Текст книги "Агент, бывший в употреблении"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– И вправду, как оно красиво, это озеро! Так и погрузился бы в темную пучину его зеленых вод.

– Не говори так, а то у меня мурашки от твоих слов.

– Отчего же, Траян?

– Оттого, что в этом погружении и заключен весь ужас, оттого, что оно есть смерть. Ибо смерть и есть погружение. Только не в воды Мондзее, а в бездну. Бездна… Это слово тебе о чем-нибудь говорит?

– Конечно говорит. Ведь сам Даллес как-то сказал, что жизнь в сегодняшнем мире – это балансирование на краю бездны.

– Брось ты эти политические глупости! Я тебе о трагедии человеческого бытия, а ты цитируешь мне какого-то Даллеса.

– Хорошо, успокойся. Не буду его цитировать.

– Завидую твоему умению молоть всякую чушь, чтобы забыть об ужасе жестоких истин. Я пытаюсь делать то же, но у меня не получается. Это моя болезнь. Неизлечимая и фатальная.

– У тебя еще смолоду была страсть к абстрактному.

– Какие тут абстракции, чудак! Разве ты не понимаешь, что это – не абстракция, а самая страшная реальность. И от этого моя болезнь.

– Но ты еще совсем недавно уверял меня, что здоров…

– Этой болезни нет в медицинских справочниках. Врачи в ней так и не разобрались, не знаю, сумеешь ли ты. Доктор Лоран, будучи из всех моих докторов наиболее приземленным, назвал ее психическим истощением. По его совету я приезжал сюда несколько раз… Чтобы убедиться, что он ошибся в диагнозе. Не помогли мне ни тишина, ни воздух соснового бора, ни уединение. Правильнее мою болезнь определил доктор Мозер, назвавший ее «болезнью философствования». «Исключено, – возразил ему я. – У меня нет ничего общего с философией». – «Есть, – убежденно ответил он. – Есть». И объяснил мне, что, как философ жаждет постичь истину мироустройства, так и обычный маленький человек, вроде меня, стремится к тому же. А на практике эти искания оборачиваются поисками несчастий на свою голову.

Вся природа устроена так, чтобы скрыть от живых существ одну великую истину. Потому что осознание этой истины обернется концом жизни. Цветы перестанут цвести, бабочки – летать, люди – совокупляться, женщины – рожать, а солнце – светить; все остановит свою деятельность, как только осознает, что деятельность эта лишена всякого смысла. Да, природа милосердно скрывает от нас истину о великой бессмыслице бытия, но многочисленные идиоты из людского племени упорно жаждут любой ценой познать истину, приближая тем самым катастрофу. Ведь нет же в мире ничего страшнее того мига, когда вдруг осознаешь, что все твои усилия в этой жизни лишены смысла, и все твои успехи лишены смысла, и само твое существование лишено смысла, и вся твоя жизнь – просто качание между бессмыслицей жизни и беспредельной бездной, именуемой Ничто, в которую человеку суждено когда-то погрузиться и навсегда исчезнуть.

– Да ты и впрямь философ!

– Нет. Это у меня болезнь философствования.

– А раз она от философствования, то и лечи ее философски. Для этого издано бесчисленное количество учебных пособий. Просыпаешься утром и первым делом повторяешь сто раз: «Жизнь прекрасна!» Принцип самовнушения, слышал, наверное?

– Незачем все это. Эта суггестия нас в идиотов превратила.

– Мой тебе совет, – замечаю, – не верь докторам. С ними всегда так. Один говорит, что у тебя ангина, другой утверждает, что рак. А точный диагноз становится известен только после смерти.

– Ты вот не доктор, и каково твое мнение?

– Относительно чего?

– Относительно моей болезни, «болезни философствования».

– Никогда не пытался ломать над этим голову. Но если говорить о твоем случае, то считаю, что это самый банальный пример запоздалого прозрения.

– Запоздалого прозрения?

– Ну да. Пробуждаешься вдруг под самый конец и понимаешь, что профукал жизнь.

– И это мне говоришь ты!

– Какая разница – кто говорит?

