлету, но его деньги останутся для вас мечтой. Так что приятных мечтаний!

– А ты циник! – констатирует он, поднося ко рту бутылку.

Но я уже покидаю кухню.

Через полчаса главный страховщик – уже побритый бритвой ТТ и обильно надушенный его же одеколоном – решает провести производственное совещание со своими помощниками. В знак особого расположения приглашены и мы с Табаковым. Вождь ирокезов и не думает бросать своей манеры разглагольствовать и придавать своей персоне важности, однако в его отношении к ТТ заметно некоторое смягчение.

– Мы не столь наивны, чтобы ожидать, что вы выложите нам свои миллионы все и сразу, – говорит вождь. – Если бы вы пожелали выложить их все и сразу, то, должно быть, не хватило бы этой комнаты. Поэтому для начала мы изучим ваши банковские счета, а потом займемся недвижимостью. Процесс вам известен. Если будете себя вести комильфо, то и мы будем комильфо. Острижем на вас шкуру, но не станем ее сдирать.

Табаков апатично молчит, словно сказанное к нему не относится. Это побуждает главаря страховщиков придать своей речи иной акцент.

– Вы должны четко уяснить, что мы охватим весь объем ваших вкладов и, если потребуется, будем водить вас от банка к банку на поводке, как этого песика. Это насущность. Такова наша работа. Не буду скрывать: страхование жизни – вопрос довольно сложный. Сами понимаете: человеческая жизнь – вещь хрупкая, поэтому все мы должны действовать очень осторожно.

Он снова умокает. Табаков тоже молчит.

– Не слышу вашего мнения, – замечает человек в черном.

– А нельзя без всего этого вербализма? – с нескрываемой досадой спрашивает ТТ.

– «Вербализм»… Интересное иностранное слово. Надо справиться в словаре, что оно значит.

При этих словах он как бы нечаянно толкает столик, вокруг которого мы сидим, да так, что едва не опрокидывает его на Табакова.

– Если вы и в банке позволите себе такое поведение, вас оттуда попросту вышвырнут, – спокойно замечает ТТ.

Вероятно, именно в этот момент вождь краснокожих осознает, что ситуация меняется не в его пользу. Некоторое время он молчит, чтобы взять себя в руки. Наконец снова берет слово:

– Насколько я могу судить по вашему самоуверенному тону, вы слишком полагаетесь на тот факт, что мы не сможем обойтись в дальнейшем без вашего содействия. Только помните: мы не просим вашего содействия, мы его требуем. На сей раз я воздержусь от того, чтобы подкорректировать вашу физиономию, поскольку, исходя из заинтересованности в нашем сотрудничестве, буду впредь придерживаться принципа «в здоровом теле – здоровый дух». Однако малейшее проявление своенравия будет занесено в ваше досье черной галочкой, и за каждую таковую с вас в будущем сурово взыщется.

Табаков мало того что не реагирует на сказанное, его, кажется, даже клонит в сон.

– А теперь перейдем к фактам, – продолжает страховщик, делая вид, что не замечает пренебрежительного отношения оппонента. – Мы выяснили, что у тебя есть вклад в «Австрийском банке».

– Выясняли? – поднимает брови Табаков. – Могли бы меня спросить.

– Спрашиваем: какова сумма вклада?

– Точно не помню. Надо посмотреть бумаги.

– Вот потому мы тебя не спрашиваем – чтобы не врал. Не помнит он! – вождь шайенов поворачивается к своим подручным. – Чтобы такой жмот не помнил, когда речь идет о деньгах!

– Полагаю, там что-то около пятидесяти тысяч марок.

– Мелочь. Ну да ладно. Завтра же снимешь их со счета. А теперь постарайся вспомнить счеты в других банках.

– Их не так много, чтобы мне надо было стараться. У меня вклады в «Комерцбанке», в «Фольксбанке» и в отделении «Дойчебанка».

– Да это же ничто!

– Ничто или нечто, если позволите мне заметить, зависит не от количества банков, а от размера вкладов.

– Тогда не темни и говори о вкладах.

– Проверю по бумагам и скажу.

– А где миллионы?

Табаков скромно молчит.

– Где миллионы, я спрашиваю?

– Вы тут собрали целую конференцию и хотите говорить о миллионах, – рычит Табаков. – На многолюдных собраниях о таких вещах не говорят.

Успокоенный намеком на то, что миллионы все-таки имеются, главарь молча соглашается на некоторое время отложить рассмотрение этого вопроса.

– О’кей. Займемся пока насущными проблемами. Давайте-ка быстренько справьтесь по бумагам относительно сумм вкладов в упомянутых вами банках и выпишите чек на получение вклада в «Австрийском банке».

– Чек на пятьдесят тысяч?

– На пятьдесят, на шестьдесят или на сколько там есть.

– С удовольствием. У вас уже есть кто будет носить вам в тюрьму сигареты?

– Ты что несешь!

– Хорошо, хорошо, – уступает Табаков. – Только уточню сумму вклада и выпишу вам чек.

Это добровольное рвение ТТ вызывает у страховщика тревогу.

– Что ты имел в виду, намекая на тюрьму?

– Ничего особенного.

Перед опасностью опозориться на публике, Донев, Бонев или Тонев не настаивает на дальнейших объяснениях.

– О’кей, сверься и выпиши чек. Смотри только, чтобы все было точно. А мы пойдем на кухню и подкрепимся чем бог послал.

Тон у него подчеркнуто беззаботный. Таков уж удел вождей – даже при испорченном настроении сохранять бодрый вид.