– Э, нет! Это говоришь мне ты, ты, которому даже и во сне не увидеть всего того, чего я добился собственными силами! Я намечал планы – свои собственные планы, добивался успехов – своих собственных успехов, преодолевал крутые, опасные дороги, – и что в итоге? Является какой-то чинуша-неудачник и заявляет мне, что я профукал жизнь! И это мне говоришь ты, которому никогда и в голову не приходило сделать шаг в сторону с проторенной дорожки, который всю жизнь только и делал, что выполнял чужие приказы!

– Ты прав, – говорю. – Не надо так волноваться. Считай, что я тебе ничего не говорил.

В бомбоубежище наступило спокойствие. Впрочем, это уже не бомбоубежище. Парадный вход в квартиру открыт. Войти можно почти беспрепятственно, достаточно позволения рослого консьержа.

Лично я придерживаюсь мнения, что идиллические настроения несколько преждевременны, но воздерживаюсь высказывать эту мысль Табакову, поскольку ему в таких вопросах следует разбираться лучше моего. Где много денег, там, естественно, и много непрошеных гостей. А если дела таковы, что ни на каких гостей нет и намека, следует предположить, что где-то что-то затевается, и затевается не во благо хозяина квартиры.

Говорят, что лучше быть у людей на устах, чем у них в ногах, но мое мнение по данному вопросу несколько иное. Легенды о богатстве Табакова ходят давно, и все это время нельзя было понять, что тут правда, а что выдумка. Миллионы долларов, неведомо куда исчезнувшие во время знаменитой «Африканской аферы», разорение одного большого банка двумя-тремя годами позже, намеренное банкротство нескольких прибыльных предприятий и дальнейшая их скупка за бесценок, приобретение дорогостоящей собственности путем закулисных манипуляций и фиктивных торгов, не говоря уж о «мелких» махинациях в сфере экспорта и импорта, – все эти вехи в предпринимательской биографии ТТ не могли остаться незамеченными, особенно для тех представителей теневого бизнеса, которые были лишены «творческих» способностей Табакова.

Отсюда проистекал логический вывод о том, что рано или поздно найдутся люди, которые сочтут неправедным, что такая куча денег является достоянием одного-единственного человека, который к тому же имеет наглость жить в совершенном спокойствии и пребывать в полном здравии.

Для устранения вышеупомянутой аномалии предпринималось немало активных действий. Общим для них было то, что все они оказались безуспешными. Посланцы полковника и других влиятельных лиц разузнали о Табакове все что могли, навели справки о его банковских депозитах и текущих счетах, обыскали тайком его квартиру и, по-видимому, с той же целью дважды взорвали его машину. И после этакого слоновьего буйства в посудной лавке Манасиев предписывает мне быть крайне деликатным и ступать на цыпочках!

В отличие от прежних посланцев, опиравшихся главным образом на что-то где-то кем-то якобы сказанное и на что-то где-то кем-то якобы виденное, я располагаю немалым количеством достоверных фактов, предоставленных мне Фурманом-внуком. Вопрос лишь в том, имеют ли эти факты какую-нибудь ценность, кроме несомненной ценности в качестве биографических материалов для будущего жизнеописания великого афериста.

– Что ты можешь сказать о Каймановых островах? – спрашиваю его. – Как там?

– В каком смысле?

– Да так, в общем. Водятся ли там кайманы?

– Туристическое агентство находится на соседней улице. Там тебе все расскажут.

И, слегка улыбаясь, добавляет:

– Аж на Каймановых островах искал мои следы? А почему не на Сейшелах? Или Бермудах? И сколько с тебя содрали за эти конфиденциальные сведения?

И, поскольку я молчу, продолжает:

– Эх, наивный ты человек! Почему не спросил о моих оффшорных фирмах меня самого? Я предоставил бы тебе эти сведения совершенно бесплатно.

– В таком случае, почему бы тебе не подготовить для меня справку о твоих основных капиталовложениях, после чего мы выпьем по стаканчику за твое здоровье.

– Э, нет, так не годится. Справку подготовлю я, а лаврами Манасиев увенчает тебя…

По-видимому, информация, ради получения которой агенты Фурмана приложили так много усилий, не имеет большой ценности. Может, он для того и создавал все эти фирмы в далеких экзотических местах и открыл в тамошних банках счета на незначительные суммы, чтобы отвлечь внимание от ближних европейских банков и фирм, где у него хранятся действительно крупные суммы?

– Зачем мой бывший все время держит тебя при себе? Чем вы занимаетесь ночи напролет? – спрашивает меня Марта.

– Да так, разговариваем…

– «Разговариваем…» Такова его натура: держать при себе кого-нибудь, кто скрашивал бы его бессонницу и перед кем можно было бы демонстрировать свое превосходство.

«…Кто хоть на время помогал бы ему забыть о бездне», – поправляю ее мысленно.

– Если ты послан, чтобы что-то у него выведать, то даже не надейся. Он под стать своему псу: что схватит – того уже не выпустит.

Я примерно того же мнения, но работа есть работа. Как говорится, взялся за гуж…

Каждую неделю в условленный день и час я прохожу подземным переходом перед зданием Венской оперы. Это – место для тайных встреч. Неторопливо спускаюсь в переход, кручусь возле газетного киоска и обычно покупаю «Ди Прессе». Раз «Ди Прессе», значит, сообщить мне нечего. Однако на сей раз, несмотря на то что я купил все ту же «Ди Прессе», возле выхода меня догоняет какой-то человек.

– Не беги, – шепчет он мне на ухо. – Будем говорить или в догонялки играть?

Конспиратор…

– Если у тебя есть что сказать, говори, – отвечаю на ходу. – Мне тебе сообщить нечего.

– У тебя все время так: «На западном фронте без перемен».

– Именно.

– И до каких пор?

– До тех пор, пока не появится что-то новое.

– То есть пока рак на горе не свистнет?

Новое поколение, новый стиль общения. Теперь узнаю его: это один из тех двоих, которые с криком осадили мой БМВ.

– Зайдем выпьем кофе, – предлагаю. – А то у меня ноги гудят от ходьбы.

– Но ведь у нас конфиденциальная встреча!

– Ты ее уже раскрыл.

Садимся за столик перед первым попавшимся кафе. Коллега, вероятно, не из командированных, а из тех, что живут здесь постоянно. Студент, настоящий или мнимый, или что-то в этом роде. Пока пьем кофе, пытаюсь донести до него, что ситуация весьма непростая. Табакову угрожают, он недоверчив, но все же существует определенный шанс, что он станет более сговорчивым.

– Ситуацию определяют люди, – безапелляционно заявляет якобы студент. – Если так и дальше пойдет, нам самим придется взяться за это дело.

– Беритесь, – ободряю его. – Только смотрите, чтобы не получилось как в той поговорке: поспешишь – людей насмешишь.

И вкратце пересказываю ему инцидент с украинцами, опуская подробности, касающиеся моего участия в нем.

– Имейте в виду: Табаков – австрийский гражданин, и он здесь на своей территории, а мы – заведомо неблагонадежные личности.

– А почему ты съехал из гостиницы?

– По той же причине.

– И где ты сейчас?

– Все там же – в подземном переходе, в условленный день и час.

Все-то ему хочется знать. Еще немного, и спросит, по каким дням я посещаю оперу. Разве ему объяснишь, что слушать музыку я езжу исключительно в Зальцбург и только при условии, что в программе наличествует Моцарт.

Новая неделя. Тот же подземный переход, тот же час. С точностью повторяется прошлая сцена, однако на выходе из перехода горе-студент сообщает:

– Полковник здесь. Хочет тебя видеть. Отель «Амбасадор», сегодня, в тринадцать часов.

«Ага, – догадываюсь, не слишком, однако, веря, – наверное, приглашает на обед».

Никакого тебе обеда. Правда, в холле отеля имеется бар, а котором предлагается кофе и минеральная вода. Полковник – агент нового типа. Никаких тебе конспираций. Селится в одном из лучших отелей города на Кертнерштрассе и как ни в чем не бывало беседует со своим подчиненным посреди фойе. Даже если тут и предусматривалась какая-то секретность, ее следов нет и в помине.

– Дело застопорилось, – говорю, садясь в кресло напротив. – Похоже, мне пора возвращаться.

– Не ожидал от тебя такого малодушия, – отвечает шеф. – И возвращаться тебе, конечно же, не следует.

Смотрит на меня, пытаясь понять, действительно я капитулировал или разыгрываю перед ним некую роль.

– Сейчас, Боев, в твоей карьере такой момент, когда вернуться ты можешь только победителем. Иначе пойдут прахом все твои усилия и весь твой жизненный путь.

И поскольку я молчу, продолжает:

– Извини меня за жестокие слова, но я прибыл, чтобы поговорить с тобой по-мужски.

После чего изъявляет желание услышать мой отчет – короткий и без прикрас.

Моя вступительная фраза максимально пессимистична – чтобы продолжение рассказа выглядело как можно более оптимистичным, а мои достижения, пусть и скромные, вызвали бы приятное удивление. Докладываю, что сумел в какой-то мере растопить лед в отношениях с Табаковым, но о взаимном доверии говорить пока рано. Ведь кое-кто из наших людей сделал все возможное, чтобы настроить его по отношению к нашей стране максимально враждебно.

– Я не знал этих подробностей, – лжет Манасиев, когда пересказываю ему часть бесчинств, допущенных в отношении ТТ. – Я был не в курсе, но что было, то было и быльем поросло. Теперь задача в том, чтобы как можно скорее восстановить с ним отношения. Не буду скрывать, ситуация все более усугубляется. По всему видно, что нас ждут неприятности не только со стороны конкурентов Табакова из числа бизнесменов, но и со стороны мафиозных структур, готовых на все. Ведь, согласись, цель операции совсем не в том, чтобы отнять незаконно нажитые средства у одного афериста и передать их в руки других.

Соглашаюсь. После чего приступаю к самой «вкусной» части своего рассказа – отчету о разысканных мной банковских счетах и офшорных фирмах Табакова.

– Ты проделал большую работу, – заключает полковник. – Правда, мы все еще далеки от конкретной цели, но твои достижения вселяют надежду. Важно действовать как можно быстрее. И не падай духом! Поверь мне, я почти удовлетворен твоей работой.

А когда я рассказываю ему о нападении украинцев, он восклицает:

– Вот этого-то я больше всего и боялся. Если таким же образом в дело вмешаются наши мафиози, то все может полететь к чертям.

После чего принимается повторять уже сказанное – на тот случай, если я не до конца его понял:

– Пусть Табаков поймет, что мы не собираемся присваивать его капитал. Напротив, мы готовы защитить его от всяческих посягательств. С другой стороны, было бы хорошо, если бы он склонился к мысли заняться здесь какой-нибудь скромной деятельностью, чтобы оказать хоть какую-то символическую помощь нашему делу.

И, опять усомнившись, до конца ли я его понимаю, спрашивает:

– Случалось ли тебе в юности ловить рыбу руками?

– Не помню. Вроде бы случалось.

– Тогда тебе должно быть известно, что, сунув руку во впадину у берега и нащупав большую рыбу, не стоит ее хватать сразу. Иначе она уйдет. Надо слегка погладить ее, чтобы она успокоилась, и только потом вцепиться ей в жабры.

Он по старой привычке смотрит на часы, подавая знак, что разговор окончен, но, прежде чем встать и проститься, произносит бодрым тоном:

– Так что, до свиданья, друг, и удачи!

Позер – высший класс. Интересно, годится ли он на что-нибудь другое, кроме позерства? К тому же считает, что моя легенда бизнесмена обеспечивает мне возможность оставаться здесь до скончания века. И даже не догадывается, что если бы не Табаков, то полиция, скорее всего, давно бы уже скомандовала мне: «Выметайся!»

То ли потому, что полковник избегает и намека на секретность своего приезда, то ли потому, что у Табакова достаточно информаторов, но уже вечером того же дня мне становится ясно, что он осведомлен о моей встрече с Манасиевым.

– Какую оценку дал шеф твоей работе? – спрашивает он, глядя на меня невинными глазами.

– Похвалил, – осведомляю его. И немного помолчав, добавляю: – Надеюсь, не станешь задавать мне дурацкого вопроса, на чьей я стороне – твоей или Манасиева?

– Не беспокойся, это не в моем характере. Я отлично знаю, что в этом мире каждый сам за себя. Допускаю, однако, другое… Прослеживаешь мою мысль?

– Я весь внимание.

– Допускаю, что наступит момент, когда ты попросишь меня стать на твою сторону…

– …Или наоборот.

– Может, и наоборот. Твоя смерть запланирована так же, как и моя. И обе – часть одного и того же плана, в соответствии с которым надо, во-первых, отобрать у меня все, что возможно, после чего ликвидировать, а во-вторых, замести все следы и при этом прихлопнуть тебя.

– Почему ты непременно ожидаешь худшего? – недоумеваю. – Взгляни на жизнь с позитивной стороны…

– Я знаю, что не сказал тебе ничего нового. Не может быть, чтобы ты не разгадал их комбинацию с самого начала. Поэтому и спрашиваю, какой у тебя встречный план?

– Какая муха тебя укусила этим вечером! Нет у меня никакого встречного плана.

– Я бы не спрашивал, если бы не одна мелкая подробность. Моя участь в данный момент фатально связана с твоей.

– Может, ты и прав, но повторяю: у меня нет плана. Просто-напросто игра продолжается.

– Какая именно игра?

– Да все та же, вечная: в чет-нечет со смертью.

– Ты от меня что-то скрываешь, – недовольно рычит он.

– В любом случае вряд ли ты думаешь, что я послан сюда, чтобы охранять тебя.

– И в мыслях подобного не держал. Хочу лишь спросить, до каких пор ты будешь считать, что послан сюда Манасиевым?

– Я послан не Манасиевым.

– А кем же?

– Ты знаешь кем. Я тебе сказал об этом в первый же вечер.

Тишина. Только тихонько похрапывает Черч. Он свернулся на ковре между письменным столом Табакова и моим креслом, всем видом демонстрируя свой полнейший нейтралитет в нашем споре.

– И как бы там ни было, считаю, что выход только один, – произношу через некоторое время.

– Знаю я твой выход, – кивает ТТ. – Но этому не бывать.

– Если взглянуть на вещи трезво…

– Я сказал, Эмиль, этому не бывать. Ты, похоже, забыл, чему нас когда-то учили: власть не отдают. А есть ли большая власть, чем деньги?..

– Но ее, вопреки всему, отдали.

– И потому потерпели крах.

– Не они. Крах потерпела страна.

Делать вид, что помогаешь Центру, имея цель помешать ему. И делать вид, что помогаешь Табакову, не имея цели помочь ему. Схема выглядит довольно простой. Пока не попытаешься реализовать ее на деле.

В привычке ожидать худшего хорошо то, что чаще всего твои ожидания оправдываются. Так происходит и с моим ощущением преждевременности идиллических настроений относительно воцарения покоя в доме Табакова. Я понимаю это, когда однажды в послеобеденную пору встречаюсь на лестнице с неким хорошо одетым и хорошо упитанным господином средних лет, чья внушительная физиономия выглядит еще более внушительной из-за темных очков.

Господин спускается. Я поднимаюсь. Мы расходимся в полном молчании, но что-то подсказывает мне, что незнакомец – итальянец. Причина этому, наверное, темные очки. Итальянцы обожают эту деталь туалета. Не знаю, мафиози ли подражают бизнесменам, или наоборот, но и те, и другие видят в темных очках изысканный символ загадочности и мужского достоинства вкупе с некоторой долей высокомерия.

– Что от тебя нужно этому типу? – спрашиваю хозяина дома.

– Откуда ты знаешь, что ему что-то от меня нужно?

– Когда кто-то собственнолично приходит к тебе, шанс, что он пришел, чтобы что-то отдать, практически равен нулю. Кроме того, мне показалось, что в выражении его лица я уловил некую угрозу, хотя допускаю, что в этом виноваты темные очки.

– Да ты настоящий наследник великого Шерлока Холмса! – констатирует ТТ.

– Я всего лишь шучу.

– Может, ты и шутишь, но положение таково, что мне не до шуток.

И поясняет:

– Он преподнес мне повесть с украинской нефтью в новом издании.

– В переводе на итальянский.

– Верно! В тебя и вправду вселился дух Холмса.

Несмотря на его старания выглядеть так, будто он в хорошем настроении, видно, что он озабочен. Причина известна. Остается услышать подробности.

– Реванш, – объясняет Табаков. – Проиграв матч, украинцы жаждут реванша. И поскольку их выгнали из Австрии как паршивых собак, они обратились за помощью к итальянской мафии. Сеньор в темных очках назвал себя представителем нефтеперерабатывающей компании в Бриндизи, которой я когда-то продал нефть. Он не то чтобы их адвокат, но иногда консультирует их. Я предложил ему встретиться с моим адвокатом, чтобы они, как коллега с коллегой, обсудили проблему. «В этом нет необходимости, – ответил он. – Я не удивлюсь, если сделка с формальной стороны окажется безупречной, но нас, – говорит, – интересует не формальная, а фактическая сторона дела. Мы, – говорит, – специализируемся на фактической стороне дела, и до адвокатских уловок нам нет никакого дела, поскольку мы и сами в этой области магистры. И в данном случае мы не намерены обращаться в суд. Мы урегулируем наши отношения собственными средствами».

Он придвигает деревянную коробку и спрашивает:

– Выкурим по «Ромео и Джульетте»?

– Непременно, – соглашаюсь я. – Раз казус итальянский.

– Гангстерский. Я не сказал ему прямо, но дал понять, что для меня – то дело в прошлом. Я сказал, что из желания сделать ему одолжение, позвоню в Бриндизи, но он не оценил моего жеста. «Кому бы вы ни позвонили, – сказал он, – наше требование останется неизменным: вы должны выплатить известную вам сумму». И под конец, в знак последней милости, предоставил мне два дня на размышление.

– И что ты скажешь при следующей встрече?

– То же самое, что и при первой.

– А при третьей?

– Третьей встречи не будет.

В тот же день Табаков связывается с компанией в Бриндизи. Там отвечают, что шефа нет на месте. И что попозже они сами позвонят. Звонка, понятное дело, так и не последовало. Мафия нагнала на них страху.

А три дня спустя перед домом ТТ взрывается его «мерседес».

– Я же предупреждал их, чтобы глаз не спускали с моей машины, – рычит Табаков по адресу близнецов.

– Не могут же они неотступно быть возле нее.

– Могут. Для того их и двое, чтобы сменять друг друга.

– Хорошая была машина, к тому же новая, – замечаю, чтобы повысить ему адреналин. – Заплатил бы тому в очках, может, обошлось бы дешевле.

– Да ты понятия не имеешь, о какой сумме идет речь, – раздраженно отвечает ТТ. – И не вживайся так рьяно в роль моего сподвижника.

– Я далек от подобных амбиций. Мое единственное желание – уберечь тебя.

– Меня или мешок с деньгами?

– Это одно и то же.

Два дня спустя взрывом был уничтожен и «опель» итальянца. Единственная разница между двумя взрывами была в том, что «мерседес» взлетел на воздух пустой, в то время как «опель» взорвался вместе с его владельцем.

Год близится к концу, ознаменовываясь эпидемией гриппа. Я редко болею, но это не значит – никогда. Мое положение было сложным, и лишь забота Марты предотвратило худшее. От нее узнаю, что, пока я болел, дважды звонил ТТ, желая справится о моем состоянии.

– Чудо из чудес: Траян о ком-то беспокоится! – комментирует она.

«Не обо мне он беспокоится, а о себе», – мысленно поправляю ее.

Спустя довольно длительное время у нас с Табаковым возобновляется личный контакт, но – посредством телефона.

– Ужасный вирус, – бормочет ТТ. – Запросто мог свести тебя в могилу.

– Именно поэтому неплохо было бы тебе подумать о завещании.

– Именно это я и делаю, – уверяет меня Табаков. – Думаю. Только не о завещании.

Позднее, узнав от Марты, что я пошел на поправку, он снова звонит мне, но не для того, чтобы поздравить с выздоровлением, а чтобы предупредить:

– Когда встанешь с постели, не торопись идти ко мне в гости.

– Так боишься бездны?

– При чем тут бездна! Боюсь, как бы ты не заразил Черча.

Так или иначе, но грипп и зима проходят своим чередом, и, как выразился бы один мой знакомый писатель, природа вновь пробуждается к новой жизни. Я бы сказал короче: наступает весна. Это не значит, что я тут же бросаюсь к ТТ. Пусть уяснит, что тоской по нему я не страдаю. Да и мне не помешает лишний раз потренироваться в своем любимом виде спорта – ожидании.

Я взял за правило припарковывать машину в каком-нибудь переулке, примыкающем к Мариахильферштрассе. Я не ищу укромных мест: во-первых, потому что это выглядит подозрительно, а во-вторых, потому что здесь нет укромных мест. Чаще всего ставлю машину перед уже упоминавшимся кафе: оно уютно и есть возможность держать в поле зрения свой БМВ.

Однако этим утром, припарковывая машину, замечаю, что на сей раз наблюдают за мной – как раз из кафе и к тому же из-за моего любимого столика возле окна. Человек, наполовину скрытый развернутой газетой, никак не демонстрирует своего интереса ко мне, но его внешнее безразличие – не из тех, которые в подобных случаях демонстрируют профессионалы. И все же у меня нет сомнений, что он профессионал, поскольку это мой бывший коллега и почти что друг Петко Земляк.

– Здравствуй, Петко, как тебя сюда занесло? – произношу приветливо, останавливаясь возле его столика.

Тот так же любезно отвечает на мое приветствие и объясняет, что любит бывать в этом кафе, поскольку здесь варят хороший кофе.

– Да в Вене везде варят хороший кофе, – замечаю я и, не дожидаясь приглашения, сажусь напротив.

– Ты меня как будто в чем-то подозреваешь, – с досадой ворчит Петко.

– Какие тут подозрения! И ребенок бы догадался, что ты ждешь меня.

– Да, знаю, я не гожусь для слежки. Но что поделаешь – служба.

К нам приближается молоденькая официантка, чтобы принять заказ. Любезная улыбка, предназначенная мне, и ноль внимания на Петко.

– Два кофе, пожалуйста.

– Одну чашку я уже выпил, – замечает мой друг.

– Ничего. Выпьешь еще одну, чтобы в горле не пересыхало, пока будешь рассказывать.

– И что тебя интересует?

– Все.

– С самого рождения?

– Можно немного попозже. С того момента, как ты стал человеком Манасиева.

– Как я стал человеком Манасиева? Да так же, как и ты.

– Есть определенные различия. И первое в том, что я не его человек.

– Ну, да, ты другое дело. Одиночка. А у меня брат с сестрой на иждивении. Что же касается моей жены, сам знаешь.

– Нет, не знаю.

– Тем лучше. Спроси лучше, как мне удается выносить ее истерику. И дочь учится в Лондоне. Незачем говорить, сколько это стоит.

– Нельзя ли без семейных подробностей?

– Да как раз эти подробности и привели меня к Манасиеву. Он отнесся ко мне по-человечески. Устроил на работу…

– Ты ведь вроде бизнесмен.

– «Бизнесмен!..» Я только для ширмы. «Кобра» – собственность полковника. Или его зятя. Так же как и «Випер».

– Что за «Випер»?

– Здешняя фирма, в которую он меня командировал.

– Закажем по сандвичу? – спрашиваю, чтобы дать ему возможность успокоиться.

– Закажи себе, я не хочу.

– Талию бережешь?

– И он еще спрашивает!.. Да ты меня в грязь втоптал, а теперь еще сандвич предлагаешь.

– А я все-таки закажу, ведь, как известно, аппетит приходит во время еды.

Сандвичей здесь не подают, поэтому любезная девушка приносит две порции сосисок с горчицей и две венские булочки.

– Или ешь, – говорю, – или продолжай.

Я предпочел бы, чтобы он продолжил рассказ, поскольку мне хочется поскорее прекратить пытку, которой его приходится подвергать.

– Скажу тебе, Эмиль, что, если бы тогда в Мюнхене ты не спас мне жизнь, я не стал бы рассказывать тебе о недостойных вещах.

– А если они недостойны, зачем их было допускать?

– Да ведь надо жить…

– «Надо жить». А ты живи нормально, живи прилично.

– Я не могу себе этого позволить, у меня для этого нет средств.

Из его дальнейшего рассказа становится ясно, что наша первая встреча в парковом кафе была не случайной, что он нашел меня по приказу Манасиева и по его же приказу устроил на работу и что вообще все было заранее спланировано.

– Что значит «вообще все»?

– Да все, начиная с твоего возвращения в страну. Обыск твоей машины, допросы… Да что тебе говорить… Сам знаешь: чтобы приобрести преданного помощника, нужно первым делом накопать на него компромат.

– Погоди, погоди. Для того чтобы задержать у Калотины мой БМВ и обыскать его, нужно было, чтобы кто-то предупредил их, что я везу с собой нечто.

– Вероятно.

– Как это, «вероятно»? Какие у Манасиева могут быть связи с иностранными наркоторговцами?

– Этого я не знаю. И не спрашивай меня об этом.

– Хорошо. Только я тебе кое-что скажу. Догадываешься ли ты, зачем я когда-то в Мюнхене спас тебя?

– И зачем?

– Чтобы сейчас, в Вене, я мог свести с тобой счеты.

– Ты что, разыгрываешь меня?

– Не понимай это буквально, в том смысле, что я пристрелю тебя. Есть более мягкие способы. И даже вполне законные. Не забывай, что тут нет Манасиева и защитить тебя некому. А теперь продолжай.

– Я все рассказал.

– То, что ты рассказал, я знал и без тебя. Расскажи что-нибудь более свежее. Например, для чего ты приехал в Вену. Отдыхать?

– Я же сказал: меня откомандировали в «Випер».

– С какой целью? Чтобы изучить процесс изготовления решеток?

– Ты требуешь от меня поставить на карту жизнь! Я у тебя в долгу, верно, но есть служебные тайны, которые…

– Какие служебные тайны? Тот факт, что ты стал прислужником мафиози? Это, что ли, служебная тайна?

Стараюсь не повышать голоса, чтобы не нарушить спокойной атмосферы кафе, но Петко понимает, что вывел меня из равновесия, поэтому продолжает.

Его задание состоит в том, чтобы выяснить, чем я занимаюсь в действительности. Полковник располагает данными, что я отказался от принятых на себя обязательств и вместо того, чтобы заниматься разработкой Табакова, сделался его сообщником.

– Прямо скажем, он считает тебя перебежчиком, но хочет выяснить, насколько сильно ты втерся в доверие к Табакову.

– Так чего ж ты прямо меня не спросишь, а уселся здесь и следишь за мной, прикрывшись газетой?

– Что поделаешь, не гожусь я для слежки.

– А теперь, когда вернешься, доложи полковнику следующее: вопреки его лживым утверждениям, я оказался не первым посланником к Табакову, а последним, делегированным уже после того, как все тут оказалось загажено всякими пачкунами, которые шантажировали и запугивали этого человека. В сложившихся обстоятельствах я не вижу возможности выполнить поставленную задачу. Поэтому возвращаюсь – и точка!

– Тебе легко, – ворчит Петко. – Будь у тебя дочь в Лондоне и истеричка дома, ты бы пел по-другому.

Утро. Благодаря чудной хозяйке Марте я прекрасно позавтракал и выхожу во двор осмотреть БМВ. Калитка заперта, но это ничего не значит. Педантично обследую каждый уголок автомобиля, куда незнакомый доброжелатель мог бы запихнуть для меня какой-нибудь подарок, говорю хозяйке «до скорого» и отбываю к ее экс-супругу.

– Машину хорошо осмотрел? – спрашивает Макс, только что открывший гараж.

– Естественно. Но не помешает, если и ты окинешь ее взглядом.

Он наклоняется, чтобы осмотреть корпус снизу, и это дает мне возможность заметить зеленый «мерседес», который в этот самый момент проезжает мимо нас так медленно, словно движется в ряду похоронной процессии. Зеленых «мерседесов» пруд пруди, но этот экземпляр – особенный, и не только из-за знакомого мне цюрихского номера, но и благодаря пассажиру, сидящему позади водителя. Это мой старый знакомый Бобби, и лишь благодаря тому, что я рефлексивно приседаю за БМВ, Бобби не успевает заметить меня.